Величайшая трагедия XX века, или сказание о поселившемся в России призраке коммунизма

Введение 

Уважаемые читатели! Будут проходить годы и десятилетия, а политические и государственные деятели, а также учёные-обществоведы будут продолжать полемизировать о глубинных причинах появления и несостоятельности просуществовавшего более 70 лет социализма, построенного под знаменем марксизма и по лекалам Владимира Ленина и Иосифа Сталина и принесшего людям неисчислимое количество бедствий, а также о создании так называемыми социалистическими странами Совета Экономической Взаимопомощи (СЭВ), их военно-политического альянса, скрепленного в 1955 году Варшавским договором, и тоже распавшихся; да и о распаде самого остова бывшего так называемого социалистического содружества – СССР, а не его реформировании, как это было с некоторыми другими империями. 

Дело в том, что, как отмечал известный испанский писатель Мигель Сервантес, история – не только “сокровищница наших деяний” и “свидетельница прошлого”, но также “пример и поучение для настоящего, предостережение для будущего”. (См. Жемчужины мысли. Мн.: “Беларусь”, 1991, с. 25-26). 

Или вот высказывание о значении знания прошлого государственного деятеля и активного борца за независимость США Патрика Генри: “Я не знаю иного способа судить о будущем, кроме как по прошлому”. (Там же, с. 24). 

Так что, внимательно прочитав труды Карла Маркса и Фридриха Энгельса, а также работы Владимира Ленина и Иосифа Сталина, многих их предшественников, оппонентов и последователей, стенограммы всех съездов КПСС и некоторых пленумов ЦК КПСС, я стал антикоммунистом. 

Я слушал выступления секретарей ЦК КПСС брежневского периода: Федора Кулакова, Бориса Пономарёва, Михаила Зимянина, Ивана Капитонова, был делегатом XIX Всесоюзной партийной конференции и после неё дважды, причём в достаточно узком кругу, встречался с Михаилом Горбачевым, встречался и беседовал с секретарями ЦК КПСС Егором Лигачевым, Виктором Никоновым и Егором Строевым, Александром Яковлевым и Вадимом Медведевым, академиками Александром Никоновым и Леонидом Абалкиным, почти со всеми подписантами Беловежских соглашений; с руководителями Российской Федерации: Борисом Ельциным, Виктором Черномырдиным и Евгением Примаковым, Егором Гайдаром и Анатолием Чубайсом; был членом правления Советского фонда культуры, а также попытался, с согласия бюро ЦК КПБ, провести эксперимент по поиску оптимальной организации сельскохозяйственного производства, позволяющей исправить допущенные Советской властью в сельском хозяйстве, на наш взгляд, две крупнейшие ошибки: проведение, вместо кооперирования, коллективизации, и реорганизации в 1958 году МТС и продажи техники колхозам, после чего год был советником по экономике руководителя правительства Республики Беларусь Вячеслава Кебича, то я тоже возьму на себя смелость, и даже считаю своим долгом перед потомками, попытаться порассуждать о случившемся: почему марксизм, созданный в Западной Европе, стал знаменем для построения так называемого социализма на территории Российской империи? И почему этот социализм оказался нежизнеспособным? Почему в ХХ и начале XXI века к власти смогли прийти такие демагоги, как Ленин и Сталин, Муссолини и Гитлер, Горбачёв и Ельцин, Лукашенко и Путин и др.? 

При этом, помня наставление великого русского революционера-демократа, одного из крупнейших экономистов домарксового периода Н.Г. Чернышевского о том, что “исследователь истины должен искать только истину, а не того, чтобы истина была такова, а не инакова; он не должен содрогаться от мысли о том, что получится в ответ”. (Н. Г. Чернышевский. Избранные экономические произведения, том I. М.: Госполитиздат, 1948, с. 30). 

Так что, не претендуя на высказывание абсолютных истин, я всё же попытаюсь, насколько это возможно и насколько я смогу соблюсти наставление Николая Гавриловича, у которого, по мнению русского и советского литературоведа Николая Богословского, “желания подчинялись долгу”, быть объективным при анализе материала и формулировании выводов из него.

Семён Шарецкий

Глава I:

Марксизм: его появление, значимость и утопизм

“В социализме до Маркса, несомненно, имеется много вполне научных элементов, равно как и в социализме Маркса далеко не все научно и много элементов совершенно утопических,” – Михаил Туган-Барановский, украинский и русский экономист.

I

Из истории известно, что, как отмечал известный немецкий философ и социолог Фридрих Энгельс, “древние общины там, где они продолжали существовать, составляли в течение тысячелетий основу самой грубой государственной формы, восточного деспотизма”. (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20. М.: Госполитиздат, 1961, с. 186). 

Примером такого восточного деспотизма является идеология “легизм”, созданная в одном из древнекитайских царств Цинь мыслителем-законником Шан Яном, утверждавшим, что народ “представляет ценность лишь как средство в руках у правителя: “Иметь много народа, но не использовать его, – утверждал Шан Ян, – всё равно, что вовсе не иметь народа”. 

Шан Ян предложил правителю названного царства Сяо-гуну “подходить к народу как к сырью для обработки. “Победа над народом, основанная на его упорядочении, – считал Шан Ян, – подобна плавлению металла или работе горшечника над глиной”. (См. В. А. Рубин. Личность и власть в древнем Китае. М.: Изд. фирмы “Восточная литература” РАН, 1999, с. 44). 

Так что, согласно введенным в названном царстве законам, всё население страны “было поделено на группы из пяти и десяти семей, связанных круговой порукой”. И “тот, кто не доносил на преступника, должен был быть разрублен надвое, доносчик же награждался так же, как тот, кто в бою обезглавил врага. Скрывавший преступника наказывался так же, как сдавшийся в плен врагам… Люди, заслужившие отличие в бою, получали чиновничьи звания; те же, кто занимался частными ссорами и борьбой, наказывались в зависимости от 6 тяжести своего преступления. Большие и малые должны были заниматься существенными занятиями – обработкой земли и ткачеством, и те, кто производил много зерна и шелка, избавлялись от повинностей”. 

При этом, через несколько лет первые реформы были дополнены еще целым рядом новых. Но общая тенденция всех этих мероприятий сводилась к централизации управления и усилению власти над народом, увеличению ресурсов страны и концентрации их в руках правительства. (См. там же, с. 42). 

Таким образом, как записал в своём дневнике 12 апреля 1967 года советский и израильский философ-китаевед Виталий Рубин, “теория легизма с самого начала была теорией превращения государства в военный лагерь для того, чтобы завоевать соседние государства. Для этого необходимо было, во-первых, установить военный порядок, полное единоначалие, взаимное доносительство, беспрекословное, механическое повиновение. Люди должны быть превращены в винтики этой внешней машины. Но для того, чтобы они были винтиками, нужно лишить их всего человеческого – нравственности, культуры, семейных привязанностей. Нужно, чтобы среди них не оставалось ничего сильного, самостоятельного, независимого. Отсюда – теория ослабления народа”. (Там же, с. 256). 

А 27 августа 1977 года в дневнике В. Рубин отметил: “Интересно было бы написать статью: легизм и фашизм. Интересный пункт общности: обращение к иррационализму фашизма и легизма. Очень занятно было бы проследить почему. Несомненно, и очень многозначительно совпадение двух политических философий, создававшихся в разных концах света и отделенных друг от друга расстоянием более чем в две тысячи лет. Надо обязательно подчеркнуть, что нельзя рассматривать эту теорию (легизм) отдельно от практики. По сути дела, эта теория, даже не руководящая практикой, а оправдывающая эту практику. Как правило, пафос этой теории – пафос власти и движущая сила – стремление покончить с неэффективностью. Стремление вывести страну из кризиса. Особенно надо остановиться на интересном феномене принятия легизма (китайскими) коммунистами”. (Там же, с. 271).

* * *

Поэтому восточный человек, в противовес испытывавшего на себе деспотизма, стал уже в те древние времена мечтать и создавать мифы о якобы существовавшем в прошлом такого общества, в котором были справедливые отношения между людьми и все необходимые блага для удовлетворения их “насущных” потребностей. Именно эти мечтания и мифы послужили базой появления религий, переносящих существование таких райских условий жизни в потусторонний мир, в который якобы попадает душа верующих в наличие сверхъестественной силы (Бога) и ведущих себя пристойно во время жизни на Земле. 

К тому же – древний человек, как отмечает французский историк и философ Эрнест Ренан, “видел себя всюду окруженным враждебными силами и искал средств их умилостивить. Самое развитие органов чувственных восприятий отдавало его во власть постоянных галлюцинаций. Каждый внезапный порыв ветра, всякий необъяснимый шум казались посторонними преднамеренными действиями. Результатом этого неумеренного анимизма была слепая вера в существование различных духов, невидимых существ, теней…” (Эрнест Ренан. История Израильского народа. Том первый. С.-Петербург: Изд. Глаголева, 1907, с. 44). 

“Вера в духовность и бессмертие жизненного принципа (души), не будучи сама по себе продуктом глубоких размышлений, – поясняет Э. Ренан, – составляет, в сущности, пережиток ребяческих представлений человека, не умеющего ещё приложить к своим идеям серьёзного анализа… Основная ошибка дикаря это анимизм (представление о существовании духа – С.Ш.), нелепо реалистический рассудок, заставляющий его предполагать за каждой мало-мальски сложной вещью объединяющий её духовный (анимистический) принцип. Он живёт и в дереве, и в хижине, и в лодке. И все эти нелепости суть не более, как естественное следствие того же, только дурно понятого грубыми умами, противоположного материи формального принципа, который лёг в основу греческой, а также современной универсальной философии”. (Там же, с. 51).

“От самых древних времен по сей день, – читаем мы в книге папы Римского Иоанна Павла II, – существует у различных народов некое восприятие той таинственной силы, которая присутствует в ходе вещей и в событиях человеческой жизни, а иногда – и признание Верховного Божества или Отца. Это восприятие и признание пронизывают их жизнь глубоким религиозным содержанием”. (Папа Иоанн Павел II. Переступить порог надежды. М.: “Истина и Жизнь”, 1995, с. 110). 

Так что, именно там, на Востоке, появилась первая по времени мировая религия – буддизм, согласно учению которого “каждое существо, достигшее высшей святости может стать Буддой, т. е. просветленным”… 

Буддисты верят, что после бесчисленных предшествующих перерождений грядущий Будда решил к радости всех богов спуститься на землю и возвестить людям путь к спасению. Для последнего своего рождения он избрал царскую семью в Северной Индии. 

“Познав причину страданий и путь избавления от них, Будда решил возвестить свое открытие людям. Бог смерти – демон зла Мара всячески пытался воспрепятствовать этому. Но Будда победил Мару, пришёл в Бенарес (тогдашнее княжество на территории современной Индии – С.Ш.) и там произнес свою первую проповедь, в которой кратко сформулировал основные положения новой религии”. (См. Настольная книга атеиста. М.: Политиздат, 1985, с. 200). 

Буддисты признают возвещающие Буддой “четыре благородные истины”. Первая из них утверждает, что всякое существование есть страдание. Вторая, что причина страдания заложена в самом человеке: это его жажда жизни, наслаждений, власти, богатства, это привязанность к жизни в любой ее форме. Третья истина объявляет, что прекратить страдания возможно: для этого необходимо освободиться от жажды жизни, достичь состояния, при котором всякое сильное чувство отсутствует, всякое желание подавлено. Наконец, “четвертая благородная истина” заключается в указании так называемого “благородного срединного восьмеричного пути”, состоящего из “праведного воззрения, праведного стремления, праведной речи, праведного поведения, праведной жизни, праведного учения, праведного созерцания, праведного самопогружения”, обычно называемого медитацией”. (Там же, с. 201). 

При этом отметим, что, возникнув в северо-восточной Индии, буддизм распространился не только на территории Индии, но и в Китае, Тибете, Монголии, Японии и др.

* * *

Древнейшей религией, признающей существование “общенародного” бога – Яхве, возникшей на Востоке, в рабовладельческой Иудее, стал иудаизм, согласно учению которого, Бог создал и Небо и Землю, а потом и “человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душою живою. И посадил Господь Бог рай в Эдеме на востоке, и поместил там человека, которого создал”. (См. Библия. Мн.: “Беларусь”, 1990, с. 6). 

Но, поскольку жена, созданная из ребра мужа, названного Адамом, согрешила, вкусив плод из запрещенного Богом дерева, то Господь Бог выслал её и Адама “из сада Эдемского, чтобы возделывать землю, из которой он взят”. (Там же, с. 7). 

Из иудаизма вышло потом христианство, проникшее в Европу и ставшее в IV в. государственной религией Римской империи. “Церковь Христова, – говорил папа Иоанн Павел II, – признает, что начатки её веры и избрания обретаются, по спасительной тайне Бога, уже у Патриархов, Моисея и Пророков. (…) Поэтому Церковь не может забыть, что она приняла откровение Ветхого Завета через народ, с которым Бог, по Своему неизречённому милосердию, соизволил заключить древний Союз, и что она питается от корня тучной маслины, к которой были привиты ветви дикой маслины, то есть языческие народы”. (Папа Иоанн Павел II. Переступить порог надежды, с. 131). 

Правда, потом христианство разделилось на ряд самостоятельных направлений.

* * *

В VII в. в Аравии во время разложения там родоплеменного строя, сформировалась, в качестве объединительного знамени, ещё одна мировая религия – ислам, содержание догм и положений которого изложены в Коране, якобы переданном Пророку Мухаммеду самим Аллахом. 

Мухаммед (570-632 от РХ) родился в городе Мекка, которая была центром арабского язычества; и, как пишет в своей книге “Израиль и царство ислама” Эрнст Шрупп, “сюда два раза в год совершали паломничество арабские племена, чтобы оказать почтение Аллаху и другим различным божествам, а также чтобы провести свои ярмарки”. (Эрнст Шрупп. Израиль и царство ислама. Изд. “Логос”, 1996, с. 91).

При этом Э. Шрупп отмечает: “… Мухаммед заимствовал много из иудаизма, но переложил это на арабскую нацию и отказал Израилю в избранности и статусе “народа Божьего”, присвоив этот статус арабскому народу из колена Измаила”. (Там же, с. 94-95). 

Поэтому и папа Римский Иоанн Павел II говорит: “Церковь также с уважением относится к мусульманам, поклоняющимся Единому Богу, Живому и пребывающему, милосердному и всемогущему, Творцу неба и земли”. Благодаря своему монотеизму, приверженцы Аллаха нам особенно близки”. (Папа Иоанн Павел II. Переступить порог надежды, с. 125).

* * *

Кстати, параллельно с религиозными мифами о существовании “рая” появляются и светские повествования об идеальных обществах и даже государствах. Скажем, в древнем Китае, кроме легизма Шан Яна, известно и учение Конфуция, который не признавал управления на основе законов. “Если наставлять народ путем правления, основанного на законе, и поддерживать порядок путём наказания, – заявлял Конфуций, – то народ станет избегать наказаний и лишится (чувства) стыда”. В то же время он (Конфуций) считал: “Если наставлять народ путем правления, основанного на добродетели, и поддерживать порядок путём правил…, то (в народе) появится (чувство) стыда, и он станет послушным”. (А.С. Переломов. Конфуцианство и легизм в политической истории Китая. М.: “Наука”, 1981, с 87). 

Согласно учению Конфуция, “идеальные правила существовали только в древности, поэтому именно тогда в Поднебесной царили порядок и культура”; а это значит, что “идеальное прошлое должно было, по замыслам Конфуция, играть роль идеального будущего”. (Там же, с. 88, 89).

* * *

Примером мифологических начал об идеальном государстве служит описание подобного государства древнегреческим поэтом Гесиодом в его дидактической поэме “Труды и дни”, в которой автор прославляет крестьянский труд и описывает страдания человека. Вместе с тем он говорит о времени, когда было всё иначе: земля давала людям плоды в изобилии, что исключало заботу и нужду, зависть и борьбу.

А по мнению древнегреческого философа Платона, лучшей из возможных форм такого государства является аристократическая, в которой править государством должны “философы”, охранять его – “стражи”, или “воины”, а ниже их – “ремесленники” и “земледельцы” должны производить необходимые блага. 

При этом Платон считал, что мысленно конструируемое им государство должно быть устроено в соответствии с принципом справедливости, которая, по его мнению, предполагает, что интересы целого, то есть государства, важнее и выше частных интересов его жителей. 

И, как подметил австро-британский философ Карл Поппер, “Платон нигде открыто не обсуждает вопрос о статусе рабов в его наилучшем государстве. Правда, Платон предложил избегать слова “раб” и считал, что работников лучше называть “плательщиками” или даже “кормильцами”. Однако делал он это в пропагандистских целях. Нигде у Платона мы не найдём ни малейшего намека на то, что рабство следует отменить или хотя бы смягчить”. (Карл Поппер. Открытое общество и его враги. Киев: “Ника-Центр”, 2005, с. 64). 

Шарецкий: россияне действуют в Украине как фашисты

Кстати, как ни странно, но в “Послании к ефесянам Святого Павла” (гл. 6) тоже можно прочесть: “Рабы, повинуйтесь господам своим по плоти со страхом и трепетом, в простоте сердца вашего, как Христу, не с видимою только услужливостью, как человекоугодники, но как рабы Христовы, исполняя волю Божию от души, служа с усердием, как Господу, а не как человекам, зная, что каждый получит от Господа по мере добра, которое он сделал, раб ли, или свободный”. 

Правда, одновременно с обращением к рабам, в Послании есть обращение и к господам, в котором говорится: “И вы, господа, поступайте с ними (рабами – С.Ш.) так же, умеряя строгость, зная, что и над вами самими и над ними есть на небесах Господь, у Которого нет лицеприятия”. (Библия, с. 1284).

* * *

Значение учения Платона об идеальном государстве заключается в том, что оно положило начало теориям социального управления, или точнее: Платон, задолго до появления самого термина “утопия”, как говорилось на XIII Платоновской конференции (2005 г.), “сформулировал и ввел в культуру основные принципы утопии как рационального метода постижения бытия, но не эмпирически данной действительности, а бытия истинного, или должного, т. е., согласно его концепции, умопостигаемого”. (Универсум платоновской мысли. Платоновская и аристотелевская традиции в античности и в европейской философии. Изд. Санкт-Петербургского университета, 2005, с. 125). 

Именно от Платона общепризнанный создатель “утопии”, как специфического литературного жанра, Томас Мор унаследовал “важнейшие для утопии принципы осмысления социальной действительности: дихотомию (раздвоенность – С.Ш.) двух миров, построение совершенного государства на принципах разума, определяющую роль теоретического знания в устроении мира, господство идеи в мире”. (Там же, с. 127). 

В написанной в 1516 году “Золотой книге, столь же полезной, как забавной, о наилучшем устройстве государства и о новом острове Утопии” английский юрист и философ Т. Мор повествует о путешествии в неведомую страну под названием “Утопия”, где господствуют общественная собственность и коммунистическая организация труда и распределения; при этом основной хозяйственной ячейкой является семья. В Утопии существует демократическое управление, люди работают по 6 часов в день, отдавая остальное время дня наукам и искусству. А закончил Т. Мор названную книгу словами: “Впрочем, я охотно признаю, что в государстве утопийцев есть очень много такого, чего нашим странам я скорее бы мог пожелать, нежели надеюсь, что это произойдет”. (Цит. по Большому Энциклопедическому словарю: философия, социология, религия, эзотеризм, политэкономия. УП “Минская фабрика цветной печати”, 2002, с. 519). 

Потом, как об этом пишет Ф. Энгельс, “явились три великих утописта: Сен-Симон, у которого рядом с пролетарским направлением сохраняло ещё известное значение направление буржуазное, Фурье и Оуэн, который в стране наиболее развитого капиталистического производства (США – С. Ш.) и под впечатлением порожденных им противоположностей разработал свои предложения по устранению классовых различий в виде системы, непосредственно примыкающей к французскому материализму.

Общим для всех троих является то, что они не выступают как представители интересов исторически порожденного к тому времени пролетариата. Подобно просветителям, они хотят освободить всё человечество, а не какой-нибудь определённый общественный класс. Как и те, они хотят установить царство разума и вечной справедливости…”. (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, с.18).

* * *

А вершиной таких мечтаний, по существу, мифов о возможности существования идеального общества стало учение немецкого философа, социолога и экономиста Карла Маркса, а также упомянутого Фридриха Энгельса, сделавших попытку придать указанным мечтаниям и учениям наукообразный облик, утверждая, что подобный рай люди могут создать на Земле, хотя, конечно, их учение о создании земного рая (коммунистического общества) является тоже, по мнению советского и беларуского ученого, кандидата философских наук, доцента Александра Грицианова, своеобразной религией, поскольку оно основывается тоже в основном “на слепой вере в то, что рай абсолютного удовлетворения достижим посредством силовых процедур социального переустройства”. (См. Всемирная энциклопедия. Философия. М., Мн., 2001, с. 610). 

При этом отметим, что в создании названного учения (марксизма) Ф. Энгельс безоговорочно отдавал приоритет К. Марксу. Так, в написанной в 1877 и напечатанной в 1878 году статье “Карл Маркс”, назвав К. Маркса человеком, впервые давшим социализму, а тем самым и всему рабочему движению тех дней “научную основу”, Ф. Энгельс отмечал: “Из многих важных открытий, которыми Маркс вписал своё имя в историю науки мы можем остановиться здесь только на двух. 

Первым из них является совершенный им переворот во всём понимании всемирной истории. В основе всех прежних воззрений на историю лежало представление, что причину всех исторических перемен следует искать в конечном счёте в изменяющихся идеях людей и что из всех исторических перемен важнейшими, определяющими всю историю, являются политические. Но откуда появляются у людей идеи и каковы движущие причины политических перемен – об этом не задумывались. Лишь в новейшей школе французских, а отчасти и английских историков возникло убеждение, что движущей силой европейской истории, по крайней мере со времени средних веков, была борьба развивающейся буржуазии против феодального дворянства за общественное и политическое господство. Маркс же доказал (скорее – утверждал без доказательства – С. Ш.), что вся предшествующая история человечества есть история борьбы классов, что во всей разнообразной и сложной политической борьбе речь шла всегда именно об общественном и политическом господстве тех или иных классов общества, о сохранении господства со стороны старых классов, о достижении господства со стороны поднимающихся новых… История была впервые поставлена на свою действительную основу; за тем явным, но до сих пор совершенно упускающимся фактом, что люди в первую очередь должны есть, пить, иметь жилище, одеваться и что, следовательно, они должны трудиться, прежде чем они могут бороться за господство, заниматься политикой, религией, философией и т. д., за этим очевидным фактом были теперь, наконец, признаны его исторические права”. (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 19. М.: Госполитиздат, 1961, с.111-112). 

“Второе важное открытие Маркса состоит в окончательном выяснении отношения между капиталом и трудом, другими словами, в раскрытии того, каким образом внутри современного общества, при существующем капиталистическом способе производства, совершается эксплуатация рабочего капиталистом. С тех пор как политическая экономия выдвинула положение, что труд является источником всякого богатства и всякой стоимости, неизбежно возник вопрос: как же это возможно совместить с тем, что наемный рабочий получает не всё произведенное его трудом количество стоимости, а должен часть её отдать капиталисту? Тщетно пытались буржуазные экономисты и социалисты дать научно обоснованный ответ на этот вопрос, пока наконец не выступил Маркс со своим решением” и доказал, что “на службе у капиталиста рабочий не только воспроизводит стоимость своей оплаченной капиталистом рабочей силы, но сверх того воспроизводит ещё прибавочную стоимость, которая сначала присваивается капиталистом, а в дальнейшем по определенным экономическим законам распределяется среди всего класса капиталистов в целом и образует тот источник, из которого возникает земельная рента, прибыль, накопление капитала, – словом, все те богатства, которые потребляются или накапливаются нетрудящимися классами… тем самым у имущих классов было выбито последнее основание для лицемерных фраз, будто в современном общественном строе господствуют право и справедливость, равенство прав и обязанностей и всеобщая гармония интересов…” (Там же, с. 113-115. 

“На этих двух важных основаниях, – подчеркивает Ф. Энгельс, – зиждется современный научный социализм”. (Там же, с. 115). 

Кстати, по поводу своих научных открытий сам Карл Маркс писал 5 марта 1852 года в Нью-Йорк своему и Ф. Энгельса близкому другу Иосифу Вейдемейеру: “Что касается меня, то мне не принадлежит ни та заслуга, что я открыл существование классов в современном обществе, ни та, что я открыл их борьбу между собою. Буржуазные историки задолго до меня изложили историческое развитие этой борьбы классов, а буржуазные экономисты – экономическую анатомию классов. То, что я сделал нового, состояло в доказательстве следующего: 1) что существование классов связано лишь с определенными историческими фазами развития производства, 2) что классовая борьба необходимо ведет к диктатуре пролетариата, 3) что эта диктатура сама составляет лишь переход к уничтожению всяких классов и к обществу без классов”. (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 28. М.: Госполитиздат, 1962, с. 424-427).

* * *

А 14 марта 1883 года, то есть в день смерти Карла Маркса, в письме немецкому революционеру и парламентскому политику, социал-демократу по мировоззрению Вильгельму Либкнехту Ф. Энгельс писал: “Великий ум второй половины нашего века перестал мыслить… Этот гениальный ум перестал обогащать своей мощной мыслью пролетарское движение обоих полушарий. Ему мы обязаны всем тем, чем мы стали; и всем, чего теперь достигло современное движение, оно обязано его теоретической и практической деятельности; без него мы до сих пор блуждали бы в потемках”. (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 35. М.: Политиздат, 1964, с. 383).

Прошло более года после смерти Карла Маркса, и 15 октября 1884 года в письме видному деятелю немецкого и международного движения Иоганну Филиппу Беккеру в Женеву Ф. Энгельс отмечал: “Беда в том, что с тех пор, как мы потеряли Маркса, я должен его заменить. Всю свою жизнь я делал то, к чему был предназначен, – я играл вторую скрипку, – и думаю, что делал своё дело довольно сносно. Я рад был, что у меня такая великолепная первая скрипка, как Маркс. Когда же мне теперь в вопросах теории вдруг приходится заменять место Маркса и играть первую скрипку, то дело не может обходиться без промахов, и никто этого не чувствует сильнее, чем я сам. Но только тогда, когда настанут более бурные времена, мы по-настоящему почувствуем, что мы потеряли в лице Маркса. Никто из нас не обладает той широтой кругозора, с которой он в нужный момент, когда надо было действовать быстро, всегда умел найти правильное решение и тотчас же направить удар в решающее место. В спокойные времена, правда, иной раз случалось, что события подтверждали мою, а не его правоту, но в революционные моменты его суждение было почти безошибочно”. (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 36. М.: Политиздат, 1964, с. 188). 

И так, прошло ещё четыре года… И Ф. Энгельс в работе “Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии” (1888 г.), отмечая разложение гегелевской школы и подчеркивая, что из образовавшихся при этом направлений “единственное, которое приносит плоды”, это направление, “главным образом связано с именем Маркса”, поясняет: “В последнее время не раз указывали на мое участие в выработке этой теории. Поэтому я вынужден сказать несколько слов, исчерпывающих этот вопрос. Я не могу отрицать, – пишет Ф. Энгельс, – что и до, и во время моей сорокалетней совместной работы с Марксом принимал известное самостоятельное участие как в обосновании, так и в особенности в разработке теории, о которой идёт речь. Но огромнейшая часть основных руководящих мыслей, особенно в экономической и исторической области, и, ещё больше, их окончательная четкая формулировка принадлежит Марксу. То, что внёс я, Маркс мог легко сделать и без меня, за исключением, может быть, двух-трёх специальных областей. А того, что сделал Маркс, я никогда не мог бы сделать. Маркс стоял выше, видел дальше, обозревал больше и быстрее всех нас. Маркс был гений, мы, в лучшем случае, – таланты. Без него наша теория далеко не была бы тем, что она есть. Поэтому она по праву носит его имя”. (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 21. М.: Госполитиздат, 1961, с. 300-301). 

II 

Карл Маркс был третьим ребёнком в семье трирского адвоката еврейского происхождения Генриха Маркса, вышедшего из рода раввинов; однако в 1817 году принявшего христианство (лютеранство), чтобы не лишиться звания судебного советника. Его жена, Генриетта Маркс (урождённая Прессбург) и дети, в том числе Карл, родившийся 5 мая 1818 года, крестились в 1824 году, после смерти родителей Генриетты, которые были против такого шага. 

В 1830-1835 годах Карл посещал в Трире гимназию, где изучал немецкий, латинский, греческий и французский языки, а также математику, которая способствует, как никакие другие науки, развитию логического и абстрактного мышления, учит мыслить четко и точно излагать свои мысли, чем и отличался Карл Маркс, как учёный- исследователь. 

И еще заметим, что в 17-летнем возрасте в гимназическом сочинении “Размышление юноши при выборе профессии” (1835 г.) К. Маркс писал: “Если человек трудился только для себя, он может, пожалуй, стать знаменитым ученым, великим мудрецом, превосходным поэтом, но никогда не может стать истинно совершенным и великим человеком. 

История признаёт тех людей великими, которые, трудясь для общей цели, сами становились благороднее; опыт превозносит, как самого счастливого, того, кто принес счастье наибольшему количеству людей”. (К. Маркс и Ф. Энгельс. Из ранних произведений. М.: Госполитиздат, 1956, с. 5). 

И далее: “Если мы избрали профессию, в рамках которой мы больше всего можем трудиться для человечества, то мы не согнемся под её бременем, потому что это – жертва во имя всех; тогда мы испытываем не жалкую, органическую, эгоистическую радость, а наше счастье будет принадлежать миллионам, наши дела будут жить тогда тихой, но вечно действенной жизнью, а над нашим прахом прольются горячие слёзы благодарных людей”. (Там же).

Естественно, что такие размышления 17-летнего юноши свидетельствуют не только о наличии у него выдающихся способностей, но и претензий на величие своей персоны. 

Красноречиво говорят об этом и несколько строк из стихотворения, написанного Марксом в возрасте 18 лет, приведенные на Международной конференции, посвящённой 180-летию со дня его рождения:

С презреньем я швырну свою перчатку
Прямо в лицо миру.
Я увижу падение ничтожного гиганта,
Которое не охладит мою ненависть.
Тогда, богоподобный и победоносный,
Я буду бродить
По руинам мира
И, вливая в мои слова могучую силу,
Я почувствую себя равным Творцу.

(Постижение Маркса. Изд. Московского ун-та, 1998, с. 115-116).

И, к сожалению, по мнению близко знавших К. Маркса и встречавшихся с ним людей, став взрослым и занимаясь наукой, а также принимая непосредственное участие в революционном движении, он отличался не только своим незаурядным умом, но и излишней самоуверенностью своих суждений. Вот, например, что пишет о Марксе в своих воспоминаниях “Замечательное десятилетие” русский критик и мемуарист Павел Анненков: “Сам Маркс представлял из себя тип человека, сложенного из энергии, воли и несокрушимого убеждения – тип, крайне замечательный и по внешности. С густой, черной шапкой волос, с волосатыми руками, в пальто, застегнутом наискось, – он имел однако же вид человека, имеющего право и власть требовать уважения, каким бы ни являлся перед вами и чтобы ни делал. Все его движения были угловаты, но смелы и самонадеянны, а резкий голос, звучавший как металл, шёл удивительно к радикальным приговорам над лицами и предметами, которые произносил. Маркс уже и не говорил иначе, как такими безапелляционными приговорами, над которыми, впрочем, ещё царствовала одна, до боли резкая нота, покрывавшая всё, что он говорил. Нота выражала твёрдое убеждение в своем призвании управлять умами, законодательствовать над ними и вести их за собой. Передо мной стояла олицетворенная фигура демократического диктатора, как она могла рисоваться воображению в часы фантазии”. (Воспоминания и критические очерки. Собрание статей и заметок П.В. Анненкова. Отдел третий. С.-Петербург: типография М. Стасюлевича, 1881, с. 56). 

А вот мнение о Марксе английского социалиста, реформиста Генри Майерса Гайндмана, встретившего К. Маркса уже в более пожилом возрасте. “Когда я увидел Маркса, – пишет Гайндман, – моё первое впечатление было: сильный, лохматый, неукротимый старик, который готов – чтобы не сказать: стремится – вступить в конфликт и настроен с некоторой подозрительностью, как будто бы ему предстояло сейчас же выдержать нападение. Но он поздоровался со мной любезно, и столь же любезны были его первые слова. Я сказал, что мне доставляет большое удовольствие и честь пожать руку автора “Капитала”, он ответил, что с удовольствием читал мои статьи об Индии и лестно отзывался о них в своих корреспонденциях в газетах”. (“Цит. по кн. В.И. Ленин. ПСС, т. 20. М.: Политиздат, 1973, с. 390). 

И далее Гайндман пишет: “Когда Маркс говорил с бешеным негодованием о политике либеральной партии, в особенности по отношению к Ирландии, – маленькие, глубоко сидящие глаза старого борца загорались, тяжёлые брови хмурились, широкий большой нос и лицо приходили в движение, и с уст лились рекой горячие, бурные обвинения, которые показали мне и всю страстность его темперамента, и превосходное знание английского языка. Контраст был поразительный между его манерой говорить, когда его так глубоко волновал гнев, и всем его обличьем, когда он излагал свои взгляды на экономические события известного периода. Без всякого заметного усилия он переходил от роли пророка и могучего трибуна к роли спокойного философа, и я сразу почувствовал, что пройдёт много долгих лет, пока я перестану чувствовать себя перед ним в области этих последних вопросов, как ученик перед учителем”. (Там же, с. 390-391).

Очень обширную характеристику К. Марксу даёт Михаил Бакунин, работавший с Марксом в I-ом Интернационале и не разделявший его взглядов по многим вопросам. Так, отметив вначале, что К. Маркс был “главным пропагандистом социализма в Германии”, М. Бакунин пишет: “Г. Маркс играл и играет слишком важную роль в социалистическом движении немецкого пролетариата, чтобы можно было обойти эту замечательную личность, не постаравшись изобразить её в нескольких верных чертах. 

По происхождению г. Маркс еврей. Он соединяет в себе, можно сказать, все качества и все недостатки этой способной породы. Нервный, как говорят иные, до трусости, он чрезвычайно честолюбив и тщеславен, сварлив, нетерпим и абсолютен, как Иегова, господь Бог его предков, и, как он, мстителен до безумия. Нет такой лжи, клеветы, которой бы он не был способен выдумать и распространить против того, кто имел несчастье возбудить его ревность или, что всё равно, его ненависть. И нет такой гнусной интриги, перед которой он остановился бы, если только, по его мнению, впрочем, большею частью ошибочному, эта интрига может служить к усилению его положения, его влияния или к распространению его силы. В этом отношении он совершенно политический человек. Таковы его отрицательные качества”. (М.А. Бакунин. Философия, социология, политика. М.: “Правда”, 1989, с. 443). 

При этом надо отдать М. Бакунину должное, что далее он отмечает у Маркса и положительные черты; в частности, пишет: “Он очень умён и чрезвычайно многосторонне учен. Доктор философии, он ещё в Кёльне около 1840 был, можно сказать, душою и центром весьма заметных кружков передовых гегельянцев, с которыми начал издавать оппозиционный журнал, вскоре закрытый по министерскому приказанию… 

В 1843 или в 1844 г. Маркс переселился в Париж. Тут он впервые столкнулся с обществом французских и немецких коммунистов и соотечественником своим, немецким евреем г. Морисом Гессом, который прежде его был ученым экономистом и социалистом и имел в это время значительное влияние на научное развитие г. Маркса. 

Редко можно найти человека, который бы так много знал и читал, и читал так умно, как г. Маркс. Исключительным предметом его занятий была уже в это время наука экономическая. С особенным тщанием изучал он английских экономистов, превосходящих всех других и положительностью познаний, и практическим складом ума, воспитанного на английских экономических фактах, и строгою критикой, и добросовестною смелостью выводов. Но ко всему этому г. Маркс прибавил ещё два новые элемента: диалектику самую отвлеченную, самую причудливо тонкую, которую он приобрёл в школе Гегеля и которую доводит нередко до шалости, до разврата, и точку отправления коммунистическую. 

Г. Маркс перечитал, разумеется, всех французских социалистов, от Сен-Симона до Прудона включительно, и последнего, как известно, он ненавидит, и нет сомнения, что в беспощадной критике, направленной им против Прудона, много правды: Прудон, несмотря на все старания стать на почву реальную, остался идеалистом и метафизиком. Его точка отправления – абстрактная идея права; от права он идет к экономическому факту, а г. Маркс в противоположность ему высказал и доказал ту несомненную истину, подтверждаемую всей прошлой и настоящей историей человеческого общества, народов и государств, что экономический фактор всегда предшествовал и предшествует юридическому и политическому праву. В изложении и в доказательстве этой истины состоит именно одна из главных научных заслуг г. Маркса. 

Но что замечательнее всего и в чём, разумеется, г. Маркс никогда не признался, – отмечает М. Бакунин, – это то, что в отношении политическом г. Маркс прямой ученик Луи Блана. Г. Маркс несравненно умнее и несравненно учёнее этого маленького неудавшегося революционера и государственного человека; но как немец, несмотря на свой почтенный рост, он попал в учение к крошечному французу”. (Там же, с. 443-444). 

Кстати, на способность К. Маркса к клевете, а после неё попытку спрятаться “в тень”, а также на его чрезвычайную самоуверенность и даже надменность указывал и Александр Герцен, тоже встречавшийся с Марксом. (См. А. И. Герцен. Сочинения в четырёх томах. Том третий. М.: “Правда”, 1988, с. 141). 

Но самоуверенность, а тем более надменность – это, как известно, очень плохие черты ученого, которые, в том числе и Маркса, как это будет показано, приводили к торопливости, упрощению связей между явлениями (событиями) и принятию даже при тщательном анализе событий неверных выводов. Истинный ученый должен всегда сомневаться в верности своих знаний и уважать мнение других. История науки свидетельствует, что никто не может претендовать на полное, исчерпывающее знание действительности. Поэтому, несомненно, прав признанный классиком философии, а также известный писатель и публицист США Джордж Сантаяна, полагавший, что “и самому мудрейшему из умов всегда остаётся чему еще поучиться”. (См. Жемчужины истины. Мн.: “Беларусь”, 1991, с. 260).

III

Окончив гимназию с хорошими оценками, К. Маркс поступил в Боннский университет, но, проучившись два семестра, перевелся в Берлинский университет, где изучал юридические науки, историю, историю искусств и философию. 

Таким образом, К. Маркс формировался в юности как философ и социолог, о чём свидетельствуют названия написанной им в 1839 году работы “Тетрадь по истории эпикурейской, стоической и скептической философии”, а также после окончания в 1841 году университета докторской диссертации “Различия между натурфилософией Демокрита и натурфилософией Эпикура”, которую, из-за материальных затруднений, защищал не в Берлинском, а в Йенском университете. 

Апокалипсис в Голливуде

При этом надо иметь в виду, что на формирование К. Маркса, как философа и социолога, оказал своё влияние и отец, поклонник идей эпохи Просвещения, и, в частности, учения крупнейшего немецкого философа указанной эпохи Иммануила Канта, впервые перенесшего акцент с познаваемой вещи на познавательные способности человека, а также писавшего: “Каждый человек имеет совесть, и он всегда ощущает в себе внутреннего судью, который наблюдает за ним, грозит ему и вообще внушает ему уважение (связанное со страхом), и эту силу, стоящую на страже законов в нём, и не он сам себе (произвольно) создает, а она коренится в его сущности. Она следует за ним, как тень, когда он намерен ускользнуть от неё. Он может с помощью наслаждений и развлечений заглушать или усыплять себя, но он не может избежать того, чтобы время от времени не прийти в себя или очнуться, и то-гда он тотчас слышит её голос. При своей крайней развращённости он может, пожалуй, дойти до того, чтобы никогда не обращаться к её голосу, но он не может не слышать его”. (Иммануил Кант. Основы метафизики и нравственности. М.: “Мысль”, 1999, с. 832-833). 

Так что, переселившись в Бонн после окончания университета, Карл Маркс даже мечтал о преподавательской работе, причём именно по философии.

* * *

В то время К. Маркс был по своим взглядам гегельянцем-идеалистом и, будучи в Берлине, примыкал к кружку младогегельянцев, склонных делать из философии Гегеля атеистические и даже революционные выводы. 

Младогегельянцы (или левогегельянцы) были радикальным крылом гегелевской философской школы, начало оформлению которого положила книга немецкого философа Давида Штрауса “Жизнь Иисуса” (1835 г.); в ней автор критически проанализировал евангельские догмы и рассматривал Христа как обычную историческую личность, сверхъестественность которой придали мифы. Следующий шаг на пути критики религии как ложной формы сознания был сделан немецким философом, теологом, религиоведом и историком Бруно Бауэром, рассматривавшим Христа тоже как вымысел. 

Кстати, по мнению самого Гегеля, христианство является неадекватным выражением абсолютной истины, которая получает адекватное выражение только в философии, являющейся, как он считал, душой “всех наук”, так как она, мол, “возвышает их и побуждает к дальнейшему развитию”. (Георг Вильгельм Фридрих Гегель. Работы разных лет в двух томах, т. 2. М.: “Мысль”, 1971, с. 247). 

Так что, 16 апреля 1795 года тоже видному представителю немецкого классического идеализма Фридриху Вильгельму Иозефу Шеллингу Гегель отмечал, что “религия и политика всегда работали сообща, религия проповедовала то, что хотел деспотизм, – презрение к роду человеческому, неспособность его к какому-либо добру, неспособность стать чем-либо с помощью собственных сил”. 

И далее, как будто выражая призыв, Гегель пишет: “Я постоянно вспоминаю слова из “Lebens laufer” (статьи кёнигсбергского губернатора Гиппеля “Жизненные пути по восходящей линии”): “Стремитесь к солнцу, друзья, чтобы скорее наступило спасение человеческого рода! Что из того, что нам мешают листья! Или ветви! Пробивайтесь к солнцу, – а если устанете тоже хорошо! Тем приятней будет сон!” (Там же, с. 224).

“Но именно в том и состояло истинное значение и революционный характер гегелевской философии (которой, как завершением всего философского движения со времен Канта, мы должны здесь ограничить наше рассмотрение), – писал в 1888 году Фридрих Энгельс, – что она раз и навсегда разделалась со всяким представлением об окончательном характере результатов человеческого мышления и действия. Истина, которую должна познать философия, представлялась Гегелю уже в виде собрания готовых догматических положений, которые остается только зазубрить, раз они открыты; истина теперь заключалась в самом процессе познания, в длительном историческом развитии науки, поднимающейся с низших ступеней знания на всё более высокие, от которой она, найдя некоторую так называемую абсолютную истину, уже не могла бы пойти дальше и где ей не оставалось бы ничего больше, как, сложа руки, с изумлением созерцать эту добытую абсолютную истину. И так обстоит дело не только в философии, – подчеркивал Ф. Энгельс, – но и во всяком другом познании, а равно и в области практического движения. История так же, как и познание, не может получить окончательного завершения в каком-то совершенном, идеальном состоянии человечества; совершенное общество, совершенное государство, это – вещи, которые могут существовать только в фантазии. Напротив, все общественные порядки, сменяющие друг друга в виде истории, представляют собой лишь преходящие ступени бесконечного развития человеческого общества от низшей ступени к высшей”. (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 21, с. 275). 

В то же время Ф. Энгельс отмечает: “Гегель был немец и, подобно своему современнику Гёте, не свободен от изрядной дозы филистерства. Гёте, как и Гегель, был в своей области настоящий Зевс-олимпиец, но ни тот, ни другой, не могли вполне отделаться от немецкого филистерства”. (Там же, с. 277).

* * *

В 1842-1943 годах Карл Маркс работал журналистом и редактором газеты “Rheinische Zeitung”, и начал не только высказываться за отмену цензуры, но, спустя некоторое время, перешёл к открытой критике правительства.

Дело в том, что в начале 1840-х годов Германия стояла накануне буржуазной революции, и повсюду чувствовалось оживление либерального и демократического движения, что естественно требовало свободы слова и печати. А новая цензурная инструкция прусского правительства от 24 декабря 1841 года на словах не одобряла стеснение литературной деятельности, а на деле не только сохраняла существовавшую реакционную цензуру, но и усиливала её. Поэтому в своей первой публицистической статье политического направления “Заметки о новейшей прусской цензурной инструкции”, написанной в январе-феврале 1842 года и напечатанной в 1843 году за подписью “Житель рейнской провинции”, К. Маркс, во-первых, отмечал, что “цензура – это официальная критика. Её нормы – это нормы критические, и они, следовательно, всего менее могут быть изъяты из критики, так как становятся на общую с ней почву”. (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 1. М.: Госполитиздат, 1955, с. 3). 

Во-вторых, Маркс поясняет: “Если скромность составляет характерную особенность исследования, то это скорее признак боязни истины, чем боязни лжи. Скромность – это средство, сковывающее каждый мой шаг вперёд. Она есть предписанный свыше исследователю страх перед выводами, она – предохранительное средство против истины”. (Кстати, в этом выражении Маркса и проявилась его излишняя самоуверенность в правоте своих мнений, повторим: чем, как это будет показано, страдал Маркс; ибо скромность, по нашему мнению, не ведёт к страху перед истиной, а просто требует умеренности во всех поступках, включая и формулирование выводов. – С. Ш.) 

Далее: “истина всеобща, она не принадлежит мне одному, – писал Маркс, и писал в данном случае правильно, – она принадлежит всем, она владеет мною, а не я ею. Моё достояние – это форма, составляющая мою духовную индивидуальность. “Стиль – это человек”. И что же! Закон разрешает мне писать, но я должен писать не в своём собственном стиле, а в каком-то другом. Я имею право раскрыть мой духовный облик, но должен прежде придать ему предписанное выражение! Какой честный человек не покраснеет от этого требования и не спрячет свою голову под тогу? По крайней мере, под тогой можно предполагать голову Юпитера. Предписанное выражение – это означает только одно: “хорошая мина при плохой игре”. (Там же, с. 6). 

В-третьих, К. Маркс констатирует: “Нельзя признать благоприятным для печати закон, отменяющий свободу печати там, где она еще существовала, и делающий её при помощи цензуры излишней там, где она должна была быть введена”. (Там же, с. 9). 

В-четвертых, К. Маркс делает своё заключение. “Закон, карающий за образ мыслей, – пишет он, – не есть закон, изданный государством для его граждан, это – закон одной партии против другой. Преследующий за тенденцию закон уничтожает равенство граждан перед законом. Это – закон не единения, а разъединения, а все законы разъединения реакционны. Это не закон, а привилегия. Один имеет право делать то, на что другой не имеет права, и не потому что последнему не достаёт для этого объективного качества, – так, например, ребёнок не способен к заключению договоров, – нет, потому только, что его благонамеренность, его образ мыслей взяты под подозрение. Нравственное государство, – подчеркивает К. Маркс, – предполагает в своих членах государственный образ мыслей, если даже они вступают в оппозицию против органа государства, против правительства. Но в таком обществе, в котором какой-либо один орган мнит себя единственным, исключительным обладателем государственного разума и государственной нравственности, в таком правительстве, которое принципиально противопоставляет себя народу и поэтому считает свой антигосударственный образ мыслей всеобщим, нормальным образом мыслей, – там нечистая совесть политиканствующей клики измышляет законы о тенденции, законы мести, карающие за тот образ мыслей, которого на самом деле придерживаются одни только члены правительства. Законы, преследующие за принципы, имеют своей основой бесцеремонность, безнравственный, грубовещественный взгляд на государство. Они невольный крик нечистой совести”. (Там же, с. 15). 

Кстати, трудно сказать, читали ли это высказывание К. Маркса о необходимости свободы мнений и слова В. Ленин, Л. Троцкий, И. Сталин, А. Жданов, М. Суслов, Ю. Андропов, а сейчас – В. Путин и А. Лукашенко – сторонники драконовских законов, принимавшихся в Советской России, а потом и в Советском Союзе, а сейчас – в России и Беларуси, в борьбе с инакомыслящими?

* * *

Более того, в 1842-1943 годах К. Марксу, как редактору “Rheinische Zeitung”, пришлось впервые высказываться о материальных интересах” и это поставило его, как обладающего философскими и юридическими знаниями, но не владевшего в то время в достаточной степени знаниями экономики, “в затруднительное положение”. 

“Обсуждение в рейнском ландтаге вопросов о краже леса и дроблении земельной собственности, – повествует К. Маркс в Предисловии “К критике политической экономии”, написанном в январе 1859 года, – официальная полемика, в которую г-н фон Шапер, тогдашний обер-президент Рейнской провинции, вступил с “Rheinische Zeitung” относительно положения мозельских крестьян, наконец, дебаты о свободе торговли и покровительственных пошлинах дали первый толчок моим занятиям экономическими вопросами”. (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 13. М.: Госполитиздат, 1959, с. 5-6). 

И в статье “Дебаты по поводу закона о краже леса”, Карл Маркс впервые выступает в защиту материальных интересов крестьян, в связи с чем он пишет: “… государство должно видеть в человеке, нарушившем лесные правила, нечто большее, чем правонарушителя, чем врага леса. Разве каждый из граждан не связан с государством тысячью жизненных нервов, и разве оно вправе разрезать все эти нервы только потому, что этот гражданин самовольно разрезал какой-нибудь один нерв? Государство должно видеть и в нарушителе лесных правил человека, живую частицу государства, в которой бьется кровь его сердца, солдата, который должен защищать родину, свидетеля, к голосу которого должен прислушиваться суд, члена общины, исполняющего общественные функции, главу семьи, существование которого священно, и, наконец, самое главное – гражданина государства. Государство не может легкомысленно отстранить одного из своих членов от всех этих функций, ибо государство отсекает от себя свои живые части всякий раз, когда оно делает из гражданина преступника. И нравственный законодатель прежде всего будет считать самым серьёзным, самым болезненным и опасным делом, когда к области преступлений относят такое действие, которое до сих пор не считалось преступным”. (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 1, с. 132). 

И опять – к названным диктаторам, считавшим себя марксистами, возникает тот же вопрос: они читали данную работу Маркса, или нет?!

* * *

А первой работой, которую предпринял К. Маркс для разрешения обуревавших его сомнений, он считает, “был критический разбор гегелевской философии права”; Введение к этой работе появилось в 1844 году. “Мои исследования, – пишет К. Маркс, – привели меня к тому результату, что правовые отношения, так же точно, как и формы государства, не могут быть поняты ни из самих себя, ни из так называемого общего развития человеческого духа, что, наоборот, они коренятся в материальных жизненных отношениях, совокупность которых Гегель, по примеру английских и французских писателей XVIII века, называет “гражданским обществом”, и что анатомию гражданского общества следует искать в политической экономии”. (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 13, с. 6). 

Так что, “отправляясь от гегелевской философии права, – как отмечает Ф. Энгельс, – Маркс пришёл к мнению, что не государство, изображаемое Гегелем “венцом всего здания”, а, напротив, “гражданское общество”, к которому Гегель относился с пренебрежением, является той областью, в которой следует искать ключ к пониманию процесса исторического развития человечества”. (См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 1, с. 655). 

Итак, в работе “К критике гегелевской философии права” (поскольку первый лист рукописи утерян, то заглавие статьи дано Институтом Маркса- Энгельса-Ленина-Сталина) К. Маркс пишет: “Семья и гражданское общество рассматриваются Гегелем как сферы понятия государства, и именно как сферы его конечности. Это оно, государство, делит себя на эти сферы, предполагает их, и оно это делает именно с тем, “чтобы, пройдя через идеальность, стать для себя бесконечным действительным духом… 

В действительности семья и гражданское общество составляют предпосылки государства, именно они являются подлинно действительными; в спекулятивном же мышлении всё это становится на голову”. (Там же, с. 224). 

Будучи сторонником конституционной монархии, Гегель утверждает, что “народ, взятый без своего монарха и необходимо и непосредственно связанного именно с ним расчленения целого, есть бесформенная масса, которая уже не есть государство и не обладает больше ни одним из определений, наличных только в сформированном в себя целом, не обладает суверенитетом, правительством, судами, начальством, сословиями и чем бы то ни было. В силу того, что в народе выступают такие относящиеся к организации государственной жизни моменты, он перестаёт быть той неопределенной абстракцией, которую только в общем представляют народом”. (Георг Вильгельм Фридрих Гегель. Философия права. М.: “Мысль”, 1990, с. 320-321). 

“Всё это – тавтология, – пишет К. Маркс. – Если народ имеет монарха и необходимо и непосредственно связанное с последним расчленение целого, то есть если он организован как монархия, тогда, разумеется, взятый вне этой организации, он превращается в бесформенную массу и становится лишь общим представлением”. (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 1, с. 251). 

И далее К. Маркс поясняет разницу между монархией и демократией: “В монархии целое, народ, – пишет он, – подводится под один из способов его существования, под его политический строй. В демократии же сам государственный строй выступает как одно из определений, и именно – как самоопределение народа. В монархии мы имеем народ государственного строя, в демократии – государственный строй народа. Демократия есть разрешенная загадка всех форм государственного строя… 

Демократия относится ко всем остальным государственным формам как к своему ветхому завету. В демократии не человек существует для закона, а закон существует для человека”. (Там же, с. 251-252).

* * *

Представляют собой интерес и письма Карла Маркса Арнольду Руге, который в молодости, как и Маркс, был левым гегельянцем, а впоследствии стал национал-либералом.

Итак, в письме, датированном маем 1843 года, К. Маркс пишет: “Никакой народ не впадает в отчаяние, и пусть он даже долгое время надеется на что-то по глупости, всё же когда-нибудь, после многих лет, он, внезапно поумнев, осуществит все свои благие желания”. (Там же, с. 372).

“Единственный принцип деспотизма это – презрение к человеку, обесчеловеченный человек, и этот принцип лучше многих других в том отношении, что он вместе с тем является и фактом. Деспот видит людей всегда униженными. Они тонут на его глазах, тонут ради него в тине обыденной жизни и, подобно лягушкам, постоянно появляются из неё вновь”. (Там же, с. 374). 

(И сегодня мы наблюдаем это в Российской Федерации и в Республике Беларусь!) 

“Принцип монархии вообще – презираемый, обесчеловеченный человек; и Монтескьё (французский философ-просветитель – С.Ш.) был совершенно неправ, когда объявил честь принципом монархии. Он старается выйти из затруднения, проводя различие между монархией, деспотией и тиранией; но всё это – обозначения одного и того же понятия, в лучшем случае они указывают на различия в правах при одном и том же принципе. Где монархический принцип имеет за собой большинство, там человек – в меньшинстве, а где монархический принцип не вызывает никаких сомнений, там и вовсе нет человека”. (Там же, с. 374-375). 

“Наше же задача состоит в том, – пишет Маркс, – чтобы разоблачать старый мир, и совершать положительную работу для образования нового мира. Чем больше времени будет предоставлено ходом событий мыслящему человечеству, чтобы осознать своё положение, а человечеству страдающему, чтобы сплотиться, – тем совершеннее будет плод, который зреет в недрах настоящего”. (Там же, с. 378). 

А вот выдержка из письма, датированного сентябрем 1843 года: “Но если конструирование будущего и провозглашение раз навсегда готовых решений для всех грядущих времен не есть наше дело, то тем определённее мы знаем, что нам нужно совершить в настоящем, – я говорю о беспощадной критике всего существующего, беспощадной в двух смыслах: эта критика не страшится собственных выводов и не отступает перед столкновением с властями предержащими.

Поэтому я не стою за то, чтобы мы водрузили какое-нибудь догматическое знамя. Наоборот, мы должны стараться помочь догматикам уяснить себе смысл их собственных положений. Так, догматической абстракцией является в особенности коммунизм, причём я имею в виду не какой-нибудь воображаемый и возможный коммунизм, а действительно существующий коммунизм, в той форме, как его проповедуют Кабе, Дезами, Вейтлинг и т. д. Этот коммунизм есть только особое выражение гуманистического принципа, не освободившееся ещё от влияния своей противоположности – частного бытия. Поэтому уничтожение частной собственности и этот коммунизм отнюдь не тождественны, и не случайно, а совершенно неизбежно рядом с коммунизмом появились другие социалистические учения, как, например, учения Фурье, Прудона и т.д., – потому что сам он представляет собой только особое, одностороннее осуществление социалистического принципа”. (Там же, с. 379).

* * *

И ещё одной статьёй К. Маркса, написанной им во время попыток сбросить с глаз пелену гегелевского идеализма, стала “К критике гегелевской философии права. Введение” (конец 1843-январь 1844 г.), которую Маркс начинает словами: “Для Германии критика религии по существу окончена, а критика религии – предпосылка всякой другой критики”. (Там же, с. 414). 

“Религиозное убожество, – пишет К. Маркс, – есть в одно и то же время выражение действительного убожества и протест против этого действительного убожества. Религия – это вздох угнетённой твари, сердце бессердечного мира, подобно тому как она – дух бездушных порядков. Религия есть опиум народа. 

Упразднение религии, как иллюзорного счастья народа, есть требование его действительного счастья. Требование отказа от иллюзий о своем положении есть требование отказа от такого положения, которое нуждается в иллюзиях. Критика религии есть, следовательно, в зародыше критика той юдоли плача, священным ореолом которой является религия…. 

Критика религии освобождает человека от иллюзий, чтобы он мыслил, действовал, строил свою действительность как освободившийся от иллюзий, как ставший разумным человек; чтобы он вращался вокруг себя самого и своего действительного солнца. Религия есть лишь иллюзорное солнце, движущееся вокруг человека до тех пор, пока он не начинает двигаться вокруг себя самого”. (Там же, с. 415). 

И после сказанного об освобождении от религии, а значит и от иллюзий о существовании “потустороннего мира”, в качестве задачи истории К. Маркс ставит: “… утвердить правду посюстороннего мира. Ближайшая задача философии, находящейся на службе истории, состоит – после того как разоблачён священный образ человеческого самоотчуждения – в том, чтобы разоблачить самоотчуждение в его несвященных образах. Критика неба превращается, таким образом, в критику земли, критика религии – в критику права, критика теологии – в критику политики”. (Там же). 

А далее, касаясь общественно-политических событий в Германии, К. Маркс констатирует, что здесь “ещё только собираются положить начало тому, чему во Франции и Англии собираются уже положить конец. Старые гнилые порядки, против которых теоретически восстают эти страны и которые они еще только терпят, как терпят цепи, приветствуются в Германии как восходящая заря прекрасного будущего, едва еще только отважившегося перейти от лукавой теории (намек на протекционистскую теорию Фридриха Листа) к самой беззастенчивой практике. В то время как во Франции и Англии проблема гласит: политическая экономия, или господство общества над богатством, в Германии она гласит: национальная экономия, или господство частной собственности над нацией. Во Франции и Англии, следовательно, речь идёт о том, чтобы уничтожить монополию, развившуюся до крайних своих пределов; в Германии же – о том, чтобы развить монополию до крайних её пределов. Там идёт речь о разрешении вопросов, здесь – лишь о коллизии. Это – достаточно показательный пример немецкой формы современных проблем, пример того, как наша история, подобно неумелому рекруту, повторяющему старые упражнения, считала до сих пор своей задачей лишь повторять избитые истории… 

Подобно тому как древние народы переживали свою предысторию в воображении, в мифологии, так мы, немцы, переживаем нашу будущую историю в мыслях, в философии. Мы – философские современники нынешнего века, не будучи его историческими современниками. Немецкая философия – продолжение немецкой истории в идее”. (Там же, с. 419). (Не потому ли и марксизм, как будет показано, грешен тем же – идеализмом, а значит и утопизмом?). 

“Критика немецкой философии государства и права, получившей в работах Гегеля свою самую последовательную, самую богатую и законченную формулировку, есть одновременно и критический анализ современного государства и связанной с ним действительности, и самое решительное отрицание всей доныне существующей формы немецкого политического и правового сознания, для которого самым значительным, универсальным, возведенным в науку выражением является именно сама спекулятивная философия права… Немцы размышляли в политике о том, что другие народы делали. Германия была их теоретической совестью. Абстрактность и высокомерие её мышления шли всегда параллельно с односторонностью и приниженностью её действительности”. (Там же, с.421). 

В названной статье К. Маркс повествует уже о роли классов в развитии общества и, в частности, пролетариата. “Утопической мечтой для Германии, – пишет К. Маркс, – является не радикальная революция, не общечеловеческая эмансипация, а, скорее, частная, только политическая революция, – революция, оставляющая нетронутыми самые устои здания. На чём основана частная, только политическая революция? На том, что часть гражданского общества эмансипирует себя и достигает всеобщего господства, на том, что определенный класс, исходя из своего особого положения, предпринимает эмансипацию всего общества. Этот класс освобождает всё общество, но лишь в том случае, если предположить, что всё общество находится в положении этого класса, т. е. обладает, например, деньгами и образованием или может по желанию приобрести их”. (Там же, с. 425). 

И далее К. Маркс поясняет: “Ни один класс гражданского общества не может сыграть эту роль, не возбудив на мгновение энтузиазм в себе и в массах. Это – тот момент, когда данный класс братается и сливается со всем обществом, когда его смешивают с обществом, воспринимают и признают в качестве его всеобщего представителя; тот момент, когда собственные притязания и права этого класса являются поистине правами и притязаниями самого общества, когда он действительно представляет собой социальный разум и социальное сердце. Лишь во имя всеобщих прав общества отдельный класс может притязать на всеобщее господство”. (Там же). 

“Пролетариат зарождается в Германии в результате начинающего прокладывать себе путь промышленного развития… 

Взвешивая разложение существующего миропорядка, пролетариат раскрывает лишь тайну своего собственного бытия, ибо он и есть фактическое разложение этого миропорядка. Требуя отрицания частной собственности, пролетариат лишь возводит в принцип общества то, что общество возвело в его принцип, что воплощено уже в нём, в пролетариате, помимо его содействия, как отрицательный результат общества. Пролетарий обладает по отношению к возникающему миру таким же правом, каким немецкий король обладает по отношению к уже возникшему миру, когда он называет народ своим народом, подобно тому как лошадь он называет своей лошадью. Объявляя народ своей частной собственностью, король выражает лишь тот факт, что частный собственник есть король. 

Подобно тому как философия находит в пролетариате свое материальное оружие, так и пролетариат находит в философии свое духовное оружие, и как только молния мысли основательно ударит в эту нетронутую народную почву, свершится эмансипация немца в человека”. (Там же, с. 428). 

“Германия не может совершить революцию, не начав революции с самого основания. Эмансипация немца есть эмансипация человека. Голова этой эмансипации – философия, её сердце – пролетариат. Философия не может быть воплощена в действительность без упразднения пролетариата, пролетариат не может упразднить себя, не воплотив философию в действительность”. (Там же, с. 429).

* * *

“Критические заметки к статье “Пруссака”.

“Король прусский и социальная реформа”

Статья Карла Маркса, напечатана в газете “Vorwarts” 7 и 10 августа 1844 года и направленная против Арнольда Руге, выступившего перед этим со статьёй “Король прусский и социальная реформа”, в которой, излагая содержание кабинетного указа короля Пруссии по поводу восстания силезских ткачей, произошедшего 4-6 июня 1844 года, а также мнение одной из французских газет об этом указе, Руге писал: “Король и немецкое общество не дошло до предчувствия предстоящей ему реформы; даже силезские и богемские восстания не пробудили этого чувства. Такой неполитической стране, как Германия, невозможно доказать, что частная нужда фабричных округов есть дело, касающееся всех, и тем более невозможно доказать ей, что нужда эта является злом всего цивилизованного мира. Это явление немцы рассматривают так, как если бы речь шла о каком-нибудь наводнении или голоде, имеющем местный характер. Поэтому король видит причину данного явления в нераспорядительности администрации или же в недостатке благотворительной деятельности. По этой причине – и потому ещё, что для усмирения слабых ткачей достаточно было небольшого отряда солдат, – разрушение фабрик и машин не могло внушить ни королю, ни органам власти никакого “страха”. Кабинетный указ не был продиктован и религиозным чувством: он – весьма трезвое выражение христианского искусства управления государством и той доктрины, которая считает, что никакие трудности не могут устоять перед единственно признаваемым ею лекарством – перед “добрым умонастроением христианских сердец”. Бедность и преступление – это два больших бедствия; кто может их исцелить? Государство и органы власти? Нет, это может сделать лишь единение всех христианских сердец”. (См. там же, с. 430-431). 

Семён Шарецкий: Возвращение настоящего средневековья

В связи с данной публикацией “Пруссака” (А. Руге) К. Маркс напоминает, что французская газета считает источником указа короля стали его “страх и религиозное чувство” и даже высказывает “предчувствие великих реформ”. 

Более того, К. Маркс напоминает и о том, что “при первом столкновении победили слабые ткачи. И только с помощью дополнительных войсковых подкреплений их смогли подавить”. И тут же спрашивает: “Разве восстание рабочей массы становится менее опасным оттого, что для его подавления не требуется целой армии?” А далее советует премудрому “Пруссаку” сравнить “восстание силезских ткачей с рабочими восстаниями в Англии”, для того, чтобы понять, что силезские ткачи были отнюдь не слабыми, как их считает “Пруссак”. (Там же). 

“Но пусть “Пруссак” станет на правильную точку зрения, – пишет Карл Маркс, – он увидит тогда, что ни одно из французских и английских восстаний не имело столь теоретического и сознательного характера, как восстание силезских ткачей”. И в доказательство сказанному опять советует: “Прежде всего вспомнить песню ткачей, этот смелый клич борьбы, где нет даже упоминания об очаге, фабрике, округе, но где зато пролетариат сразу же с разительной определенностью, резко, без церемоний и властно заявляет во всеуслышание, что он противостоит частной собственности. Силезское восстание начинает как раз тем, чем французские и английские рабочие восстания кончают, – тем именно, что осознается сущность пролетариата. Самый ход восстания тоже носит черты этого превосходства. Уничтожаются не только машины, эти соперники рабочих, но и торговые книги, документы на право собственности. В то время как все другие движения были направлены прежде всего против хозяев промышленных предприятий, против видимого врага, это движение направлено вместе с тем и против банкиров, против скрытого врага. Наконец, ни одно английское рабочее восстание не велось с такой храбростью, обдуманностью и стойкостью”. (Там же, с. 443).

IV

Другим основоположником марксизма, как уже сказано, стал немецкий политический деятель, учёный-философ, социолог и предприниматель Фридрих Энгельс. 

Ф. Энгельс родился 28 ноября 1820 года в городе Бармане в семье преуспевающего текстильного фабриканта Фридриха Энгельса, исповедующего протестантское течение “пиетизм”, характеризующееся приданием особой значимости личному благочестию. 

В 13 Фридрих лет пошёл в городскую школу, затем учился в гимназии. Однако в 17 лет по настоянию отца оставил гимназию и стал работать продавцом в семейной торговой фирме. Правда, с августа 1838 года по апрель 1841 года он продолжил учёбу, но уже на торгового работника, одновременно подрабатывая корреспондентом одной из местных газет.

При этом отметим особо, что в это время, в марте 1839 года, в свои 18 лет, Ф. Энгельс уже пишет первую публицистическую статью “Письма из Вупперталя”; это в том возрасте, когда Карл Маркс ещё наслаждался своей молодостью и бредил о своём величии, мечтая стать чуть ли ни рядом с Творцом. 

Так что в данном случае Владимир Ленин не погрешил перед истиной, взяв в качестве эпиграфа к статье “Фридрих Энгельс”, написанной в связи со смертью Энгельса в 1895 году, строки из стихотворения Н. Некрасова “Памяти Добролюбова”:

Какой светильник разума угас,
Какое сердце биться перестало!

(В. И. Ленин. ПСС, т. 2, М.: Политиздат, 1971, с. 5).

Кстати, гениальность Ф. Энгельса подтверждается и тем, что он был полиглотом: кроме родного, немецкого, он владел ещё восемью языками, в том числе русским, о котором писал: “Знание русского языка, – языка, который всемерно заслуживает изучения и сам по себе, как один из самых сильных и самых богатых из живых языков, и ради раскрываемой им литературы, – теперь уж не такая редкость, по крайней мере, среди немецких социал-демократов”. (См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 18. М.: Госполитиздат, 1961, с. 526).

* * *

Итак, в “Письмах из Вупперталя” Фридрих Энгельс отмечает, что если в Германии почти повсюду наблюдалась, “свежая, здоровая народная жизнь”, то в Эльберфельде, находящемся в долине реки Вуппер, как казалось на первый взгляд, было “иначе”; каждый вечер по улицам слонялись “веселые гуляки”, горланили свои “самые пошлые непристойные песни”. Все кабаки были “переполнены, особенно в субботу и воскресенье, а вечером, к одиннадцати часам, когда их запирают, пьяные толпами вываливаются из кабаков и вытрезвляются большей частью в придорожной канаве”. (Там же, с. 455). 

“Причины такого рода явлений совершенно ясны, – и Ф. Энгельс называет ту же причину, которую потом называл М. Горький, объясняя пьянство русских рабочих. – Прежде всего этому сильно способствует фабричный труд. Работа в низких помещениях, где люди вдыхают больше угольного чада и пыли, чем кислорода, – и в большинстве случаев, начиная уже с шестилетнего возраста, – прямо предназначена для того, чтобы лишить их всякой силы и жизнерадостности. Ткачи-одиночки сидят у себя дома с утра до ночи, согнувшись за станком, и иссушают свой спинной мозг у жаркой печи. Удел этих людей – мистицизм или пьянство”. (Там же, с. 455-456). 

И так продолжая описывать положение тогдашних тамошних рабочих, молодой Ф. Энгельс дальше отмечает: “Среди низших классов господствует ужасная нищета, особенно среди фабричных рабочих в Вуппертале; сифилис и легочные болезни настолько распространены, что трудно этому поверить; в одном Эльберфельде из 2500 детей школьного возраста 1200 лишены возможности учиться и растут на фабриках – только для того, чтобы фабриканту не приходилось платить взрослому рабочему, которого они заменяют, вдвое против той заработной платы, какую он даёт малолетнему. Но у богатых фабрикантов эластичная совесть, и оттого, что зачахнет одним ребенком больше или меньше, душа пиетиста ещё не попадёт в ад, тем более если эта душа каждое воскресенье по два раза бывает в церкви”. (Там же, с. 456). 

Уделил Ф. Энгельс достаточно много внимания и описанию названного религиозного течения – пиетизма, при этом подчеркивая, что “невозможно понять, как человек может уверовать в такие вещи, которые находятся в полнейшем противоречии с разумом и с библией”. (Там же, с. 461). 

* * * 

Начиная с сентября 1841 года, Ф. Энгельс проходил в Берлине годичную военную службу, посещая там в университете лекции по философии; тогда он сблизился и с младогегельянцами. 

В июле 1942 года увидела свет его следующая статья “Александр Юнг. Лекции о современной литературе немцев”, в которой Ф. Энгельс высказывает, на наш взгляд, интересную мысль. “Во всяком движении, во всякой идейной борьбе, – пишет он, – существует известная категория путанных голов, которые чувствуют себя совсем хорошо только в мутной воде. До тех пор, пока самые принципы ещё не выкристаллизовались, таких субъектов терпят; пока каждый стремится только к ясности, нелегко распознать раз навсегда определяющуюся неясность этих субъектов. Но когда элементы обособляются, принцип противопоставляется принципу, тогда настаёт время распрощаться с этими никчемными людьми и окончательно с ними разделаться, ибо тогда их пустота обнаруживается ужасающим образом. 

К такого рода людям принадлежит и г-н Александр Юнг”. (Там же, с. 473). 

При этом поясним: А. Юнг – немецкий писатель, на которого значительное влияние оказывал немецкий философ, один из представителей идеализма Шеллинг. Сам Юнг примыкал к группе “Молодая Германия”, нелегально занимавшейся распространением революционных идей. 

“Г-н Юнг, – заключает Ф. Энгельс свои рассуждения о названном писателе, – несомненно, самый бесхарактерный, самый бессильный, самый путаный писатель Германии”. (Там же, с. 486). 

В этом же 1842 году Ф. Энгельсом была написана ещё одна статья “Фридрих-Вильгельм IV, король прусский”, правда, напечатана она была уже в 1843 году. В ней Ф. Энгельс пишет: “Среди европейских государей, личность которых обращает на себя внимание и за пределами их стран, особенно интересны четверо: Николай российский – той прямотой и беззастенчивой откровенностью, с которой он стремится к деспотизму; Луи-Филипп, разыгрывающий Макиавелли нашего времени; Виктория английская – законченный образчик конституционной королевы, и Фридрих-Вильгельм IV, воззрения которого, так ясно и определенно выявившиеся за два года его правления, должны быть здесь подвергнуты более подробному рассмотрению”. (Там же, с. 487). 

“В последние годы жизни прежнего короля (Фридриха-Вильгельма III – ред.) реакция в государственном управлении начала объединяться с реакцией церковной. Развивая до конца свою противоположность абсолютной свободе, ортодоксальное государство, как и ортодоксальная церковь оказались вынужденными вернуться к своим исходным положениям и восстановить христианский принцип со всеми его выводами”. (Там же, с. 487-488). 

“Фридрих-Вильгельм IV – всецело продукт своего времени… 

Государство, которое стремится утвердить Фридрих-Вильгельм IV, есть, по собственному его выражению, христианское государство. Форма, в которой выступает христианство, когда оно стремится придать себе научный вид, есть теология… Этой теологии соответствует в области государственной жизни современная система правления в Пруссии”. (Там же, с. 488). 

“Прежде всего, чтобы осуществить христианское государство, он должен пропитать христианскими идеями рационалистическое, бюрократическое государство, ставшее почти языческим, поднять культ, всячески поощрять его соблюдение. Это он не преминул сделать. Сюда относятся мероприятия, предпринятые с целью усилить посещение церкви всеми вообще и чиновниками в особенности, более строгое соблюдение воскресного дня, проектируемый более суровый закон о разводе, начатая уже отчасти чистка богословских факультетов, предпочтение, оказываемое на экзаменах по богословию сильной вере при слабых познаниях, замещение многих официальных должностей преимущественно верующими людьми и много других общеизвестных мер… Но это только первые, самые непосредственные мероприятия. На этом система христианского государства не может остановиться. Следующий шаг – это отделение церкви от государства, шаг, выходящий за пределы протестантского государства. В последнем король есть summus episcopus (верховный епископ – ред.) и соединяет в своем лице высшую церковную и государственную власть; конечной целью этой государственной формы является слияние государства и церкви, как оно выражено у Гегеля… теперь государь сосредоточивает в своем лице всю власть, земную и небесную, и, как земной бог, представляет собой завершение религиозного государства”. (Там же, с. 489). 

(Кстати, как это напоминает современные Беларусь и Россию, опущенных господствующими в них лукашизмом и путинщиной в средневековье!)

* * *

В ноябре 1842 года, будучи в Кёльне, Энгельс зашёл в редакцию “Рейнской газеты” и там впервые встретил Карла Маркса; однако принят был прохладно, так как к этому времени у К. Маркса уже возникли с младогегельянцами разногласия, и он знал о приверженности гостя к этому течению. 

Далее Ф. Энгельс отправляется в Манчестер, чтобы закончить свое коммерческое образование, из-за чего пробыл там почти два года, так что смог познакомиться и с бытом рабочих. И уже 20 декабря 1842 года пишет небольшую статью “Положение рабочего класса в Англии”, в которой отмечает: “Положение рабочего класса в Англии становится с каждым днём всё более критическим”, в то же время признаёт: “Правда, в настоящий момент оно кажется не так уж плохим: в хлопчатобумажных округах большая часть людей занята работой, в Манчестере на 10 рабочих приходится, может быть, один незанятый, в Болтоне и Бирмингеме, вероятно, установилось то же соотношение, а когда английский рабочий занят, он доволен. И он может быть доволен, по крайней мере рабочий хлопчатобумажной промышленности, если он сравнит свою участь с судьбой своих товарищей в Германии и Франции. Там рабочий зарабатывает ровно столько, чтобы кое-как перебиваться, питаясь хлебом и картошкой; он счастлив, если один раз в неделю купит мясо. Здесь же он каждый день ест говядину и получает за свои деньги лучшее жаркое, чем богач в Германии. Два раза в день он пьёт чай, и у него всегда ещё остаётся достаточно денег на то, чтобы за обедом выпить стакан портера, а вечером – грота. Так живёт большинство рабочих Манчестера при ежедневной двенадцатичасовой работе. Но надолго ли это! При малейших колебаниях в торговле тысячи рабочих остаются без хлеба; их скромные сбережения быстро исчезают, и тогда им грозит голодная смерть. А такой кризис должен снова наступить через несколько лет”. (Там же, с. 507).

* * *

Из написанных Фридрихом Энгельсом статей в 1843 году представляет особый интерес статья под названием “Успехи движения за социальное преобразование на континенте”, которая положила начало сотрудничеству Ф. Энгельса с еженедельником английских социалистов-оуэнистов “Новый нравственный мир и Газета разумного общества”, продолжающемуся до мая 1845 года. 

Дело в том, что в названной статье не только описывается сложившаяся к тому времени политическая обстановка в трёх ведущих европейских странах – Англии, Франции и Германии, но и ярко высвечивается наивность молодого Ф. Энгельса, верившего в коммунизм, как в реальное будущее всех стран.

“При встречах с английскими социалистами, – пишет Ф. Энгельс, – меня всегда несколько удивляло, как мало большинство из них знакомо с социальным движением, разворачивающимся в различных странах континента. Между тем во Франции насчитывается свыше полумиллиона коммунистов, не считая фурьеристов и других менее радикальных сторонников социального преобразования; в Швейцарии повсюду имеются коммунистические союзы, посылающие своих эмиссаров в Италию, Германию и даже Венгрию; немецкая философия тоже, после продолжительных и мучительных блужданий, пришла, наконец, к коммунизму. 

Так три крупные цивилизованные европейские страны – Англия, Франция и Германия – пришли к заключению, что радикальная революция в общественном устройстве, имеющая своей основой коллективную собственность, стала теперь настоятельной и неотвратимой необходимостью. Этот вывод тем более примечателен, что каждая из упомянутых наций пришла к нему независимо от остальных. Факт этот неопровержимо доказывает, что коммунизм – не следствие особого положения английской или какой-либо другой нации, а необходимый вывод, неизбежно вытекающий из предпосылок, заложенных в общих условиях современной цивилизации”. (Там же, с. 525). 

“Англичане пришли к нему практическим путём, вследствие быстрого роста нищеты, деморализации и пауперизма в их собственной стране; французы – политическим путем, отправляясь от требования политической свободы и равенства, но, убедившись, что этого недостаточно, они присоединили к своим политическим требованиям требования социальной свободы и социального равенства; немцы же стали коммунистами философским путем, путем размышлений над основными принципами. При таком происхождении социализма в этих трёх странах не может не быть разногласий по второстепенным вопросам.Однако… эти разногласия очень незначительны и … они отнюдь не исключают самых сердечных отношений между сторонниками социального преобразования в разных странах”. (Там же, с. 525-526). 

“Со времени революции Франция – по преимуществу политическая страна Европы. Ни одно усовершенствование, ни одна доктрина не могут приобрести во Франции национального значения, если они не облечены в какую-либо политическую форму. По-видимому, французской нации, на современной стадии истории человечества, выпало на долю пройти через все формы политического развития и, начав с чистой политики, прийти туда, где все нации, все различные пути должны сойтись – к коммунизму”. (Там же, с. 526). 

Не можем мы согласиться с воззрениями Энгельса тех лет и на “демократию”. “Французская революция, – констатирует он, – положила начало демократии в Европе”. И это правильно, но: “Демократия, в конечном счёте, – пишет Энгельс, – как и всякая другая форма правления, есть, на мой взгляд, противоречие в себе самой, ложь, не что иное, как лицемерие (или, как говорим мы, немцы, теология). Политическая свобода есть мнимая свобода, худший вид рабства; она лишь видимость свободы и поэтому в действительности – рабство. То же и с политическим равенством; поэтому демократия, как и всякая другая форма правления, должна в конечном итоге распасться: лицемерие не может быть долговечным, скрытое в нем противоречие неизбежно выступит наружу; либо настоящее рабство, то есть неприкрытый деспотизм, либо действительная свобода и действительное равенство, то есть коммунизм”. (Там же, с. 526-527). 

А вот мнение о демократии Уинстона Черчилля, высказанное им в речи на совместном заседании обеих палат Конгресса США 26 декабря 1941 года и разделяемое нами: “Я – дитя нашего парламентаризма. В отчем доме всегда воспитывали уважение к демократии”. (Уинстон Черчилль. Мускулы мира. М.: “ЭКСМО-Пресс”, 2002, с. 515). 

При этом в своей так называемой Фултонской речи (США) 5 марта 1946 года У. Черчилль разъяснил и сущность демократии: “… во-первых, граждане любой страны имеют право избирать правительство своей страны и изменять характер или форму правления, при которой они живут, путем свободных, беспрепятственных выборов, проводимых через посредство тайного голосования, и право это должно обеспечиваться конституционными нормами этой страны; во-вторых, в любой стране должна господствовать свобода слова и мысли и, в-третьих, суды должны быть независимы от исполнительной власти и свободны от влияния каких-либо партий, а отправляемое ими правосудие должно быть основано на законах, одобряемых широкими слоями населения данной страны или освященных временем и традициями этой страны. В этом заключаются основополагающие принципы демократических свобод, о которых должны помнить в каждом доме и в каждой семье”. (Там же, с 471-472). 

А выступая 11 ноября 1947 года в Палате общин (Англия) У. Черчилль подчеркнул: “Многие формы правления испытывались и ещё будут испытаны в этом мире грехов и страданий. Никто не утверждает, что демократия совершенна или всеведуща. На самом деле можно сказать, что она худшая форма правления, если не считать всех остальных, что были испытаны с течением времени”. (См. интернет).

V

28 августа 1844 года Ф. Энгельс опять встретился с К. Марксом, причём на сей раз они поняли совпадение своих политических взглядов и подружились; причём, как мы попытались показать, были уже более или менее теоретически подготовленными, чтобы заняться настоящей политикой, в отличие от многих сегодняшних политиков, прочитавших только несколько художественных книг, да и то предназначенных для детей. 

Так что к этому времени вновь проявился результат изучения Ф. Энгельсом политической экономии – в виде написанной им в конце 1843 – январе 1844 года статьи, при этом на сей раз уже относительно большой, – “Наброски к критике политической экономии”, в которой он впервые с точки зрения социализма рассматривает сущность экономики капитализма и основные категории буржуазной политической экономии. И хотя К. Маркс назвал эту работу Энгельса гениальной, однако она, как замечает редакция, готовящая их труды к изданию, “не вполне свободна от влияния этического, “философского” коммунизма. Энгельс в ряде мест критикует буржуазное общество, ещё исходя из абстрактных принципов общечеловеческой нравственности и гуманности”. (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 1, с. 665). 

А в сентябре 1844-марте 1845 года была написана книга “Положение рабочего класса в Англии”, правда, в 1892 году Ф. Энгельс предупреждал читателей, что и её “нельзя рассматривать как произведение зрелого марксиста”. (См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 2. М.: Госполитиздат, 1955, с. 612). 

Книга начинается обращением “К рабочему классу Великобритании”, в котором Ф. Энгельс пишет: “Рабочие! Вам я посвящаю труд, в котором я попытался нарисовать перед своими немецкими соотечественниками верную картину вашего положения, ваших страданий и борьбы, ваших чаяний и стремлений. Я достаточно долго жил среди вас, чтобы ознакомиться с вашим положением. Я исследовал его с самым серьезным вниманием, изучал различные официальные и неофициальные документы, поскольку мне удавалось раздобыть их, но всё это меня не удовлетворило. Я искал большего, чем одно абстрактное знание предмета, я хотел видеть вас в ваших жилищах, наблюдать вашу повседневную жизнь, беседовать с вами о вашем положении и ваших нуждах, быть свидетелем вашей борьбы против социальной и политической власти ваших угнетателей”. (Там же, с. 235). 

(К сожалению, у первой скрипки данного дуэта – Маркса – такого желания не замечалось.) 

“Имея в то время широкую возможность наблюдать вашего противника, буржуазию, – продолжал исповедоваться Ф. Энгельс перед английскими рабочими, – я очень скоро убедился в том, что вы правы, вполне правы, если не ожидаете от ней никакой поддержки. Её интересы диаметрально противоположны вашим, хотя она постоянно пытается доказать обратное и уверять вас в самом сердечном сочувствии в вашей судьбе. Её дела опровергают её слова. Я собрал, надеюсь, более чем достаточные доказательства того, что буржуазия – что бы она ни утверждала на словах – в действительности не имеет иной цели, как обогащаться за счёт вашего труда, пока может торговать его продуктом, чтобы затем обречь вас на голодную смерть, как только для неё исчезнет возможность извлекать прибыль из этой скрытой торговли человеком”. (Там же, с, 236). 

И в конце Обращения призыв к английским рабочим: “Идите же вперед, как шли до сих пор! Много ещё надо преодолеть; будьте тверды, будьте бесстрашны, – успех ваш обеспечен, и ни один шаг, сделанный вами в этом движении вперёд, не будет потерян для вашего общего дела – дела всего человечества!” (Там же, с. 237).

“Положение рабочего класса, – пишет Ф. Энгельс в Предисловии к данной книге, – является действительной основой и исходным пунктом всех социальных движений современности, потому что оно представляет собой наиболее острое и обнаженное проявление наших современных социальных бедствий”. (Там же, с. 238). 

“В течение 21 месяца, – констатирует Ф. Энгельс, – я имел возможность непосредственно, по личным наблюдениям и в личном общении, изучить английский пролетариат, его стремления, его страдания и радости, одновременно дополнял свои наблюдения сведениями из необходимых достоверных источников. В настоящей книге изложено то, что я видел, слышал и читал”. (Там же, с. 238-239). 

“Изображение той классической формы, которую приняли условия существования пролетариата в британском королевстве, имеет – в особенности для Германии и именно в настоящий момент – чрезвычайно большое значение. Немецкий социализм и коммунизм более чем всякий другой исходили из теоретических предпосылок: мы, немецкие теоретики, еще слишком мало знали действительный мир, – признаётся Ф. Энгельс, – чтобы действительные отношения могли непосредственно пробудить в нас стремление к преобразованию этой “дурной действительности”… 

Действительные условия жизни пролетариата так мало известны у нас, что даже благонамеренные “союзы для улучшения положения трудящихся классов”, в которых наша буржуазия в настоящее время так нещадно извращает социальный вопрос, постоянно исходят из самых смешных и самых пошлых суждений о положении рабочих. В этом вопросе нам, немцам, больше чем кому-либо, недостает знания фактов. И если условия существования пролетариата в Германии не получили еще такого классического выражения, как в Англии, то всё же в основе у нас – тот же социальный строй, и рано или поздно его проявления должны достигнуть той же степени остроты, что и по ту сторону Северного моря, если только к тому времени разум нации не примет таких мер, которые заложат новый базис для всей социальной системы. Те же коренные причины, которые привели в Англии к нищете и угнетению пролетариата, существуют и в Германии, и они должны с течением времени привести к тем же результатам. Между тем, выявление английских бедствий даст нам толчок к выявлению наших немецких бедствий, даст также и масштаб для определения их размеров и той вскрытой волнениями в Силезии и Богемии опасности, которая с этой стороны непосредственно угрожает спокойствию Германии”. (Там же, с. 239-240).

Оканчивается книга предсказанием скорой революции в Англии. “Революция неизбежна: уже слишком поздно предлагать мирный выход из создавшегося положения”, – пишет Энгельс и вместе с тем делает оговорку. – “Революция может принять более мягкие формы… Это будет зависеть не только от развития буржуазии, сколько от развития пролетариата. Чем больше пролетариат проникнется социалистическими и коммунистическими идеями, тем менее кровавой, мстительной и жестокой будет революция”. (Там же, с. 516). 

Дело в том, как полагал тогда молодой Ф. Энгельс, “по принципу своему коммунизм стоит выше вражды между буржуазией и пролетариатом; он признает лишь её историческое значение для настоящего, но отрицает её необходимость в будущем; он именно ставит себе целью устранить эту вражду. Пока эта вражда существует, коммунизм рассматривает ожесточение пролетариата против своих поработителей как необходимость, как наиболее важный рычаг начинающего рабочего движения; но коммунизм идет дальше этого ожесточения, ибо он является делом не одних только рабочих, а всего человечества”. (Там же).

* * *

Однако время шло… Менялся капитализм и менялись взгляды людей на него. А что касается Фридриха Энгельса, то на его мировоззрение действовал еще и возраст, а также приобретение новых знаний и жизненного опыта; при этом, в отличие от К. Маркса с его диктаторскими замашками, он обладал таким великолепным качеством как самокритичность. Поэтому в 1892 году, возвращаясь к книге “Положение рабочего класса в Англии”, в “Предисловии к американскому изданию” он писал: “Книга, английский перевод которой выходит теперь вновь, впервые была издана в Германии в 1845 году. Автор был тогда молод, ему было двадцать четыре года, и на его произведении лежит печать его молодости с её хорошими и плохими чертами, но ни тех, ни других ему нечего стыдиться”. (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 22. М.: Госполитиздат, 1962, с. 272). 

И далее Ф. Энгельс поясняет: “Вряд ли необходимо отмечать, что общая теоретическая точка зрения настоящей книги в философском, экономическом и политическом отношениях не вполне совпадает с моей теперешней точкой зрения. В 1844 г. ещё не существовало современного международного социализма, который с тех пор, прежде всего и почти исключительно благодаря усилиям Маркса, полностью развился в науку. Моя книга представляет собой только одну из фаз его эмбрионального развития. И подобно тому как человеческий зародыш на самых ранних ступенях своего развития воспроизводит жаберные дуги наших предков – рыб, так и в этой книге повсюду заметны следы происхождения современного социализма от одного из его предков – немецкой философии. Так, в книге придается особое значение тому тезису, что коммунизм является не только партийной доктриной рабочего класса, но теорией, стремящейся к освобождению всего общества, включая и класс капиталистов, от тесных рамок современных отношений. В абстрактном смысле это утверждение верно, но на практике оно абсолютно бесполезно и иногда даже хуже того. Поскольку имущие классы не только сами не испытывают никакой потребности к освобождению, но и противятся всеми силами самоосвобождению рабочего класса, постольку социальная революция должна быть подготовлена и осуществлена одним рабочим классом”. (Там же, с. 276-277). 

“Цикл больших промышленных кризисов исчислялся в моей книге пятью годами. Такой вывод о его продолжительности вытекал, по-видимому, из хода событий с 1825 до 1842 года. Но история промышленности с 1843 до 1868 г. показала, что в действительности этот период продолжается десять лет, что промежуточные потрясения носили второстепенный характер и стали всё более и более исчезать. С 1868 г. положение вещей опять изменилось… 

Я умышленно не вычеркнул из текста, – пишет Ф. Энгельс, напомним, в 1892 году, – многие предсказания, в том числе предсказание близости социальной революции в Англии, на которое я отважился под влиянием своей юношеской горячности”. (Там же, с. 277).

1 марта 1885 года в статье “Англия в 1845 и 1885 годах” Ф. Энгельс писал: “Сорок лет тому назад Англия стояла перед кризисом, который, по всей видимости, мог быть разрешён только насилием. Гигантское и быстрое развитие промышленности далеко опередило расширение внешних рынков и рост спроса. Каждые десять лет ход производства насильственно прерывался общим торговым кризисом, за которым после долгого периода хронического застоя следовали немногие годы процветания, всякий раз кончавшиеся лихорадочным перепроизводством и, в заключение, новым крахом. Класс капиталистов громко требовал свободной торговли хлебом и грозил добиться этого путём отправки голодающих жителей городов обратно в те сельские районы, откуда они пришли… Рабочие массы городов требовали для себя участия в политической власти… 

Французская революция 1848 г. спасла английскую буржуазию. Социалистические лозунги победоносных французских рабочих напугали английскую мелкую буржуазию и внесли дезорганизацию в движение английского рабочего класса, протекающее в более узких рамках, но имевшее в большей степени непосредственно практический характер. Как раз в этот момент, когда чартистское движение должно было развернуться в полную силу, оно оказалось надломленным изнутри еще до того, как наступило внешнее поражение 10 апреля 1848 года. Деятельность рабочего класса была отодвинута на задний план. Класс капиталистов одержал победу по всей линии”, (Там же, с. 278).

“Парламентская реформа 1831 г. (направленная против политической монополии земельной и финансовой аристократии и открывшая доступ в парламент представителям промышленной буржуазии – С. Ш.) была победой всего класса капиталистов не только над крупным землевладением, но и над теми группами капиталистов, интересы которых были более или менее тесно связаны с интересами землевладения, то есть банкиров, биржевиков, рантье т. д. Свобода торговли означала преобразование всей внутренней и внешней торговой и финансовой политики Англии в соответствии с интересами промышленных капиталистов, класса, который теперь представлял нацию. И этот класс энергично принялся за дело”. (Там же, с. 278-279).

“Промышленные капиталисты приступили к осуществлению этой своей великой цели с тем крепким здравым смыслом и с тем презрением к традиционным принципам, которыми они всегда отличались от своих более ограниченных континентальных конкурентов. Чартизм умирал. Вновь начавшийся период процветания промышленности, естественный после того как крах 1847 г. был вполне изжит, приписывался исключительно влиянию свободы торговли. Вследствие этих двух причин английский рабочий класс оказался политически в хвосте “великой либеральной партии” – партии, которой руководили фабриканты. Это раз достигнутое выгодное положение надо было увековечить. А оппозиция чартистов не против свободы торговли как таковой, а против превращения свободы торговли в единственный жизненный вопрос нации, показала фабрикантам и с каждым днём показывает им всё более, что без помощи рабочего класса буржуазии никогда не удастся добиться полного социального и политического господства над нацией. Так постепенно изменились взаимоотношения обоих классов. Фабричные законы, бывшие некогда жупелом для всех фабрикантов, теперь не только соблюдались ими добровольно, но даже были в большей или меньшей степени распространены почти на все отрасли промышленности. 

Тредюнионы, которые недавно еще считались исчадием ада, теперь стали пользоваться вниманием и покровительством фабрикантов как совершенно законные учреждения и как полезное средство для распространения здравых экономических воззрений. Даже стачки, которые до 1848 г. рассматривались как нечто самое гнусное, были теперь также признаны подчас весьма полезными, в особенности когда господа фабриканты в подходящий момент сами их вызывали. Из законов, которыми рабочий лишался равенства в правах со своим работодателем, были упразднены по крайней мере самые возмутительные, а некогда столь страшная “Народная хартия” стала по существу политической программой тех самых фабрикантов, которые до последнего времени выступали против неё. “Отмена имущественного ценза” и “тайное голосование” были проведены законодательным путем. Парламентские реформы 1867 и 1884 гг. (значительно увеличившие число избирателей – С. Ш.) сильно приближаются уже к “всеобщему избирательному праву” по крайней мере в том виде, в каком оно существует теперь в Германии; новый проект закона о перераспределении мест в избирательных округах, обсуждаемый сейчас в парламенте, создает “равные избирательные округа”, во всяком случае в общем не менее равные, чем во Франции или Германии. Уже намечаются как несомненные в ближайшем будущем “вознаграждение депутатам” и сокращение срока мандатов, хотя, правда, до “ежегодно переизбираемого парламента” дело еще не дошло; и при всём том находятся люди, которые говорят, что чартизм мёртв”. (Там же, с. 279-280). 

Так со временем менялся капитализм, что замечал Ф. Энгельс, правда, публично не отказываясь при этом от коммунистических взглядов, что сделал, как будет показано, Эдуард Бернштейн.

* * *

А в те 1840-е годы молодость, а вместе с ней недостаточность жизненного опыта и всё еще недостаточная теоретическая подготовка, брали свое; поэтому наивными надеждами пропитаны и статьи Ф. Энгельса, посылаемые им в конце 1844-начале 1845 года в еженедельную газету социалистов-утопистов “Новый нравственный мир”, основанную в 1834 году, напомним, английским социалистом-утопистом Робертом Оуэном. 

Кстати, о наивности надежд тогда ещё молодого Энгельса говорит само название статей – “Быстрые успехи коммунизма в Германии”. 

Так, в первой статье Ф. Энгельс писал: “Посылаю вам небольшую заметку для вашей газеты, полагая, что ваши соотечественники с удовольствием услышат об успехах нашего общего дела по эту сторону пролива. Вместе с тем я ряд случаю показать, насколько германский народ, по своему обыкновению отстававший от других и в обсуждении вопроса о социальном преобразовании, старается наверстать потерянное время. Просто чудеса, с какой быстротой распространяется социализм в нашей стране. Два года тому назад здесь вообще было только два человека, интересовавшихся социальными вопросами; год тому назад вышло в свет первое социалистическое издание. (Речь идёт об издании К. Марксом и А. Руге “Deutsch-Französische Jahrbucher” – ред.). Правда, несколько сот немцев-коммунистов находились за границей, но это были рабочие, которые пользовались слабым влиянием и не имели возможности распространять свои издания в “высших классах”. Кроме того, препятствия, которые социализм встретил на своём пути, огромны: цензура над печатью, отсутствие свободы собраний и свободы союзов, деспотические законы и тайное судопроизводство с судьями на жаловании, карающими всякого, кто осмелится каким бы то ни было путём будить народную мысль”. (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 2. М.: Госполитиздат, 1955, с. 518). 

Трамп: “Наступает золотой век Америки”

И далее в названной статье Ф. Энгельс с удовлетворением констатирует: “Вместо двух человек, писавших о социализме для публики, отнюдь не знакомой с этим вопросом и не интересующейся им, у нас есть теперь десятки одаренных писателей, которые проповедуют новое учение тысячам, жадно ловящим всё, что связано с этим предметом; имеется несколько газет, социализм которых настолько радикален, насколько это возможно в условиях цензуры”. (Там же, с. 518-519). 

“Самые ярые наши противники, – читаем мы следующие восторженные строки всё в той же статье Ф. Энгельса, – не имеют мужества открыто выступить против нас. Даже правительства вынуждены благосклонно относиться ко всем движениям, имеющим социалистическую тенденцию, если они протекают в легальной форме. Повсюду возникают общества для улучшения положения трудящихся, а также для содействия их самообразованию, и кое-кто из высших чиновников прусского правительства принял в этих обществах деятельное участие. Одним словом, социализм стал злобой дня в Германии, и в течении года выросла значительная партия сторонников социализма, которая уже сейчас внушает уважение всем политическим партиям и перед которой особенно заискивают здешние либералы”. (Там же, с. 519). 

Однако, о том, что Энгельсу больше хотелось видеть “быстрые успехи коммунизма в Германии”, чем это было в действительности, говорит и тот факт, о котором он сам пишет: “До сих пор нашу силу составлял средний класс, – факт, который, может быть, удивит английского читателя, если он не знает, что этот класс в Германии значительно менее своекорыстен, пристрастен и туп, чем в Англии, по той простой причине, что он менее богат”. Однако, дескать, “мы надеемся в скором времени найти опору в рабочем классе, который всегда и повсюду должен являться силой и оплотом социалистической партии и который уже пробужден от своего летаргического сна нуждой, угнетением и безработицей, а также волнениями в промышленных округах Силезии и Богемии”. (Там же). 

О наивных ожиданиях быстрых успехов коммунизма в Германии свидетельствует и другая статья, в которой Ф. Энгельс, наряду с сообщением, что “дело коммунизма продолжало развиваться так же быстро” и что “во всех городах Пруссии проведено множество публичных собраний для создания союзов, имеющих целью противодействие росту пауперизма, невежества и преступности в широких массах населения”, пишет и о том, что “правительство, сначала поощряющее эти собрания, стало препятствовать их проведению, как только в них проявился слишком независимый дух”, хотя, мол, “тем не менее, они привлекли общественное внимание к социальному вопросу и сделали очень много для распространения наших принципов”. (Там же, с. 523). 

И в третьей статье Ф. Энгельс пишет: “С удовольствием могу вам сообщить, что мы делаем такие же быстрые и решительные успехи, как и тогда, когда я отправил вам свое последнее сообщение. С тех пор как я вам писал в последний раз, прусское правительство сочло опасным оказывать дальше поддержку “Союзам для улучшения положения трудящихся классов”. Оно обнаружило, что эти союзы заражаются чем-то вроде коммунизма, и поэтому оно сделало всё, что было в его власти, чтобы упразднить их или по крайней мере помешать их успеху. С другой стороны, большинство членов этих обществ, принадлежа к буржуазии, становились в тупик, когда речь заходила о тех шагах, которые они могли бы предпринять для улучшения положения трудящихся. Никчемность всех предложенных ими мер, – сберегательные кассы, премии и поощрения лучшим рабочим и тому подобное, – немедленно доказывалось коммунистами, которые подвергали эти меры публичному осмеянию. Таким образом попытка буржуазии обмануть рабочий класс посредством лицемерия и ложной филантропии оказалась совершенно бесплодной, тогда как для нас она создала возможности, довольно редкие в стране с патриархальным полицейским строем; в итоге хлопоты достались на долю правительства и капиталистов, а пользу из всего этого извлекли мы”. (Там же, с. 526). 

Но одновременно с этим Ф. Энгельс вынужден признать: “Вследствие жалких политических порядков в Германии и произвола в действиях её патриархальных правительств едва ли возможно установить между коммунистами различных местностей какую-либо связь кроме литературной. Периодические издания, главным образом “Рейнский ежегодник”, служат центром для тех, кто отстаивает коммунизм в печати. Кое-какая связь поддерживается также через приезжих; вот и всё”. (Там же, с. 530).

* * *

В феврале 1845 года Фридрих Энгельс произнёс в Эльберфельде две речи; при этом в первой из них, произнесенной 8 февраля, он попытался показать разницу между существовавшим в то время капиталистическим и воображаемым им коммунистическим обществами. 

“В нашем современном обществе, – сказал Ф. Энгельс, – каждый работает на свой страх и риск, каждый стремится к своему собственному обогащению и ему совершенно нет дела до того, чем занимаются другие. О разумной организации, о распределении работ нет и речи; наоборот, каждый старается опередить другого, старается использовать для своей частной выгоды благоприятный случай и не имеет ни времени, ни охоты подумать о том, что его собственные интересы в сущности ведь совпадают с интересами всех остальных людей. Отдельный капиталист ведет борьбу со всеми остальными капиталистами, отдельный рабочий – со всеми остальными рабочими; все капиталисты ведут борьбу против всех рабочих, а масса рабочих опять-таки неизбежно должна бороться против массы капиталистов. В этой войне всех против всех, в этом всеобщем беспорядке и всеобщей эксплуатации и заключается сущность современного буржуазного общества”. (Там же, с. 532). 

А “в коммунистическом обществе, где интересы отдельных людей не противоположны друг другу, а объединены, конкуренция исчезает. О разорении отдельных классов, о классах вообще, подобных тем, какими в настоящее время являются богатые и бедные, разумеется, не будет и речи. При производстве и распределении необходимых жизненных благ отпадет частное присвоение, стремление каждого отдельного лица обогатиться на собственный страх и риск, и точно так же отпадут сами собой и торговые кризисы. В коммунистическом обществе легко будет учитывать как производство, так и потребление, так как известно, сколько необходимо в среднем каждому в отдельности, то очень просто вычислить, сколько потребуется определенному числу лиц, а так как производство уже не будет тогда находиться в руках отдельных частных предпринимателей, то нетрудно будет регулировать производство соответственно потребностям”. (Там же, с. 535). 

Во второй речи, 15 февраля 1845 года, Ф. Энгельс предложил посмотреть на существовавшее тогда в Германии социальное положение; и тут же отметил, что “у нас много нищеты, это знают все”, после чего привёл примеры, подтверждающие сказанное. А далее сказал, что в будущем “пролетариат будет не только существовать, но и непрерывно расти численно и становиться всё более грозной силой в современном обществе, пока мы не перестанем производить каждый сам по себе, противопоставляя себя всем остальным. Но настанет пора, когда пролетариат достигнет такой степени силы и сознательности, что не пожелает больше нести бремя всего социального здания, которое постоянно давит на его плечи, когда он потребует более справедливого распределения социальных тягот и прав; и тогда – если человеческая природа до тех пор не изменится – социальная революция станет неизбежной”. (Там же, с. 547).

VI

А тем временем Карл Маркс и Фридрих Энгельс всё больше отходили от идеализма и приходили к материализму и от революционного демократизма – к воображаемому коммунизму, в то же время братья Бауэры и их последователи отходили от “радикализма 1842 г.” и скатывались “к самому пошлому, вульгарному субъективному идеализму”; на что К. Маркс и Ф. Энгельс отреагировали написанным ими в конце 1844 года первым совместным произведением “Святое семейство, или Критика критической критики. Против Бруно Бауэра и компании”, посвященным защите своих новых, материалистических и коммунистических, воззрений и разоблачению реакционных, как они стали считать, идей бывших своих компаньонов по младогегельянству. При этом заметим: “Святое семейство” – это шуточное название братьев Бауэров и их последователей, данное К. Марксом.

Итак, в Предисловии к названному произведению Ф. Энгельс и К. Маркс пишут: “У реального гуманизма нет в Германии более опасного врага, чем спиритуализм (религиозно-философское течение, в основе которого – вера в существование загробной жизни и возможность общаться с духами умерших – С. Ш.), или спекулятивный идеализм, который на место действительного человека ставит “самосознание”, или “дух”, и вместе с евангелистом учит: “Дух животворящ, плоть же немощна”. Само собой разумеется, что этот бесплотный дух только в своём воображении обладает духовными, умственными силами. То в бауэровской критике, против чего мы ведём борьбу, есть именно карикатурно воспроизводящая себя спекуляция. Мы видим в ней самое законченное выражение христианско-германского принципа, делающего свою последнюю попытку – утвердить себя посредством превращения самой “критики” в новую трансцендентную силу”. (Там же, с. 7). 

Но поскольку нас интересует больше политическая сторона дела, то отметим, что в самом произведении К. Маркс пишет: “Пролетариат и богатство – это противоположности. Как таковые, они образуют некоторое единое целое. Они оба порождены миром частной собственности. Весь вопрос в том, какое определённое положение каждый из этих двух элементов занимает внутри противоположности. Недостаточно объявить их двумя сторонами единого целого. 

Частная собственность, – утверждает Маркс (и, как это будет показано, – ошибочно! – С.Ш.), – как частная собственность, как богатство, вынуждена сохранять свое собственное существование, а тем самым и существование своей противоположности – пролетариата. Это – положительная сторона антагонизма, удовлетворенная в себе самой частная собственность. 

Напротив, пролетариат как пролетариат вынужден упразднить самого себя, а тем самым и обусловливающую его противоположность – частную собственность, – делающую его пролетариатом. Это – отрицательная сторона антагонизма, его беспокойство внутри него самого, упраздненная и упраздняющая себя частная собственность”. (Там же, с. 38-39). 

(Эквилибристика слов, присущая молодости, вместо доказательства! Ведь пролетариат ликвидирует себя не так, как полагал Маркс, а став сам частником жилья, средств передвижения, загородных земельных участков и т.д.!) 

При этом, согласно утверждению (повторим, но не доказательству!) Маркса, “частная собственность в своем экономическом движении сама толкает себя к своему собственному упразднению, но она делает это только путём не зависящего от неё, бессознательного, против её воли происходящего и природой самого объекта обусловленного развития, только путём порождения пролетариата как пролетариата, – этой нищеты, сознающей свою духовную и физическую нищету, этой обесчеловечности, познающей свою обесчеловечность и потому самой себя упраздняющий. Пролетариат приводит в исполнение приговор, который частная собственность, порождая пролетариат, выносит себе самой, точно так же как он приводит в исполнение приговор, который наемный труд выносит самому себе, производя чужое богатство в собственную нищету. Одержав победу, пролетариат никоим образом не становится абсолютной стороной общества, ибо он одерживает победу, только упраздняя самого себя и свою противоположность. С победой пролетариата исчезает как сам пролетариат, так и обусловливающая его противоположность – частная собственность. (Там же, с. 39). 

“Если социалистические писатели признают за пролетариатом эту всемирно-историческую роль, – пишет К. Маркс, – то это никоим образом не происходит от того, как уверяет нас критическая критика, считают пролетариев богами. Скорее наоборот. Так как в оформившемся пролетариате практически закончено отвлечение от всего человеческого, даже от видимости человеческого; так как в жизненных условиях пролетариата все жизненные условия современного общества достигли высшей точки бесчеловечности; так как в пролетариате человек потерял самого себя, однако вместе с тем не только обрёл теоретическое сознание этой потери, но и непосредственно вынужден к возмущению против этой бесчеловечности велением неотвратимой, не поддающейся уже никакому приукрашиванию, абсолютно властной нужды, этого практического выражения необходимости, – то ввиду всего этого пролетариат может и должен сам себя освободить. Но он не может освободить себя, не уничтожив своих собственных жизненных условий. Он не может уничтожить своих собственных жизненных условий, не уничтожив всех бесчеловечных жизненных условий современного общества, сконцентрированных в его собственном положении. Он не напрасно проходит суровую, но закаляющую школу труда… Его цель и его историческое дело самым ясным и непреложным образом предуказываются его собственным жизненным положением, равно как и всей организацией современного буржуазного общества. Нет надобности распространяться здесь о том, что значительная часть английского и французского пролетариата уже осознает свою историческую задачу и постоянно работает над тем, чтобы довести это сознание до полной ясности”. (Там же, с. 39-40).

* * *

Ещё больший отход от идеализма и приобретение Марксом экономических знаний чувствуется в его философско-экономической работе “Нищета философии”, вышедшей в свет летом 1847 года и направленной против французского социолога и экономиста, одного из видных представителей анархизма Пьера Жозефа Прудона, автора произведения “Система экономических противоречий, или Философская нищета”. (1846 г.). 

При этом, как отмечает заведующий кафедрой ГУ Высшей Школы Экономики, заведующий сектором Института экономики РАН кандидат экономических наук, ординарный профессор Олег Ананьин, “для Маркса экономическая теория никогда не была самоцелью. Он обратился к ней как социальный философ, искавший в экономике пружины общественного развития”. И поскольку он “не был удовлетворён тем, что нашёл в экономической литературе, это и подтолкнуло его к собственным политико-экономическим исследованиям. Свою теорию рассматривал как альтернативу классической школе, однако в исторической ретроспективе именно марксизм оказался наиболее последовательным хранителем её интеллектуальной традиции в ХХ в. Сочетание преемственности и самобытности в экономической мысли Маркса отразило главную особенность её происхождения: она сформировалась как синтез политической экономии Д. Рикардо и философии Г. Гегеля. В своём представлении об экономике как объекте познания Маркс следовал за Рикардо; в своём подходе к осмыслению этого объекта он руководствовался методом Гегеля”. (История экономических учений. Учебное пособие. М.: ИНФРА-М, 2009, с. 110-111). 

* * * 

Итак, переходя к анализу названной книги Прудона, вначале выясним: “Анархия (греч. anarchia – безвластие) – понятие, посредством которого обозначается состояние общества, достижимое как результат упразднения государственной власти. Анархизм – общественно-политическое учение, ставящее своей целью освобождение личности от давления всяких авторитетов и любых форм экономической, политической и духовной власти”. (См. Всесоюзная энциклопедия. Философия, с. 41). 

Стремление к анархическому образу мышления наблюдалось уже у одной из представителей древнегреческой философской школы, называвшихся “киниками” (IV в. до н. э.), а также у некоторых представителей раннего христианства. Более или менее цельная теория, определяющая сущность анархизма, была разработана в трудах английского политического мыслителя и литератора Уильяма Годвина, сформулировавшего в книге “Исследование политической справедливости” (1793 г.) концепцию “общество без государства”, то есть общество мелких независимых, не обладающих собственностью производителей, организованных в небольшие общины, в которых будет существовать коммунистический принцип распределения по потребностям. 

Другим известным приверженцем анархии был немецкий философ-идеалист Макс Штирнер (наст. фам. Каспар Шмидт), выпустивший в 1845 году книгу “Единственный и его собственность”. Отстаивал индивидуалистическую версию экономического анархизма, поэтому, по его мнению, частная собственность должна сохраняться. Идеал М. Штирнера – “союз эгоистов”, в котором каждый видит в другом лишь средство для достижения своих целей. 

Так что французский политический деятель, социолог и экономист Пьер Жозеф Прудон, теоретически обосновывая анархическое движение, достиг в этом, по существу, апогея. Если до него все социалисты, по мнению его последователя, русского революционера-народника Михаила Бакунина, “были одержимы страстью поучать и устраивать будущее, все были более или менее авторитарными”, то “вот явился Прудон, сын крестьянина, в сто раз больший революционер и в делах, и по инстинкту, чем все эти доктринёрские буржуазные социалисты; он вооружился критикой столь же глубокой и проницательной, столь неуловимой, чтобы уничтожить все их системы. Противопоставив свободу авторитету, он в противоположность этим государственным социалистам смело провозгласил себя анархистом (впервые в истории, насколько мы знаем, – С.Ш.) и имел мужество бросить в лицо их деизму (учению, признающему существование бога – С.Ш.) или пантеизму (учению, максимально сближающему понятия “бог” и “природа” – С.Ш.) заявление, что он просто атеист…”. (М. А. Бакунин. Философия. Социология. Политика. М.: “Правда”, 1989, с. 31). 

Так, в работе “Что такое собственность?” (1840 г.), П. Ж. Прудон провозгласил тезис: “Собственность есть кража”, правда, это прудоновское изречение касалось только крупной собственности; а в “Системе экономических противоречий, или Философия нищеты” он отстаивал утопическую идею организации при капитализме “справедливого обмена” между отдельными товаропроизводителями; при этом считал, что такового можно достичь без революций и насилия. 

Однако, “к несчастью г-на Прудона, – отмечает Карл Маркс в своей работе “Нищета философии”, – его странным образом не понимают в Европе. Во Франции за ним признают право быть плохим экономистом, потому что там он слывёт за хорошего немецкого философа. В Германии за ним, напротив, признаётся право быть плохим философом, потому что там он слывёт за одного из сильнейших экономистов. Принадлежа одновременно к числу и немцев и экономистов, мы намерены протестовать против этой двойной ошибки”. (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, том 4, с. 69). При этом, одновременно с показом “нищеты философии” П. Ж. Прудона, в названной работе, как утверждают сотрудники “Института Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина” при ЦК КПСС, Карл Маркс “в полемической форме впервые выступил в печати с обстоятельным изложением основ своего материалистического учения о законах общественного развития, а также результатов своих исследований в области политической экономии. Он выдвинул в этой работе ряд основополагающих идей о тактике классовой борьбы пролетариата”. (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 4, с. VII). 

Правда, мы не можем с ними согласиться, что якобы в этой работе “Маркс доказал (утверждал без доказательства – С.Ш.) беспочвенность всяких планов устранения “дурных сторон” капитализма в рамках самих капиталистических отношений и тем самым нанёс удар реформистской идеологии в целом (без доказательства нельзя нанести никакого удара – С.Ш), носители которой пытались программой мелких реформ отвлечь рабочий класс от борьбы за социалистическую революцию”. (Там же). 

VII 

Весной 1847 года Карл Маркс и Ф. Энгельс примкнули к международной организации, созданной в 1836 году, – “Союзу справедливых”; при этом, по поручению её первого конгресса Ф. Энгельсом был разработан в виде 25 вопросов и ответов на них – “Проект коммунистического символа веры”, известный под названием “Принципы коммунизма”. Вот для примера некоторые из вопросов и ответов: 

1-й вопрос: Что такое коммунизм?
Ответ: Коммунизм есть учение об условиях освобождения пролетариата. 

2-й вопрос: Что такое пролетариат?
Ответ: Пролетарием называется тот общественный класс, который добывает средства к жизни исключительно путём продажи своего труда, а не живёт за счёт прибыли с какого-нибудь капитала, – класс, счастье и горе, жизнь и смерть, всё существование которого зависит от спроса на труд, т. е. от смены хорошего и плохого состояния дел, от колебаний ничем не сдерживаемой конкуренции. Одним словом, пролетариат, или класс пролетариев, есть трудящийся класс XIX века. 

3-й вопрос: Значит пролетариат существовал не всегда?
Ответ: Нет, не всегда. Бедные и трудящиеся классы существовали всегда, и обычно трудящиеся классы пребывали в бедности. Но такие бедняки, такие рабочие, которые жили бы в указанных условиях, т. е. пролетарии, существовали не всегда, так же как не всегда конкуренция была вполне свободной и неограниченной. 

4-й вопрос: Как возник пролетариат?
Ответ: Пролетариат возник в результате промышленной революции, которая произошла в Англии во второй половине прошлого (уточним: XVIII – С. Ш.) века и после этого повторилась во всех цивилизованных странах мира. 

Эта промышленная революция была вызвана изобретением паровой машины, различных прядильных машин, механического ткацкого станка и целого ряда других механических приспособлений. Эти машины, которые стоили очень дорого и повсюду были доступны только крупным капиталистам, изменили весь существовавший до тех пор способ производства и вытеснили прежних рабочих, ибо машины изготовляли товары дешевле и лучше, чем могли их сделать рабочие с помощью своих несовершенных прялок и ткацких станков… В результате, мы пришли теперь к тому, что в цивилизованных странах почти во всех отраслях труда утвердилось фабричное производство и почти во всех этих отраслях ремесло и мануфактура вытеснены крупной промышленностью. – Вследствие этого прежнее среднее сословие, в особенности мелкие ремесленные мастера, всё более разоряется, прежнее положение работника совершенно меняется и создаются два новых класса, которые постепенно поглощают все прочие. А именно:
    I. Класс крупных капиталистов, которые во всех цивилизованных странах уже в настоящее время являются почти единственными владельцами всех внутренних средств, а также сырья и орудий (машин, фабрик и т. п.), необходимых для их производства. Это класс буржуа, или  буржуазия.
    II. Класс совершенно неимущих, которые вследствие этого вынуждены продавать буржуа свой труд, чтобы взамен получать необходимые для их существования средства к жизни. Этот класс называется классом пролетариев, или пролетариатом… 

12-й вопрос: Каковы были дальнейшие последствия промышленной революции?
Ответ: Крупная промышленность создала, в виде паровой и других машин, средства, позволяющие в короткое время и с небольшими затратами до бесконечности увеличивать промышленное производство. Благодаря такой легкости расширения производства свободная конкуренция, являющаяся необходимым следствием этой крупной промышленности, вскоре приняла чрезвычайно острый характер; масса капиталистов бросилась в промышленность, и очень скоро произведено было больше, чем могло быть потреблено. В результате этого произведённые товары невозможно было продать и наступил так называемый торговый кризис. Фабрики должны были остановиться, фабриканты обанкротились и рабочие лишились хлеба. Повсюду наступила ужасная нищета… 

13-й вопрос: Что следует из этих повторяющихся кризисов?
Ответ: Во-первых, что хотя крупная промышленность в первую эпоху своего развития сама создала свободную конкуренцию, но в настоящее время она уже переросла свободную конкуренцию; что конкуренция и вообще ведение промышленного производства отдельными лицами превратились для крупной промышленности в оковы, которые она должна разбить и разобьёт; что крупная промышленность, пока она ведётся на нынешних началах, не может существовать, не приводя к повторяющемуся каждые семь лет всеобщему расстройству, а это всякий раз ставит под угрозу всю цивилизацию и не только бросает на дно нищеты пролетариев, но и разоряет многих буржуа… 

Во-вторых, что крупная промышленность и обусловленная ею возможность бесконечного расширения производства позволяют создать такой общественный строй, в котором всех необходимых для жизни предметов будет производиться так много, что каждый член общества будет в состоянии совершенно свободно развивать и применять все свои силы и способности. Итак, именно то свойство крупной промышленности, которое в современном обществе порождает всю нищету и все торговые кризисы, явится при другой общественной организации как раз тем свойством, которое уничтожит эту нищету и эти приносящие бедствия колебания. 

Таким образом, вполне убедительно доказано:
1) что в настоящее время все эти бедствия объясняются только общественным строем, который уже не соответствует времени;
2) что уже имеются средства для окончательного устранения этих бедствий путем создания нового общественного строя.
(Правильно; но не с помощью революций, а именно с помощью реформирования капиталистического строя, что, как будет нами показано на примере США, реально и происходит. – С.Ш.) 

14-й вопрос: Каков должен быть этот новый общественный строй?
Ответ: Прежде всего, управление промышленностью и всеми отраслями производства вообще будет изъято из рук отдельных, конкурирующих друг с другом индивидуумов. Вместо этого все отрасли производства будут находиться в ведении всего общества, т. е. будут вестись в общественных интересах, по общественному плану и при участии всех членов общества. Таким образом, этот новый общественный строй уничтожит конкуренцию и поставит на её место ассоциацию. Так как ведение промышленности отдельными лицами имеет своим необходимым следствием частную собственность и так как конкуренция есть не что иное, как такой способ ведения промышленности, когда она управляется отдельными частными собственниками, то частная собственность неотделима от индивидуального ведения промышленности и от конкуренции. Следовательно, частная собственность должна быть также ликвидирована, а её место заступит общее пользование всеми орудиями производства и распределение продуктов по общему согласию, или так называемая общность имущества. Уничтожение частной собственности даже является самым кратким и наиболее обобщающим выражением того преобразования всего общественного строя, которое стало необходимым вследствие развития промышленности. Поэтому коммунисты вполне правильно выдвигают главным своим требованием уничтожение частной собственности…

(Но, как показала практика, именно в этом заключалась главная ошибка коммунистов! С.Ш.) 

16-й вопрос: Возможно ли уничтожение частной собственности мирным путём?
Ответ: Можно было бы пожелать, чтобы это было так, и коммунисты, конечно, были бы последними, кто стал бы против этого возражать… Но, вместе с тем, они видят, что развитие пролетариата почти во всех цивилизованных странах насильственно подавляется и что тем самым противники коммунистов изо всех сил работают на революцию. Если всё это, в конце концов, толкнет угнетенный пролетариат на революцию, то мы, коммунисты, будем тогда защищать дело пролетариата действием не хуже, чем сейчас словом… 

19-й вопрос: Может ли эта революция произойти в одной какой-нибудь стране?
Ответ: Нет. Крупная промышленность уже тем, что она создала мировой рынок, так связала между собой все народы земного шара, в особенности цивилизованных стран, что каждый из них зависит от того, что происходит у другого. Затем крупная промышленность так уравняла общественное развитие во всех цивилизованных странах, что всюду буржуазия и пролетариат стали двумя решающими классами общества и борьба между ними – главной борьбой нашего времени. По-этому коммунистическая революция будет не только национальной, но произойдет одновременно во всех цивилизованных странах, т. е., по крайней мере, в Англии, Америке, Франции и Германии. (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 4, с. 322-334).

* * *

А тем временем события продолжали развиваться.
Во-первых, по предложению Карла Маркса и Фридриха Энгельса “Союз справедливых” был переименован в “Союз коммунистов”, для которого они написали программу, в основу которой были положены “Принципы коммунизма” Энгельса. При этом напомним, что во время обдумывания такой программы, Ф. Энгельс в письме К. Марксу, вечером с 23 на 24 ноября 1847 года, писал: “Подумай над “Символом веры”. Я считаю, что лучше всего было бы отбросить форму катехизиса и назвать эту вещь “Коммунистическим манифестом”. Ведь в нём придётся в той или иной мере осветить историю вопроса, для чего теперешняя форма не подходит. Я привезу с собой здешний проект, составленный мною (имеется в виду “Принципы коммунизма” – С.Ш.). Он написан в простой повествовательной форме, но ужасно плохо, наспех отредактирован. Я начинаю с вопроса, что такое коммунизм, и затем перехожу прямо к пролетариату – история его происхождения, в отличие от прежних работников, развитие противоположности пролетариата и буржуазии, кризисы, выводы. Попутно – различные второстепенные вещи, и в конце партийная политика коммунистов, поскольку о ней можно говорить открыто. Здешний проект целиком ещё не утверждался, но я надеюсь добиться того, чтобы в него не попало – за исключением некоторых, не имеющих значения мелочей – ничего такого, что противоречило бы нашим взглядам”. (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 27. М.: Госполитиздат, 1962, с. 102).

* * *

Итак, перед нами лежит 4-й том произведений К. Маркса и Ф. Энгельса, на страницах которого напечатан “Манифест коммунистической партии”, написанный ими в декабре 1847-январе 1848 года и впервые опубликован отдельным изданием в Лондоне в феврале 1848 года. Как считают приверженцы коммунистических взглядов, именно “Манифест” является первым программным документом научного коммунизма. 

Начинается “Манифест” словами: “Призрак бродит по Европе – призрак коммунизма”; при этом напомним, что “призрак” означает “то, что кажется, плод воображения”, а не существует в действительности. 

Так что, в связи со сказанным напомним, что во “Всемирной энциклопедии. Философия”, коммунизм определяется как “одна из радикальных версий общественного идеала, сопряжённая с мифом (а не с действительной возможностью! – С.Ш.) о достижимости всеобщего равенства людей на основе многомерного и беспредельного изобилия… В совокупности ряда своих существенных особенностей, таким образом, коммунизм может трактоваться и как разновидность христианских ересей”. (Всемирная энциклопедия. Философия. М.: АСТ. Мн.; ХАРВЕСТ “Советский литератор”, 2001, с. 493). 

Однако, стремясь придать идее коммунизма наукообразный облик, авторы “Манифеста” делают из бродившего по Европе призрака коммунизма, два вывода:

“Коммунизм признается уже силой всеми европейскими силами. 

Пора уже коммунистам перед всем миром открыто изложить свои взгляды, свои цели, свои стремления и сказкам о призраке коммунизма противопоставить манифест самой партии”. (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 4. с. 423). 

Таким образом, как вытекает из их выводов, Ф. Энгельсу, а вместе с ним и К. Марксу почему-то показалось, что к тому времени существовавший, по крайней мере, в Европе и США, капитализм настолько уже изжил себя, что требует немедленной замены новым общественно-политическим строем – коммунизмом. 

“Буржуазия, – читаем мы в “Манифесте”, – сыграла чрезвычайно революционную роль. 

Буржуазия повсюду, где она достигла господства, разрушила все феодальные, патриархальные, идиллические отношения. Безжалостно разорвала она пестрые феодальные путы, привязывающие человека к его “естественным повелителям”, и не оставила между людьми никакой другой связи, кроме голого интереса, бессердечного “чистогана”. В ледяной воде эгоистического расчета потопила она священный трепет религиозного экстаза, рыцарского энтузиазма, мещанской сентиментальности. Она превратила личное достоинство человека в меновую стоимость и поставила на место бесчисленных пожалованных и благоприобретенных свобод одну бессовестную свободу торговли. Словом, эксплуатацию, прикрытую религиозными и политическими иллюзиями, она заменила эксплуатацией открытой, бесстыдной, прямой, черствой… 

Буржуазия сорвала с семейных отношений их трогательно-сентиментальный покров и свела их к чисто денежным отношениям… 

Она впервые показала, чего может достигнуть человеческая деятельность. Она создала чудеса искусства, но совсем другого рода, чем египетские пирамиды, римские водопроводы и готические соборы; она совершила совсем иные походы, чем переселение народов и крестовые походы”. (Там же, с. 426, 427). 

В Калифорнии выгорел целый город

Однако, далее, с чем уже нельзя согласиться, К. Маркс и Ф. Энгельс пишут: “Современное буржуазное общество, с его буржуазными отношениями производства и обмена, буржуазными отношениями собственности, создавшее как бы по волшебству столь могущественные средства производства и обмена, походит на волшебника, который не в состоянии более справиться с подземными силами, вызванными его заклинаниями. Вот уже несколько десятилетий история промышленности и торговли представляют собой лишь историю возмущения производительных сил против современных производственных отношений, против тех отношений собственности, которые являются условием существования буржуазии и её господства. Достаточно указать на торговые кризисы, которые, возвращаясь периодически, всё более и более грозно ставят под вопросом существование всего буржуазного общества”. (Там же, с. 429). 

Не выдерживает никакой критики начало I раздела “Манифеста” – “Буржуа и пролетарии”: “История до сих пор существовавших обществ была историей борьбы классов”. (Там же, с. 424). 

Такое утверждение, как об этом мы уже писали, сужает историю развития общества, ибо исключает из неё все войны, революции и реформы, вызванные не классовыми, а национальными, религиозными и другими противоречиями. Кстати, в письме Ф. Энгельса К. Каутскому, от 7 февраля 1882 года, можно прочитать: “Устранение национального гнета является основным условием всякого здорового и свободного развития”. (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 35. М.: Госполитиздат, 1964, с. 221). 

Более того, признав этот марксистский постулат (о всеобъемлемости классовой борьбы), нельзя объяснить развитие науки и искусства, а также соблюдение принципов морали: и в первом и во втором случаях требуется отнюдь не классовый, а объективный и общечеловеческий подходы. 

Да и вообще, разве можно развитие человеческого общества сводить к борьбе, причём только классовой? Главную роль в поступательном развитии общества играет не борьба, ведущая, как правило, к разрушению материальных и духовных ценностей, а созидательная деятельность людей. Поэтому у видного украинского и русского экономиста, уже упоминаемого нами, Михаила Туган-Барановского, после проведенного им тщательного анализа данного постулата, были все основания сказать, что данный постулат “исходит из ложных психологических предпосылок и противоречит реальным фактам истории… ни теперь, ни раньше история человеческого общества не была историей только борьбы классов, и противоположное утверждение Маркса и Энгельса следует признать величайшей ошибкой”. (М. Туган-Барановский. Теоретические основы марксизма. М., 2003, с. 117). 

Далее, авторами “Манифеста” внесена большая путаница в определение сущности и роли пролетариата в развитии общества. В связи с чем напомним, что в “Принципах коммунизма” Энгельса мы читаем: “Пролетариатом называется тот общественный класс, который добывает средства к жизни путём продажи своего труда…”. Более того, там Энгельс даже поясняет: “Труд – такой же товар, как и всякий другой, и цена его определяется теми же законами, как и цена всякого другого товара”. (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 4, с. 322, 324). 

А в “Манифесте” о пролетариях говорится уже совсем по-другому: “В той самой степени, в какой развивается буржуазия, т. е. капитал, развивается и пролетариат, класс современных рабочих, которые только тогда и могут существовать, когда находят работу, а находят её лишь до тех пор, пока их труд увеличивает капитал. Эти рабочие, вынужденные продавать себя поштучно, представляют такой же товар, как и всякий другой предмет торговли, а потому в равной мере подвержены всем случайностям конкуренции, всем колебаниям рынка”. (Там же, с. 430). 

И далее подчеркивается: “У пролетариев нет ничего своего, что надо было бы им охранять, они должны разрушить всё, что до сих пор охраняло и обеспечивало частную собственность”. (Там же, с. 434). 

При этом в примечании Энгельса к английскому изданию (1888 г.) уточняется: “Под пролетарием понимается класс современных наемных рабочих, которые, будучи лишены своих собственных средств производства, вынуждены, для того чтобы жить, продавать свою рабочую силу”. (Там же, с. 424). 

Дело в том, что продавать можно лишь то, что принадлежит тебе; а принадлежать пролетариату может только его рабочая сила, то есть его “способность к труду, совокупность физических и духовных сил”, которыми он располагает и которые использует в процессе физического и умственного труда; но не сам труд – как целенаправленную деятельность человека, “в процессе которой он при помощи определенных орудий труда воздействует на природу и использует её для создания потребительных стоимостей”. (См. словари: Политэкономический (М.: Политиздат, 1972, с. 50) и Большой энциклопедический: философия, социология, религия, эзотеризм, политэкономия, с. 848).

Кстати, К. Маркс очень подробно объясняет это в I томе “Капитала”. (См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 23. М.: Госполитиздат, 1960, с. 177-187). А в связи с тем, что, отвечая на 3-й вопрос, в “Принципах коммунизма” Ф. Энгельс отмечает, что пролетариат, как общественный класс, существовал не всегда, а “возник в результате промышленной революции”, поясним: слово “пролетариат” походит от нем. “Proletariat”, а то от лат. “Proletarius” и первоначально означало “производящий потомство”. Поэтому в Древнем Риме “Proletarius civis” – это были неимущие граждане, которые для государства могли дать только потомство – будущих граждан Рима. И “в истории обществоведения вплоть до второй четверти 19 в. пролетариат традиционно трактовался как общность социальных аутсайдеров и маргиналов, не способных ни к созданию собственных политико-экономических интересов, ни к консолидации в самосознающий социальный класс, ни к инициированию конструктивных системных трансформаций социума”. (Всемирная энциклопедия. Философия, с. 837). 

Так что, думается, Маркс и Энгельс именно таким и представляли себе пролетариат, коль указывали, что “у пролетария нет собственности; его отношение к жене и детям не имеют более ничего общего с буржуазными семейными отношениями”; с него стертый “всякий национальный характер. Законы, мораль, религия – всё это для него не более как буржуазные предрассудки, за которыми скрываются буржуазные интересы”. (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 4, с. 434). 

(И разве такие люди могут построить справедливое общество?.. Фантазия молодых мечтателей – Маркса и Энгельса!) 

Да и в настоящее время, как сказано в указанной “Всемирной энциклопедии. Философия”, пролетариат – это “социально-философское, социологическое и политологическое понятие, используемое для обозначения совокупности социальных групп в обществе, лично свободных, но не имеющих собственности на средства производства либо землю, вынужденных в той или иной форме продавать свою рабочую силу”. (С. 837).). 

Поэтому прав советский и российский социолог, философ, публицист и писатель Александр Тарасов, что нельзя путать понятия “пролетариат” и “рабочий класс”; правда, Тарасов считает, что только в СССР не было пролетариата, поскольку не было буржуазии, а был рабочий класс. По нашему же мнению, эти понятия нельзя путать из-за их разного значения: понятие рабочий класс – более широкое и означает всех рабочих, производящих своим трудом материальные и духовные ценности, независимо от того: есть у них собственность (собственные дома, машины, загородные земельные участки и соответствующие орудия труда для их обработки, акции, как совладельцев определённых компаний), или они являются неимущими, то есть действительно пролетариями. 

И ещё: никак нельзя согласиться и с положением “Манифеста”, что “непрерывное совершенствование машин делает жизненное положение пролетариев всё менее обеспеченным” (с. 432). Практика отвергла этот надуманный и развитый К. Марксом в “Капитале” принцип, что якобы в условиях капитализма положение пролетариата должно всё время ухудшаться. С развитием капитализма наблюдается не только рост реальной заработной платы работающих на заводах, фабриках и других предприятиях, но и получаемые ими доходы от других, названных выше, источников. 

“Нарисованная Марксом жуткая картина экономики его времени очень точна, – отмечает Карл Поппер, – но сформулированный им закон, согласно которому в процессе накопления капитала возрастает и нищета, неверен. Со временем накопление средств производства и производительность труда выросли в такой степени, которая вряд ли представлялась Марксу возможной. При этом количество детского труда, рабочего времени, физических страданий и опасностей для жизни рабочих не увеличилось, а уменьшилось. Я не говорю, что так будет продолжаться и дальше. Не существует общего закона прогресса – всё зависит от нас. Главный итог развития реальной ситуации кратко и ясно выражен Г. Паркесом в одном предложении: “Низкая заработная плата, длинный рабочий день и детский труд являются характеристиками не зрелого капитализма, как это предсказывал Маркс, в его ранней стадии”. (Карл Поппер. Открытое общество и его враги. Киев: “Ника-Центр”, 2005, с. 365). 

Так что “социал-демократы, под давлением очевидных фактов, – пишет К. Поппер, – молчаливо отказались от теории, согласно которой степень обнищания возрастает, но их тактика всё же базировалась на допущении о том, что закон экстенсивного возрастания нищеты верен, другими словами, что численность промышленного пролетариата продолжает расти. Именно поэтому их политика была направлена исключительно на защиту интересов промышленных рабочих. В то же время они твёрдо верили, что представляют или очень скоро будут представлять интересы “огромного большинства населения”. Они никогда не сомневались в следующем положении “Манифеста Коммунистической партии”: “Все до сих пор происходившие движения были движениями меньшинства… Пролетарское движение есть самостоятельное движение огромного большинства в интересах огромного большинства”. Следовательно, они самонадеянно ждали того дня, когда классовое сознание и классовая уверенность в своей правоте промышленных рабочих принесут им большинство голосов на выборах. Не может быть никакого сомнения в том, кто, в конце концов, останется победителем: немногие ли присвоители или огромное большинство трудящихся”. Они не видели, что промышленные рабочие нигде не составляют большинства, а уж тем более – “громадного большинства”, и что статистика больше не обнаруживает тенденции роста их числа. Они не понимали, что существование демократической рабочей партии полностью оправдано только до тех пор, пока партия готова идти на компромисс или даже на сотрудничество с другими партиями, например, с некоторыми партиями, представляющими интересы крестьянства или среднего класса. Они не видели также, что им следует изменить свою политику и намерение представлять в основном или только промышленных рабочих, если они хотят управлять государством как представители большинства населения. Разумеется, такое изменение политики нельзя заменить наивным утверждением, что сама по себе пролетарская политика могла бы просто подвести (по выражению Маркса) “сельских производителей под духовное руководство главных городов каждой области и обеспечила бы им там, в лице городских рабочих, естественных представителей их интересов”. (Там же, с. 368). 

Кстати, а коммунисты, оставаясь в данном случае догматиками, несмотря на очевидные факты, свидетельствовавшие об обратном, вообще продолжали долгие годы утверждать, что, согласно “Всеобщему закону капиталистического накопления”, “чем больше общественное богатство, функционирующий капитал, размеры и энергия его возрастания, а следовательно, чем большая абсолютная величина пролетариата и производительная сила его труда, тем большее относительное перенаселение и выше степень эксплуатации рабочего класса. Накопление богатства на одном полюсе буржуазного общества ведет к накоплению на другом его полюсе безработицы и нищеты, выражающейся в относительном, а иногда и в абсолютном ухудшении пролетариата”. (См. Политэкономический словарь. М.: Политиздат, 1972, с. 49-41).

* * *

Естественно, что были правы и те, кто упрекал коммунистов в том, что они хотели и по-прежнему хотят уничтожить собственность, включая и “лично приобретенную, добытую своим трудом, собственность, образующую основу всякой личной свободы, деятельности и самостоятельности”. (Там же, с. 438). 

Автор данных строк был очевидцем, к чему привела в СССР коллективизация сельского хозяйства, в результате которой крестьяне были лишены собственности на землю и основные средства производства: они, мало того, что потеряли личную свободу, но и стали почти безразличными к результатам своего труда и создаваемым материальным ценностям. 

Поэтому это большая ложь, что выдвинутое авторами “Манифеста”, в качестве требования коммунистов, – “уничтожение частной собственности” (с. 438), совпадало с желанием большинства рабочих, а тем более крестьян. 

“Известно, – писал русский исследователь пореформенной крестьянской жизни, публицист-народник, профессор Александр Энгельгардт, – что крестьяне в вопросах о собственности самые крайние собственники, и ни один крестьянин не поступиться ни одной своей копейкой, ни одним клочком сена”. Правда, при этом именитый профессор пояснял: “Конечно, крестьянин не питает безусловного, во имя принципа, уважения к чужой собственности, и если можно, то пустит лошадей на чужой луг или поле, точно так же вырубит чужой лес, если можно, увезёт чужое сено, если можно, – всё равно, помещичье или крестьянское…” (А. Н. Энгельгардт. Из деревни. 12 писем. М.: Госиздат с.-х. лит., 1960, с. 80). 

И эта тяга к частной собственности еще больше усилилась у крестьян Российской империи в связи с осуществлением (пусть даже незавершенной) столыпинской реформы, начавшейся в 1906 году; кстати, сущность которой заключалась в превращении всех крестьян в собственников, с целью создать из них имущий средний класс – опору будущей великой Российской конституционной демократической монархии. При этом Пётр Столыпин руководствовался естественными свойствами человека, в которого сама природа “вложила некоторые врожденные инстинкты, как то: чувство голода, половое чувство и т. п., и одно из самых сильных чувств этого порядка – чувство собственности. Нельзя любить чужое наравне со своим и нельзя обихаживать, улучшать землю, находящуюся во временном пользовании, наравне со своей землёй”. (Цит. по кн. А. А. Никонова “Спираль многовековой драмы: аграрная наука и политика России (XVIII-XX вв.)”. М.: “Энциклопедия российских деревень”, 1995, с. 87). 

В “Манифесте” Маркс и Энгельс зафиксировали свое представление о развитии общества как смене общественно-экономических формаций; при этом в основу формаций положили только один экономический фактор – “базис”, то есть всю многообразную деятельность людей свели к одному критерию – производственным отношениям. 

Но в зависимости от поставленных исследованием целей в основу периодизации развития человеческого общества могут быть положены и другие критерии. Например, американский социолог, экономист и государственный деятель Уолт Ростоу предложил при периодизации общества взять за критерий многосторонние его качества и тогда, вместо общественно- экономических формаций, выделять стадии экономического роста, которых, по его мнению, насчитывается пять: традиционное общество, переходное общество, общество “стадии сдвига”, общество “стадии зрелости”, общество “эры высокого потребления”. При этом Ростоу считал, что “хотя метод стадий роста состоит в экономической оценке в целом”, но, в отличие от марксистского подхода, “он отнюдь не предполагает, что политика, социальная организация и культура являются только надстройкой над экономикой и выводятся исключительно из неё. Напротив, с самого начала мы признаем правильным, – подчеркивал Ростоу, – представление об обществе как об организме, части которого взаимосвязаны”. (У.У. Ростоу. Стадии экономического роста. Нью-Йорк, 1961, с. 13). 

Вообще, что касается периодизации развития общества, то в любых случаях следует иметь в виду: она очень абстрактна и в то же время конкретна, будучи принятой не только по определённым конкретным признакам, но и на основании определенных конкретных регионов (африканцы, сибиряки, волжане и т. д.); поэтому её нельзя использовать для построения каких-то глобальных прогнозов, а тем более для выработки политической стратегии развития всего человечества, как это попытались сделать авторы “Манифеста”. 

Кстати, все эти выводы К. Маркс и Ф. Энгельс сделали на основания анализа тогда ещё не глубокого развития капитализма в нескольких странах Западной Европы, и без всякого основания на то с претензией на всемирное значение этих выводов, что, естественно, в науке недопустимо. И, наконец, “Манифест” заканчивается призывом: “Коммунисты считают презренным делом скрывать свои взгляды и намерения. Они открыто заявляют, что их цели могут быть достигнуты лишь путем насильственного низвержения всего существующего общественного строя. Пусть господствующие классы содрогаются перед Коммунистической Революцией. Пролетариям нечего в ней терять кроме своих цепей. Приобретут же они целый мир.

ПРОЛЕТАРИИ ВСЕХ СТРАН, СОЕДИНЯЙТЕСЬ!”

Кстати, Владимир Ленин сказал о “Манифесте”, что “эта небольшая книжечка стоит целых томов” (ПСС, т.2, с. 10); я назвал эту книжечку “зловещей”.

* * *

Кстати, причиной таких во многом фантастических мыслей и поэтому несбыточных предложений основоположников марксизма о якобы скорой смене казавшегося им отжившим свой век капитализма коммунизмом послужили, во-первых, повторим, их молодость, с присущей ей, из-за недостаточных жизненного опыта и теоретических знаний, торопливостью и склонностью к фантазиям (ведь автору “Принципов коммунизма”, Ф. Энгельсу, не было и 27). Хотя в действительности к концу 40-х годов XIX века капитализм не достиг ни в одной стране мира (а том числе и называемых Энгельсом в “Принципах коммунизма”: Англии, Америке, Франции и Германии) такого развития, чтобы можно было делать подобные выводы. 

Капитализм только-только вступал в стадию своей бурной молодости, о чем свидетельствовали его стремление к развитию и укреплению, а также распространению своего господства во всём мире, что выражалось в выжимании капиталистами как можно больше прибылей и в усилившемся приобретении более развитыми странами колоний. 

Во-вторых, во время написания “Манифеста” Маркс и Энгельс находились ещё под впечатлением Великой Французской революции 1789-1799 годов, ставшей первой в новой истории Европы буржуазной революцией, “которая завершилась не частичной ломкой старого, не компромиссом между буржуазией и дворянством, как это было, например, английской революцией XVII в., а полной, бескомпромиссной победой буржуазии над дворянством, полным разрушением старого феодального общества и сложившегося на его основе абсолютистского государства. Эта революция оказала неизмеримо большее воздействие на ход мировой истории, чем предшествовавшие ей буржуазные революции. Она смела средневековые порядки, не только в самой Франции, но в известной мере и в соседних с нею странах, положив тем самым начало переходу от феодализма к капитализму”. (См. В.Г. Ревуненков. Очерки по истории Великой Французской революции. Якобинская республика и её крушение. Изд. Ленинградского университета, 1983, с. 280). 

Скажем, один из руководителей якобинцев, выражавших интересы революционно-демократической буржуазии, выступавшей во время революции с крестьянством и плебейством, Максимилиан Робеспьер, высказал мысль, актуальнейшую и по сей день, а именно: “… прежде чем установить преграды для ограждения свободы от чрезмерной власти должностных лиц”, надо уменьшить эту власть “до надлежащих границ.
1. Первое правило для достижения этой цели состоит в том, чтобы срок их полномочий был краток; этот принцип должен применяться особенно строго к тем, чья власть более обширна.
2. Чтобы никто не мог занимать одновременно несколько должностей.
3. Чтобы власть была разделена, лучше увеличить число общественных должностных лиц, чем доверить кому-нибудь из них слишком большую власть.
4. Чтобы область законодательства и область исполнения были тщательно отделены друг от друга. 5. Чтобы различные отрасли исполнения были сами возможно больше разделены в соответствии с самой сущностью дел и сосредоточивались в одних руках”. (Максимилиан Робеспьер. Революционная законность и правосудие. М.: Госиздат юридической лит., 1959, с. 181). 

“И ещё: “Повиноваться законам”, – говорил Робеспьер, – обязанность каждого гражданина; свобода объявлять свои мысли о пороках или доброкачественности законов – право каждого человека и благо всего общества; это самое достойное и полезное употребление человеком своего разума; это самый священный долг, который может выполнить по отношению к другим людям тот, кто одарен необходимыми талантами для их просвещения”. (Там же, с. 97). 

На чрезмерную революционность Маркса и Энгельса сказалось и то, что в то время во многих странах Западной Европы уже опять чувствовалось дыхание новой революции 1848 года, которая, по мнению Ф. Энгельса, высказанному в 1893 году в Предисловии к итальянскому изданию “Манифеста”, якобы “расчистила путь” и “подготовила почву” для социалистической революции. (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 22. М.: Госполитиздат, 1962, с. 189).

* * *

На русском языке “Манифест” впервые появился в Женеве (Швейцария); его авторство приписывается Михаилу Бакунину. В 1882 году “Манифест” был издан на русском языке опять в Женеве уже в переводе Георгия Плеханова. В 1903 году перевод “Манифеста” на русский язык был сделан тоже участником революционного движения, журналистом Владимиром Поссе. В 1906 году “Манифест” на русский язык перевёл публицист и литературный критик, впоследствии ставший одним из известных советских дипломатов Вацлав Воровский. В 1932 году перевод “Манифеста” на русский язык осуществил тоже участник революционного движения, советский историк, профессор (1926 г.) Владимир Адоратский. В 1939 году эта маленькая книжечка вышла в свет на русском языке уже в переводе коллективом Института Маркса-Энгельса-Ленина.

VIII

Начав с 1843 года свои серьёзные занятия в области экономики, в 1859 году К. Маркс разродился одним из выдающихся экономических, уже упоминаемых нами, произведений – “К критике политической экономии”, в котором даже Предисловие имеет самостоятельное научное значение, так как в нём К. Маркс дал, по словам В. Ленина, “цельную формулировку основных положений материализма, распространенного на человеческое общество и его историю”. (В. И. Ленин, ПСС, т. 21, с. 39). 

Дело в том, что именно в данном Предисловии содержится сформулированная К. Марксом тесная зависимость юридической и политической надстройки и сознание людей от производственных отношений. 

“В общественном производстве своей жизни, – пишет К. Маркс, – люди вступают в определенные, необходимые, от их воли независящие отношения – производственные отношения, которые соответствуют определенной ступени развития их материальных производительных сил. Совокупность этих производственных отношений составляет экономическую структуру общества, реальный базис, на котором возвышается юридическая и политическая надстройка и которому соответствуют определённые формы общественного сознания. Способ производства материальной жизни обусловливает социальный, политический и духовный процессы жизни вообще. Не сознание людей определяет их бытие, а, наоборот, их общественное бытие определяет их сознание”. (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 13, с. 6-7). 

И далее: “На известной ступени своего развития материальные производительные силы общества приходят в противоречие с существующими производственными отношениями, или – что является только юридическим выражением последних – с отношениями собственности, внутри которых они до сих пор развивались. Из форм развития производительных сил эти отношения превращаются в их оковы. Тогда наступает эпоха социальной революции”. (Там же, с. 7).

Но пройдут годы и в вышедшей в свет в 1905 году книжечке М. Туган-Барановского “Теоретические основы марксизма” (с. 70-71) можно прочитать: “Историческому материализму нередко делают упрек, что это историко-философское учение исходит из слишком низменного представления о человеческой природе, и что оно, если и не отрицает высших побудительных мотивов человеческого поведения, то, во всяком случае, игнорирует их. Этот упрёк безусловно основателен в применении Марксу и Энгельсу. Из пестрого разнообразия психологических мотивов человеческого поведения они выдвигают на первый план мотив самосохранения и усматривают в нём ключ к разрешению всех проблем мировой истории. Это приводит марксизм в противоречие с реальными фактами общественной жизни, доказывающими наличность в человеческой душе других, не менее могущественных мотивов человеческого поведения; кроме того, объективное изучение человеческой истории не может игнорировать решающего значения для человеческого рода таких слабых по своей силе потребностей, как потребность в познании. Если бы человек был лишен совершенно чуждого практических интересов любопытства, радости познания, то никакая практическая потребность, как бы важна она ни была, не могла бы повести к могущественному развитию человеческого разума, на чём основывается вся цивилизация”. 

Кстати, за такое неправомерное упрощение Марксом взаимоотношений между производственными отношениями и сознанием людей Ф. Энгельсу пришлось потом, после смерти К. Маркса, в письме (сентябрь 1890 г.) к тогда еще студенту Берлинского университета Йозефу Блоху оправдываться. “Маркс и я отчасти, – писал Ф. Энгельс, – сами виноваты в том, что молодежь придает иногда больше экономической стороне, чем это следует. Нам приходилось, возражая нашим противникам, подчеркивать главный принцип, который они отвергали, и не всегда находилось время, место и возможность отдать должное остальным моментам, участвующим во взаимодействии”. (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 37. М.: Политиздат, 1965, с. 496).

* * *

Правда, дальше в Предисловии содержится, на наш взгляд, уже очень ценная, высказанная К. Марксом, мысль. “Ни одна общественная формация, – пишет он, – не погибнет раньше, чем разовьются все производительные силы, для которых она дает достаточно простора, и новые более высокие производственные отношения никогда не появляются раньше, чем созреют материальные условия их существования в недрах самого старого общества. Поэтому человечество ставит (более правильно сказать: должно ставить – С.Ш.) себе всегда только такие задачи, которые оно может разрешить, так как при ближайшем рассмотрении всегда оказывается, что сама задача возникает лишь тогда, когда материальные условия её решения уже имеются налицо, или, по крайней мере, находятся в процессе становления”. (Там же). 

Так что в связи с приведенным положением К. Маркса, напомним, что многие деятели II Интернационала, а также меньшевики указывали на отсталость России и неготовность её в связи с этим к построению в ней социализма. Среди них был и экономист-аграрник, публицист Николай Суханов (наст. фам. Гиммер), утверждавший: “Россия не достигла такой высоты развития производительных сил, при которой возможен социализм”. На что В. Ленин, ответил: “Для создания социализма, говорите вы, требуется цивилизованность. Очень хорошо. Ну, а почему мы не могли сначала создать такие предпосылки цивилизованности у себя, как изгнание помещиков и изгнание российских капиталистов, а потом уже начать движение к социализму? В каких книжках прочитали вы, что подобные видоизменения обычного исторического порядка недопустимы или невозможны?” И в доказательство своей правоты Ленин приводит высказывание Наполеона: “Сначала надо ввязаться в серьезный бой, а там уже видно будет”. Вот, мол, “и мы ввязались сначала в октябре 1917 года в серьезный бой, а там уже увидали такие детали развития (с точки зрения мировой истории — это, несомненно, детали), как Брестский мир или нэп и т.п. И в настоящее время уже нет сомнений, что в основном мы одержали победу”. (В.И. Ленин. ПСС, т. 45. М.: Политиздат, 1975, с. 380-381). 

Остаётся, вместо комментариев к такому оправданию Лениным своих действий, напомнить: и чем же закончил Наполеон, ввязавшись, без достаточного обоснования на то, в “серьёзный бой”? И не то ли произошло со строительством большевиками социализма? О какой победе В. Ленин говорит?

* * *

Кстати, в вышедшем в свет в 1867 году I томе “Капитала” К. Маркс, проведя на протяжении многих лет глубокий анализ существовавшего в то время в нескольких наиболее развитых странах капиталистического способа производства, утверждает (именно утверждает, а не доказывает на основании проведенного анализа), что якобы “на известном уровне развития он сам (капиталистический способ производства – С.Ш.) создает материальные средства для своего уничтожения. С этого момента в недрах общества начинают шевелиться силы и страсти, которые чувствуют себя скованными этим способом производства. Последний должен быть уничтожен, и он уничтожается. Уничтожение его, превращение индивидуальных и раздробленных средств производства в общественно концентрированные, следовательно, превращение карликовой собственности многих в гигантскую собственность немногих, экспроприация у широких народных масс земли, жизненных средств, орудий труда, – эта ужасная и тяжелая экспроприация народной массы образует пролог истории капитала… Экспроприация непосредственных производителей совершается с самым беспощадным вандализмом и под давлением самых подлых, самых грязных, самых мелочных и самых бешеных страстей. Частная собственность, добытая трудом собственника, основанная, так сказать, на срастании отдельного независимого работника с его орудиями и средствами труда, вытесняется капиталистической частной собственностью, которая покоится на эксплуатации чужой, но формально свободной рабочей силы”. (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 23, с. 771-772). 

И, дескать, “когда этот процесс превращения достаточно разложил старое общество вглубь и вширь, когда работники уже превращены в пролетариев, а условия их труда – в капитал, когда капиталистический способ производства становится на собственные ноги, тогда дальнейшее обобществление труда, дальнейшее превращение земли и других средств производства в общественно эксплуатируемые и, следовательно, общие средства производства и связанная с этим дальнейшая экспроприация частных собственников приобретает новую форму. Теперь экспроприации подлежит уже не работник, сам ведущий самостоятельное хозяйство, а капиталист, эксплуатирующий многих рабочих.

Эта экспроприация совершается игрой имманентных законов самого капиталистического производства, путем централизации капиталов. Один капиталист побивает многих капиталистов”. (Там же, с. 772). 

А “вместе с постоянно уменьшающимся числом магнатов капитала, которые узурпируют и монополизируют все выгоды этого процесса превращения, возрастает сумма нищеты, угнетения, рабства, вырождения, эксплуатации, но вместе с тем растёт и возмущение рабочего класса, который постоянно увеличивается в своей численности, который обучается, объединяется и организуется механизмом самого процесса капиталистического производства. Монополия капитала становится оковами того способа производства, который вырос при ней и под ней. Централизация средств производства и обобществление труда достигают такого пункта, когда они становятся несовместимыми с их капиталистической оболочкой. Она взрывается. Бьет час капиталистической частной собственности. Экспроприаторов экспроприируют”. (Там же, с. 772-773).

* * *

Но, как показала действительность и пишут об этом авторы учебного пособия “История экономических учений”. (М.: ИНФРА-М, 2009, с. 135), “… тенденция концентрации капитала оказалась не столь всеобъемлющей: одновременно возникали (и возникают – С.Ш.) всё новые и новые мелкие капиталы. Базовая предпринимательская прослойка сохранилась, а вместе с ней и соответствующая рыночная среда”. 

А К. Маркс заключает, впадая при этом ещё в один утопизм: “Превращение на собственном труде раздробленной частной собственности отдельных личностей в капиталистическую, конечно, является процессом гораздо более долгим, трудным и тяжёлым, чем превращение капиталистической частной собственности, фактически уже основывающейся на общественном процессе производства, в общественную собственность. Там дело заключалось в экспроприации народной массы немногими узурпаторами, здесь народной массе предстоит экспроприировать немногих узурпаторов”. (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 23, с. 773).

* * *

Однако при всех правильных и утопичных выводах К. Маркса, в книге “Капитал” Карла Маркса и политическая экономия социализма” под редакцией тогда ещё кандидата экономических наук, доцента Леонида Абалкина, ставшего впоследствии именитым академиком РАН (М.: “Мысль”, 1967), вышедшей к 100-летию “Капитала”, говорится: “Около двадцати пяти лет своей жизни отдал Карл Маркс созданию I тома “Капитала” и наконец в ночь с 16 на 17 августа 1867 г., закончив корректуру последнего (49-го) листа книги, он воскликнул: “Этот том готов!”. (С. 7). 

А 23 августа 1867 года в письме Марксу Ф. Энгельс писал: “Дорогой Мавр! 

Я пока внимательно посмотрел около 36 листов и поздравляю тебя с тем совершенством, с каким самые запутанные экономические проблемы ты делаешь простыми и осязательно ясными благодаря только тому, что они становятся на надлежащее место и в правильную взаимосвязь; поздравляю тебя также с превосходным по существу изложением между трудом и капиталом, данным здесь впервые во всей полноте и взаимосвязи. Мне доставило также большое удовольствие видеть, как ты освоился с технологической терминологией, что, наверное, представляло для тебя много трудностей и поэтому вызывало у меня различные опасения”. (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 31. М.: Политиздат, 1963, с. 275-276). 

Вместе с тем Ф. Энгельс высказал К. Марксу и ряд существенных замечаний, так что “при подготовке второго немецкого издания первого тома “Капитала”, вышедшего в 1872 г., Маркс значительно переработал и дополнил текст, а также существенно изменил структуру тома. При этом были учтены и высказанные в данном письме пожелания Энгельса”. (Там же, с. 567-568).

* * *

Однако, несмотря на остающиеся и после переработки Марксом I тома “Капитала”: утопический вывод автора о якобы изживавшем себя капитализме и неизбежной замене его в скором будущем социализма, а также ставшие со временем очевидными другие ошибочные положения, в названной книге под редакцией Л. Абалкина утверждается, причём без оговорок, что “Капитал не устарел. Он и сегодня является мощным идейным оружием в руках борющегося пролетариата, он и сегодня раскрывает миллионам людей тайны капиталистической эксплуатации, сбрасывает овечьи шкуры “народного капитализма” и раскрывает под ними подлинное волчье лицо ненасытной буржуазии”. (“Капитал” К. Маркса и политическая экономия социализма”, с. 7-8). 

И чтобы как-то “обелить” К. Маркса от имеющихся в I томе “Капитала” ложных выводов и ошибочных утверждений, в названной книге подчеркивается, что, дескать, “самое существенное, что делает гениальное творение Маркса бессмертным – это метод”. (Там же, с. 9). 

Кстати, в связи с чем (напомним: один из известнейших австро-британских философов и науковедов) Карл Раймунд Поппер пишет: “Марксисты, сталкиваясь с нападками на свои теории, часто утверждают, что марксизм, по существу, является не столько теорией, сколько методом. Они говорят, что даже если отдельные положения теорий Маркса или его последователей оказались неверными, его метод всё же остается неопровержимым. Я считаю совершенно правильным настаивать на том, что марксизм – это прежде всего метод, однако неверно считать, что как метод он должен быть застрахован от критики. Очевидно, что тот, кто хочет судить о марксизме, должен исследовать и критиковать его как метод, т. е. соизмерять его соответствующими методологическими нормами. Он должен спросить, является ли марксизм плодотворным или неплодотворным методом, т. е. способен ли он продвинуть науку вперед. Таким образом, критерии, по которым мы должны оценивать марксизм как метод, имеют практическую природу. Характеризуя марксизм как чистый историзм, я тем самым указываю на действительную неплодотворность марксистского метода”. (Карл Поппер. Открытое общество и его враги, с. 276). 

Дело в том, что в “Капитале” словом “капитализм” К. Маркс обозначил исследуемое им общество, в реальности не существовавшее на Земле даже в его время, то есть исследуемый Марксом капитализм, по мнению Поппера, “реален не более, чем дантовский Ад”; поэтому он и считает, что, “если тех, кто серьёзно утверждал или верил, что Ад можно найти на нашей планете, очень мало, то миллионам марксистов внушали, – и они поверили в это, – что Марксов капитализм существует в странах Запада. А кое-кто (и не только в Китае и Северной Корее) этому учат до сих пор”. (Там же, с. 12).

Таким образом, “марксово понятие “капитализм”, – отмечает К. Поппер, – представляет собой просто одно из понятий его теории исторического процесса (“исторического материализма”). Определение Маркса означает, в частности, что “капитализм” является исторической фазой развития человеческого общества. Для марксизма (и ещё в большей мере для ленинизма) “капитализм” – это прежде всего такая фаза общественного развития, когда рабочие живут в нищете, труд их изнурителен и тягостен, зачастую очень опасен, а заработка едва хватает, чтобы не умереть с голоду. Более того, их положение при “капитализме” безнадёжно: до тех пор, пока “капитализм” не свергнут, не уничтожен, не искоренён, ты, рабочий, должен оставить всякую надежду (подобно тому, как остаётся её душа, входящая в дантовский Ад). У тебя есть единственная надежда, имя которой – “социальная революция”. (Там же). 

Эксклюзив: Кто из голливудских звезд потерял свои особняки в пожарах

При этом Маркс, анализируя такой “капитализм”, сохраняет его в статичном (не развивающемся) положении и предполагает, что в нём якобы находятся только два класса – буржуа и пролетарии. 

“Однако история и реально существующие общества, – констатирует К. Поппер неопровержимый факт, – пошли иным путём. Общество, которое Маркс именовал “капитализмом”, неуклонно совершенствовалось, и об этом уже писал Энгельс. “Благодаря прогрессу техники, труд рабочих становился всё более производительным, а их реальные заработки постоянно росли, даже спустя значительное время после того, как империализм либо сгинул, либо отказался от своей роли эксплуататора других народов”. (Там же, с. 13). 

Бесспорным является и то, что современное Марксу общество состояло в действительности не их двух классов (буржуазии и пролетариата), как он предположил при исследовании, а из значительно большего числа: буржуазии, пролетариев, наёмных рабочих, владевших некоторой собственностью, крестьян, интеллигенции и т. д. 

Так что, суммируя сказанное, почему он считает марксов метод неплодотворным, К. Поппер пишет: “… отмечу, что самая важная и, конечно, самая существенная черта того общества, которое Маркс называл “капитализмом”, в марксистском понимании представляет собой неудачную теоретическую конструкцию. Это всего лишь химера, умственный мираж. Подобно Аду, он никогда не существовал где-то на Земле”. (Там же).

* * *

За перевод первого тома “Капитала” на русский язык взялся один из революционных деятелей того времени, литератор и переводчик Герман Лопатин, который в 1870 году поехал в Лондон, встретился с К. Марксом и получил у самого автора “Капитала” несколько консультаций. 

Однако, не успев завершить перевода “Капитала”, Г. Лопатин возвратился в конце ноября 1870 года в Россию с зародившейся у него мечтой – освободить из сибирской ссылки Николая Чернышевского, чтобы потом, уже вместе с ним, бежать за границу. Эта дерзкая попытка ему не удалась: его арестовали; но он успел передать рукопись перевода первого тома “Капитала” публицисту-народнику, экономисту-аграрнику Николаю Даниельсону, в переводе которого и вышел впервые, в 1872 году, на русском языке этот основной труд К. Маркса. 

В 1899 году одним из теоретиков “легального марксизма” Петром Струве был сделан альтернативный перевод “Капитала”; а в 1906-1909 годах появился перевод “Капитала”, сделанный участником Революции 1905-1907 годов, а потом и Октябрьского переворота 1917 года в Москве, публицистом Иваном Скворцовым-Степановым. 

IX 

Во время продолжения занятия по завершению I тома “Капитала”, Карл Маркс опять включился в организаторскую работу, на сей раз – по созданию Международного Товарищества Рабочих. 

Дело в том, что после нескольких лет реакции, наступившей в связи с подавлением революции 1848 года, в 1860-е годы рабочее движение не только оживилось, но и усилилась его тенденция международной солидарности. Так, уже в конце 1855 года, в Англии, являющейся, по определению Почётного председателя Коммунистической партии США, автора книги “История трёх Интернационалов” Уильяма З. Фостера, “сердцем раннего капитализма”, был создан Комитет приветствий и протестов, позднее получивший название Международного комитета (Международная Ассоциация). Комитет учредил секретарей для контактирующих с ним стран, а также организовал, в ознаменование прошедших революций, несколько массовых митингов и протестных выступлений против зверств, чинимых в Европе по отношению к рабочему классу. Однако к концу 1859 года Международный комитет распался. 

Возобновились интернационалистические тенденции и у французских рабочих; при этом напомним, что у них эти традиции были крепкими, начиная с выдающегося коммуниста-утописта Гракха Бабёфа (наст. имя и фам. Франсуа Ноэль) – руководителя движения “во имя равенства” во время Директории, созданной в период Великой Французской революции 1789-1799 годов, с активных участников революций 1830 и 1848 годов, а также участников других народных восстаний. В 1843 году французская писательница и активистка первой половины 1800-х годов Флора Тристан написала в Париже брошюру, в которой призывала к учреждению широкой международной организации: “Союз рабочих, – писала она, – должен учредить в главных городах Англии, Германии, Италии, одним словом, во всех европейских столицах корреспондентские комитеты”. (См. Уильям З. Фостер. История трёх Интернационалов. М.: Госполитиздат, 1959, с. 39). 

И в апреле 1856 года делегация французских рабочих прибыла в Лондон и предложила, для ведения борьбы в международном масштабе, создать Всемирный союз рабочих. 

Примечательно и то, что одним из наиболее важных аспектов деятельности международного рабочего движения тех лет “была активная поддержка движения за уничтожение рабства негров в Британской империи, в Соединенных Штатах и во всём мире”. (Там же).

* * *

План создания I Интернационала (Международного Товарищества Рабочих) обсуждался 300 французскими и 12 немецкими рабочими, прибывшими в 1862 году в Лондон на международную выставку, а также английскими тредюнионистами. А был создан I Интернационал 28 сентября 1864 года тоже в Лондоне. 

Собрание было многолюдным; среди присутствовавших на нём был и К. Маркс. Председательствовал на собрании профессор Э. С. Бизли. Собрание избрало Генеральный комитет в составе 21 человека, который в начале октября провел несколько заседаний, принявших решение назвать новую организацию Международным Товариществом Рабочих (МТР). Были избраны руководители организации – председателем Генерального совета избран Джордж Орджер, известный как первый интернационалист, а почетным генеральным секретарём – один из лидеров английского профсоюзного движения Уильям Рэндалл Кример; хотя с первого и до последнего дня в 1876 году существования I Интернационала его главным теоретиком и практическим руководителем был Карл Маркс, которому поручалось писать все главные, принимаемые документы. 

Так, между 21 и 27 октября 1864 года Марксом был написан “Учредительный манифест Международного Товарищества Рабочих”, в которой отмечалось, “что нищета рабочих масс с 1848 по 1864 г. не уменьшилась, – это факт бесспорный, а, между тем, по развитию промышленности и по росту торговли этот период не имеет себе равных в истории”. (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, том 16. М.: Госполитиздат, 1960, с. 3). 

“Завоевание политической власти, – говорится далее в указанном “Манифесте”, – стало, следовательно, великой обязанностью рабочего класса. Рабочие, по-видимому, поняли это, так как в Англии, Германии, Италии и Франции одновременно началось оживление и одновременно были в целях политической реорганизации рабочей партии”. (Там же, с. 10). 

При этом “одним из элементов успеха – численность – у рабочих уже есть; но численность только тогда решает дело, – указывалось в названном “Манифесте”, – когда масса охвачена организацией и ею руководит знание. Опыт прошлого показал, что пренебрежительное отношение к братскому союзу, который должен существовать между рабочими разных стран и побуждать их в своей борьбе за освобождение крепко стоять друг за друга, карается общим поражением их разрозненных усилий. Эта мысль побудила рабочих разных стран, собравшихся 28 сентября 1864 г. на публичном митинге в Сент-Мартинс-холле, основать Международное Товарищество”. (Там же, с. 10-11). 

Ещё одно убеждение воодушевляло участников этого собрания… 

Западную Европу от авантюры позорного крестового похода в целях увековечения и распространения рабства по ту сторону Атлантического океана. (Имеется в виду выступления английских рабочих в конце 1861-начале 1862 г. во время Гражданской войны в Америке против вмешательства английского правительства в войну на стороне южных рабовладельческих штатов. – С.Ш.) Бесстыдное одобрение, притворное сочувствие или идиотское равнодушие, с которым высшие классы Европы смотрели на то, как Россия завладевает горными крепостями Кавказа и умерщвляет героическую Польшу, огромные и не встречавшие никакого сопротивления захваты этой варварской державы, голова которой в Санкт-Петербурге, а руки во всех кабинетах Европы, указали рабочему классу на его обязанность – самому овладеть войнами международной политики, следить за дипломатической деятельностью своих правительств и в случае необходимости противодействовать ей всеми средствами, имеющимися в его распоряжении; объединяться для одновременного разоблачения её и добиваться того, чтобы простые законы нравственности и справедливости, которыми должны руководствоваться в своих взаимоотношениях частные лица, стали высшими законами и в отношениях между народами. 

Борьба за такую международную политику составляет часть общей борьбы за освобождение рабочего класса”. 

И заканчивается “Учредительный манифест МТР” призывом:

“Пролетарии всех стран, соединяйтесь!” (Там же, с. 11).

* * *

Главным автором и “Временного Устава Товарищества” был тоже К. Маркс. Во Вводной части его сказано:

“- что освобождение рабочего класса должно быть завоевано самим рабочим классом; что борьба за освобождение рабочего класса означает борьбу не за классовые привилегии и монополии, а за равные права и обязанности и за уничтожение всякого классового господства;
– что экономическое подчинение трудящегося монополисту средств труда, то есть источников жизни, лежит в основе рабства во всех его формах, всякой социальной обездоленности, умственной приниженности и политической зависимости;
– что экономическое освобождение рабочего класса есть, следовательно, великая цель, которой всякое политическое движение должно быть подчинено как средство;
– что все усилия, направленные к этой великой цели, оказывались до сих пор безуспешными вследствие недостатка солидарности между рабочими различных отраслей труда в каждой стране и отсутствия братского союза рабочего класса разных стран;
– что освобождение труда – не местная и не национальная проблема, а социальная, охватывающая все страны, в которых существует современное общество, и что ее разрешение зависит от практического и теоретического сотрудничества наиболее передовых стран;
– что нынешний подъем движения рабочего класса в наиболее развитых промышленных странах Европы, вызывая новые надежды, служит вместе с тем серьезным предупреждением против повторения прежних ошибок и требует немедленного объединения всe еще разрозненных движений;
– принимая во внимание указанные соображения, нижеподписавшиеся члены комитета, уполномоченные на это постановлением публичного собрания, состоявшегося 28 сентября 1864 г. в Сент-Мартинс-холле в Лондоне, предприняли необходимые шаги для основания Международного Товарищества Рабочих”. (Там же, с. 12-13). 

В 1 пункте Временного Устава МТР значится:

“Настоящее Товарищество основано для того, чтобы служить центром сношений и сотрудничества между рабочими обществами, существующими в различных странах и преследующими одинаковую цель, а именно – защиту, развитие и полное освобождение рабочего класса”. (Там же, с. 13). 

И последних два пункта названного Устава гласят:

9. Каждый член Международного Товарищества, переезжающий на жительство из одной страны в другую, получит братскую поддержку со стороны объединенных в Товариществе рабочих.
10. Объединяясь в нерушимый союз братского сотрудничества, рабочие общества, вступающие в Международное Товарищество, сохраняют, однако, в неприкосновенности свои существующие организации”. (Там же, с. 14-15).

* * *

В конце ноября 1864 года К. Марксом было написано и приветствие Центрального Совета Международного Товарищества Рабочих президенту Соединённых Штатов Америки Аврааму Линкольну, переизбранному на второй срок. В приветствии говорилось:

“Милостивый государь!

Мы шлём поздравление американскому народу в связи с Вашим переизбранием огромным большинством.
Если умеренным лозунгом Вашего первого избрания было сопротивление могуществу рабовладельцев, то победный боевой клич Вашего второго избрания гласит: смерть рабству!

С самого начала титанической схватки в Америке рабочие Европы инстинктивно почувствовали, что судьбы их класса связаны со звездным флагом. Разве борьба за территории, которая положила начало этой суровой эпопее, не должна была решить, будет ли девственная почва необозримых пространств предоставлена труду переселенца или опозорена поступью надсмотрщика над рабами?..

Рабочие Европы твердо верят, что, подобно тому как американская война за независимость положила начало эре господства буржуазии, так американская война против рабства положит начало эре господства рабочего класса. Предвестие грядущей эпохи они усматривают в том, что на Авраама Линкольна, честного сына рабочего класса, пал жребий провести свою страну сквозь беспримерные бои за освобождение порабощенной расы и преобразование общественного строя”. (Там же, с. 17-18).

* * *

Но, к сожалению, 14 апреля 1865 г. президент США Авраам Линкольн был убит агентом плантаторов-рабовладельцев и нью-йоркских банкиров, актером Джоном Бутом, после чего президентом США стал, согласно Конституции США, бывший до этого вице-президентом Эндрю Джонсон. В связи с этим Генеральный Совет МТР решил послать обращение к американскому народу, написав его только что ставшему президенту. И 5-го мая К. Маркс огласил написанный им по поручению Генерального Совета текст “Обращения Международного Товарищества Рабочих к президенту Джонсону”, который был передан президенту через американского посланника Адамса. Вот его несколько сокращенное содержание:

“Милостивый государь!

Демон “своеобразного порядка” (так назвал рабовладельческий строй один из лидеров южан Стефенс – С.Ш.), за господство которого поднялся вооружённый Юг, не мог позволить своим приверженцам с честью погибнуть в открытом бою. Дело, начатое изменой, он должен был закончить подлостью…

Не наша задача бросать слова горя и гнева, когда сердца в Старом и Новом свете охвачены волнением. Даже наёмные клеветники, которые из года в год, изо дня в день упорно вели сизифову работу по моральному убийству Авраама Линкольна и возглавляемой им великой республики, стоят теперь, пораженные ужасом, перед этим всеобщим взрывом народного негодования и соперничают друг с другом, осыпая цветами красноречия его открытую могилу. Они теперь поняли, наконец, что это был человек, которого не могли сломить невзгоды и опьянить успехи, который неуклонно стремился к своей великой цели, никогда не скомпрометировал её слепой поспешностью, спокойно соразмерял свои поступки, никогда не возвращался вспять, не увлекался волной народного сочувствия, не падал духом при замедлении народного пульса, смягчил суровость действий теплотой доброго сердца, освещал улыбкой юмора омраченные страстью события, исполнял настолько скромно и просто свою титаническую работу, насколько пышно, высокопарно и торжественно совершают свои ничтожные дела правители божьей милостью, – словом, он был одним из тех редких людей, которые, достигнув величия, сохраняют свои положительные качества. И скромность этого недюжинного и хорошего человека была такова, что мир увидел в нём героя лишь после того, как он пал мучеником”. (Там же, с. 98-99). 

А в обращении непосредственно к президенту Джонсону, говорилось: “Вам, сэр, выпала задача выкорчевывать при помощи законов корни того, что было срублено мечом, стать во главе трудного дела политического переустройства и социального возрождения. Глубокое сознание Вашей великой задачи охранит Вас от всяких компромиссов с суровым долгом. Вы никогда не забудете, что, начиная новую эру освобождения труда, американский народ возложил ответственность за руководство на двух людей труда: один из них Авраам Линкольн, а другой Эндрю Джонсон”. (Там же, с. 99).

Х

Однако, в те годы в рабочем движении, наряду с марксизмом и уже упоминаемым прудонизмом, распространялись и имели определенное влияние и другие политические теории: бланкизм, лассальянство и бакунизм. 

Луи Огюст Бланки, как отмечается в книге Уильяма З. Фостера “История трёх Интернационалов”, “был влиятельной фигурой во французском рабочем движении, особенно в период с середины 1830-х годов до Парижской коммуны 1871 года… Он являлся в какой-то мере коммунистом и выступал за диктатуру пролетариата. Он считал главными средствами борьбы вооружённое восстание и заговорщические группы… 

Бланки считал своим идейным вождем первого французского коммуниста-утописта Бабёфа. Он не признавал никаких экономических и политических реформ. Бланкизм с его ориентацией только на вооружённое восстание был характерным продуктом раннего периода французского рабочего движения, когда рабочие испытывали тяжелый гнет, жили боевыми революционными традициями и находились под сильным влиянием революционной мелкой буржуазии. Бланки не признавал необходимости в создании сильных политических партий, массовых профсоюзов, широких кооперативов и активного участия в повседневной борьбе рабочего класса за удовлетворение его непосредственных требований… Бланкизм был несомненно “левацким” течением в Интернационале, хотя многие лучшие борцы-бланкисты впоследствии пришли к марксизму. Маркс высоко ценил революционный дух Бланки, но относился отрицательно к его конспиративной заговорщической тактике. Бланкизм как активная политическая сила умер вместе с Парижской коммуной. Остатки бланкистов ещё некоторое время влачили жалкое существование и наконец в 1904-1905 годах влились в Объединенную социалистическую партию”. (С. 49-50).

* * *

Но был в те годы в рабочем движении и более “правый” уклон – лассальянство. Фридрих Лассаль, родившись в еврейской семье и получив в Берлинском университете образование, стал гегельянцем и другом К. Маркса. Он, как отмечается тоже в названной книге Уильяма З. Фостера, “рано посвятил себя борьбе за национальную независимость и демократизацию Германии. Став социалистом, он начал заниматься вопросами освобождения рабочего класса”. Но Лассалю, в отличие от Маркса, “представлялось, будто это освобождение произойдет путем организации сети субсидируемых правительством кооперативов, которые постепенно заменят капиталистическую систему. С целью обеспечения правительственных субсидий Лассаль призывал предоставить избирательное право, ошибочно полагая, что всеобщее избирательное право для мужчин даст рабочим 90% мест в парламенте”. (Там же, с. 52). 

Для осуществления своих замыслов “Лассаль создал в 1863 году политическую организацию – Всеобщий германский союз”, и таким образом, “сделался одним из первых политических организаторов германского рабочего класса, хотя он никогда не стал марксистом, подобно Либкнехту и Бебелю. Маркс одобрял организаторскую деятельность Лассаля. Он говорил, что Лассаль вновь пробудил рабочее движение в Германии после пятнадцатилетней спячки. 

В то же время оппортунистическая линия Лассаля противоречила широкому профсоюзному и политическому движению рабочих, применявших в своей борьбе все доступные им средства. Против этой линии, как мелкобуржуазной, Маркс вёл решительную борьбу. Он считал движение Лассаля не чем иным, как сектантством, являющимся по своей природе враждебным настоящему рабочему движению, организовать которое стремился Интернационал”. (Там же, с. 52-53). 

“Чтобы обосновать свою антипрофсоюзную позицию, Лассаль выдвинул тезис о так называемом “железном законе” заработной платы. Согласно этому закону, – отмечает У. З. Фостер, – рабочие были обречены на полуголодное существование, поскольку любое повышение заработной платы, которого могли добиться профсоюзы, якобы автоматически сводилось к нулю повышением стоимости жизни. Маркс решительно обрушился на мелкобуржуазную теорию Лассаля. Анализ вышеуказанного положения Лассаля сделан Марксом в его знаменитой работе “Заработная плата, цена и прибыль”, представляющей собой текст доклада Генеральному совету МТР 20-27 июня 1865 года. 

Маркс считал, что рабочие могут улучшить свои жизненные условия только путем организованной экономической и политической борьбы. Эта истина, – подтверждает Фостер мнение Маркса, – совершенно очевидная в наши дни, когда профсоюзами охвачены десятки миллионов рабочих, в то время представляла собой очень важное открытие. Маркс показал, что “профсоюзы своей борьбой могут поднять зарплату, так же как согласованные действия предпринимателей или монополии могут её снизить”. (Там же, с. 53). 

Лассальянцы, из которых наиболее видным после смерти Лассаля был И. Б. Швейцер, не играли сколько-нибудь значительной роли на конгрессах Интернационала; однако, – как утверждает У.З. Фостер, – “они представляли собой решающую силу в германском рабочем движении. Последователи Лассаля играли также важную роль среди рабочих в Чехии и Австрии и оказывали значительное влияние на немецкую рабочую иммиграцию в Соединённых Штатах”. (Там же, с. 54).

* * *

“Михаил Бакунин родился в России, в Тверской губернии, в семье помещика. Будучи офицером царской армии, он служил в Польше, но ушел с военной службы в знак протеста против царской тирании в этой стране. В изгнании Бакунин стал революционером… 

Бакунин, лично знакомый с Прудоном, был его последователем. Он воспринял общие концепции Прудона о государстве и о будущем обществе, основанном на свободных ассоциациях производителей. Но некоторые концепции Прудона Бакунин не принял и заменил новыми. Он отказался от идеи о постепенной ликвидации государства и замене его кооперативами, предлагал разрушить государство путём восстания. Он занял более умеренную позицию по отношению к профсоюзам. Бакунин утверждал, что помимо восстания, единственно возможным видом борьбы является профсоюзная борьба. Однако профсоюзы, по мысли Бакунина, должны исходить из неизбежности восстания, а в будущей общественной системе они станут основными производственными организациями. Таким образом, Бакунин фактически стал одним из основоположников будущего анархо-синдикалистского течения”. (Там же, с. 54-55). 

“Основные идеи Бакунина изложены в его книге “Бог и государство”, опубликованной в 1882 году. В этой книге он связывает воедино государство и религию как главные источники авторитарного угнетения, которые должны быть насильственно разрушены. Главными принципами его программы были: а) пропаганда атеизма; б) уничтожение государства; в) отказ от всяких политических действий на том основании, что государство может быть уничтожено якобы только путём вооружённого восстания. Важное значение он придавал ликвидации права наследования собственности…. 

Большая энергия и боевой дух Бакунина завоевали ему много последователей в Италии, Испании, Южной Франции, Французской Швейцарии, России и, наконец, среди рабочих иностранного происхождения в Соединенных Штатах. В 1868 году Бакунин вступил в Интернационал и сразу же повел ожесточенную борьбу за господствующее положение в этой организации. Он неизбежно столкнулся здесь с Марксом и коммунистами. Острая борьба марксистов и бакунистов – этих непримиримых групп характеризовала всю деятельность Интернационала и в конце концов привела к его распаду”. (Там же, с. 55).

* * *

Однако, кроме М. Бакунина, активным деятелем I Интернационала был и профессиональный революционер, сторонник и горячий последователь Николая Чернышевского, член ЦК “Земли и Воли”, один из руководителей петербургского революционного движения 1861-1862 годов Александр Серно-Соловьевич. В Интернационале он был избран секретарём статистического бюро женевских секций и членом Комиссии по выработке проекта Устава единой кассы сопротивления для всех секций. Занимал резко отрицательную позицию по отношению к бакунистам. О значимости А. Серно-Соловьевича в названном Интернационале свидетельствует подаренный ему Марксом I том “Капитала”. 

Более того, 22 марта 1870 года на заседании членов Генерального Совета в Интернационал была принята, при этом единогласно, Русская секция, в состав которой входили: известный революционер, принимавший активное участие в студенческих волнениях в Петербургском университете, тоже член ЦК “Земли и Воли” Николай Утин, а также Антон Трусов, Виктор и Екатерина Бертеневы, Елизавета Дмитриева-Томановская, а летом 1870 года к ним примкнула и Анна Корвин-Круковская. 

При этом, еще до вступления в Интернационал, 12 марта 1870 года, Н. Утин и другие написали письмо Марксу, в котором от имени русской группы просили Маркса быть их представителем в Генеральном Совете Интернационала. 

Печатным органом Русской секции I Интернационала была газета “Народное дело”, которой вышло 6 номеров; причем в первом из них были опубликованы социально-экономические и политические взгляды членов секции. Будущее устройство общества они представляли себе в форме федерации промышленных и земледельческих товариществ.

* * *

Так что, несмотря на все огрехи, “идя по пути, проложенному его предшественником, – Союзом коммунистов, – отмечает У. З. Фостер, – I Интернационал под руководством Карла Маркса заложил теоретические и организационные основы современного рабочего движения… 

I Интернационал дал миру целый ряд бессмертных документов, написанных в основном Марксом. Среди них можно назвать “Учредительный Манифест Международного товарищества рабочих”, “Устав Союза коммунистов”, а также “Гражданскую войну во Франции”, работу, дающую глубокий анализ деятельности Коммуны… 

Наряду с работой в области теории, I Интернационал дал практическое воплощение и реальный смысл естественному стремлению рабочих всех стран к интернациональным связям. Впервые (и весьма успешно) он преподал рабочим основные уроки международной солидарности. Он сплотил раздробленные, примитивные и разобщенные движения рабочего класса того периода в организованную международную силу, вселявшую страх и ужас в сердца эксплуататоров всех стран”. (Там же, с. 125-126). 

Таким образом, I Интернационал явился пионером пролетарского интернационализма. На I конгрессе II Интернационала в 1889 году один из организаторов и руководителей Социал-демократической партии Германии, сторонник Маркса и Энгельса Вильгельм Либкнехт говорил, что Международное товарищество рабочих “не умерло, оно исполнило свою миссию; оно перевоплотилось в могучее рабочее движение в отдельных странах и продолжает в нём жить. Оно продолжает жить также и в нас. Настоящий конгресс является делом Международного товарищества рабочих”. (Там же, с. 126). 

XI 

Однако и после роспуска I Интернационала К. Маркс и Ф. Энгельс продолжали политическое руководство рабочим движением, реагируя на происходящие события. Примером тому является написанная К. Марксом в апреле-мае 1871 года работа “Гражданская война во Франции”, вышедшая в том же году в Цюрихе и на русском языке. 

В названной работе, как подчеркивают сотрудники, подготовившие к изданию 17-й том сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса, “содержится гениальный анализ исторических условий, в которых возникла Парижская Коммуна, полностью раскрыты её характер и сущность её деятельности… 

Изучение опыта Парижской Коммуны дало Марксу подтверждение правильности вывода, впервые сделанного им в произведении “Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта”, о необходимости для пролетариата слома буржуазной государственной машины”. (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 17, с. XIV-XV). 

В Парижской Коммуне, несмотря на короткий период её существования, Маркс сумел обнаружить в первоначальной, еще только зарождающейся, но уже достаточно отчетливой форме черты государства, как ему казалось, нового исторического типа – диктатуры пролетариата. Раскрывая классовую природу Коммуны и сущность её государственной формы, Маркс писал, что “она была, по сути дела, правительством рабочего класса, результатом борьбы производительного класса против класса присваивающего; она была открытой, наконец, политической формой, при которой могло совершиться экономическое освобождение труда. 

Без этого последнего условия коммунальное устройство было бы невозможностью и обманом. Политическое господство производителей не может существовать одновременно с увековечением их социального рабства. Коммуна должна была поэтому служить орудием ниспровержения тех экономических устоев, на которых зиждется самое существование классов, а, следовательно, и классовое господство. С освобождением труда все станут рабочими, и производительный труд перестанет быть принадлежностью известного класса”. (Там же, с. 346). 

Более того, Коммуна “заявила в одной из первых же своих прокламаций, что бремя войны должны нести настоящие виновники ее. Коммуна освободила бы крестьянина от налога крови, дала бы ему дешевое правительство, заменила бы нотариуса, адвоката, судебного пристава и других судейских вампиров, высасывающих теперь его кровь, наемными коммунальными чиновниками, выбираемыми им самим и ответственными перед ним. Она избавила бы его от произвола сельской полиции, жандарма и префекта; она заменила бы отупляющего его ум священника просвещающим его школьным учителем”. (Там же, с. 349). 

Таким образом, если Коммуна была “истинной представительницей всех здоровых элементов французского общества, а значит, и подлинно национальным правительством, то, будучи в то же время правительством рабочих, смелой поборницей освобождения труда, она являлась интернациональной в полном смысле этого слова. Перед лицом прусской армии, присоединившей к Германии две французские провинции, Коммуна присоединила к Франции рабочих всего мира”. (Там же, с. 350). 

И одним из сплачивающих документов рабочих всех стран стал “Интернационал”, написанный в дни разгрома Парижской коммуны (июнь 1871 г.) французским поэтом-анархистом Эженом Потье, членом I Интернационала, сражавшимся на баррикадах до последних дней сопротивления коммунаров. “Интернационал” стал Международным пролетарским гимном. 

В 1902 году “Интернационал” был переведен Аркадием Коцом на русский язык и стал в несколько сокращенном виде официальным гимном РСФСР (1918-1944), СССР (1922-1944), Украинской ССР (1918-1949), Беларуской ССР (1919-1952).

Интернационал

Вставай, проклятьем заклейменный,
Весь мир голодных и рабов!
Кипит наш разум возмущенный
И в смертный бой вести готов.
Весь мир насилья мы разрушим
До основанья, а затем
Мы наш, мы новый мир построим,
Кто был никем – тот станет всем.

Припев:
Это есть наш последний
И решительный бой:
С Интернационалом
Воспрянет род людской!

Никто не даст нам избавленья:
Ни Бог, ни царь и ни герой –
Добьемся мы освобожденья
Своею собственной рукой.
Чтоб свергнуть гнёт рукой умелой,
Отвоевать свое добро, –
Вздувайте горн и куйте смело,
Пока железо горячо!

Припев.

Лишь мы, работники всемирной
Великой армии труда,
Владеть землёй имеем право,
Но паразиты – никогда!
И если гром великий грянет
Над сворой псов и палачей,
Для нас всё так же солнце станет
Сиять огнём своих лучей.

Припев.

Поэтому “великим социальным мероприятием Коммуны, – подчеркивает Маркс, – было её собственное существование, её работа. Отдельные меры, предпринимавшиеся ею, могли обозначить только направление, в котором развивается управление народа посредством самого народа. К числу их принадлежали: отмена ночных работ булочников; запрещение под страхом наказания понижать заработную плату наложением штрафов на рабочих под всевозможными предлогами – обычный прием предпринимателей, которые, соединяя в своем лице функции законодателя, судьи и исполнителя приговоров, кладут штрафные деньги себе в карман. Подобной же мерой была и передача рабочим товариществам всех закрытых мастерских и фабрик, владельцы которых бежали или приостановили работы, с предоставлением им права на вознаграждение”. (Там же, с. 350-351). 

При этом “Коммуна не претендовала на непогрешимость, как это делали все старые правительства без исключения. Она опубликовала отчёты о своих заседаниях, сообщала о своих действиях; она посвящала публику во все свои несовершенства”. (Там же, с. 352). 

Итак, просуществовав 72 дня (с 18 марта по 28 мая 1871 года), Парижская Коммуна была раздавлена; и К. Маркс пишет: “Да, это была победа. Цивилизация и справедливость буржуазного строя выступают (вернее выступили – С.Ш.) в своём истинном, зловещем свете, когда его рабы и угнетенные восстают против господ, тогда эта цивилизация и эта справедливость являются ничем не прикрытым варварством и беззаконной местью”. (Там же, с. 360). 

Однако к 1886 году Эжен Потье написал стихотворение “Она не умерла”, ставшее одной из известнейших исторических песен о “Парижской Коммуне”. 

XII 

Ф. Энгельс намного меньше, чем К. Маркс, принимал участия в создании и работе I Интернационала; зато во второй половине 1870-х годов из-под его пера вышла книга “Анти-Дюринг”, направленная против немецкого философа-эклектика и вульгарного экономиста Евгения Дюринга. Так, в “Предисловии к трем изданиям” Ф. Энгельс пишет: “Предлагаемая работа отнюдь не есть плод какого-либо “внутреннего побуждения”. Напротив. 

Тогда, три года тому назад г-н Дюринг, в качестве адепта социализма и одновременно его реформатора, внезапно бросил вызов своему веку, мои друзья в Германии стали обращаться ко мне с настойчивой просьбой, чтобы я критически осветил эту новую социалистическую теорию в тогдашнем центральном органе социал-демократической партии – “Volksstaat”. Они считали это крайне необходимым, чтобы не дать столь молодой ещё и только что окончательно объединившейся партии нового повода к сектантскому расколу и замешательству. Они могли лучше, чем я, судить о положении дел в Германии; я был обязан, следовательно, им верить”. (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20. М.: Госполитиздат, 1961, с. 5). 

Почему горят богатые районы Калифорнии?

Однако прошёл целый год, пока Ф. Энгельс, отложив все другие дела, взялся за анализ писаний Е. Дюринга, которые он назвал “кислым плодом”. “А плод этот был, – как отмечает Энгельс, – такого свойства, что, отведав его, пришлось поневоле съесть его целиком. К тому же он был не только очень кислый, но и изрядной величины. Новая социалистическая теория как конечный практический результат некоторой новой философской системы. Нужно было поэтому исследовать её во внутренней связи этой системы, а вместе с тем подвергнуть разбору и самоё эту систему. Нужно было последовать за г-ном Дюрингом в ту обширную область, где он толкует о всех возможных вещах и ещё кое о чём сверх того”. (Там же, с. 6). 

Кроме “Предисловия к трем изданиям”, книга Ф. Энгельса “Анти-Дюринг” состоит из Введения и трёх отделов: Философии, Политической экономии и Социализма, из которых в данном случае нас будет интересовать последний – Социализм, причём именно взгляд Энгельса.

* * *

Итак, уже во Введении Ф. Энгельс отмечает: “Как всякая новая теория, социализм должен был исходить прежде всего из накопленного до него идейного материала, хотя его корни лежали глубоко в экономических фактах”. (Там же, с. 16). 

И далее: “Великие люди, которые во Франции просвещали головы для приближавшейся революции, сами выступали крайне революционно. Никаких внешних авторитетов какого бы то ни было рода они не признавали. Религия, понимание природы, общество, государственный строй – всё было подвергнуто самой беспощадной критике; всё должно было предстать перед судом разума и либо оправдать свое существование, либо отказаться от него. Мыслящий рассудок стал единственным мерилом всего существующего. Это было время, когда, по выражению Гегеля, мир был поставлен на голову, сначала в том смысле, что человеческая голова и те положения, которые она открыла посредством своего мышления, выступили с требованием, чтобы их признали основой всех человеческих действий и общественных отношений, а затем и в том более широком смысле, что действительность, противоречившая этим положениям, была фактически перевёрнута сверху донизу. Все прежние формы общества и государства, все традиционные представления были признаны неразумными и отброшены как старый хлам; мир до сих пор руководился одними предрассудками, и всё прошлое достойно лишь сожаления и презрения. Теперь впервые взошло солнце, и отныне суеверие, несправедливость, привилегии и угнетение должны уступить место вечной истине, вечной справедливости, равенству, вытекающему из самой природы, и неотъемлемым правам человека”. (Там же, с. 16-17).

* * *

Но время шло… И “быстрое развитие промышленности на капиталистической основе, – пишет Ф. Энгельс в отделе “Социализм”, – сделало бедность и страдания трудящихся масс необходимым условием существования общества. Количество преступлений возрастало с каждым годом. Если феодальные пороки, прежде бесстыдно выставлявшиеся напоказ, были хотя и не уничтожены, но всё же отодвинуты пока на задний план, – то тем пышнее расцвели на их месте буржуазные пороки, которым раньше предавались только тайком. Торговля всё более и более превращалась в мошенничество. “Братство”, провозглашенное в революционном девизе, нашло свое осуществление в плутнях и зависти, порожденных конкурентной борьбой. Место насильственного угнетения занял подкуп, а вместо меча главнейшим рычагом общественной власти стали деньги. Право первой ночи перешло от феодалов к буржуа-фабрикантам. Проституция выросла до неслыханных размеров. Самый брак остался, как и прежде, признанной законом формой проституции, её официальным прикрытием, дополняясь к тому же многочисленными нарушениями супружеской верности. Одним словом, установленные “победой разума” общественные и политические учреждения оказались злой, вызывающей горькое разочарование карикатурой на блестящие обещания просветителей”. (Там же, с. 267-268). 

Что же касается пролетариата, то, в то время он, как отмечал Ф. Энгельс, “… едва только выделившийся из общей массы неимущих в качестве зародыша нового класса, еще совершенно неспособный к самостоятельному политическому действию, казался лишь угнетённым, страдающим сословием, помощь которому в лучшем случае, при его неспособности помочь самому себе, могла быть оказана извне, сверху. 

Это историческое положение определило взгляды и основателей социализма. Незрелому состоянию капиталистического производства, незрелым классовым отношениям соответствовали и незрелые теории. (Одной из которых, как показала практика, стал и марксизм! – С. Ш.) Решение общественных задач, еще скрытое в неразвитых экономических отношениях, приходилось выдумывать из головы. Общественный строй являл одни лишь недостатки; их устранение было задачей мыслящего разума. Требовалось изобрести новую, более совершенную систему общественного устройства и навязать её существующему обществу извне, посредством пропаганды, а по возможности и примерами показательных опытов. Эти новые социальные системы заранее были обречены на то, чтобы остаться утопиями, и чем больше разрабатывались они в подробностях, тем дальше они должны были уноситься в область чистой фантазии”. (Там же, с. 269). 

Таким образом, “утописты… были утопистами потому, что они не могли быть ничем иным в такое время, когда капиталистическое производство было еще так слабо развито. Они были вынуждены конструировать элементы нового общества из своей головы, ибо в самом старом обществе эти элементы ещё не выступали так, чтобы быть для всех очевидными; набрасывая свой общий план нового здания, они вынуждены были ограничиваться апелляцией к разуму именно потому, что не могли еще апеллировать к современной им истории”. (Там же, с. 276).

* * *

“Итак, как же в связи с этим, обстоит дело с современным социализмом?” – задает вопрос Ф. Энгельс и сам же на него отвечает:

“Всеми, пожалуй, признано, что существующий общественный строй создан господствующим теперь классом – буржуазией. Свойственный буржуазии способ производства, называемый со времени Маркса капиталистическим способом производства, был несовместим с местными и сословными привилегиями, равно как и с взаимными узами феодального строя; буржуазия разрушила феодальный строй и воздвигла на его развалинах буржуазный общественный строй, царство свободной конкуренции, свободы передвижения, равноправия товаровладельцев, – словом, всех буржуазных прелестей. Капиталистический способ производства мог теперь развиваться свободно. 

С тех пор как пар и новые рабочие машины превратили старую мануфактуру в крупную промышленность, созданные под управлением буржуазии производительные силы стали развиваться с неслыханной прежде быстротой и в небывалых размерах. Но точно так же, как в своё время мануфактура и усовершенствовавшиеся под её владением ремесла пришли в конфликт с феодальными оковами цехов, так и крупная промышленность в своем более полном развитии приходит в конфликт с теми узкими рамками, в которые её втискивает капиталистический способ производства. Новые производительные силы уже переросли буржуазную форму их использования. И этот конфликт между производительными силами и способом производства вовсе не такой конфликт, который возник только в головах людей – подобно конфликту между человеческим первородным грехом и божественной справедливостью, – а существует в действительности, объективно, вне нас, независимо от воли или поведения даже тех людей, деятельностью которых он создан. Современный социализм есть не что иное, как отражение в мышлении этого фактического конфликта, идеальное отражение его в головах прежде всего того класса, который страдает от него непосредственно – рабочего класса”. (Там же, с. 278-279).

“Всё более и более превращая громадное большинство населения в пролетариев, капиталистический способ производства создает силу, которая под угрозой гибели вынуждена совершить этот переворот. Заставляя всё больше и больше превращать в государственную собственность крупные обобществленные средства производства, капиталистический способ производства сам указывает путь к совершению этого переворота. Пролетариат берет государственную власть и превращает средства производства прежде всего в государственную собственность. Но тем самым он уничтожает самого себя как пролетариат, тем самым он уничтожает все классовые различия и классовые противоположности, а вместе с тем и государство как государство”. (Там же, с. 291).

“Когда государство наконец-то становится действительно представителем всего общества, – продолжает фантазировать Ф. Энгельс, – тогда оно само себя делает излишним. С того времени, когда не будет ни одного общественного класса, который надо бы было держать в подавлении, с того времени, когда исчезнут вместе с классовым господством, вместе с борьбой за отдельное существование, порождаемой теперешней анархией в производстве, те столкновения и эксцессы, которые проистекают из этой борьбы, – с этого времени нечего будет подавлять, не будет и надобности в особой силе для подавления, в государстве. (Неужели и все люди станут “ангелами”? – С.Ш.) Первый акт, в котором государство выступает действительно как представитель всего общества – взятие во владение средств производства от имени общества, – является в то же время последним самостоятельным актом его как государства. Вмешательство государственной власти в общественные отношения становится тогда в одной области за другой излишним и само собой засыпает. На место управления лицами становится управление вещами и руководство производственными процессами. Государство не “отменяется”, оно отмирает”. (Там же, с. 292).

(Всё это напоминает пушкинское выражение: “По моему хотению, по щучьему велению!..”)

XIII 

Практическим воплощением усилий К. Маркса и Ф. Энгельса, а также их сторонников стало создание на открывшемся в Париже конгрессе (14 июля 1889 года) II Интернационала, хотя уже и спустя несколько лет после ухода из жизни Карла Маркса. 

На Парижском конгрессе, созванном немецкими и подготовленном французскими марксистами, присутствовал 391 делегат из 20 стран; так что это был “самый крупный международный конгресс в истории международного рабочего движения”. (См. История трёх Интернационалов, с. 141). 

Указанный конгресс принял ряд резолюций, важнейшими из которых были о 8-часовом рабочем дне и о праздновании 1 Мая, как дня международной солидарности рабочих. Среди других заслуг названного Интернационала следует назвать: повышение заработной платы, введение социального страхования, принятие фабричного законодательства и установление избирательного права для рабочих, причем обоего пола – мужчин и женщин. 

Правда, достичь этого в главных империалистических странах, по мнению У. З. Фостера, “… было легче потому, что крупные предприниматели были склонны идти на известные уступки рабочей аристократии, рассчитывая тем самым подорвать солидарность и революционный дух рабочего класса в целом. Всё крепнувшее и развивающееся рабочее движение вынудило правящие классы в известной степени пойти на смягчение политики жестокого подавления рабочих “волнений”. Капиталистические правители прибегали к политике “кнута и пряника”. (Там же, с. 246). 

Однако, когда с началом Первой мировой войны (1-го августа 1914 г.), представители одной самой многочисленной германской социал-демократической партии проголосовали 4 августа за военный бюджет “своего” правительства, II Интернационал, как организация, защищающая интересы рабочего класса, по существу, перестал существовать.

* * *

Что же касается непосредственной деятельности Фридриха Энгельса после смерти Карла Маркса, то прежде всего следует отметить доработку им и издание II и III томов “Капитала”, оставшихся от Маркса в рукописях, а также его многочисленные письма, в том числе посвященные, как уже говорилось, защите марксизма, причём с признанием и некоторых Марксовых и своих недочетов и даже ошибок. 

При этом Ф. Энгельса интересовала и складывающаяся обстановка в России, о чём свидетельствуют его письма русскому писателю-экономисту, одному из идеологов народничества 1880-1890 годов Николаю Данилевскому. Так, в письме от 10 июня 1890 года Ф. Энгельс писал: “Я очень благодарен Вам за Ваши постоянные интересные сообщения об экономическом положении вашей великой страны. Под гладкой поверхностью политического спокойствия в ней совершаются такие же крупные и важные экономические перемены, как и во всякой другой европейской стране, и наблюдение за ходом их представляет величайший интерес. Последствия этих экономических перемен рано или поздно непременно проявятся и в других сторонах жизни”. (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, том 37. М.: Политиздат, 1965, с. 354).

А в письме от 24 февраля 1893 года Ф. Энгельс, отвечая на вопрос Н. Данилевского, высказывает уже своё мнение по поводу перспектив развития России. В частности, он пишет: “Так вот: в 1854 г., или около того, для России отправными пунктами были: с одной стороны, наличие общины, с другой – необходимость создать крупную промышленность. Если Вы примете во внимание всё состояние вашей страны в целом, каким оно было тогда, увидите ли Вы там хоть малейшую возможность привить крупную промышленность крестьянской общине, и притом в такой форме, которая, с одной стороны, делала бы возможным развитие крупной промышленности, а с другой, подняла бы эту первобытную общину до уровня социального института, далеко превосходящего всё то, что мир видел до сих пор? И это в то время, когда весь Запад продолжал существовать при капиталистическом режиме? Мне кажется, что такая эволюция, превосходящая все известные в истории, требовала бы совершенно иных экономических, политических и интеллектуальных условий, чем те, которые имелись в то время в России. 

Нет сомнения в том, что община и, в известной степени, артель заключали в себе некоторые зародыши, которые при определённых условиях могли бы развиться и спасти Россию от необходимости пройти через муки капиталистического режима. Я вполне присоединяюсь к письму нашего автора (К. Маркса – С.Ш.)… Но и по его мнению, и по моему, первым необходимым для этого условием был толчок извне – изменение экономической системы Западной Европы, уничтожение капиталистической системы в тех странах, где она впервые возникла. Наш автор в известном предисловии к известному старому “Манифесту”, написанному в январе 1882 г., на вопрос о том – не могла ли русская община послужить отправным пунктом для более высокого социального развития – отвечал так: если изменение экономической системы в России совпадает с изменением экономической системы на Западе, “так что обе они дополнят друг друга, то современное русское землевладение может явиться исходным пунктом нового общественного развития”. 

Если бы мы на Западе в своё время продвинулись быстрее в своем экономическом развитии, если бы мы оказались способными свергнуть капиталистический режим ещё лет десять или двадцать тому назад, то тогда Россия, быть может, имела бы ещё время остановить тенденцию своей собственной эволюции в направлении к капитализму”. (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, том 39. М.: Политиздат, 1966, с. 33-34). 

“В остальном я готов согласиться с Вами, что, поскольку Россия – последняя страна, захваченная развитием крупной капиталистической промышленности и в то же время страна с весьма многочисленным крестьянским населением, потрясение, произведенное этим экономическим переворотом, может оказаться здесь гораздо более сильным и острым, чем где бы то ни было. Процесс замещения около 500 000 помещиков и около 80 миллионов крестьян новым классом буржуазных земельных собственников может быть осуществлен лишь ценой страшных страданий и потрясений. Но история, пожалуй, самая жестокая из всех богинь, влекущая свою триумфальную колесницу через горы трупов не только во время войны, но и в периоды “мирного” экономического развития. А мы, люди, к несчастью, так глупы, что никак не можем найти в себе мужества осуществить действительный прогресс, если нас к этому не принудят страдания, которые представляются почти непомерными”. (Там же, с. 34-35). 

XIV 

И наконец пополемизируем по поводу работы К. Маркса “Критика Готской программы”, написанной в апреле-начале мая 1875 года, накануне предстоящего в Готе съезда, на котором предполагалось объединение двух германских партий – эйзенахской и лассальянской в одну – социал-демократическую партию. 

Названная работа начинается письмом к одному из лидеров эйзенахской партии, близкому по мировоззрению к Марксу и Энгельсу Вильгельму Браке, которого Маркс просит ознакомить с его замечаниями к проекту предлагаемой программы и других социал-демократов, объясняя это двумя причинами. Во-первых, тем, что “это необходимо, так как за границей распространено заботливо поддерживаемое врагами партии мнение – мнение совершенно ложное, – будто мы тайно руководим отсюда (из Лондона – С.Ш.) движением так называемой эйзенахской партии”. И, во-вторых, как пишет Маркс, “помимо того, мой долг не позволяет мне, хотя бы лишь посредством дипломатического молчания, признать программу, которая, по моему убеждению, решительно никуда не годится и деморализует партию”. (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, том 19, М.: Госполитиздат, 1961, с. 11).

* * *

Итак, в 1-м параграфе предлагаемой программы будущей объединённой партии сказано: “Труд есть источник всякого богатства и всякой культуры, а так как приносящий пользу труд возможен лишь в обществе и при посредстве общества, то доход от труда принадлежит в неурезанном виде и на разных правах всем членам общества”. 

В связи с чем К. Маркс разъясняет: во-первых, что “труд не есть источник всякого богатства. Природа в такой же мере источник потребительных стоимостей (а из них-то ведь и состоит вещественное богатство!), как и труд, который сам есть лишь проявлением одной из сил природы, человеческой рабочей силы… У буржуа есть очень серьёзные основания приписывать труду сверхъестественную творческую силу, так как именно из естественной обусловленности труда вытекает, что человек, не обладающий никакой другой собственностью, кроме своей рабочей силы, во всяком общественном и культурном состоянии вынужден быть рабом других людей, завладевших материальными условиями труда, только с их разрешения может он работать, стало быть, только с их разрешения – жить”. (Там же, с. 13). 

“На самом же деле весь этот параграф, неудачный по форме, ошибочный по содержанию, вставлен здесь лишь для того, чтобы лассалевскую формулу о “неурезанном трудовом доходе” написать в качестве первого лозунга на партийном знамени”. (Там же, с. 15). 

И ещё что, причём больше всего нас интересует, так это рассуждения К. Маркса о коммунистическом обществе, в котором он выделяет две фазы развития. Так, во время первой фазы, пишет К. Маркс, “мы имеем здесь дело не с таким коммунистическим обществом, которое развилось на своей собственной основе, а, напротив, с таким, которое только что выходит как раз из капиталистического общества и которое поэтому во всех отношениях, в экономическом, нравственном и умственном, сохраняет еще родимые пятна старого общества, из недр которого оно вышло. Соответственно этому каждый отдельный производитель получает обратно от общества за всеми вычетами ровно столько, сколько сам дает ему. То, что он дал обществу, составляет его индивидуальный трудовой пай. Например, общественный рабочий день представляет собой сумму индивидуальных рабочих часов; индивидуальное рабочее время каждого отдельного производителя – это доставленная им часть общественного рабочего дня, его доля в нём. Он получает от общества квитанцию в том, что им доставлено такое-то количество труда (за вычетом его труда в пользу общественных фондов), и по этой квитанции он получает из общественных запасов такое количество предметов потребления, на которое затрачено столько же труда. То же самое количество труда, которое он дал обществу в одной форме, он получает обратно в другой форме”. (Там же, с. 18). 

Поэтому равное право здесь по принципу всё ещё является правом буржуазным, хотя принцип и практика здесь уже не противоречат друг другу, тогда как при товарообмене обмен эквивалентами существует лишь в среднем, а не в каждом отдельном случае. 

Несмотря на этот прогресс, это равное право в одном отношении все еще ограничено буржуазными рамками. Право производителей пропорционально доставляемому ими труду; равенство состоит в том, что измерение производится равной мерой – трудом. 

Но один человек физически или умственно превосходит другого и, стало быть, доставляет за то же время большее количество труда или же способен работать дольше; а труд, для того чтобы он мог служить мерой, должен быть определён по длительности или по интенсивности, иначе он перестал бы быть мерой. Это равное право есть неравное право для неравного труда. Оно не признаёт никаких классовых различий, потому что каждый является только рабочим, как и все другие; но оно молчаливо признаёт неравную индивидуальную одаренность, а следовательно, и неравную работоспособность естественными привилегиями. Поэтому по своему содержанию есть право неравенства, как всякое право… Далее один рабочий женат, другой нет, у одного больше детей, а у другого меньше, и так далее. При равном труде и, следовательно, при равном участии в общественном потребительном фонде один получит на самом деле больше, чем другой, окажется богаче другого и тому подобное… 

Но эти недостатки неизбежны в первой фазе коммунистического общества, в том его виде, как оно выходит после долгих мук родов из капиталистического общества. Право никогда не может быть выше, чем экономический строй и обусловленное им культурное развитие общества”. (Там же, с. 19).

* * *

“На высшей фазе коммунистического общества, после того как исчезнет порабощающее человека подчинение его разделению труда; когда исчезнет вместе с этим противоположность умственного и физического труда; когда труд перестанет быть только средством для жизни, а станет сам первой потребностью жизни; когда вместе с всесторонним развитием индивидов вырастут и производительные силы и все источники общественного богатства польются полным потоком, – утверждал Маркс, – лишь тогда можно будет совершенно преодолеть узкий горизонт буржуазного права, и общество сможет написать на своём знамени: Каждый по способности, каждому по потребностям!” (Там же, с. 20).

* * *

Кстати, когда читаешь эти строки Маркса о коммунизме и о его уверенности в возможность построения такого общества, а также вспоминаешь соответствующую запись на этот счёт в Программе Коммунистической партии Советского Союза, принятой XXII съездом КПСС, на ум невольно приходит фантазия из средневековых поэм одного их знаменитых людей Англии XVII века, поэта, математика и историка, богослова Иоанна Мильтона “Потерянный рай” и “Возвращенный рай”, во второй из которых он пишет: “С изумлением видит перед собою Сатана (в представлениях в авраамических религиях – главный противник небесных сил на земле – С. Ш.) все богатства природы, созданного для высшего наслаждения рода человеческого, более того – видит небо на земле, ибо рай был создан Божиим, насаждённым в Эдеме (в древнееврейской религии – райский сад – С.Ш.) на востоке”… 

“Таким образом, место это представляло счастливое убежище с разнообразно прекрасными видами. Здесь находилось множество деревьев, слезяших благовонною смолою и блестевших златовидными плодами, столь приятными на вкус и красивыми, что басни о садах Гесперид (персонажи древнегреческой мифологии – С. Ш.) обращались здесь в действительность. Между ними расстилались живописные луга и поляны, дававшие нежную траву стадам; холмы пальм, пестреющие самыми разнообразными цветами, среди которых цветет царица цветов – роза без шипов. С другой стороны находились гроты, тень которых давала приятную прохладу и над которыми вились пурпурные кисти винограда с поднимающимися вверх нежными побегами. Между тем воды с шумом сбегают с холмов, соединяя свои струи в реке или в озере, представляющем собою кристальное зеркало с окаймляющим его берегом, увенчанным миртами. Хоры птиц распевают свои песни, услаждающие слух; весенние ветры, насыщенные ароматами лугов и лесов, настраивают на один лад трепещущие листья, а Пан (древнегреческий бог пастушества и скотоводства, плодородия и дикой природы – С. Ш.), соединяясь с грациями (в древнегреч. мифологии богини красоты – С. Ш.) и горами в лёгкой и весёлой пляске, проводит вечную весну”. (Потерянный рай. Возвращенный рай. Поэмы Иоанна Мильтона. М.: Типография И. Д. Сытина, 1912, с 90-91).

* * *

Но эта фантазия о существовании рая, созданном Богом на земле, я повторяю, была написана в средние века, при этом историком-богословом; а верить в то, что такой рай, где “источники общественного богатства польются потоком”, можно создать в действительности, в середине XIX века мог думать только К. Маркс, который сам никогда основательно не соприкасался с производством, а годами сидел в библиотеке и, вместе с анализом, кстати, тоже не существовавшего, а, как уже сказано, сконструированного им в уме общественно-политического строя, фантазировал о земном рае; и написать это в Программе КПСС могли только не в меру преданные партийные чиновники под диктовку Михаила Суслова, который ко времени создания данной Программы уже десятилетиями, став секретарём ЦК ВКП(б) в 1947 году по идеологии, как говорят, “спал на марксизме” и жил в подобном раю. О создании в СССР подобного рая мечтал и обласканный Сталиным “писательский министр”, как звали Генерального секретаря и председателя правления Союза писателей СССР (1946-1954 гг.), Александр Фадеев, начавший писать новый роман “Чёрная металлургия”, главной мыслью которого являлась – “мысль о коммунистическом перевоспитании людей, подобно тому, как чёрная металлургия берёт в природе уголь, руду, известняк и пр. и пр. и переплавляет в совершенный металл, из которого можно сделать всё – вплоть до микроскопа и нитей электрической лампочки. Причём эта переделка человека тоже поистине чёрная металлургия!” (А. Фадеев. Собр. соч. в четырёх томах, т. 4. М.: “Правда”, 1979, с. 461).

(Так что, говоря о таких замыслах А. Фадеева, невольно вспоминается учение древнекитайского мыслителя Шан Яна!).

* * *

При этом напомним, кстати, о чём я уже писал, что в апреле 1832 года под Парижем с участием французского философа-утописта, сенсимониста, Бартелими Проспера Анфантена была создана трудовая коммуна, ставившая своей целью реализацию идеи совместного труда “индустриалов” и свободной любви. Своё существование указанная коммуна закончила судом над нею, во время которого её членов обвинили в “оскорблении нравственности”. Сам Анфанген был осуждён на год тюремного заключения и оштрафован на 100 франков. И в связи с тогдашним своим мировоззрением, ещё только что отходившим от младогегельянцев, в 1842 году К. Маркс, не будучи ещё коммунистом, писал: “Мы твердо убеждены, что по-настоящему опасны не практические опыты, а теоретическое обоснование коммунистических идей; ведь на практические опыты, если они будут массовыми, могут ответить пушками, как только они станут опасными; идеи же, которые овладевают нашей мыслью, подчиняют себе наши убеждения и к которым разум приковывает нашу совесть, – это узы, из которых нельзя вырваться, не разорвав своего сердца, это демоны, которые человек может победить, лишь подчинившись им”. (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 1, с. 118) 

Однако, когда К. Маркс, потеряв связь с реальной жизнью, то в своих произведениях стал делать, подобно своим предшественникам, вошедшим в историю, как социалисты-утописты, фантастические выводы, причём ставшие со временем понятными своей несбыточностью.

“Идеалом для марксизма, – пишет доктор философских наук, профессор Андрей Сычёв, – является коммунистическое общество, где не будет классов (т. е. угнетенных и угнетающих), частной собственности, а основным станет принцип “от каждого по способностям, каждому по потребностям”. Коммунизм – царство свободы, напоминающее утопии Платона и Т. Мора. Практические попытки воплощения коммунистических идей в жизнь (например, в СССР) только подчеркнули их утопизм”. (А. А. Сычёв. Основы философии. М.: “Альфа М. ИНФРА-М”, 2010, с. 67). 

XV 

В то же время в передовых странах Европы и Соединенных Штатах Америки последняя четверть XIX века характеризуется не только быстрым ростом индустриализации, но и тем, что капитализм начал переходить от стадии свободной конкуренции в стадию империализма, раскрывая тем самым свои возможности к совершенствованию. 

Так что этот период развития капитализма сопровождался как быстрым ростом численности рабочего класса и профсоюзного движения во всех капиталистических странах, так и повышением жизненного уровня рабочих, что во многом опровергало марксистскую теорию. И в 1899 году бывшим до того марксистом Эдуардом Бернштейном была выпущена в свет (переведенная в 1906 г. на русский язык) книга “Условия возможности социализма и задачи социал-демократии”, в которой марксизм подвергся определенной критике. 

“Ныне обстоит дело так, – писал Эд. Бернштейн, – что на основании Маркса и Энгельса можно доказывать всё. Это весьма удобно для апологетов и литературных казуистов. Но тот, кто сохранил хоть немного теоретического смысла, для которого научность социализма не есть “только вещь для показа, которую в торжественных случаях вынимают из серебряной шкатулки, а в остальное время забывают”, тот, раз осознав эти противоречия, почувствует вместе с тем и потребность устранить их. В этом, а не в вечном повторении слов учителей, заключается задача их учеников”. (Эд. Бернштейн. Условия возможности социализма и задачи социал-демократии. С.-Петербург, 1906, с. 25). 

При этом Бернштейн поясняет: “Марксистское понимание истории и основывающееся на нем социалистическое учение были выработаны в промежутке между 1844 и 1847 гг. – в период, когда Западная и Средняя Европа находилась в сильном революционном брожении. Они могут быть признаны за самый радикальный продукт этой эпохи”. (Там же, с. 27). 

Именно “в 1847 г. “Коммунистический манифест” заявил, что буржуазная революция, накануне которой Германия тогда находилась, “может”, при данном развитии пролетариата и передовых условиях европейской цивилизации, “только быть прелюдией к пролетарской революции. 

Голливудский стилист: “Вeсь мир устроен на сексе”

Этот исторический самообман, – поясняет далее Бернштейн, – в котором любой политический фантазёр вряд ли мог превзойти Маркса, тогда уже серьезно занимавшегося политической экономией, был бы совершенно непонятен, если бы нельзя было видеть в нём остатки гегелевской диалектики противоречия, от которой Марксу – как и Энгельсу – не удалось всецело отрешиться во всё продолжение своей жизни, но которая тогда, в период всеобщего брожения, оказалась особенно для него роковой. Мы имеем здесь не просто преувеличенную оценку ожидаемых результатов политической борьбы, которая может проявиться у пылких вождей и даже, при известных обстоятельствах, повести к неожиданным успехам, но и чисто умозрительное предварение зрелости экономического и социального развития, обнаруживающего тогда лишь первые ростки”. (Там же, с. 30). И далее Эд. Берштейн пишет: “Я уже по другому поводу имел случай заметить, что современный наемный рабочий класс не представляет той однородной, в одинаковой мере отрешенной от собственности, семьи и пр. массы, какую предвидел Коммунистический Манифест, а что именно в наиболее развитых фабричных индустриях господствует целая иерархия дифференцированных рабочих, между группами которых царит лишь весьма умеренной чувство солидарности”. (Там же, с. 113). “Вообще, – утверждает Эд. Бернштейн, и утверждает, безусловно, правильно, – нет ничего ошибочнее, чем на основании известного формального сходства положения выводить одинаковость образа действия на деле”. И в доказательство приводит пример: “Служащий в какой-нибудь торговой фирме стоит по отношению к своему патрону формально в таком же положении, что и промышленный рабочий по отношению к своему работодателю, а всё же, за исключением низшего персонала крупных домов, он будет чувствовать себя социально ближе к нему, нежели последний – к своему, несмотря на то, что разница в доходах очень часто значительнее. В деревнях опять-таки, в мелких хозяйствах образ жизни и труд крестьянина и работника слишком одинаковы, в большинстве средних – дифференциация труда слишком велика, а персонал слишком невелик, чтобы давать простор классовой борьбе городских рабочих. О каком-нибудь развитом чувстве солидарности между постоянным работником, поденщиком и пастушком едва ли может быть речь”. (Там же, с. 116). 

И последнее: “Вопреки великому прогрессу, который рабочий класс сделал в умственном, политическом и индустриальном отношении с того времени, как писали Маркс и Энгельс, я еще и теперь считаю его недостаточно развитым, чтобы взять на себя политическую власть. Я тем более считаю себя обязанным открыто заявить это… 

Лишь литераторы, которые никогда не стояли в интимных отношениях с действительным рабочим движением (к которым относился и К. Маркс – С.Ш.), – заявляет Бернштейн, – могут в этом отношении думать иначе”. (Там же, с. 234-235).

* * *

Однако тут же, на следующий год после выхода в свет названной книги Эд. Бернштейна, на защиту марксизма выступил Карл Каутский в книге “К критике теории и практики марксизма”, при этом в Предисловии сделал оговорку: “Мы не станем заниматься в этом Предисловии вопросом о том, является ли книга Бернштейна, которую мы здесь разбираем, шагом назад в теоретическом отношении, и почему именно. Мне теперешняя точка зрения Бернштейна или, верней, отсутствие определённой точки зрения – кажется опасной, и я считаю своим долгом бороться с ним самым решительным образом. Но наша теоретическая вражда не должна заставить нас забыть о том, чем был для нас Бернштейн. Я лично обязан ему не только теми поощрениями и указаниями, которые он доставлял нам всем на страницах “Neue Zeit” и других наших органов, но и той сильной духовной поддержкой, которая вытекает из тесного многолетнего сотрудничества, основанного на взаимном понимании”. (Карл Каутский. К критике теории и практики марксизма. Одесса: Книгоиздательство Е. М. Алексеевой, 1905, с. 6). 

Мы, конечно, тоже не собираемся разбирать книгу К. Каутского, но несколько выдержек из её Введения приведем. 

“В немецкой марксистской литературе книга Бернштейна, – отмечает К. Каутский, – является первым сенсационным произведением… 

Превращение из буржуазного демократа в марксиста – весьма обыденный случай, и буржуазной прессе нет нужды разглашать об этом повсюду; другое дело, когда, наконец, хоть раз происходит, по-видимому, обратное превращение… Такую радостную новость необходимо было возвестить, как можно громче”. (Там же, с. 21). 

“Само по себе это ещё не несчастье, – утверждал Каутский. – В нашей партии всегда существовали разногласия, – разногласия личного, местного, профессионального и теоретического характера. Молодой и горячий думает иначе, чем старый и рассудительный; баварец – иначе, чем саксонец, а тот иначе, чем гамбуржец; горнорабочий – иначе, чем работница в конверсионной мастерской; поглощенный профессиональным или кооперативным движением – иначе, чем всецело отдавшийся парламентской деятельности и выборной агитации; воспринявший марксизм непосредственно, как последователь Маркса и Энгельса, – иначе, чем тот, кто до того находился под влиянием Родбертуса (немецкого экономиста – С.Ш.) и так далее. 

Такие различия не только неизбежны, но даже необходимы для того, чтобы не замерла внутренняя жизнь партии. (Так это только подтверждает правоту Б. Бернштейна! – С.Ш.) Но эта последняя – армия борцов, а не клуб для обмена мыслей; обнаруживающиеся в ней противоречия не должны идти настолько далеко, чтобы исчезла самая возможность плодотворной совместной работы, даже не настолько далеко, чтобы порождать трения, устранение которых поглощает много времени и сил и уменьшает боевую готовность. Расширение партии никогда не должно совершаться за счёт её сплоченности и единства. Нет ничего хуже несогласованности тактики”. (Там же, с. 22). 

“Как всякая общественная деятельность, деятельность партийная требует от личности пожертвования частью своей индивидуальности. Пусть анархисты и теоретики индивидуализма презирают вследствие этой жертвы людей партийных; они не могут отрицать того факта, что без совместной общественной деятельности ничто великое не было бы осуществлено на деле. Ясно однако, что отказ от своей индивидуальности, который требуется от отдельных членов партии, не должен заходить чересчур далеко, не то партия превратилась бы в толпу безвольных рабов или бессмысленное стадо овец”. (Там же, с. 23). (А это уже не наука, не поиск истины, а то, чего требовал от членов партии В. Ленин – единства! – С.Ш.) 

XVI 

Поскольку марксизм нашёл благоприятную почву для своего приземления в России, то, приводя высказывания о названном учении других партийных деятелей и ученых, начнём с видного деятеля ВКП(б) Николая Бухарина, сделавшего 17 марта 1933 года на Общем собрании АН СССР доклад “К. Маркс и его историческое значение”, посвящённый 50-летию со дня смерти Маркса и опубликованный под названием “Учение Маркса и его историческое значение”. 

“Марксизм, – говорил Н. Бухарин, – есть действительно великая доктрина нашего времени. Учение красного доктора, как звали лондонские филистеры гения пролетарской революции, овладело миллионами: оно овладело массой и масса овладела им. Но революционный пролетариат чрезвычайно далёк от “vita contemplativa” (созерцательной жизни): он является носителем “vitae activae” (активной жизни), жизни бурной и деятельной; это он выражает всё напряжение и всё освобождающее “мучение” общественной материи, в победе разрешающуюся трагедийность исполинской исторической борьбы. Именно поэтому марксизм сформировался как его классовая идеология: марксизм есть мировоззрение пролетариата, которое, выросши из практики его борьбы и переплавив в реторте революционной критики все ценные завоевания эпохи в драгоценный сплав, является самым совершенным практическим орудием революционного преобразования мира. Марксизм есть “не догма”, а руководство к действию”. (Н. И. Бухарин. Проблемы теории и практики социализма. М.: Политиздат, 1989, с. 331).

Так что, по мнению Н. Бухарина, “Марксизм есть самое глубокое во всей истории человечества революционное учение. Как и сама пролетарская революция, он имеет две ипостаси единого целого: разрушительную, деструктивную, острый меч, который направлен против всего капиталистического миропорядка, от его экономических глубин до его ядовитых философских и религиозных рефлексов, и созидательную, силы которой направлены на постройку новых, социалистических форм общественного бытия и новой социалистической культуры. В СССР марксизм стал государственно-признанной идеологией, вся концентрированная мощь которой является великолепным орудием грандиозного создания нового общества”. (Там же, с. 331-332).

* * *

“Мне кажется лучше будет, если я буду писать о Марксе без всякого лицемерного уважения, – писал английский писатель и публицист Герберт Джордж Уэллс, после посещения в 1920 году по приглашению Льва Каменева Советской России. – Я его всегда считал самым скучным на свете человеком, а его огромный незаконченный труд “Капитал”, представляющий собой целую серию скучнейших томов, где автор занимается такими же реальными фикциями, как “буржуазия” и “пролетариат”, постоянно отвлекаясь совершенно неинтересными, второстепенными рассуждениями, всегда казался мне продуктом самого претенциозного педантизма. Но, тем не менее, до моей последней поездки в Россию, активной враждебности к Марксу у меня не было; я просто избегал читать его произведения, а при встречах с марксистами ставил их в тупик вопросом: могут ли они точно определить, кто именно составляет пролетариат? Никто из них не мог ответить на этот вопрос, так как ни один марксист этого не знает. На квартире Горького я внимательно слушал спор Бакаева и Шаляпина о том, существует ли в России вообще пролетариат, отличный от крестьянства? Мне было очень интересно следить за тонкой аргументацией спорящих, особенно потому, что Бакаев был главой Петроградской чрезвычайки, то есть был одним из главных проводников в жизнь диктатуры пролетариата. Слово “пролетарий” в марксистском жаргоне имеет особое отвлеченное значение, подобное тому, какое имеют в жаргоне некоторых политических экономистов слово “производитель”: последний признаётся каким-то особым существом, резко отличающимся от “потребителя”. Точно так же и “пролетарий” есть нечто особое, противопоставляемое чему-то, что называется “капиталом”… 

Я должен признаться, что мой пассивный протест против Маркса превратился в России в активную ненависть. Повсюду, куда мы только не ходили, мы видели статуи, бюсты, портреты Маркса. Две трети его лица скрыты бородой, огромной, торжественной, волнистой бородой, которая, вероятно, причиняла своему хозяину много неудобств в повседневной жизни; такая борода не вырастает у людей случайно – она выращена с любовью и нежными заботами и патриархально раскинута над всем миром. Своей нецелесообразной громоздкостью она напоминает “Капитал”; человеческая часть лица Маркса посматривает из нее совиным взглядом, как бы следя за впечатлением, производимым на мир необыкновенным ростом этой бороды. Вездесущее присутствие в России бороды Маркса меня всё более и более раздражало, и меня терзало острое желание обрить его. Когда-нибудь, если мне хватит на это времени, я вооружусь бритвой и ножницами против “Капитала” и напишу книгу: “Обритие Карла Маркса”. (Г. Д. Уэллс. Россия во мгле”. Российско-Болгарское книгоиздательство София, 1921, с. 41-42).

* * *

Очень убедительный приговор марксизму дал русский философ, экстраординарный профессор Московского университета (1917 г.) Борис Вышеславцев, высланный в 1922 году за границу. “Марксизм, – писал он, – есть классовая идеология, и это признаётся его собственной доктриной. Такая идеология есть прямая противоположность науке и философии. Она есть коллективная психологическая мобилизация для целей борьбы, завоевания, покорения и властвования. Она не имеет в сущности никакого миросозерцания, ибо не хочет ничего “созерцать” и ничего “искать”; она нашла средство внушать, пропагандировать, психически властвовать, вести массы. Демагогическую идеологию мы наблюдаем в форме нацизма, фашизма и коммунизма”. (Проф. Б. П. Вышеславцев. Философская нищета марксизма. “Посев”, 1957, с. 18). 

И далее: “Нищета философии” назвал Маркс свое сочинение против Прудона. Заглавие удивительно удачно характеризует самого Маркса, мы читаем: “Нищета философии Карла Маркса”. (Там же, с. 19).

* * *

О коммунизме, как о чем-то противоречащем природе человека, известный русский философ, писатель и публицист, доктор государственных наук, профессор Иван Ильин сказал: “Коммунизм противоестественен. Он не приемлет индивидуального способа жизни, данного человеку от Бога и природы. Он пытается переделать, переплавить человеческую душу в её основных свойствах и естественных тяготениях, и прежде всего – погасить личную заинтересованность и личную инициативу человека на всех путях его творчества. Коммунизм отвергает личное начало как источник самостоятельности, многообразия и “анархии”. Поэтому он угашает не только частную собственность, но и частную семью и стремится искоренить частное мнение, свободное убеждение и личное миропонимание. Для него одинаково неприемлема самостоятельность личного инстинкта самосохранения и самостоятельность личного духа. Ему нужно социализировать не только имущество, но и весь уклад человеческой жизни, чувств и мыслей; ему нужно социализировать душу человека и для этого выработать новый тип – примитивного существа с вытравленной личностью и угасшей духовностью, существа, не способного к личному творчеству, но склонного жить в стадном всесмешении. Эта противоестественная затея обречена в корне на неудачу”. (Иван Ильин. Путь духовного обновления. М.: ООО “Изд. АСТ”, 2003, с. 328-329).

* * *

По мнению Збигнева Бжезинского, “… коммунизм обращался как к людям малообразованным, так и утонченным натурам: и тех, и других он наделял умением ориентироваться, давал удовлетворительное объяснение жизни и моральное самооправдание. Он давал своим сторонникам чувство уверенности в собственной правоте, правильности выбранного жизненного пути и укреплял веру в себя. Он не оставлял места ни для каких сомнений. Он провозглашал себя одновременно и философией, и руководством к действию. Каков бы ни был интеллектуального развития человек, коммунистическое учение обеспечивало его руководством, чувством исторического комфорта и, главное, крайне упрощенным представлением о том, что именно может быть достигнуто при помощи прямого политического действия”. (Збигнев Бжезинский. Большой провал. Рождение и смерть коммунизма в двадцатом веке. Liberty Publishing House? New York, 1989, с. 15). 

В то же время З. Бжезинский отмечает: “Феномен коммунизма, как мощного политического явления ХХ века, следует рассматривать в связи с подъёмом фашизма и нацизма. В действительности у коммунизма, фашизма и нацизма были общие родовые признаки, исторические связи и изрядное политическое сходство. Все они были ответом индустриального века, на появление первого поколения промышленных рабочих – миллионов лишенных корней людей, ответом на беззаконие раннего капитализма и на недавно возникшее острое чувство классовой ненависти, порожденное этими обстоятельствами… 

Одна из этих идеологий базировалась на классовой войне, а другая – на расовом превосходстве, и при этом обе оправдывали любые действия, способствующие осуществлению исторической миссии, которую они себе приписывали. Гитлер прилежно усвоил большевистскую концепцию о военизированном партийном авангарде и ленинское учение о необходимости тактической гибкости для достижения конечной стратегической победы – как в период борьбы за власть, так и в период переустройства общества. С институционной точки зрения Гитлер научился у Ленина (считавшего себя учеником Маркса и Энгельса – С.Ш.), как создать государство, основанное на терроре, подкрепленном разветвленным аппаратом тайной полиции, – государство, правосудие которого опиралось на концепцию групповой войны. Это Ленин научил его оркестровке показательных процессов”. (Там же, с. 19).

* * *

Ёмкую, но жесткую, и в то же время, по нашему мнению, справедливую оценку марксистскому учению и самому К. Марксу дал австро-британский философ, социолог и логик Карл Поппер в его уже упоминаемой книге “Открытое общество и его враги”. “Чтобы справедливо судить о марксизме, – пишет К. Поппер, – следует признать его искренность. Широта кругозора, чувство фактов, недоверие к пустой и особенно морализирующей болтовне сделали Маркса одним из наиболее влиятельных в мире борцов против лицемерия и фарисейства. У него было пылкое желание помочь угнетённым, и он полностью осознавал необходимость показать себя в деле, а не только на словах. Его главные таланты проявились в области теории. Он затратил гигантские силы для того, чтобы выковать, так сказать, научное оружие для борьбы за улучшение доли громадного большинства людей”. 

Однако, делает заключение К. Поппер: “Несмотря на все его несомненные достоинства, я считаю Маркса ложным пророком. Он был пророком, указавшим направление движения истории, и его пророчество не сбылось”. Он (Маркс), продолжает своё доказательство К. Поппер: “… ввёл в заблуждение множество интеллигентных людей, поверивших, что историческое пророчество – это научный способ подхода к общественным проблемам. Маркс ответственен за опустошающее воздействие… на тех людей, которые хотели защищать принципы открытого общества”. (Карл Поппер. Открытое общество и его враги, с. 275).

* * *

А вот оценка учения К. Маркса, данная современным российским д. э. н. (1987), профессором (1990) Юрием Осиповым: “Случилось так, – отмечает он, – что учение Маркса стало в нашей стране на некоторое время официальным учением-идеологией. Отсюда утвердилось заметно догматическое отношение к Марксову наследию. Маркса много изучали, но, во-первых, не слишком критиковали, хотя и активно критиковали всяческую критику учения К. Маркса, и, во-вторых, не слишком творчески, ибо в обстановке догматического отношения к Марксу трудно было предлагать что-либо новое в его понимании, не заработав для себя “почетного звания” уклониста-еретика”. (Постижение Маркса. Под ред Ю. М. Осипова, Е. С. Зотовой, с. 9). 

“В то же время, – говорит Ю. Осипов, – такое догматическое отношение к Марксову наследию совсем не мешало официальным кругам дорабатывать и развивать учение К. Маркса в выгодных для себя направлениях, делая подчас выводы, мало или совсем не согласные с исходными положениями самого К. Маркса, корректируя его учение, делая акцент на чём-то одном и забывая о другом, а то и просто кое-что замалчивая. В итоге получилось так, что учение К. Маркса не совсем совпадало с той официальной идеологией, которая была принята и называлось марксизмом”. (Там же, с. 10). Так что в итоге получалось совсем другое учение, как это будет показано на примере появления ленинизма.

Глава II

Приземление марксизма в России: причины и результаты?

“Коммунизм оказался неотвратимой судьбой России, внутренним моментом в судьбе русского народа”. – Николай Бердяев, русский философ и публицист.

Итак, отвечая на поставленный в заглавии названной главы вопрос, вначале отметим, что умственно сконструированный Карлом Марксом при создании “Капитала” статичный (т. е. реально несуществующий) капитализм не мог изжить себя и породить никакого социализма ни в одной стране, тем более в западноевропейской, где не только бурно развивались производительные силы, но и совершенствовались производственные и другие виды общественных отношений, чем К. Маркс проигнорировал при анализе и поэтому, естественно, сделал ложный вывод о приходе на смену капитализму коммунизма. 

Во-вторых, напомним, что российский мыслитель, философ и экономист, правовед и историк Пётр Струве писал: “Этот исторический факт (приземление в России бродившего по Европе призрака коммунизма – С.Ш.) не может не иметь своих глубоких исторических корней”; при этом, в числе таких, глубоко заложенных в истории России корней, он видел её отсталость. (См. П. Б. Струве. Социальная и экономическая история России с древнейших времён до нашего в связи с развитием русской культуры и ростом российской государственности. Париж, 1952, с. 6-7). 

Однако, при более подробном рассмотрении причин произошедшей трагедии в Российской империи, то есть совершения в октябре 1917 года большевиками под знаменем марксизма государственного переворота, следует отметить, первое: в отличие от стран Западной Европы – родины марксизма, Российская империя располагалась на огромной территории Европы и Азии, на которой в древние времена населявшие её народы жили в степях или непроходимой тайге. Даже юго-восточная часть Европы, куда пришли и расселились славяне, прародители россиян, по своей географии тоже больше похожа на Азию, чем на Европу, поэтому там, как и в азиатских степях, обитали кочевые племена (в том числе половцев, печенегов). Естественно, все эти кочевые, степные и таёжные, племена отличались от народов Западной Европы, проживавших на берегах относительно тёплых морей (и недалеко от них) или среди невысоких гор с благоприятным климатом и богатой растительностью; причем отличались они от западноевропейцев как внешним видом, так и своими обычаями, традициями, которые передавались пришедшим славянам. 

Русский философ Николай Бердяев отмечал, что “в душе русского народа остался сильный природный элемент, связанный с необъятностью русской земли, с безграничностью русской равнины. У русских “природа”, стихийная сила, сильнее чем у западных людей, особенно людей самой оформленной латинской культуры… На Западе тесно, всё ограничено, всё оформлено и распределено по категориям, всё благоприятствует образованию и развитию цивилизации – и строение земли, и строение души. Можно было бы сказать, что русский народ пал жертвой необъятности своей земли, своей природной стихийности. Ему нелегко давалось оформление, дар формы у русских людей не велик. Русские историки объясняют деспотический характер русского государства этой необходимостью оформления огромной, необъятной русской равнины. Замечательнейший из русских историков Ключевский сказал: “государство пухло, народ хирел”. (Н. А. Бердяев. Истоки и смысл русского коммунизма. М.: “Наука”, 1990, с. 8). 

Второе, к указанным природным факторам, влияющим на формирование духовного мира русского народа, в конце Х века прибавилось ещё и принятие православной религии, полученной из Византии, с её аскетизмом, подчиненностью светским правителям и предпочтением попасть после смерти в якобы существующий потусторонний рай заботе о земной жизни. Более того, после прекращения существования в XV веке Византийской империи Россия взяла на себя обязанности сохранения и распространения названной религии в её чистоте, без всякого реформирования. Поэтому одной из характерных черт русского народа является поиск и приложение усилий к созданию счастливой жизни в неопределенном будущем; именно к этому русский народ призывали и призывают не только служители Русской православной церкви, но призывали князья, цари, императоры, а также коммунистические вожди и призывают нынешние правители России. 

Третье, что касается исторических факторов, влияющих на формирование характера тех или иных народов, то история Западной Европы была, конечно, тоже не безоблачной. Однако, как повествует русский публицист Николай Данилевский, “нравственное достоинство европейских народов пережило все испытания и возросло в течение долгой борьбы, ими вынесенной. Притом, как сам политический строй европейских народов, так и события их жизни благоприятствовали чрезмерному развитию личности. Индивидуальная свобода составляет принцип европейской цивилизации; не терпя внешнего ограничения, она может только сама себя ограничивать. От этого возникает принцип народного верховенства, получающий всё большее и большее значение не только в теории, но и на практике европейского государственного пра-ва. Применение его неудержимо ведет к демократической конституции государства, основанной на всеобщей подаче голосов”. (Н. Я. Данилевский. Россия и Европа. Петербург: “Глаголь”, 1995, с 200-201). 

И совсем дело другое в России, как я уже писал об этом, одним из значимых исторических факторов, тоже повлиявших на формирование основных черт русского народа, было татаро-монгольское иго, описывая которое русский историк и писатель, член Петербургской АН Николай Карамзин отмечал: “Состояние России было самое плачевное: казалось, что огненная река промчалась от её восточных пределов до западных; что язва, землетрясение и все ужасы естественные вместе опустошили их, от берегов Оки до Сана. Летописцы наши, сетуя над развалинами отечества о гибели городов и большой части народов, прибавляют: “Батый, как лютый зверь, пожирал целые области, терзая когтями остатки. Храбрейшие князья российские пали в битвах; другие скитались в землях чуждых; искали заступников между иноверными и не находили; славились прежде богатством и всего лишились. Матери плакали о детях, перед их глазами растоптанных конями татарскими, а девы о своей невинности: сколь многие из них, желая спасти оную, бросались на острый нож или в глубокие реки! Жёны, боярские, не знавшие трудов, всегда украшенные златыми монистами и одеждою шелковою, всегда окруженные толпою слуг, сделались рабами варваров, носили воду для их жён, мололи жерновом и белые руки свои опаляли над очагом, готовя пищу неверным… живые завидовали спокойствию мертвых”. (Н. М. Карамзин. История государства Российского, т. 1. С.-Петербург: “Кристалл”, 2000, с. 525-526). 

При этом, как пишут русский писатель Александр Бушков и кандидат исторических и доктор философских наук Андрей Буровский, “вместе с ордынским, собственно татарским войском… активнейшим образом подавлял восстание во всех городах Северо-Восточной Руси” и Александр Невский. “Подавлял с невероятной, просто пугающей жестокостью; дружинники Александра Ярославовича Невского, точно так же, как татары, отрезали пальцы, уши и носы, секли кнутом пленных, жгли дома и города. Именно тогда кончился на Северо-Восточной Руси вечевой строй. И удавил самоуправление и демократию на этой части Руси не кто иной, как великий князь Александр Ярославович Невский”. При этом напомним: “Ведь это городские вече принимали решения бороться с татарами, вечевые колокола созывали народ на восстание”. (Александр Бушков, Андрей Буровский. Россия, которой не было – 2. Русская Атлантида. Красноярск: “Бонус”, М.: “ОЛМА-пресс”, 2000, с. 7). 

“Московия, начало которой положил Александр Невский, – пишут они, – станет сильнее других русских государств и сумеет задавить “конкурентов”… И понесёт всей Руси традиции холопства, азиатчины”. (Там же, с. 7-8). 

А далее А. Бушков и А. Буровский поясняют, почему “очень многие стороны нашей же собственной истории от нас же начнут скрывать. И потому истории о том, как национальный герой Руси-России Александр Невский разорял Русь вместе с монголами, вы не найдёте ни в одном учебнике по истории, ни в одном официальном справочнике советского времени”. 

При этом, к сказанному об Александре Невском авторы названной книги прибавляют, задавая вопрос и отвечая на него: “Многие ли знают, что, когда Петр завоевал Прибалтику, часть русских людей оттуда уехала в Швецию? Предатели? Да, так их называли солдаты Петра. “Мы привыкли быть гражданами; мы не привыкли быть холопами”, – отвечали те. Об этом факте пишут шведские книги, а нам с вами знать о судьбе соотечественников не полагается”. (Там же, с. 8).

* * *

Всё это обусловило, что, вместо феодального общественно-экономического строя, начавшего формироваться в странах Западной Европы в V веке, В России сформировался деспотизм, зародыши которого появились, как уже сказано, из-за российских необъятных просторов и появившихся на них православной религии и татаро-монгольского ига. Поэтому верховная власть (религиозная и светская) в России в средние века была сконцентрирована, начиная с Ивана III, и особенно в царствование Петра I, в руках правителя (царя, императора), имевшего право свободно распоряжаться судьбами своих подданных; а соответственно и помещики имели право распоряжаться судьбами принадлежавших им крестьян, вплоть до продажи их, проигрывания в карты, телесных наказаний и т. п. 

О существовавшей в Российской империи деспотии свидетельствовало и поведение её армии. Так, в упомянутой книге А. Бушкова и А. Буровского “Россия, которой не было – 2” (с. 11) мы читаем: “В 1795 году суворовские солдаты брали восставшую Варшаву. Захватив пригород Варшавы, Прагу, они устроили страшную резню. Весь мир обошёл образ русского солдата с польским младенцем на штыке. И это не было преувеличением”. 

В то же время в Речи Посполитой, в состав которой входило и Великое княжество Литовское, говоря словами Петра Струве, “подданный”, живущий на особом крестьянском праве, никогда не был в такой мере “крепостным” в позднейшем русском смысле. Его повинности не находились в такой исключительной зависимости от произвола землевладельца-господина, как это оказалось в Московском государстве и в сущности было жестоко сформулировано не только в его практике, но и во всей букве и всем духом его кодекса “Соборного Уложения”. (П. Б. Струве. Социальная и экономическая история России с древнейших времён до настоящего в связи с развитием русской культуры и ростом российской государственности”. (с. 198). 

Конечно, такое бесчеловечное отношение к подавляющей массе простого российского народа иногда вызывало с его стороны ответную реакцию, в виде крестьянских бунтов Кондратия Булавина, Степана Разина, Емельяна Пугачёва, с присущими им беспощадностью и жестокостью расправ над своими угнетателями, а порой и просто попавшими под руку. 

Таким образом, как об этом пишет российский политический деятель, один из лидеров меньшевизма Фёдор Дан, “Россия – по особым условиям исторического развития не имела ни феодально-рыцарских традиций, ни традиций “вольных” городов и цехового ремесла. В капиталистическую фазу развития она вступила, как страна, в экономическом, социальном, политическом и культурном отношении отстававшей от других государств Западной Европы”. (Ф. И. Дан. Происхождение большевизма. Нью-Йорк: “Новая демократия”, 1946, с. 21). 

Причём вступила Россия в капиталистическую фазу развития по сравнению с Западной Европой с большим опозданием. Достаточно сказать, что в то время, когда в России произошло окончательное юридическое оформление крепостного права, то есть было принято “Соборное Уложение” (1649 г.), в Англии произошла победоносная буржуазная революция; а к моменту достижения апогея в развитии крепостного права в России, при Екатерине II, на Западе уже пробил набат Великой французской революции 1789-1794 гг., означавший решительную победу капитализма в борьбе с отживавшим свой век западным феодализмом.

* * *

Естественно, что необходимость развития страны требовала упразднения крепостного права и развития промышленности и в Российской империи; однако в то время это понимала лишь незначительная часть передовых людей. Так, уже в эпоху Петра I в России появился экономист-теоретик Иван Посошков, автор “Книги о скудности и богатстве, сие есть изъявление от чего приключается скудность, а от чего гобзовитое богатство”, изданной на 50 лет раньше книги известного английского экономиста Адама Смита “О природе и причинах богатства народов”. Посошков выступил с инициативой законодательной регламентации повинностей крепостных крестьян; но, к сожалению, в 1725 году был репрессирован и в 1726 году окончивший жизнь в Петропавловской крепости. 

Критически относился к крепостному праву и другой русский учёный, ученик Адама Смита, экстраординарный профессор Московского университета Иван Третьяков, кстати, один из первых представителей трудовой стоимости в России и известный своей речью “Рассуждение о причинах изобилия и медлительного обогащения государств, как у древних, так и нынешних народов”, опубликованной в 1772 году, то есть тоже на 4 года раньше названной работы А. Смита. 

Мысль о невыгодности крепостного права была навеяна и названной работой Адама Смита, опубликованной в России в 1802-1806 годах на русском языке. 

Более того, известно, что и учитель великих князей Константина и Николая Павловича, экономист по профессии, академик Петербургской АН (1804 г.) Андрей Шторх прямо заявлял о том, что “если, несмотря на все поощрения промышленности в течение полутора столетий, она до сих пор сделала так мало успехов, то виной является преимущественно рабство. Вот основная причина, задерживающая рост промышленности… В промышленности превосходство свободного рабочего над рабом ещё более очевидно, чем в земледелии”. (См. кн. М. Туган-Барановского “Русская фабрика в прошлом и настоящем, том I”. М.: Государственное социально-экономическое издательство, 1938, с.137). 

Демоническое убийство в Сакраменто под Рождество

Ратовавшим за развитие в Российской империи промышленности был русский государственный и общественный деятель, экономист, граф Николай Мордвинов, выпустивший в 1815 году книгу “Некоторые соображения по предмету мануфактур в России”. Н. Мордвинов отмечал, что недостаток фабрик в России есть “может быть, главная причина, что земледелие в оной получило самое малейшее усовершенствование; да и может ли оно быть совершенно, когда нет ещё у поселянина порядочных ни орудий, ни сбруи, ни прочих принадлежностей хозяйства”. (Там же, с. 220). 

При этом Н. Мордвинов подчеркивал, что “народ, имеющий токмо земледельцев и купцов… коснеет в бедности и всяких недостатках и, что важнее всего, не может быть народом свободным, ибо зависит от других держав по удовлетворению первейшим его нуждам; не пользуется политической свободой, нужною всякому народу, желающему быть властителем и независимым на своей земле… Словом, таковой народ не может быть ни просвещен, ни богат”. (Там же, с. 221).

* * *

Однако этого не понимало большинство представителей господствующего класса. При этом, к сожалению, и Ека-терина II, как об этом пишет М. Туган-Барановский, “неоднократно указывала устно и письменно на вред монополий и на преимущество мелкой промышленности перед крупной”, подчеркивая в “Наказе”, что вообще “земледелие есть первый и главный труд, к которому поощрять должно”. Машины, по её мнению, “не всегда бывают полезны, так как могут сокращать рукоделия и уменьшать число рабочих. Мелкая промышленность имеет преимущество перед крупной, между прочим, и потому что земледелец, занимаясь у себя дома разными промыслами, не остается праздным зимой, без всякой пользы для себя и для государства”. (См. там же, с. 36). 

А вот как первый министр внутренних дел Российской империи Виктор Кочубей сформулировал в своём отчёте за 1803 год задачи правительства в области промышленной политики: “Оставлять в свободе частную промышленность; иметь, сколь можно, достоверные об успехах её сведения; доставлять ей в случаях необходимых нужные пособия; особенно удалять от неё всякое стеснение: в сём состоят общие правила управления сей частью”. А далее опять-таки звучит, по существу, призыв оставаться по-прежнему аграрной страной: “Россию природа и все обстоятельства призывают предпочтительно к земледелию… Пространство земли, несоизмеримое числу жителей… запрещает нам думать о предпочтительном благоприятстве фабрикам над другими отраслями труда народного”. (Там же, с. 218). 

Так что, если в Англии (в Кромфорде) первая фабрика с водяной мельницей построены в 1772-1775 годах, то в России первая механическая ткацкая фабрика была организована в Шуе только в 1846 году. При этом, в отличие от западных стран, в Российской империи первым росткам промышленности пришлось пробиваться через пелену, по существу, ещё полнокровного крепостничества. Поэтому, если “западноевропейские мануфактуры возникли на развалинах ремесла” и “получили прекрасных, обученных рабочих из бывших ремесленников, в которых цеховая организация развила почти артистическое отношение к своей работе”, то русские мануфактуры “возникли при совершенно иных условиях. Не только обученных, искусных рабочих получить было неоткуда, но даже и необученных рабочих доставать было крайне трудно. 

При таких условиях работа вольнонаемными рабочими оказывалась почти невозможной. Принудительный, крепостной труд был единственным выходом из такого положения. Малая производительность труда должна была возмещаться для фабриканта усиленной эксплуатацией рабочего, главным образом, уменьшением расходов на содержание последнего”. (Там же, с. 23-24). 

Поэтому, естественно: при господстве крепостного труда “на русских фабриках промышленная техника в течение всего XVIII века не делала на них никаких успехов”. (Там же, с. 27). 

Не лучше обстояло дело и в продолжающей оставаться главной отраслью – сельском хозяйстве. “Взглянем на барщинную работу, – писал один из помещиков, – придёт крестьянин сколь возможно позже, осматривается и оглядывается сколь возможно чаще и дольше, а работает сколь возможно меньше – ему не дело делать, а день убить. На господина он работает три дня и на себя также три дня. В свои дни он обрабатывает земли больше, управляет все домашние дела и еще имеет много свободного времени”. (Цит. по кн. П. А. Хромова “Экономическое развитие России в XIX-XX веках. 1800- 1917”. М.: Госполитиздат, 1950, с. 23). 

При этом большим злом в российских деревнях было пьянство. “Зло сие, – писал о пьянстве один из основоположников российской агрономической науки Андрей Болотов (1738-1833), – сделалось так велико, что превосходит всякие описания, и если б можно было исчислить, сколько каждый год во всём государстве упилось людей до смерти, сколько от вина подвергалось низменным болезням, сколько расстроилось добрых хозяев и семейных людей превратилось в совершенных негодяев и какой великий существенный вред произошел через то государству, то мы бы не инако как с ужасом и содроганием таковую роспись читать стали”. И далее следует дельная мысль: “Происходящий от винных откупов казенный доход, каков бы ни велик был, но как в сём случае деньги из одного только кармана в другой перекладываются, вновь со стороны ничего не прибавлялось и, паче ещё, по вышеупомянутому, убавлялось, то и выходило, что казна вместо личного всякого прибытка получала ещё великий ущерб”. “Из ума выпились”, – говорил он о пропойцах”. (Русские мемуары. Избранные страницы XVIII века. М.: “Правда”, 1988, с. 82). 

А вот описание жизни русских крестьян французским историком и дипломатом Луи-Филипп Сегюром, пробывшим 4 года (1785-1789) в Российской империи в качестве посла Франции: “Их сельские жилища, – отмечает он, – напоминают простоту первобытных нравов; они построены из сколоченных вместе брёвен; маленькое отверстие служит окном; в узкой комнате со скамьями вдоль стен стоит широкая печь. В углу висят образа, и им кланяются входящие прежде, чем приветствуют хозяев. Каша и жареное мясо служат им обыкновенною пищею, они пьют квас и мёд; к несчастью, они, кроме этого, употребляют водку, которую не проглотит горло европейца…. Так как у низшего класса народа в этом государстве нет всеоживляющего и подстрекающего двигателя – самолюбия, нет желания возвыситься и обогатиться, чтобы умножить свои наслаждения, то ничего не может быть однообразнее их жизни… ограниченнее их нужд и постояннее их привычек”. (Россия XVIII в. глазами иностранцев. Лениздат, 1989, с. 328). 

Поэтому, в связи с существованием деспотизма, с запоздалостью появления и недоразвитостью капитализма, дисциплинирующего и рабочих, и буржуа, а также насаждением православной религии, ставшей, по существу, государственной идеологией, очень многие русские люди стремились быть более святыми и покорными, чем дисциплинированными и честными. “У русского человека, – пишет Н. Бердяев в своей другой книге, – недостаточно сильно сознание того, что честность обязательна для каждого человека, что она связана с честностью человека, что она формирует личность. Нравственная дисциплина личности никогда у нас не рассматривалась, как самостоятельная и высшая задача. В нашей истории отсутствовало рыцарское начало, и это было неблагоприятно для развития и для выработки личности. Русский человек не ставил себе задачей выработать и дисциплинировать личность, он слишком был склонен полагаться на то, что органический коллектив, к которому он принадлежит, за него всё сделает для его нравственного здоровья. Русское православие, которому русский народ обязан нравственным воспитанием, не ставило слишком высоких нравственных задач личности среднего русского человека, в нём была огромная нравственная снисходительность. Русскому человеку было прежде всего предъявлено требование смирения”. (Николай Бердяев. Судьба России. М., 1918, с. 74). 

Так что, видя, одновременно с иногда возникающими бунтами, в основном покорность русского народа своей судьбе, Александр Пушкин в 1823 году написал стихотворение, содержание которого говорит о предпочтении названным народом надетого на него ярма и бича, которым его стегают, свободе, воспевавшей ещё в то время поэтом; он сравнивает этот народ со стадом (скорее всего овец). 

Изыде сеятель сеяти семена свои.
Свободы сеятель пустынный,
Я вышел рано до звезды;
Рукою чистой и безвинной
В порабощенные бразды
Бросал я живительное семя –
Но потерял я только время,
Благие мысли и труды.
Паситесь мирные народы!
Вас не разбудит чести клич.
К чему стадам чары свободы?
Их должно резать или стричь.
Наследство их из рода в роды
Ярмо с гремушками да бич.

(А. С. Пушкин. Полн. собр. соч. в десяти томах, том второй. Ленинград: “Наука”, 1977, с. 145). 

Правда, пройдёт буквально два года, А. Пушкин встретиться с Николаем I, который избавит его от ссылки, и уже в 1828 году в стихотворении “Друзьям” поэт станет петь похвалу этому одному из самых деспотичных царей:

Нет, я не льстец, когда царю
Хвалу свободную слагаю:
Я смело чувства выражаю,
Языком сердца говорю.
Его я просто полюбил:
Он бодро, честно правит нами;
Россию вдруг он оживил Войной, надеждами, трудами.
О нет! Хоть юность в нём кипит,
Но не жесток в нём дух державный;
Тому, кого карает явно, Он втайне милости творит.
Текла в изгнанье жизнь моя,
Влачил я с милыми разлуку,
Но он мне царственную руку
Простер – и с вами снова я.

(Там же, том третий, с. 47) 

* * * 

При этом, в отличие от Западной Европы, в которой капитализм стал “естественным” продуктом её собственного предшествующего развития и сам развивался “органически”, постепенно преобразуя старую технику производства, старую экономику, старые социальные отношения и старую психику”, в Российской империи капитализм был в значительной мере импортированным, иностранным. “Капиталистическая промышленность, – пишет Ф. Дан, – “насаждалась” здесь в готовом и притом для своего времени в самом совершенном виде – как в смысле технического оборудования предприятий, так и в смысле их размера…” (Ф. Дан. Происхождение большевизма, с. 22). 

Безусловно, что с развитием капиталистической промышленности, наряду с иностранными владельцами и специалистами, стала появляться и собственная буржуазия, причём по своему культурному уровню порой ни в чём не уступавшая западноевропейской; однако это была, хотя и доморощенная, но сформировавшаяся всё-таки под иностранным влиянием, а значит и не имевшая прочных национальных корней, то есть с самого начала была отделена “пропастью от широких городских и ещё больше крестьянских масс, из которых она сама исторически только что вышла”; и, конечно же, “еще большая пропасть была между народной массой и буржуа-иностранцами”. (Там же, с. 24, 25).

Такая оторванность от народных масс делала русскую буржуазию политически и идеологически слабой, чем продолжал пользоваться царизм, превращая её многих представителей в своих слуг и тем самым продлевая свое существование; тем более, что сама буржуазия, зная историю своего государства и боясь возобновления бунтов, подобных особенно на разинский и пугачевский, шла на компромисс с царско-помещичьим режимом. 

* * * 

Однако часть представителей господствующих классов (помещиков и капиталистов), осознав бесперспективность существовавшего в России общественно-политического строя, выступила с резкой критикой и даже начала проявлять конкретные действия по его низвержению. Так, например, еще в 1790 году, обращаясь к представителям своего помещичьего сословия, Александр Радищев, писал: “Звери алчные, пиявицы ненасытные, что крестьянину мы оставляем? То, чего отнять не можем – воздух. Да, один воздух! Отъемлем у него не токмо дар земли, хлеб и воду, но и самый свет. – Закон запрещает отнять у него жизнь. – Но разве мгновенно. Сколько способов отъяти ее у него постепенно! С одной стороны – почти всесилие, с другой – немощь беззащитная. Ибо помещик в отношении крестьянина есть законодатель, судия, исполнитель своего решения и, по желанию своему, истец, против которого ответчик ничего сказать не смеет. Се жребий заклёпанного во узы, се жребий заключённого в смрадной темнице; се жребий вола во ярме…”. (Цит. по кн. Русская литература. Хрестоматия для 8-го класса средней школы. М.: Госучпед. изд. Мин. просв. РСФСР, 1953, с. 98). 

После А. Радищева были декабристы, сделавшие шаг неповиновения тому царю, которого потом Пушкин прославлял, за что пятеро из них поплатились своей жизнью и десятки человек – каторгой и ссылкой под пули горцев. 

Далее был бивший в “Колокол” Александр Герцен, которому хотелось верить, что при всём тёмном прошлом и ужасном того времени, у русского народа “есть право на будущее. Он не верит в своё настоящее положение. Он имеет дерзость тем более ожидать от времени, чем менее оно дало ему до сих пор”. (А. И. Герцен. О социализме. Избранное. М.: “Наука”, 1974, с. 265).

При этом А. Герцен считал, что “человек будущего в России – мужик, точно так же, как во Франции работник”. (Там же, с. 292). 

А появившийся на литературном небосклоне неистовый, то есть необыкновенно сильный, литературный критик, Виссарион Белинский писал: “Да, жить не значит столько лет есть и пить, биться из чинов и денег, а в свободное время бить хлопушкою мух, зевать и играть в карты: такая жизнь хуже всякой смерти, и такой человек хуже всякого животного, ибо животное, повинуясь своему инстинкту, вполне пользуется всякими средствами, данными ему от природы для жизни, и неуклонно выполняет свое назначение. Жить значит – чувствовать и мыслить, страдать и блаженствовать; всякая другая жизнь – смерть. И чем больше содержания объемлет собою наше чувство и мысль, чем сильнее и глубже наша способность страдать и блаженствовать, тем больше мы живём: мгновения такой жизни существеннее ста лет, проведенных в апатической дремоте, в мелких действиях и ничтожных целях. Способность страдания обусловливает в нас способность блаженства, и не знающие страдания не знают и блаженства, не плакавшие не возрадуются”. (В.Г. Белинский, том I. Статьи и рецензии. М.: Госиздат худ. лит., 1948, с. 638). 

“Любовь к отечеству, по мнению В. Белинского, должна выходить из любви к человечеству, как частное из общего. Любить свою родину – значит пламенно желать видеть в ней осуществление идеала человечества и по мере сил своих споспешествовать этому”. (Там же, с. 639). 

Следующей значимой фигурой в движении разночинцев стал Николай Чернышевский, показавший, каким должен быть, по его мнению, “поспешествовавший” осуществить освобождение народа от существовавшего в России деспотизма. Идеал такого борца Н. Чернышевский запечатлел в романе “Что делать?” в образе Рахметова, который “… вообще стал вести суровый образ жизни. (…) Одевался он очень бедно, хоть любил изящество, и во всём остальном вел спартанский образ жизни; например, не допускал тюфяка и спал на войлоке, даже не разрешая себе свернуть его вдвое”. (См. Русская литература. Учебная хрестоматия для IX класса национальных школ РСФСР. Ленинград: “Просвещение”, 1979, с. 162).

Как отмечает литературовед Владимир Свирский, “Рахметов всегда стремится поступать так, чтобы вызвать “уважение и любовь простых людей” (неслучайно он так гордится сравнением с народным богатырем Никитушкой Ломовым). Отсюда и простота Рахметова, его непритязательность в быту. Один из его главных принципов состоит именно в том, чтобы “жизнью своей свидетельствовать”, что деятельность революционеров имеет целью не удовлетворение личных интересов (обогащение, роскошь и т. д.), а благо народа. 

Вот почему Рахметов стал примером для нескольких поколений революционеров. “Этим своим образом, – вспоминал один из современников автора “Что делать?”, – Чернышевский… как бы говорил нам: вот подлинный человек, который особенно нужен теперь России, берите с него пример и, кто может и в силах, следуйте его пути…”. (Там же, с. 168). 

* * * 

Но всё это были единицы, более мечтавшие, чем знавшие пути к светлому будущему, хотя, не жалея не только своих сил и здоровья, но и жизни, пытались за него бороться. 

Однако абсолютное большинство народа, за освобождение которого от существовавшей в стране деспотии они боролись, их не понимало, что запечатлено в одном из стихотворений идейного соратника А. Герцена Николая Огарёва. Стихотворение, посвящённое Александру Герцену, написано в 1833-1834 годы.

А. Герцену

Друг! Весело летать мечтою
Высоко в небе голубом
Над освещённою землёю
Луны таинственным лучом.
С какою бедною душою,
С каким уныньем на челе
Стоишь безродным сиротою
На нашей низменной земле.
Здесь всё так скучно, скучны люди,
Их встрече будто бы не рад;
Страшись прижать их к пылкой груди, –
Отскочишь с ужасом назад. 

* * *

А тем временем, с ускоренным развитием капитализма, действительно появилась для буржуазии страшная сила – пролетариат, среди которого, из-за быстрого расслоения деревни и низкого культурного уровня самой России, значительную часть его составлял люмпен-пролетариат. Скажем, описывая один из крупнейших московских рынков – Хитровку, возле которого в находившихся рядом домах и трактирах обитала эта публика, русский писатель Владимир Гиляровский, повествует: “В “Пересыльном” (трактире – С.Ш.) собирались бездомники, нищие и барышники, в “Сибири” (другом трактире – С.Ш.) – степенью выше – воры, карманники и крупные скупщики краденого, а выше всех была “Каторга” (третий трактир – С.Ш.) – притон буйного и пьяного разврата, биржа воров и беглых. “Обратик”, вернувшийся из Сибири или тюрьмы, не миновал этого места. Прибывший, если он действительно “деловой”, встречался здесь с почетом. Его тотчас же “ставили на работу”. (Вл. Гиляровский. Москва и москвичи. М.: “Правда”, 1985, с. 20). 

И такого люмпен-пролетариата, “околачивавшегося” только возле Хитровки, насчитывалось, по предположению Гиляровского, до 10 тысяч человек. 

Кстати, результатом почти двадцатилетнего наблюдения Максимом Горьким над миром подобных людей явилась пьеса “На дне” (1902 г.), обошедшая не только театры России, но и множество зарубежных стран. 

Дело в том, что в этом большое значение “имело то, что впервые на театральных подмостках зритель увидел незнакомый ему доселе мир отверженных. Зрителя подкупала потрясающая сила реализма, острота и яркость изображения жизни. 

Такой суровой, беспощадной правды о жизни социальных низов, об их беспросветной участи, страшном безысходном трагизме их судьбы мировая драматургия не знала… 

Но была и ещё одна причина, почему накануне революционных событий 1905 года пьеса эта отвечала настроениям широких кругов демократических зрителей. Причина эта заключалась в том, что пьеса “На дне” проникнута протестом против социальных порядков капиталистического общества и неукротимым призывом к другой, справедливой и свободной человеческой жизни”. (См. Русская советская литература. М.: Госучпедиздат Мин. просв. РСФСР, 1962, с. 40-41).

При этом среди самих рабочих, особенно молодых, наблюдались пьянки, драки и другие негативные явления. “Молодёжь, – пишет Максим Горький, знавший жизнь русских рабочих не понаслышке, – сидела в трактирах или устраивала вечеринки друг у друга, играла на гармониках, пела похабные, некрасивые песни, танцевала, сквернословила и пила. Истомленные трудом люди пьянели быстро, и во всех грудях пробуждалось непонятное, болезненное раздражение. Оно требовало выхода. И, цепко хватаясь за каждую возможность разрядить это тревожное чувство, люди из-за пустяков бросались друг на друга с озлоблением зверей. Возникали кровавые драки. Порою они кончались тяжёлыми увечьями, изредка – убийством”. (М. Горький. Мать. Воспоминания. М.: “Художественная литература”. 1985, с. 4). 

Всё это и создавало в России благоприятные условия для появления и распространения, в том числе и пришедших извне, не только умеренных, но и экстремистских политико-идеологических учений. Так, например, одним из создателей и проповедников такого экстремистского учения был сын отставного полковника, помещика Петр Заичневский, окончивший в 1858 году с серебряной медалью Орловскую гимназию, после чего поступил на физико-математический факультет Московского университета, где увлекся изучением произведений западно-европейских социалистов, а увлекшись их идеями, и сам создал студенческий кружок, занимавшийся изучением, изданием и распространением запрещенной литературы, прямо или косвенно изобличавшей существующий в России общественно-политический строй. 

В 1862 году, будучи уже арестованным и находясь под следствием, П.Заичневский написал прокламацию “Молодая Россия”, в которой, в частности, заявлялось: “Мы будем последовательнее великих террористов 1792 г. Мы не испугаемся, если увидим, что для ниспровержения современного порядка придётся пролить втрое больше крови, чем пролито якобинцами в 1790-х годах… С полной верой в себя, в свои силы, в сочувствие к нам народа, в славное будущее России, которой вышло на долю первой осуществить великое дело социализма, мы издадим один крик: к топору! И тогда бей императорскую партию, не жалея, как не жалеет она нас теперь, бей на площадях, если эта подлая сволочь осмелится выйти на них, бей в домах, бей в тесных переулках, бей на широких улицах станиц, бей по деревням и сёлам. Помни, что кто тогда будет не с нами, тот будет против; кто против – наш враг, а врагов следует истреблять всеми способами. Да здравствует социальная и демократическая республика русская!”. (Цит. по кн. Н. Валентинова “Встречи с Лениным”. Нью-Йорк: изд. им. Чехова, 1953, с. 115). 

Вслед за Петром Заичневским, считал, что на первых порах власть должно завоевать “революционное меньшинство” и, таким образом, открыть дорогу для построения социализма на базе крестьянской общины, Петр Ткачев; при этом, видя разложение указанной общины с развитием капитализма, он призывал поспешить с революцией, пока капитализм не утвердился в стране окончательно. 

В начале апреля 1862 года в своей экстремистской “программе”, выраженной в стихотворной форме, П. Ткачев писал:

Нет, не смиренье, не любовь
Освободят нас от оков,
Теперь нам надобен топор,
Нам нужен нож – чтоб свой позор
Смыть кровью притеснителей!..
Мы будем рушить, рушить всё,
Не пощадим мы ничего! 

(См. Петр Никитич Ткачев. Сочинения в двух томах, т. I. М.: “Мысль”, 1975, с. 10). 

“Да будет Вам известно, – пояснял П. Ткачёв Ф. Энгельсу, – что мы в России не располагаем ни одним из тех средств революционной борьбы, которые находятся к Вашим услугам на Западе вообще и в Германии в частности. У нас нет городского пролетариата, нет свободы прессы, нет представительного собрания, нет ничего, что давало бы нам надежду соединить (при современном экономическом положении) в один хорошо организованный, дисциплинированный рабочий союз… забитую, невежественную массу трудящегося люда”. 

“Народ наш, – продолжает П. Ткачев убеждать Ф. Энгельса в своей правоте, – привык к рабству и повиновению – этого также нельзя оспаривать. Но Вы не должны заключать отсюда, что он доволен своим положением. Он протестует, непрерывно протестует против него. В какой бы форме ни проявлялись эти протесты, в форме ли религиозных сект, называемых расколом, в отказе ли от уплаты податей или в форме восстаний и открытого сопротивления власти – во всяком случае он протестует и по временам очень энергично”… (Цит. по кн. Г. В. Плеханова “Социализм и политическая борьба. Наши разногласия”. Госполитиздат, 1939, с. 130-131). 

“Наша интеллигентская революционная партия немногочисленна – это также верно, – говорит П. Ткачёв Ф. Энгельсу. – Но зато она не преследует никаких других идеалов, кроме социалистических, а враги её ещё почти бессильнее её, и это их бессилие идёт ей на пользу. Наши высшие сословия не представляют собою никакой силы, – ни экономической (они для этого слишком бедны), ни политической (они слишком тупы и слишком привыкли во всём полагаться на мудрость полиции). Наше духовенство не имеет никакого значения… Наше государство только издали представляется силой. В действительности его сила – кажущаяся, воображаемая. Оно не имеет корней в экономической жизни народа. Оно не воплощает в себе интересов какого-либо сословия. Оно равномерно давит на все классы общества и пользуется равномерною ненавистью со стороны их всех. Они терпят государство, переносят его варварский деспотизм с полным равнодушием. Но это терпение, это равнодушие… является продуктом ошибки: общество создало себе иллюзию о силе русского государства и находится под волшебным ее влиянием”. Но немного нужно, чтобы рассеять эту иллюзию. “Два-три военных поражения, одновременное восстание крестьян во многих губерниях, открытое восстание в резиденции в мирное время – и её влияние мгновенно рассеется, и правительство увидит себя одиноким и всеми покинутым”. (Там же, с. 132-133). 

“Таким образом, мы имеем и в этом отношении более шансов, чем Вы (т.е. Запад вообще и Германия в частности), – подводит П. Ткачёв итог своему разговору с Ф. Энгельсом. – У Вас государство отнюдь не мнимая сила. Оно опирается обеими ногами на капитал; оно воплощает в себе известные экономические интересы. Его поддерживает не только солдатчина и полиция (как у нас), его укрепляет весь строй буржуазных отношений… У нас… наоборот – наша общественная форма обязана своим существованием государству, государству, так сказать, висящему в воздухе, государству, которое не имеет ничего общего с существующим социальным порядком, корни которого кроются в прошедшем, но не в настоящем”. (Там же, с. 132)

 * * * 

Эту глубокую, экстремистского характера ошибку Ткачёва, исключавшего народ как силу, делающую революцию, советский историк права и публицист, кандидат юридических наук Серафим Покровский видел в неправильном, идеалистическом представлении самодержавия. По мнению П. Ткачёва, “если в странах Западной Европы государство опирается на капитал и воплощает известные экономические интересы, то в России дело обстоит будто бы совсем наоборот”. С. Покровский приводит на этот счёт слова П. Ткачёва: “Наша общественная форма обязана своим существованием государству, которое, так сказать, висит в воздухе, не имеет ничего общего с существующим общественным строем и корни которого находятся в прошлом, а не в настоящем”. 

Так что “при такой трактовке Российского государства как надклассовой, не имеющей в экономике организации, – пишет С. Покровский, – революция представлялась (Ткачёву – С. Ш.) лёгким делом группы заговорщиков”. (См. История политических учений. Часть 1. М.: “Высшая школа”, 1965, с. 388). 

Сторонником терроризма был и Сергей Нечаев, который, подражая герою романа Николая Чернышевского “Что делать?” Рахметову, стал спать на голой древесине и питаться одним черным хлебом. С. Нечаев организовал революционное “Общество народной расправы”, в задачу которого входила конспиративная подготовка революции; и с целью её теоретического обоснования им был написан “Катехизис революционера”, согласно которому, тот, кто становился революционером, у него не должно быть никаких личных интересов, он должен соблюдать строжайшую дисциплину и знать только одну науку разрушения, предоставляя всё остальное будущим поколениям. 

Так что из-за таких специфических условий развития России появляющиеся в ней учения носили, как правило, крайний характер: экстремистский, утопический. Примером тому может служить “толстовщина”, являющаяся, по определению В. Ленина, “идеологией восточного строя, азиатского строя… в ее реальном историческом содержании”. (В.И. Ленин. ПСС, т. 20) М.: Политиздат, 1973, с. 102). 

“Учение Толстого, – писал В. Ленин в статье “Л. Н. Толстой и его эпоха”, – безусловно утопично и, по своему со-держанию, реакционно в самом точном и в самом глубоком значении этого слова. Но отсюда вовсе не следует ни того, чтобы это учение не было социалистическим, ни того, чтобы в нём не было критических элементов, способный доставлять ценный материал для просвещения передовых классов. 

Есть социализм и социализм, – пояснял Ленин. – Во всех странах с капиталистическим способом производства есть социализм, выражающий идеологию класса, идущего на смену буржуазии, и есть социализм, соответствующий идеологии классов, которым идёт на смену буржуазия. Феодальный социализм есть, например, социализм последнего рода, и характер такого социализма давно, свыше 60 лет тому назад, оценен был Марксом наряду с оценкой других видов социализма”. (Там же, с. 103). 

При этом В. Ленин полагал, что “чем больше развивается, чем более определенный характер принимает деятельность тех общественных сил, которые “укладывают” новую Россию и несут избавление от современных (т. е. тогдашних – С.Ш.) социальных бедствий, тем быстрее критически-утопический социализм “лишится всякого практического смысла и всякого теоретического оправдания”. (Там же, с. 103-104) 

“Четверть века тому назад, – пишет далее В. Ленин, – критические элементы Толстого могли на практике приносить иногда пользу некоторым слоям населения вопреки реакционным и утопическим чертам толстовства”; в то же время в начале ХХ века, “всякая попытка идеализации учения Толстого, оправдания или смягчения его “непротивленчества”, его апелляций к “Духу”, его призывов к “нравственному самосовершенствованию”, его доктрины “совести” и всеобщей “любви”, его проповеди аскетизма и квиетизма и т. п. приносит самый непосредственный и самый глубокий вред”. (Там же, с. 104). 

* * * 

Так что и проникнувший в Россию марксизм проявился не только в своей западнической, более умеренной форме, выразителями которой стали Георгий Плеханов и Юлий Мартов, но и в более экстремистской – в виде большевизма, появившегося как политическое течение в 1903 году на II съезде Российской социал-демократической рабочей партии; теоретическим обоснователем и создателем которого был Владимир Ленин (Ульянов). 

При этом, вслед за доктором философских наук, профессором Верой Фоминой, следует отметить, что в России первым был Г. Плеханов, кто утверждал, что “главную роль в предстоящей революции в России должен сыграть рабочий класс”. И в доказательство сказанному она приводит слова Г. Плеханова: “Инициативу коммунистического движения может взять на себя лишь рабочий класс наших промышленных центров – класс освобождение которого может быть достигнуто только путём его собственных сознательных усилий”. 

“Эта убежденность Плеханова в исторической будущности рабочего класса России, – подчеркивает В. Фомина, – ярко проявилась в его выступлении на Международном рабочем социалистическом конгрессе в Париже в 1889 г. Он тогда провозгласил: “Революционное движение в России может восторжествовать только как революционное движение рабочих. Другого выхода у нас нет и быть не может”. 

При этом, отмечает В. Фомина, “Плеханов оспаривал утопические концепции народничества о том, что Россия стоит непосредственно перед социалистической революцией… По мнению Плеханова, без экономических предпосылок социализм невозможен. Предстоящая революция в России может быть только буржуазной”. (Г. В. Плеханов. Избранные философские произведения, том I. М.: Госполитиздат, 1956, с. 20-21). 

Одновременно со сказанным Ф. Фоминой о Г. Плеханове следует подчеркнуть, что именно он нанес первые удары народничеству. В написанной в 1883 году брошюре “Социализм и политическая борьба” Г. Плеханов утверждал, что “русские революционеры должны стать на точку зрения социальной демократии Запада и разорвать свою связь с “бунтарскими” теориями так же, как они уже несколько лет тому назад отказались от “бунтарской” практики, вводя новый, политический элемент в свою программу. Сделать им это будет не трудно, если они постараются усвоить себе правильный взгляд на политическую сторону учения Маркса и захотят подвергнуть пересмотру приемы и ближайшие задачи своей борьбы, прилагая к ним этот новый критерий”. (Г. В. Плеханов. Социализм и политическая борьба. Наши разногласия. ОИЗ Госполитиздат, 1939, с. 51). 

“Одна мысль о том, что социальный вопрос может быть на практике решен кем-либо, помимо самих рабочих, – писал в названной брошюре Г. Плеханов, – указывает на полное непонимание этого вопроса, без всякого отношения к тому, держится ли её “железный канцлер” или революционная организация. Понявший условия своего освобождения и созревший для него пролетариат возьмёт государственную власть в свои собственные руки, с тем, чтобы, покончивши со своими врагами, устроить общественную жизнь на началах не анархии, конечно, которая принесла бы ему новые бедствия, но панархии, которая дала бы возможность непосредственного участия в обсуждении и решении общественных дел всем взрослым членам общества. До тех же пор, пока рабочий класс не развился еще до решения своей великой исторической задачи, обязанность его сторонников заключается в ускорении процесса его развития, в устранении препятствий, мешающих его росту и сознания, а не в придумывании социальных экспериментов и вивисекций, исход которых всегда более, чем сомнителен. 

Так понимаем мы вопрос о захвате власти в социалистической революции. Применяя эту точку зрения к русской действительности, мы должны сознаться, что отнюдь не верим в близкую возможность социалистического правительства в России”. (Там же, с. 60). 

Убийство в семье украинских иммигрантов потрясло Сакраменто

В другой работе, “Наши разногласия”, Г.Плеханов опять стремится пояснить, что община, которую народники считали базой социализма, разлагается. “Всякий беспристрастный наблюдатель видит, – пишет он, – что наша община переживает тяжёлый кризис, что самый этот кризис близится к концу и первобытный аграрный коммунизм готовится уступить место личному или подворному владению. Многоразличные виды этого владения, часто внедряется оно в деревню под покровом привычных общинных отношений. Но старая форма не в силах изменить новое содержание: она сама должна будет примениться к нему или погибнуть окончательно. И этот переворот, совершающейся всё с большей и большей интенсивностью, этот процесс разложения, с каждым днём распространяющийся и в “ширь”, и в “глубь”, охватывающий всё более и более широкое пространство – вносит коренные изменения в привычки и миросозерцание крестьян”. (там же, с. 259). 

Так что, “если после всего сказанного, – делает вывод Г. Плеханов, – мы ещё раз спросим себя – пройдёт ли Россия через школу капитализма, то, не колеблясь, можем ответить новым вопросом – почему же бы ей и не окончить той школы, в которую она уже поступила?” (Там же, с. 262). 

* * * 

Что же касается самого марксизма, приземлившегося в Российской империи, то, по определению Н. Бердяева, это – “… есть не только учение исторического или экономического материализма о полной зависимости человека от экономики, марксизм есть также учение об избавлении, о мессианском признании пролетариата, о грядущем совершенном обществе, в котором человек не будет уже зависеть от экономики, о мощи и победе человека над иррациональными силами природы и общества. Душа марксизма тут, а не в экономическом детерминизме. Человек целиком детерминирован экономикой в капиталистическом обществе, это относится к прошлому. Определимость человека экономикой может быть истолкована, как грех прошлого. Но в будущем может быть иначе, человек может быть освобожден от рабства. И активным субъектом, который освободит человека от рабства и создаст лучшую жизнь, является пролетариат. Ему приписываются мессианские свойства, на него переносятся свойства избранного народа Божьего, он новый Израиль”. (Н. А. Бердяев. Истоки и смысл русского коммунизма, с. 81). 

При этом надо иметь в виду, чтобы понять не только прогрессивность марксизма по сравнению с предыдущими ему общественно-политическими теориями, но и утопизм марксизма, возлагавшего большие надежды на пролетариат, ещё раз напомним, что “в истории обществоведения вплоть до второй четверти 19 в. пролетариат трактовался как общность социальных аутсайдеров и маргиналов, не способных ни к осознанию собственных политико-экономических интересов, ни к консолидации в самоосознающий социальный класс, ни к инициированию конструктивных системных трансформаций социума”. (См. Всемирная энциклопедия. Философия. М.: АСТ. Мн.: ХАРВЕСТ. Современный литератор, 2001, с. 837). 

Так что, в связи с подготовкой почвы названными экстремистскими учениями и, как уже показано, наличием пролетариата, и даже в огромных количествах люмпен-пролетариата, то, как отмечает Н. Бердяев, “… идеи социального реформирования оказались в России утопическими. Большевизм же оказался наименее утопическим и наиболее реалистическим, наиболее соответствующим всей ситуации, как она сложилась в России в 1917 году, и наиболее верным некоторым исконным русским традициям, и русским исканиям универсальной социальной правды, понятой максималистически, и русским методам управления и властвования насилием”. 

Н. Бердяев повторяет: “Это было определено всем ходом русской истории, но также и слабостью у нас творческих духовных сил. Коммунизм оказался неотвратимой судьбой России, внутренним моментом в судьбе русского народа”. (Н. А. Бердяев. Истоки и смысл русского коммунизма, с. 93). 

Так что, зная трагическую историю России и видя потрясения 1905 года, русский поэт Максимилиан Волошин оценивал это как расплату за грехи, и в 1906 году в стихотворении “Ангел Мщенья” писал: 

Народу русскому: я скорбный Ангел Мщенья!
Я в раны черные – в распаханную новь
кидаю семена. Прошли века терпенья.
И голос мой – набат. Хоругвь моя – как кровь.
На буйных очагах народного витийства,
Как призраки, взращу багряные цветы.
Я в сердце девушки вложу восторг убийства,
А в душу детскую – кровавые мечты…
Я каждому скажу: “Тебе ключи надежды.
Один ты видишь свет. Для прочих он потух”.
И будет он рыдать, а в горе рвать одежды,
И звать других… Но каждый будет глух.
Не сеятель сберёт колючий колос сева.
Принявший меч погибнет от меча.
Кто раз испил хмельной отравы гнева,
Тот станет палачом иль жертвой палача. 

* * * 

Дело в том, как мы попытались показать и это отмечает российский дипломат и публицист, статский советник Николай Базили, “русское прошлое не приучило русские народные массы к организованной самодеятельности. В результате эти массы страдали отсутствием всякого чувства реальности. Будучи мало развитыми, они были утопически и максималистски настроены и слишком легко и охотно откликались на разного рода широковещательные и заманчивые призывы, которые распространялись в их среде еще до революции и стали звучать еще громче и настойчивее после того, как революционная буря сломила принудительный аппарат власти”. (Н. А. Базили. Россия под Советской властью. Париж, 1937, с. 48). 

“Народные массы, – пишет дальше Н. Базили, – жадно впитывали в себя проповедуемые большевиками идеи. Агитаторам было не так трудно убедить крестьян, что революция должна немедленно дать им землю, мир и свободу, которую они склонны были понимать, как полное отсутствие каких бы то ни было сдержек, в том числе и правовых. 

Такими же максималистами выступили и распропагандированные рядовые рабочие. Они, по-видимому, совершенно искренне поверили, что в военное время, требовавшее величайшего напряжения всех платежных сил страны, рабочие могут получать без ущерба для производства втрое или вчетверо более высокую плату, чем та, которую они получали до сих пор, и при том за работу гораздо менее продолжительную и продуктивную, чем раньше… не менее наивными были солдаты и матросы”. (Там же, с. 51). 

II 

“Самодержавие, ставшее к тому времени не более чем пережитком российской истории, – напишет, спустя годы, Председатель Временного правительства, с 7 (20) июня по 25 октября (? ноября) 1917 года, Александр Керенский, – было обречено. Однако Николай II, вместо того, чтобы продолжить реформы своего деда (Александра II – С.Ш.) и даровать Конституцию, с помощью таких людей как Плеве (с 4 апреля 1902 года по 15 июля 1904 года министр внутренних дел и шеф Корпуса жандармов – С.Ш.) упорно тянул страну назад, к самым мрачным временам бюрократического абсолютизма…

Особое возмущение вызывала абсурдная политика русификации в районах с нерусским населением… 

Эта и другие проблемы приобрели особую остроту в начале столетия, в те годы, когда я ещё находился в стенах университета. Движение за свержение самодержавия стало всенародным”. (А.Ф. Керенский. Россия на историческом повороте. Мемуары. М.: “Терра”, 1996, с. 36). 

* * * 

Напомним, что ввиду деградации самой царской власти, “мысль о принудительном отречении царя, – как об этом пишет Председатель последней Государственной Думы Михаил Родзянко, – упорно проводилась в Петрограде в конце 1916 и начале 1917 года. Ко мне неоднократно и с разных сторон, – говорит И. Родзянко, – обращались представители высшего общества с заявлением, что Дума и её председатель обязаны взять на себя ответственность перед страной и спасти армию и Россию… Многие при этом были совершенно искренно убеждены, что я подготовляю переворот и что мне в этом помогают многие из гвардейских офицеров и английский посол Бьюкенен”. (М.В. Родзянко. Крушение империи. Харьков: “Интербук”, 1990, с. 2002). 

Однако, на эту сплетню М. Родзянко отвечал: ” Я ни на какую авантюру не пойду как по убеждению, так и в силу невозможности впутывать Думу в неизбежную смуту. Дворцовые перевороты не дело законодательных палат, а поднимать народ против царя – у меня нет ни охоты, ни возможности”. (Там же). 

Да и дочь английского посла в России Джорджа Уильяма Бьюкенена Мириэль пишет совсем об ином: “Во время всех своих аудиенций у Государя в 1916 году отец мой постоянно предупреждал его о возраставшей опасности революции и умолял его пойти на известные уступки народу, который понес такие жертвы на войне. Но Государь всегда избегал прямого ответа на эти заявления или же отвечал, что, хотя он и очень ценит жертвы нации, но время уступок еще не настало, и что для преобразования в области внутренней политики необходимо подождать до окончания войны”. (Мириэль Бьюкенен. Крушение Великой Империи. Изд. ж. Иллюстрированная Россия, 1933, с. 27-28).

А 8 января 1917 года на квартиру М. Родзянко неожиданно прибыл родной брат царя Михаил и сказал:

– Мне хотелось бы с вами переговорить о том, что происходит, и посоветоваться, как поступить… Мы отлично понимаем положение…
– Да, ваше высочество, положение настолько серьезное, что терять нельзя ни минуты и спасать Россию надо немедленно.
– Вы думаете, что будет революция?
– Пока война, народ осознает, что смута – это гибель армии, но опасность в другом. Правительство и императрица Александра Фёдоровна ведут Россию к сепаратному миру и к позору, отдают нас в руки Германии. Этого нация не снесёт и, если бы это подтвердилось, а довольно того, что об этом ходят слухи, – чтобы наступила самая ужасная революция, которая сметет престол, династию, всех вас и нас. Спасти положение и Россию ещё есть время, и даже теперь царствование вашего брата может достичь еще небывалой высоты и славы в истории, но для этого надо изменить все направление правительства”. (М.В. Родзянко. Крушение империи, с. 203). 

А 7 января М. Родзянко был принят царем, и во время разговора между ними Родзянко вынужден был сказать:

– Не заставляйте, ваше величество… чтобы народ выбирал между вами и благом родины. До сих пор царь и родина – были неразрывны, а в последнее время их начинают разделять…
Государь сжал обеими руками голову, – пишет М. Родзянко, – и сказал:
– Неужели я двадцать два года старался, чтобы всё было лучше, и двадцать два года ошибался? Естественно, что после этого “минута была очень трудная”. Однако, “преодолев себя”, Родзянко сказал:
– Да, ваше величество, двадцать два года вы стояли на неправильном пути.
И тут надо отдать должное выдержке царя, так как после таких слов, “которые не могли быть приятными”, государь простился с Родзянко “ласково и не выказал ни гнева ни даже неудовольствия”. (Там же, с. 207). 

* * *

“В воскресенье, 11 марта (по новому стилю – С.Ш.), – читаем мы далее в книге Мириэль Бьюкенен “Крушение Великой Империи”, – Родзянко послал телеграмму в Ставку, в Могилёв (где в это время находился царь – С.Ш.): “Положение серьезное. В столице анархия. Правительство парализовано. Всеобщее недовольство растёт. На улицах происходит беспорядочная стрельба. Лицо, пользующееся доверием страны, должно взять управление в свои руки”. 

Государь был под впечатлением, что Родзянко – интриган и запуган. Он оставил телеграмму Родзянко без ответа”. (Мириэль Бьюкенен. Крушение Великой Империи, с. 50). 

“12 марта, однако, в Ставке было получено сообщение о восстании в Волынском и Павловском полках, а также новая телеграмма Родзянки: “Положение значительно ухудшилось. Необходимо принять немедленные меры. Завтра будет слишком поздно. Бьет последний час, когда решается судьба родины и династии”. (Там же). 

“Царь выехал из Могилева во вторник утром, 13 марта. Однако Государю удалось доехать только до Бологого – революционные рабочие… разобрали железнодорожный путь. Император отдал приказ направить поезд через Псков, в штаб главнокомандующего северо-западным фронтом генерала Н. Рузского. По прибытии туда, Государь принял ген. Рузского, имел с ним беседу и после этого послал телеграмму Родзянке, в которой соглашался создать правительство по соглашению с Государственной Думой. Но события шли слишком быстро. Потерявший голову Родзянко прислал телеграмму: “Слишком поздно. Теперь можно говорить лишь об отречении от престола”. Этот ответ и доклад ген. Рузского о том, что армия настроена революционно, создали у Государя впечатление, что действительно отречение неизбежно”. (Там же, с. 51). 

“Между тем, – пишет далее Мириэль Бьюкенен, – в Петрограде состоялось продолжительное совещание между представителями Государственной Думы и Великим князем Михаилом Александровичем (во имя передачи власти которому, поскольку Николай II отрёкся от престола – C.Ш.). Милюков и Гучков, потрясенные нарастанием анархических настроений в стране, настаивали на сохранении в России монархического строя. Однако Керенский был против того, чтобы Великий князь принял корону, переданную ему царственным братом, и упорство Керенского взяло верх”. (Там же, с.55-56). 

III 

А состоявшийся в Петрограде полулегально, с 26 июля по 3 августа 1917 года, VI съезд РСДРП взял курс на свержение образовавшегося после февральско-мартовской революции (1917 г.) Временного правительства. И поскольку В. Ленин и Г. Зиновьев вынуждены были скрываться от преследования в Разливе, то 27 июля с Отчетным докладом ЦК на указанном съезде выступил Иосиф Сталин, который в Заключительном слове сказал: “Как видно из прений, никто из товарищей не критиковал политической линии ЦК и не возражал против лозунгов ЦК партии. ЦК выставил три основных лозунга: вся власть Советам, контроль над производством и конфискация помещичьей земли”. При этом Сталин подчеркнул, что “эти лозунги снискали себе симпатии среди рабочих масс и солдат. Эти лозунги оказались верными, и мы, борясь на этой почве, сохраним за собой массы. Это я считаю фактом, говорящим в пользу ЦК. Если ЦК в самые трудные моменты даёт верные лозунги, – заключает И. Сталин, – значит, в основном он прав”. (И. В. Сталин. Сочинения, т. 3. М.: Госполитиздат, 1946, с.168). 

При этом, выступая 30 июля на том же партийном съезде и с Докладом о политическом положении, И. Сталин ещё конкретнее сказал: “Подгоняемая общей разрухой в стране и поощряемая наличием свобод, которых не имеет ни одна воюющая страна, революция все более углублялась, ставя на очередь социальные вопросы… Революция вплотную подошла к необходимости социалистических преобразований”. (Там же, с. 173). 

В то же время он отметил, что “некоторые товарищи говорят, что так как у нас капитализм слабо развит, то утопично ставить вопрос о социалистической революции”. Но “они были бы правы, – пояснял И. Сталин, – если бы не было войны, если бы не было разрухи, не были расшатаны основы капиталистической организации народного хозяйства. Вопрос о вмешательстве в хозяйственную сферу ставится во всех государствах, как необходимый вопрос в условиях войны. В Германии также этот вопрос поставлен жизнью и обходится без прямого и активного участия масс. Другое дело у нас в России. У нас разруха приняла более грозные размеры. С другой стороны, такой свободы, как у нас, нигде не существует в условиях войны. Затем, нужно учесть громадную организованность рабочих: у нас, например, в Питере 66% организованных металлистов. Наконец, нигде у пролетариата не было и нет таких широких организаций, как Советы рабочих и солдатских депутатов. Понятно, что пользовавшиеся максимумом свободы и организованности рабочие не могли отказаться от активного вмешательства в хозяйственную жизнь страны в сторону социалистических преобразований, не совершая над собой политического самоубийства. Было бы недостойным педантизмом требовать, чтобы Россия “подождала” с социалистическими преобразованиями, пока Европа не “начнет”. “Начинает” та страна, у которой больше возможностей…”. (Там же, с. 173-174). 

“Раньше мы стояли за мирный переход власти к Советам, при этом предполагалось, что достаточно принять в ЦИК Советов решение о взятии власти, чтобы буржуазия мирно очистила дорогу, – продолжал пояснять И. Сталин. – И, действительно, в марте, апреле и мае каждое решение Советов считалось законом, ибо его можно было каждый раз подкрепить силой. С разоружением Советов и низведением их (фактически) до степени простых “профессиональных” организаций, положение изменилось. Теперь с решениями Советов не считаются. Теперь для того, чтобы взять власть, нужно предварительно свергнуть существующую диктатуру. 

Свержение диктатуры империалистической буржуазии – вот что должно быть теперь очередным лозунгом партии. Мирный период революции кончился. Наступил период схваток и взрывов”. (Там же, с. 177). 

* * * 

7 (20) октября 1917 года В. Ленин пишет статью “Кризис назрел”, в которой констатирует: “Нет сомнения, конец сентября принёс нам величайший перелом в истории русской, а, по всей видимости, также и всемирной революции”. (В. И. Ленин. ПСС, т. 34. М.: Политиздат, 1974. с. 272). 

И далее, на вопрос: “Что делать?”, В. Ленин отвечает: “Надо… признать правду, что у нас в ЦК и в верхах партии есть течение или мнение за ожидание съезда Советов, против немедленного взятия власти, против немедленного восстания. Надо побороть это течение или мнение. 

Иначе большевики опозорили бы себя навеки и сошли на нет, как партия. Ибо пропускать такой момент и “ждать” съезда Советов есть полный идиотизм или полная измена”. (Там же, с. 280-281). 

“Не взять власть теперь, “ждать”, болтать в ЦИК, ограничиться “борьбой за орган” (Совета), “борьбой за съезд” значит погубить революцию” (Там же, с. 282). 

Более того, в связи с тем, что его указания на необходимость немедленной подготовки к восстанию игнорировались, В. Ленин заявил, что ему “приходится подать прошение о выходе из ЦК… и оставить за собой свободу агитации в низах партии и на съезде партии”, так как он был убежден, что если “ждать” съезда Советов”, то, говоря его словами, “мы погубим революцию”. (Там же, с. 282-283). 

При этом в написанной примерно в это же время статье “Удержат ли большевики государственную власть?” В. Ленин, с целью поддержки большевиков в предстоящей авантюре, шёл на явный обман трудящихся. “Национальный и аграрный вопросы, это – писал он, – коренные вопросы дня мелкокрестьянских масс населения России в настоящее время. Это неоспоримо. И по обоим вопросам сам пролетариат “не изолирован” на редкость. Он имеет за собой большинство народа. Он один способен вести такую решительную, действительно “революционно-демократическую” политику по обоим вопросам, которая сразу обеспечила бы пролетарской государственной власти не только поддержку большинства населения, но и настоящий взрыв революционного энтузиазма в массах, ибо впервые массы встретили бы со стороны правительства не беспощадное угнетение крестьян помещиками, украинцев великороссами, как при царизме, не прикрытое пышными фразами стремление продолжать подобную же политику при республике, не придирки, обиды, кляузы, оттяжки, подножки, увертки (всё, чем награждает крестьян и угнетенные нации Керенский), а горячее сочувствие, доказываемое на деле, немедленные и революционные меры против помещиков, немедленное восстановление полной свободы для Финляндии, Украины, Белоруссии, для мусульман и т. д.”. (Там же, с. 299).

“А вопрос о мире, этот кардинальный вопрос всей современной жизни – пишет В. Ленин в названной статье. – Пролетариат выступает здесь поистине, как представитель всей нации, всего живого и честного во всех классах, гигантского большинства мелкой буржуазии, ибо только пролетариат, достигши власти, сразу предложит справедливый мир всем воюющим народам, только пролетариат пойдет на действительно революционные меры (опубликование тайных договоров и т. п.), чтобы достигнуть как можно скорее, как можно более справедливого мира”. (Там же, с. 300). 

* * * 

10 (23) октября 1917 года состоялось заседание ЦК РСДРП (б), на котором присутствовали: Ленин, Зиновьев, Каменев, Троцкий, Сталин, Свердлов, Урицкий, Дзержинский, Коллонтай, Бубнов, Сокольников, Ломов (Оппоков). Председательствовал Свердлов. 

Слово о текущем моменте получает В. Ленин, который вначале констатировал, “что с начала сентября замечается какое-то равнодушие о восстании. Между тем, – сказал он, – это недопустимо, если мы серьёзно ставим лозунг о захвате власти Советами. Поэтому давно уже надо обратить внимание на техническую сторону вопроса. Теперь же, по-видимому, время значительно упущено. Тем не менее, вопрос стоит очень остро, – подчеркнул Ленин, – и решительный момент близок. Положение международное таково, что инициатива должна быть за нами…”.

(Протоколы Центрального Комитета РСДРП(б). М.: Госполитиздат, 1958, с. 83-85). 

Принимается резолюция, в которой сделано следующее заключение: “… Признавая таким образом, что вооруженное восстание неизбежно и вполне назрело, ЦК предлагает всем организациям партии руководствоваться этим и с этой точки зрения обсуждать и разрешать все практические вопросы…”. Высказываются за 10, против 2″. (Там же, с. 86). 

Но буквально на следующий день было опубликовано заявление двух противников указанной резолюции: Зиновьева и Каменева, в котором, в частности, говорится: “Складывается и растёт в рабочих кругах течение, видящее единственный выход в немедленном объявлении вооружённого восстания. Все сроки сошлись теперь так, что если говорить о таком восстании, его приходится уже прямо назначать и притом на ближайшие дни. В той или иной форме этот вопрос уже обсуждается во всей повременной печати, на рабочих собраниях и занимает умы немалого круга партийных работников. Мы, в свою очередь, считаем своим долгом и своим правом высказаться по этому вопросу с полной откровенностью. 

Мы глубочайше убеждены, что объявлять сейчас вооруженное восстание – значит ставить на карту не только судьбу нашей партии, но и судьбу русской и международной революции… 

Мы никогда не говорили, что русский рабочий класс один собственными силами способен победоносно завершить нынешнюю революцию. Мы не забывали, не должны забывать и теперь, что между нами и буржуазией стоит громадный третий лагерь: мелкая буржуазия… 

Говорят: 1) за нас уже большинство народа в России и 2) за нас большинство международного пролетариата. Увы! – ни то, ни другое неверно, и в этом всё дело”. (Там же, с. 87-88). 

И заканчивается данное заявление словами: “При таких условиях глубокой исторической неправдой будет такая постановка вопроса о переходе власти в руки пролетарской партии: или сейчас или никогда! 

Нет! Партия пролетариата будет расти, её программа будет выясняться всё более широким массам. Она будет иметь возможность в ещё более широкой форме продолжать беспощадное разоблачение политики меньшевиков и эсеров, которые стали на пути действительного перехода власти в руки большинства народа. И только одним способом может она прервать свои успехи, именно тем, что она в нынешних обстоятельствах возьмёт на себя инициативу выступления и тем самым подставит пролетариат под удары всей сплотившейся контрреволюции, поддержанной мелкобуржуазной демократией. 

Против этой губительной политики мы подымаем голос предостережения”. (Там же, с. 92). 

В связи с публикацией такого заявления Зиновьева и Каменева В. Ленин пишет 18 (31) октября 1917 года “Письмо к членам партии большевиков”, в котором говорится: “Чем серьёзнее практический вопрос, чем ответственнее – и “виднее” люди, совершившие штрейкбрехерство, тем опаснее оно, тем решительнее надо выкинуть вон штрейкбрехеров, тем непростительнее было бы колебаться из-за прошлых хотя бы “заслуг” штрейкбрехера. 

Подумать только! В партийных кругах известно, что партия с сентября обсуждает вопрос о восстании. Ни об одном письме или листке ни одного из названных лиц никто ничего не слыхал! Теперь, накануне, можно сказать, съезда Советов двое видных большевиков выступают против большинства и, явное дело, против ЦК. Это не говорится прямо, и от этого вред для дела еще больше, ибо намеками говорить ещё опаснее. 

Из текста заявления Каменева и Зиновьева ясно вполне, что они пошли против ЦК, ибо иначе их заявление бессмысленно, но какое именно постановление ЦК они оспорили, не сказано.
Почему?
Ясное дело: потому, что его не публиковал ЦК.
Что же это выходит?
По важнейшему боевому вопросу, накануне критиче-ского дня 20 октября, двое “видных большевиков” в непар-тийной печати, и притом именно в такой газете, которая по данному вопросу идет об руку с буржуазией против рабочей партии, в такой газете нападают на неопубликованное решение центра партии! 

Да ведь это в тысячу раз подлее и в миллион раз вреднее всех тех выступлений хотя бы Плеханова в непартийной печати в 1906-1907 гг., которые так резко осуждала партия! Ведь тогда шло дело только о выборах, а теперь идет дело о восстании для завоевания власти!.. 

Я бы считал позором для себя, если бы из-за прежней близости к этим бывшим товарищам я стал колебаться в осуждении их. Я говорю прямо, что товарищами их обоих не считаю и всеми силами и перед ЦК и перед съездом буду бороться за исключение обоих из партии”. (Там же, с. 109). 

Письмо В. Ленина заканчивается призывом: “Тяжёлое время. Тяжёлая задача. Тяжёлая измена. И всё же таки задача будет решена, рабочие сплотятся, крестьянское восстание и крайнее нетерпение солдат на фронте сделают своё дело! Теснее сплотим ряды, – пролетариат должен победить!” (Там же, с. 111). 

* * * 

Итак, несмотря на имеющиеся разногласия по этому поводу, 25 октября (7 ноября) 1917 года, вопреки марксизму, согласно которому социалистическая революция должна произойти одновременно во всём мире или, по крайней мере, в целой группе высокоразвитых стран, Владимир Ленин и Лев Троцкий со своими тогдашними единомышленниками совершили государственный переворот, ставший впоследствии называться Великой Октябрьской социалистической революцией; причём, совершили в одной, отдельно взятой, стране, и отнюдь не в передовой по развитию, правда, надеясь, что из этого зажженного в Российской империи костра пламя революции перебросится и в другие страны. В Программе созданного в 1919 году Коммунистического Интернационала, как штаба предполагаемой мировой социалистической революции, в отношении будущего СССР сказано: “Являясь страной диктатуры пролетариата и строительства социализма, страной огромных завоеваний рабочего класса, страной союза рабочих и крестьян, страной новой, идущей под знаменем марксизма, культуры, СССР неизбежно становится базой мирового движения всех угнетенных классов, очагом международной революции, величайшим фактором мировой истории. В СССР мировой пролетариат впервые обретает действительно своё отечество, для колониальных движений он становится центром величайшего притяжения. 

Таким образом в условиях общего кризиса капитализма СССР является важнейшим фактором не только потому, что он отпал от мировой капиталистической системы, создав основу новой, социалистической системы хозяйства, но и потому, что он играет вообще исключительно революционную роль, роль международного двигателя пролетарской революции, толкающего пролетариат всех стран к захвату власти; роль живого примера того, что рабочий класс способен не только разрушать капитализм, но и строить социализм; роль прообраза тех братских взаимоотношений между национальностями всех стран в Союзе Советских социалистических республик мира и того экономического объединения трудящихся всех стран в едином мировом хозяйстве социализма, которые должен установить завоевавший государственную власть мировой пролетариат”. (Коммунистический Интернационал в документах. Решения, тезисы и воззвания конгрессов Коминтерна и пленумов ИККИ. 1919-1932. Под редакцией Бела Куна. М.: Партиздат, 1933, с. 34). 

“Успешная борьба Коммунистического Интернационала за диктатуру пролетариата, – говорилось дальше в Программе Коммунистического Интернационала, – предполагает наличие сплошной, закаленной в боях, дисциплинированной, централизованной, тесно связанной с массами коммунистиче-ской партии в каждой стране. 

Партия является авангардом рабочего класса, состоящим из лучших, наиболее сознательных, активных и мужественных членов класса. Она воплощает совокупный опыт всей пролетарской борьбы. Опираясь на революционную теорию марксизма, представляя общие и длительные интересы класса в его целом, партия олицетворяет единство пролетарских принципов, пролетарской воли, пролетарского революционного действия. Она представляет собою революционную организацию, связанную железной дисциплиной и строжайшим революционным порядком демократического централизма, что достигается сознательностью пролетарского авангарда и его преданностью революции, его умения быть в неразрывной связи с пролетарскими массами, правильностью политического руководства, проверяемого и разъясняемого на опыте самих масс”. (Там же, с. 41). 

Так вызревала и начиналась Вторая мировая война

А на втором конгрессе Коммунистического Интернационала, проходившем с 19 июля по 7 августа 1920 года, были определены задачи диктатуры пролетариата и Советской власти; по этому поводу, в частности, говорилось: “Победа социализма (как первой ступени коммунизма) требует осуществления пролетариатом, как единственно революционным классом, трёх следующих задач: 

Первая – свергнуть эксплуататоров и в первую голову буржуазию, как главного экономического и политического представителя их, разбить их наголову, подавить их сопротивление; сделать невозможными какие бы то ни было попытки с их стороны восстановить иго капитала и наёмное рабство. 

Вторая – увлечь и повести за революционным авангардом пролетариата, его коммунистической партией, не только весь пролетариат или подавляющее огромное большинство его, но и всю массу трудящихся и эксплуатируемых капиталом, просветить, организовать, воспитать, дисциплинировать их в самом ходе беззаветно смелой и беспощадно твёрдой борьбы против эксплуататоров, вырвать это подавляющее большинство населения во всех капиталистических странах из зависимости от буржуазии; внушить ему на практическом опыте доверие к руководящей роли пролетариата и его революционного авангарда. 

Третья – нейтрализовать или обезвредить неизбежные колебания между буржуазией и пролетариатом, между буржуазной демократией и Советской властью со стороны довольно ещё многочисленного почти во всех передовых странах, хотя и составляющего меньшинство населения, класса мелких хозяев в земледелии, промышленности, торговли и группирую-щегося вокруг этого класса слоя интеллигенции и т. д.” 

При этом в Программе поясняется, что “первая и вторая задачи являются самостоятельными задачами, требующая каждая своих особых приемов действия по отношению к эксплуататорам и по отношению к эксплуатируемым. Третья задача вытекает из первых двух, требуя лишь умелого, своевременного, гибкого сочетания приемов первого и второго рода, в зависимости от конкретных обстоятельств каждого отдельного случая колебаний”. (Там же, с. 90-91). 

* * * 

Кстати, в 1925 году в Предисловии к книге “На путях к Октябрю” И. Сталин напишет: “Три обстоятельства внешнего порядка определили ту сравнительную легкость, с какой удалось пролетарской революции в России разбить цепи империализма и свергнуть, таким образом, власть буржуазии. 

Во-первых, то обстоятельство, что Октябрьская революция началась в период отчаянной борьбы двух основных империалистических групп, англо-французской и австро-германской, когда эти группы, будучи заняты смертельной борьбой между собой, не имели ни времени, ни средств уделить серьёзное внимание борьбе с Октябрьской революцией… 

Во-вторых, то обстоятельство, что Октябрьская революция началась в ходе империалистической войны, когда измученные войной и жаждавшие мира трудящиеся массы самой логикой войны были подведены к пролетарской революции, как единственному выходу из войны. Это обстоятельство имело серьезнейшее значение для Октябрьской революции, ибо оно дало ей в руки мощное орудие мира, облегчило ей возможность соединения советского переворота с окончанием ненавистной войны и создало ей, ввиду этого, массовое сочувствие как на Западе, среди рабочих, так и на Востоке, среди угнетенных народов. 

В-третьих, наличие мощного рабочего движения в Европе и факт назревания революционного кризиса на Западе и Востоке, созданного продолжительной империалистической войной. Это обстоятельство имело для революции в России неоценимое значение, ибо оно обеспечило ей союзников вне России в её борьбе с мировым империализмом”. (И. В. Сталин. Сочинения, т. 6. М.: Госполитиздат, 1947, с. 358-359). 

В числе главных внутренних условий, благоприятствовавших Октябрьской революции, И. Сталин назвал:

“Во-первых, Октябрьская революция имела за собой активнейшую поддержку громаднейшего большинства рабочего класса России.
Во-вторых, она имела несомненную поддержку крестьянской бедноты и большинства солдат, жаждавших мира и земли.
В-третьих, она имела во главе, в качестве руководящей силы, такую испытанную партию, как партия большевиков, сильную не только своим опытом и годами выработанной дисциплиной, но и огромными связями с трудящимися массами.
В-четвертых, Октябрьская революция имела перед собой таких сравнительно легко преодолимых врагов, как более или менее слабую русскую буржуазию, окончательно деморализованный крестьянскими “бунтами” класс помещиков и совершенно обанкротившиеся в ходе войны соглашательские партии (партии меньшевиков и эсеров).
В-пятых, она имела в своем распоряжении огромные пространства молодого государства, где могла свободно маневрировать, отступать, когда этого требовала обстановка, передохнуть, собраться с силами и пр.
В-шестых, Октябрьская революция могла рассчитывать в своей борьбе с контрреволюцией на наличие достаточного количества продовольственных, топливных и сырьевых ресурсов внутри страны”. (Там же, с. 359-360). 

“Сочетание этих внешних и внутренних обстоятельств, – делает заключение И. Сталин, – создало ту своеобразную обстановку, которая определила сравнительную легкость победы Октябрьской революции”. (Там же, с. 360). 

* * * 

“Революция, ставшаяся восемь месяцев тому назад, – писал известный русский философ и публицист Иван Ильин, – была совсем не “победою восставшего народа”, а началом великого крушения, – политического и духовного. Крушение началось сверху; рухнула крыша, венчавшая здание старого строя. Моральное вырождение властвующих верхов ускорило разложение их правосознания: воля верховной власти перестала быть народного и государственного самосохранения; её постиг паралич, и она исчезла в стремительном падении династии. 

Но выковать новую верховную власть, создать “правительство государственного самосохранения”, правительство народной самостоятельности, – не смог, не сумел и народ. То, что было не по плечу старой власти, оказалось не по плечу и ему. Самодержавие, оставило ему в наследие изувеченное и немощное правосознание, а с этим наследием нельзя ни учредить, ни оборонить, ни устроить государства. Восемь месяцев толпился народ возле опустевшего трона царей, не зная, кому можно верить и кому повиноваться, расхищая по частям верховную власть и размножая узурпаторов и самозванцев. Взволнованная, ненасытная толпа не внимала политическому разуму и государственной мысли; она искала не общего, а частного, не власти, а своеволия, не спасения родины, а корыстного прибытка; она тяготела к распылению, к фактическому захвату, к мести и слепой расправе. 

И навстречу этому гибельному тяготению всё время шли слои так называемой “революционной демократии”, – полуинтеллигентные ненавистники старого гнета, доведенные им до утраты истинного патриотизма, но не выработавшие в себе даже начатков государственного правосознания. С их горестной помощью народ утрачивал постепенно всякую способность и всякую волю к правовой организации и превращался в чернь. Партийная агитация левых не могла дать народу того, чего не имели и сами партии: государственного смысла и любви к родине; а проповедь ненависти и “классового интереса” делала свое разрушительное дело. 

Революционные демагоги, – эти слепые вожди слепых, – были не выше толпы и не понимали, что, превращая народ в чернь, они служат лишь черной сотне. Они превратили политическую борьбу в позорный аукцион, всё надбавляя обещания, и русская государственная власть пошла с молотка.”. (И.А. Ильин. Родина и мы. Смоленск: “Посох”, 1995, с. 151). 

* * * 

Таким образом, как замечает русский философ и публицист, писатель-диссидент Александр Зиновьев, “коммунизм имел успех в России в значительной мере благодаря национальному характеру русского народа, – вследствие его слабой способности к самоорганизации и самодисциплине, склонности к коллективизму, холуйской покорности перед высшей властью, способности легко поддаваться влиянию всякого рода демагогов и проходимцев, склонности смотреть на жизненные блага как на дар судьбы или свыше, а не как на результат собственных усилий, творчества, инициативы, риска. (Указанный характер русского народа подтвердился в развязывании Путиным и ходе войны России с Украиной в 2020-е годы. – С.Ш.) 

Вследствие своего национального характера русский народ не смог воспользоваться плодами своей великой революции и плодами победы в войне над Германией, не смог завоевать привилегированное положение в своей стране, оказался неконкурентоспособным в борьбе с другими народами за лучшие социальные позиции и блага. Русский народ не оказывал поддержку своим наиболее талантливым соплеменникам, а, наоборот, всячески препятствовал их выявлению, продвижению и признанию. Он никогда всерьёз не восставал против глумления над ним, исходившего от представителей других народов, позволяя им при этом безбедно жить за его счёт”. (Александр Зиновьев. Гибель русского коммунизма. М.: “ЦЕНТРОПОЛИГРАФ”, 2001, с. 22). 

* * * 

Далее отметим, что главным дирижером октябрьского переворота в России, обеспечившего захват власти большевиками почти бескровным путём, был Л. Троцкий. Доказательством тому является статья Иосифа Сталина, написанная для “Правды” в годовщину октябрьского переворота и в которой есть такие слова: “Дни работы по практической организации восстания проходили под непосредственным руководством т. Троцкого”. (Цит. по кн. Александра Яковлева “Омут памяти”. М.: “Вагриус”, 2001, с. 93). 

Кстати, нельзя не обратить внимания, что в созданном 10 (23) октября Политбюро ЦК РСДРП(б) для политического руководства предстоящим вооруженным восстанием, из семи его членов 4 были по национальности евреями: Лев Троцкий, Григорий Зиновьев, Лев Каменев и Григорий Сокольников”; 2 человека – русских: Владимир Ленин и Андрей Бубнов”; Иосиф Сталин – грузин. 

Естественно, что приведенные данные о национальном составе Политбюро ЦК РСДРП(б) свидетельствуют об активном участии в революционном движении в России евреев, в данном случае в составе большевистской партии. Причину такого явления в России очень убедительно объясняет известный деятель социал-демократического движения Германии, редактор и издатель 4-го тома “Капитала”, Карл Каутский. 

“Если русский народ самый порабощенный на всём земном шаре, – пишет К. Каутский, – то и русскому пролетариату живётся хуже, чем пролетариату какой бы то ни было другой страны. Нет пролетариата, который бы систематически держали в таком невежестве; нет пролетариата, который был бы в такой же мере лишен всех средств организации, тех именно средств, которые одни дают возможность пролетариату до некоторой степени противостоять могуществу и власти капитала; нет пролетариата, которого так давила бы широко раскинувшаяся безработица, так как нигде пролетаризирование крестьянства не происходит так быстро, как в России. 

Но если русский народ страдает больше, чем другие народы, если русский пролетариат эксплуатируется сильнее всякого другого пролетариата, то существует еще один слой пролетариев, которые еще более угнетаются, эксплуатируются и третируются, чем все другие пролетарии в России”. (К. Каутский. О Еврейском пролетариате. Tel-Aviv, 1969, с. 2). 

“Тяжело быть русским, тяжело быть пролетарием, да еще русским пролетарием. Тяжело быть евреем, принадлежать к племени гонимых и опальных, но быть одновременно, – заключает К. Каутский, – русским пролетарием и евреем – это значит соединить в себе все страдания, быть подверженным всем оскорблениям и издевательствам, быть отданным во власть того гнета, который может быть уготовлен людям бездушным всемогуществом власти, алчною посредственностью и низостью, и злобным тупоумием”. (Там же, с. 2-3). 

А “социализм – вот та идея, которая даёт слабому Давиду еврейского пролетариата бодрость и силу с успехом противостоять гнусному Голиафу русского абсолютизма и капитализма. Эта идея – далекая цель социализма – это солнце, которое всех нас оживотворяет, согревает и поднимает, которое нас привязывает к юдоли плача и горя. Эта идея выпрямляет нас, согнённых, она нас поднимает, когда мы утомленные, падаем – она нас поведет к победе; на встречу которой идем мы сомкнутыми рядами – без различия пола, нации, расы”. (Там же, с. 3). 

* * * 

А вот высказывание по этому поводу российского журналиста и публициста Анатолия Гана (наст. фам. Гутман). “Царское правительство, – пишет он, – не вняло мудрым предупреждениям общественных деятелей, публицистов и друзей народа, что “миллионы безграмотных людей – это “пороховой погреб”, который рано или поздно взорвется”. Оно упорно не допускало общественной инициативы в деле просвещения, в деле борьбы с невежеством и тьмой. Оно во всём видело революцию. Эта политика была на руку антигосударственным элементам, сеющим в темной деревне и среди городских отбросов семена разрушения и мести. Для культивирования кровавой классовой борьбы в России, не было никакой экономической почвы, но царское правительство уготовило для социа-листов прекрасную почву. Своей жестокой политикой угнетения национальностей царский режим восстановил против себя и России все жившие в ней национальности: поляков, латышей, евреев, армян, татар, эстонцев и проч. Мрачная бесчеловечная и по существу антигосударственная политика, санкционировавшая бесправие восьми миллионного еврейского народа, лишенного элементарных человеческих прав – передвижения, выбросившая за борт тысячи еврейской молодёжи, искалечившая сотни тысяч молодых жизней, создавшая в 20-м столетии средневековое еврейское гетто, пресловутую “черту оседлости”, искусственно создала ряды озлобленных против царского режима революционеров, интернационалистов и террористов, впоследствии содействовавших разгрому России. Оттуда, из этой мрачной школы царского самодержавия вышли: Троцкий, Каменев, Иоффе, Ларин, Камков и т. п.”. (Анатолий Ган. Россия и Большевизм. Часть первая (1914-1920). Шанхай, 1921, с. 112-113). 

Массовому участию евреев в революционном движении во многом способствовало и то, что после изгнания их из родных мест и, несмотря на лишения, страдания и унижения, которые им пришлось переживать, причём на протяжении столетий, почти у каждого еврея, в какой бы стране он ни жил и на каком бы языке он ни разговаривал, теплилась надежда на будущее. “Несмотря на то, – писал в 1925 году один из основателей в 1883 году марксистской организации “Освобождение труда” Лев Дейч, – что набожный еврей посвящает много времени изучению старины, поглощая древние писания, он, однако, живет не прошлым, и тем менее своим неприглядным настоящим, но, преимущественно, воображаемым будущим: он мечтает о том времени, когда будет вновь восстановлен Иерусалим во всей прежней его красе, величии, могуществе. Другие бедняки, перебивающиеся с хлеба на квас, обольщают себя надеждой, что вдруг Иегова даст им возможность разбогатеть, – ведь испытывал же он терпение Иова, подвергая его лишениям и страданиям, и мало ли известно случаев, что бедняки стали богатыми? 

Эта склонность к витанию в области фантазий, объясняется тяжелым прошлым нашего народа, имела благоприятное влияние на характер, а также и на судьбу евреев: благодаря отчасти этой черте, в связи с практичностью, выработавшейся у них многовековою, полной неисчислимых бедствий и страданий жизнью, у них развилась большая выносливость и, относительно, чрезвычайная живучесть. 

С другой стороны, расположение евреев к мечтам и фантазиям обусловливает присущую многим из них склонность к новизне, к радикальным политическим и социальным переменам. Вот почему евреи охотнее других наций присоединяются к возникающим в странах, где они живут, новым течениям и партиям…”. (Лев Дейч. Роль евреев в русском революционном движении. Том второй. М.: 1925 Л-д.: Госиздат. С. 17). 

Кстати, Л. Троцкий, уже будучи даже изгнанным из СССР, продолжал утверждать, что “завершение социалистической революции в национальных рамках немыслимо… Социалистическая революция начинается на национальной арене, развивается на интернациональной и завершается на мировой. Таким образом, – писал он, – социалистическая революция становится перманентной в новом, более широком смысле слова: она не получает своего завершения до окончательного торжества нового общества на всей нашей планете”. 

При этом Л. Троцкий считал, что “указанная выше схема развития мировой революции снимает вопрос о странах “созревших” и “не созревших” для социализма, в духе той педантски-безжизненной классификации, которую дает нынешняя программа Коминтерна. Поскольку капитализм создал мировой рынок, мировое разделение труда и мировые производительные силы, постольку он подготовил мировое хозяйство в целом для социалистического переустройства. 

Разные страны будут совершать этот процесс разным темпом. Отсталые страны могут – при известных условиях – раньше передовых прийти к диктатуре пролетариата, но позже их – к социализму” (Л. Д. Троцкий. К истории русской революции. М.: Политиздат, 1990, с. 286-287). 

* * * 

Сущность самой диктатуры пролетариата определил Владимир Ленин. Так, ещё в марте 1906 года, в полемике с кадетами, он пояснял: “Научное понятие диктатуры означает не что иное, как ничем не ограниченную, никакими законами, никакими абсолютно правилами не стеснённую, непосредственно на насилие опирающуюся власть. Не что иное, как это, означает понятие “диктатура”, – запомните хорошенько, гг. кадеты”. (В.И. Ленин. ПСС, т. 12. М.: Политиздат, 1972, с. с. 320). 

А в работе “Пролетарская революция и ренегат Каутский” (1918 г.) В. Ленин вновь подчеркнул: “Диктатура пролетариата есть власть, опирающаяся непосредственно на насилие, не связанная никакими законами. 

Революционная диктатура пролетариата есть власть, завоеванная и поддерживаемая насилием пролетариата над буржуазией, власть, не связанная никакими законами”. (В.И. Ленин. ПСС, т. 37. М.: Политиздат, 1974, с. 245). 

Таким образом, из данного определения Лениным диктатуры пролетариата видно, что в нём нет и намека на демократические принципы управления страной; от него сквозит беззаконием и произволом, начавшихся, кстати, с первых дней прихода большевиков к власти. При этом большую роль в творящихся беззаконии и произволе после захвата власти большевиками сыграла личность В. Ленина, возглавившего Советское правительство, продолжая оставаться лидером партии. 

При этом напомним, что ни К. Маркс, ни Ф. Энгельс не объясняли, какой смысл они вкладывали в понятие “диктатура пролетариата”? Хотя известно, что, например, в “Критике Готской программы” (1875 г.) К. Маркс писал: “Между капиталистическим и коммунистическим обществом лежит период революционного превращения первого во второе. Этому периоду соответствует и политический переходный период, и государство этого периода не может быть ничем иным, кроме как революционной диктатурой пролетариата”. (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, том 19. М.: Госполитиздат, 1961, с. 27). 

Правда, К. Каутский утверждает, что “лозунг диктатуры, выдвинутый Марксом, означает, если его толковать правильно, – единовластие пролетариата, осуществляемое через большинство в демократическом государстве”. (К. Каутский. От демократии к государственному рабству. (Ответ Троцко му). Берлин, 1922, с. 45). 

* * * 

Не обошлось без принципиальных и бурных обсуждений и споров и при формировании Советского правительства. Во-первых, зашла речь о названии правительства. И, как вспоминает присутствовавший при этом обсуждении Вячеслав Молотов, В. Ленин спросил у присутствующих: “Как мы назовём правительство?”… Решили, что Совет Министров как-то не подходит, буржуазное. Кто-то предложил – Совет народных комиссаров. Во Франции очень распространённое – комиссары. Комиссары полиции, муниципальные, прочие. Потом, Франция ближе нам по своему духу, чем, скажем, Германия, где муштра более… Мы и в армии взяли: маршал, а не фельдмаршал, ближе к Франции. Всё-таки старались не немецкое брать. Потом кое-что и немецкое взяли. Ну в армии унтеров не завели. А тут сказалось то, что многие наши эмигранты, ставшие членами правительства, жили в Швейцарии, во Франции, а часть в Англии. 

Комиссары… Парижская коммуна…”. (Феликс Чуев. Молотов. Полудержавный властелин. М.: “ОЛИА-ПРЕСС”, 2002, с. 220). 

Но тем “кто-то”, кто предложил назвать создававшееся Советское правительство Советом народных комиссаров, был Лев Троцкий.

“Надо формировать правительство, – пишет Л. Троцкий. – Нас несколько членов Центрального Комитета. Летучее заседание в углу комнаты.
– Как назвать? – рассуждает вслух Ленин. – Только не министрами: гнусное, истрёпанное название. – Можно бы комиссарами, – предлагаю я, – но только теперь слишком много комиссаров. Может быть, верховные комиссары?.. Нет, “верховные” звучит плохо. Нельзя ли “народные”?
– Народные комиссары? что ж, это, пожалуй, подойдёт, – соглашается Ленин. – А правительство в целом?
– Совет, конечно, совет… Совет народных комиссаров, а?
– Совет народных комиссаров? – подхватывает Ленин, – это превосходно: ужасно пахнет революцией!..”. 

При этом Л. Троцкий прибавляет: “Ленин мало склонен был заниматься эстетикой революции или смаковать её “романтику”. Но тем глубже он чувствовал революцию в целом, тем безошибочнее определял, чем она “пахнет”. (Л. Троцкий. Моя жизнь. М.: “Панорама”, 1991, с. 326). 

“На другой день на заседании Центрального Комитета партии, – пишет Л. Троцкий, – Ленин предложил назначить меня председателем Совета народных комиссаров. Я привскочил с места с протестом – до такой степени это предложение оказалось мне неожиданным и неуместным. – “Почему же? – настаивал Ленин. – Вы стояли во главе Петроградского Совета, который взял власть”. Я предложил отвергнуть предложение без прений. Так и сделали”. (Там же, с. 327-328). 

Во-вторых, почти с первых дней работы Советского правительства, возглавляемого В. Лениным, возникли споры по его составу, о чём свидетельствует заседание ЦК 29 октября (11 ноября) 1917 года, на котором поименно был проголосован 5-ый пункт принятой резолюции, гласивший: 5) Голосуется предложение: мы не делаем ультиматума из вхождения в правительство всех советских партий до народных социалистов включительно. (При этом, в подлинной секретарской записи, л. 1, далее следует зачеркнутый текст: и соглашаемся отказаться от кандидатур Троцкого и Ленина, если этого потребуют. После зачеркнутых слов написано: (принято). 

При поименном голосовании пятого пункта: за: Каменев, Милютин, Рыков, Сокольников; против: Иоффе, Дзержинский, Винтер, А. Коллонтай, Я. Свердлов, А. Бубнов, М. Урицкий. (Протоколы Центрального Комитета РСДРП(б), с. 122-123) 

И поскольку проголосовавшие за пятый пункт резолюции, принятой на заседании ЦК 29 октября (11 ноября) 1917 года, не отказывались от своего мнения, то 2 (15) ноября, по предложению В. Ленина, была принята написанная им “Резолюция ЦК РСДРП(б) по вопросу об оппозиции внутри ЦК”, в которой отмечалось: “Центральный Комитет признаёт настоящее заседание имеющим историческую важность и поэтому необходимым зафиксировать две позиции, обнаружившиеся здесь. 

1) Центральный Комитет признает, что сложившаяся внутри ЦК оппозиция целиком отходит от всех основных позиций большевизма и пролетарской классовой борьбы вообще, повторяя глубоко немарксистские словечки о невозможности социалистической революции в России, о необходимости уступить ультиматумам и угрозам уйти со стороны заведомого меньшинства советской организации, срывая, таким образом, волю и решение II Всероссийского съезда Советов, саботируя, таким образом, начавшуюся диктатуру пролетариата и беднейшего крестьянства. 

2) Центральный Комитет возлагает всю ответственность за торможение революционной работы и за преступные в данный момент колебания на эту оппозицию, приглашает её перенести свою дискуссию и свой скептицизм в печать, отстранившись от практической работы, в которую они не верят. Ибо в этой оппозиции, кроме запуганности буржуазией и отражения настроения усталой (а не революционной) части населения, ничего нет… 

9) Центральный Комитет подтверждает, наконец, что, вопреки всем трудностям, победа социализма и в России и в Европе обеспечивается только неуклонным продолжением политики теперешнего правительства. Центральный Комитет выражает полную уверенность в победе этой социалистической революции и приглашает всех скептиков и колеблющихся бросить все свои колебания и поддержать всей душой и беззаветной энергией деятельность этого правительства”. (Там же, с. 131-132). 

А 4 (17) ноября 1917 года Ю. Каменев, А. И. Рыков, В. Милютин, Г. Зиновьев, В. Ногин пишут и 5 ноября публикуют “Заявление в ЦК рабочей партии (большевиков)”, в котором говорится: “ЦК РСДРП (большевиков) 1 ноября принял резолюцию, на деле отвергающую соглашение с партиями, входящими в Совет р. и с. депутатов, для образования социалистического Советского правительства. 

Мы считаем, что только немедленное соглашение на указанных нами условиях дало бы возможность пролетариату и революционной армии закрепить завоевания Октябрьской революции, укрепиться на новых позициях и собрать силы для дальнейшей борьбы за социализм. 

Мы считаем, что создание такого правительства необходимо ради предотвращения дальнейшего кровопролития, надвигающегося голода, разгрома революции калединцами, обеспечения созыва Учредительного собрания в назначенный срок и действительного проведения программы мира, принятой II Всероссийским съездом Советов р. и с. депутатов… 

Мы не можем нести ответственность за эту губительную политику ЦК, проводимую вопреки воле громадной части пролетариата и солдат, жаждущих скорейшего прекращения кровопролития между отдельными частями демократии. 

Мы складываем с себя поэтому звание членов ЦК, чтобы иметь право откровенно сказать свое мнение массе рабочих и солдат и призвать их поддержать наш клич: Да здравствует правительство из советских партий! Немедленное соглашение на этом условии. 

Мы уходим из ЦК в момент победы, в момент господства нашей партии, уходим потому, что не можем спокойно смотреть, как политика руководящей группы ЦК ведёт к потере рабочей партией плодов этой победы, к разгрому пролетариата”. (Там же, с. 135). 

В эти же дни было написано и “Заявление группы народных комиссаров на заседании ВЦИК”, следующего содержания:

“Мы стоим на точке зрения необходимости образования социалистического правительства из всех советских партий. Мы считаем, что только образование такого правительства дало бы возможность закрепить плоды героической борьбы рабочего класса и революционной армии в октябрьско-ноябрьские дни.

Мы полагаем, что вне этого есть только один путь: сохранение чисто большевистского правительства средствами политического террора. На этот путь вступил Совет Народных Комиссаров. Мы на него не можем и не хотим вступать. Мы видим, что это ведет к отстранению массовых пролетарских организаций от руководства политической жизнью, к установлению безответственного режима и к разгрому революции и страны. Нести ответственность за эту политику мы не можем и поэтому слагаем с себя пред ЦИК звание народных комиссаров”. 

Заявление подписали 10 ответственных работников СНК: В. Ногин, А. Рыков, В. Милютин, Теодорович, Д. Рязанов, Н. Дербышев, С. Арбузов, Юренов, Г. Фёдоров, Ю. Ларин; к которым присоединился народный комиссар труда А. Шляпников. 

* * * 

Однако, В. Ленин, как сформировавшийся к этому времени диктатор, был неумолим; хотя из-за проживания на протяжении долгих лет за границей, не знал Россию, которой взялся руководить, к тому же – не имел навыков руководящей работы, да и в знаниях экономической теории был не силён. 

“Он вызубрил Маркса и хорошо знает только земские переписи. Больше ничего, – писал о В. Ленине известный того времени российский экономист Михаил Туган-Барановский. – Он прочитал Сисмонди и об этом писал, но, уверяю вас, он не читал как следует ни Прудона, ни Сен-Симона, ни Фурье, ни французских утопистов. История развития экономической науки ему почти неизвестна. Он не знает ни Кенэ, ни даже Листа. Он не прочитал ни Менгера, ни Бём-Баверка, ни одной книги, критиковавшей теорию трудовой стоимости, разрабатывавших теорию предельной полезности. Он сознательно увертывался от них, боясь, что они просверлят дыру в теории Маркса. Говорят о его книге “Развитие капитализма в России”, но ведь она слаба, лишена настоящего исторического фона, полна грубых промахов и пробелов”. (Цит. по кн. Н. Валентинова “Встречи с Лениным”. Нью-Йорк, изд. им. Чехова, 1953, с. 73-74). 

Поэтому нет ничего удивительного, что в первые дни после прихода к власти, вместо предложения мер по восстановлению разрушенного более чем трехлетней войной народного хозяйства страны, в написанной им 24-27 декабря 1917 года статье “Как организовать соревнование” (правда, неизвестно для кого предназначенной, коль была опубликована только 20 января 1929 г., но нам в данном случае важны мысли Ленина!) В. Ленин заявлял: “Никакой пощады этим врагам народа, врагам социализма, врагам трудящихся. Война не на жизнь, а на смерть богатым и их прихлебателям, буржуазным интеллигентам, война жуликам, тунеядцам и хулиганам. Те и другие, первые и последние – родные братья, дети капитализма, сынки барского и буржуазного общества, общества, в котором кучка грабила народ и издевалась над народом… 

«Победа Украины начинается с честности церкви»

Богатые и жулики, это – две стороны одной медали, это – два главные разряда паразитов, вскормленных капитализмом, это – главные враги социализма, этих врагов надо взять под особый надзор всего населения, с ними надо расправляться, при малейшем нарушении ими правил и законов социалистического общества, беспощадно. Всякая слабость, всякие колебания, всякое сентиментальничанье в этом отношении было бы величайшим преступлением перед социализмом”. (В.И. Ленин. ПСС, т. 35. М.: Политиздат, 1974, с.200-201). 

В названной статье В. Ленин дает и совет, какими методами вести войну с указанными “врагами народа”. “Тысячи форм и способов практического учета и контроля за богатыми, жуликами и тунеядцами, – пишет он, – должны быть выработаны и испытаны на практике самими коммунами, мелкими ячейками в деревне и в городе. Разнообразие есть ручательство жизненности, порука успеха в достижении общей единой цели: очистки земли российской от всяких вредных насекомых, от блох – жуликов, от клопов – богатых и прочее, и прочее. В одном месте посадят в тюрьму десяток богачей, дюжину жуликов, полдюжины рабочих, отлынивающих от работы (так же хулигански, как отлынивают от работы многие наборщики в Питере, особенно в партийных типографиях). В другом – поставят их чистить сортиры. В третьем – снабдят их, по отбытии карцера, жёлтыми билетами, чтобы весь народ, до их исправления, надзирал за ними, как за вредными людьми. В четвертом – расстреляют на месте одного из десяти, виновных в тунеядстве. В пятом – придумают комбинации разных средств и путем, например, условного освобождения добьются быстрого исправления исправимых элементов из богачей, буржуазных интеллигентов, жуликов и хулиганов. Чем разнообразнее, чем лучше, чем богаче будет общий опыт, тем вернее и быстрее будет успех социализма, тем легче практика выработает – ибо только практика может выработать – наилучшие приемы и средства борьбы”. (Там же, с. 204). 

Даже трудно себе представить, что глава правительства, кстати, юрист по образованию, видел успех социализма не в созидательной работе, а в разнообразии приемов и средств борьбы, причём включая борьбу с людьми лишь потому, что они богатые и интеллигенты. 

При этом возникает вопрос: разве это не провоцирование, в частности, богатых и интеллигентов к борьбе с Советской властью? 

Так что, по-видимому, именно поэтому в решениях второго конгресса Коммунистического Интернационала и сказано: “Гражданская война во всём мире поставлена в порядок дня. Знаменем её является Советская власть”. (Коммунистический Интернационал в документах, с. 152). 

В разработанном по заданию В. И. Ленина положении о Российских вооружённых силах, полководец Михаил Тухачевский считал, что “гражданская война в наше время и в культурных странах возникает вместе с появлением где-либо диктатуры пролетариата, вместе с пролетарским восстанием. Пролетариат наскоро формирует армию. Вооруженные силы буржуазии начинают с ними гражданскую войну. Если даже пролетариату и удаётся захватить в свои руки всю страну, то всё же контрреволюция не применет поднять восстание там или тут, наскоро сформирует себе армию, и тогда пролетариат опять принужден вести гражданскую войну”. (М. Н. Тухачевский. Избранные произведения. Том первый. М.: Воениздат, 1964, с. 33). 

При этом план восставшего пролетариата, по мнению М. Тухачевского, “первое время будет оборонительным, избегающим крупных столкновений с противником. Вместе с тем должна быть развита до крайности активность мелких отрядов, затрудняющих противнику возможность сосредоточиваться, разведывать и наступать. Главные силы будут расположены на подступах к жизненному центру. 

Как только восставший пролетариат доведёт свою армию до мало-мальски реального вида, он немедленно перейдет в решительное наступление”. (Там же, с. 34). 

IV 

Говоря о первых днях деятельности В. Ленина, как главы Советского правительства, и членов ленинского правительства, нельзя забывать и того факта, что это были профессиональные революционеры, до этого ведшие всю свою сознательную жизнь борьбу с существовавшим режимом, так что, естественно, им было очень тяжело перестроиться на созидательную работу – действовала инерция мышления. Поэтому на вопрос Ф. Чуева, заданный Молотову 7 ноября 1983 года:

– А как вы представляли себе новую жизнь, социализм, в первые дни Октября?
В. Молотов ответил:
– Представляли отрывочно. Такой цельной картины не было. Многое получилось не так, как думали. Ленин, например, считал, что в первую очередь у нас будут уничтожены три основные врага: гнёт денег, гнет капитала и гнет эксплуатации. Серьезно говорили о том, чтобы уже в двадцатых годах с деньгами покончить. (Феликс Чуев. Молотов. Полудержавный властелин. М.: “ОЛМА-ПРЕСС”, 2002, с, 223). 

Так что началось “хождение по мукам” в поисках мероприятий, необходимых для перевода существовавшей экономики на “социалистические рельсы”. И второй попыткой в этом направлении, после статьи “Как организовать соревнование”, стала брошюра “Очередные задачи Советской власти”, написанная В. Лениным во второй половине апреля 1918 года, то есть имея уже почти полугодовой опыт руководства государством, что несколько умерило его экстремистско-революционный “пыл”. 

В названной брошюре В. Ленин прежде всего отметил, что, если “в буржуазных революциях главная задача трудящихся масс состояла в выполнении отрицательной или разрушительной работы уничтожения феодализма, монархии, средневековья”, то “… главной задачей пролетариата и руководимого им беднейшего крестьянства во всякой социалистической революции, – а следовательно, и в начатой нами 25 октября 1917 г. социалистической революции в России, – является положительная или созидательная работа налаживания чрезвычайно сложной и тонкой сети новых организационных отношений, охватывающих планомерное производство и распределение продуктов, необходимых для существования десятков миллионов людей”. (В.И. Ленин ПСС, т. 36. М.: Политиздат, 1974, с. 168, 171). 

“Развитие партии большевиков, которая является ныне правительственной партией в России, особенно наглядно показывает, – пишет он дальше, – в чём состоит переживаемый нами и составляющий своеобразие настоящего политического момента исторический перелом, требующий новой ориентации Советской власти, т.е. новой постановки новых задач. 

Первой задачей всякой партии будущего является убедить большинство народа в правильности её программы и так-таки… 

Второй задачей нашей партии было завоевание политической власти и подавление сопротивления эксплуататоров… 

На очередь выдвигается теперь, как очередная и составляющая своеобразие переживаемого момента, третья задача – организация управления Россией… 

Мы, партия большевиков, Россию убедили. Мы Россию отвоевали – у богатых для бедных, у эксплуататоров для трудящихся. Мы должны теперь Россией управлять”. (Там же, с. 171-172). 

Поэтому, дескать, “надо продумать, что для успешного управления необходимо, кроме уменья убедить, кроме уменья победить в гражданской войне, уменье практически организовать. Это – самая трудная задача, ибо дело идет об организации по-новому самых глубоких, экономических, основ жизни десятков и десятков миллионов людей”. В то же время, как отмечает В. Ленин, “это – самая благодарная задача, ибо лишь после её решения (в главных и основных чертах) можно будет сказать, что Россия стала не только советской, но и социалистической республикой”. (Там же, с. 173). 

При этом общим лозунгом тогдашнего момента В. Ленин считал: “Веди аккуратно и добросовестно счёт денег, хозяйничай экономно, не лодырничай, не воруй, соблюдай строжайшую дисциплину в труде, – именно такие лозунги, справедливо осмеивавшие революционными пролетариями тогда, когда буржуазия прикрывала подобными речами свое господство, как класса эксплуататоров, – подчеркивал он, – становятся теперь, после свержения буржуазии, очередными и главными лозунгами момента”. (Там же, с. 174). 

Социалистическое государство представлялось В. Ленину как “… сеть производительно-потребительских коммун, добросовестно учитывающих своё производство и потребление, экономящих труд, повышающих неуклонно его производительность и достигающих этим возможности понижать рабочий день до семи, до шести часов в сутки и еще менее. Без того, чтобы наладить строжайший всенародный, всеобъемлющий учет и контроль хлеба и добычи хлеба (а затем и всех других необходимых продуктов), тут не обойтись”. (Там же, с. 185). 

* * * 

“А между тем, – считал в то же время В. Ленин, – было бы величайшей глупостью и самым вздорным утопизмом полагать, что без принуждения и без диктатуры возможен переход от капитализма к социализму”, сославшись при этом на Маркса. (Там же, с. 194). 

“Во-первых, – писал он, – нельзя победить и искоренить капитализма без беспощадного подавления сопротивления эксплуататоров, которые сразу не могут быть лишены их богатства, их преимуществ организованности и знания, а следовательно, в течение долгого периода неизбежно будут пытаться свергнуть ненавистную власть бедноты. Во-вторых, всякая великая революция, а социалистическая в особенности, даже если бы не было войны внешней, немыслима без войны внутренней, т.е. гражданской войны, означающей еще большую разруху, чем война внешняя, – означающей тысячи и миллионы случаев колебания и переметов с одной стороны на другую, – означающей состояние величайшей неопределенности, неуравновешенности, хаоса”. (Там же, с.195). 

Так что, по мнению В. Ленина, “беда прежних революций состояла в том, что революционного энтузиазма масс, поддерживающего их напряженное состояние и дающего им силу применять беспощадное подавление элементов разложения, хватило ненадолго. Социальной, т. е. классовой причиной такой непрочности революционного энтузиазма масс была слабость пролетариата, который один только в состоянии (если он достаточно многочислен, сознателен, дисциплинирован) привлечь к себе большинство трудящихся и эксплуатируемых (большинство бедноты, если говорить проще и популярнее) и удержать власть достаточно долгое время для полного подавления всех эксплуататоров и всех элементов разложения. 

Этот исторический опыт всех революций, этот всемирно-исторический – экономический и политический – урок и подытожил Маркс, дав краткую, резкую, точную, яркую формулу: диктатура пролетариата”. (Там же, С. 105-106). 

И “Советская власть, – подчеркивал В. Ленин, – есть не что иное, как организованная форма диктатуры пролетариата, диктатуры передового класса, поднимающего к новому демократизму, к самостоятельному участию в управлении государством десятки и десятки миллионов трудящихся и эксплуатируемых, которые на своём опыте учатся видеть в дисциплинированном и сознательном авангарде пролетариата своего надёжнейшего вождя”. (Там же, ч. 106). 

“Социалистический характер демократизма Советского, – то есть пролетарского, в его конкретном данном, применении, – продолжал он, – состоит, во-первых, в том, что избирателями являются трудящиеся и эксплуатируемые массы, буржуазия исключается; во-вторых, в том, что всякие бюрократические формальности и ограничения выборов отпадают, массы сами определяют порядок и сроки выборов, при полной свободе отзыва выбранных; в-третьих, что создается наилучшая массовая организация авангарда трудящихся, крупнопромышленного пролетариата, позволяющая ему руководить наиболее широкими массами эксплуатируемых, втягивать их в самостоятельную политическую жизнь, воспитывать их политически на их собственном опыте, что таким образом впервые делается приступ к тому, чтобы действительно поголовно население училось управлять и начинало управлять!” (Там же, с. 203). 

“Целью нашей, – утверждал В. Ленин, – является бесплатное выполнение государственных обязанностей каждым трудящимся по отбытии 8-часового “урока” производительной работы: переход к этому особенно труден, но только в этом переходе залог окончательного упрочения социализма”. (Там же, с. 204). 

Так что, как мы видим по данному утверждению, в то время у Ленина, хотя уже и при некоторой революционной умеренности, оставалось ещё революционного пыла и наивности больше чем достаточно. 

“Было бы, по нашему мнению, ошибкой, – пишет англо-американский историк и писатель, специалист по истории СССР Роберт Конквест, – искать реальную основу для какой-либо политической линии ленинских высказываний этого периода. Иногда создаётся впечатление (как и на ранних этапах революции), что он просто не был уверен, какой путь лучше, и занимался экспериментальными поисками пригодного политического и теоретического решения”. (Роберт Конквест. Жатва скорби. Советская коллективизация и террор голодом. Лон-дон, 1988, с. 98). 

* * * 

А тем временем, в связи с такой политикой ленинского правительства, разгоралась гражданская война, начавшаяся внутри страны буквально в первые дни после захвата большевиками власти. При этом напомним, что 18 (31) октября 1917 года в “Новой газете” Максим Горький предупреждал, что в случае “выступления большевиков” “вспыхнут и начнут чадить, отравляя злобой, ненавистью, местью, все темные инстинкты толпы, раздражённой разрухою жизни, ложью и грязью политики – люди будут убивать друг друга, не умея уничтожать своей звериной глупости. 

На улицу выползет неорганизованная толпа, плохо понимающая, чего она хочет, и, прикрываясь ею, авантюристы, воры, профессиональные убийцы начнут “творить историю русской революции”… 

Кому и для чего нужно всё это? – спрашивал М. Горький. – Центральный Комитет с.-д. большевиков, – считал он ошибочно, – очевидно, не принимает участия в предполагаемой авантюре, ибо до сего дня он ничем не подтвердил слухов о предстоящем выступлении, хотя и не опровергает их. 

Уместно спросить: неужели есть авантюристы, которые, видя упадок революционной энергии сознательной части пролетариата, думают возбудить эту энергию путем обильного кровопролития? 

Или эти авантюристы желают ускорить удар контрреволюции и ради этой цели стремятся дезорганизовать с трудом организуемые силы? 

Центральный Комитет большевиков, – призывал М. Горький, – обязан опровергнуть слухи о выступлении 20-го, он должен сделать это, если он действительно является сильным и свободно действующим политическим органом, способным управлять массами, а не безвольной игрушкой настроений одичавшей толпы, не орудием в руках бесстыднейших авантюристов или обезумевших фанатиков”. (М. Горький. Несвоевременные мысли. Рассуждения о революции и культуре. (1917-1918 гг.). МСП “Интерконтакт”, 1999, с. 75-76). 

А после случившегося 25 октября (7 ноября) 1917 года государственного переворота и захвата власти большевиками М. Горький с негодованием 7 (20) ноября 1917 года писал: “Ленин, Троцкий и сопутствующие им уже отравились гнилым ядом власти, о чём свидетельствует их позорное отношение к свободе слова, личности и ко всей сумме тех прав, за торжество которых боролась демократия. 

Слепые фанатики и бессовестные авантюристы сломя голову мчатся, якобы по пути “социальной революции” – на самом деле это путь к анархии, к гибели пролетариата и революции. 

На этом пути Ленин и соратники его считают возможным совершать все преступления, вроде бойни под Петербургом, разгром Москвы, уничтожения свободы слова, бессмысленных арестов – все мерзости, которые делали Плеве и Столыпин… 

Рабочий класс не может не понять, что Ленин на его шкуре, на его крови производит только некий опыт, стремится донести революционное настроение пролетариата до последней крайности и посмотреть – что из этого выйдет?” (Там же, с. 76). 

И далее М. Горький задаёт несколько вопросов:

“Я спрашиваю: “Помнит ли русская демократия – за торжество каких идей она боролась с деспотизмом монархии?
Считает ли она себя способной и ныне продолжать эту борьбу?
Помнит ли она, когда жандармы Романовых бросали в тюрьмы и в каторгу её идейных вождей – она называла этот приём борьбы подлым?
Чем отличается отношение Ленина к свободе слова от такого же отношения Столыпиных, Плеве и прочих полулюдей?
Не так же ли Ленинская власть хватает и тащит в тюрьму всех несогласно мыслящих, как это делала власть Романовых?” (Там же, с. 77). 

А 10 (23 ноября) 1917 года М. Горький вновь пишет: “Владимир Ленин вводит в России социалистический строй по методу Нечаева – “на всех парах через болото”. 

И Ленин, и Троцкий, и все другие, кто сопровождает их к гибели в трясине действительности, очевидно убеждены вместе с Нечаевым, что “правом на бесчестье всего легче русского человека за собой увлечь можно”, и вот они хладнокровно бесчестят революцию, бесчестят рабочий класс, заставляя его устраивать кровавые бойни, понукая к погромам, к арестам ни в чём не повинных людей… 

Заставив пролетариат согласиться на уничтожение свободы печати, Ленин и приспешники узаконили этим для врагов демократии право зажимать ей рот, грозя голодом и погромами всем, кто не согласен с деспотизмом Ленина-Троцкого, эти “вожди” оправдывают деспотизм власти, против которого так мучительно долго боролись все лучшие силы страны… 

Вообразив себя Наполеонами от социализма, ленинцы рвут и мечут, довершая разрушение России – русский народ заплатит за это озерами крови”. (Там же, с.83). 

* * * 

Естественно, что не мог оставаться безучастным к происходящим в то время в России событиям возвратившийся на Родину 31 марта 1917 года Георгий Плеханов. Уже 2 апреля, выступая на Совещании Делегатов Советов Рабочих и Солдатских Депутатов, он сказал: “По своему происхождению, товарищи, я мог принадлежать к числу угнетателей, я мог принадлежать к “ликующим, праздно болтающим, обагряющим руки в крови”. Я перешёл в лагерь угнетенных, потому что любил страдающую русскую массу, потому что любил русского крестьянина и русского рабочего. И когда я признаюсь в этой любви, разве кто-нибудь обвинит меня в преступлении? Такого человека между нами нет и быть не может… Я всегда был за освобождение русской трудящейся массы от ига её домашних эксплуататоров. Но когда я увидел с полной ясностью, что к числу Романовых, к числу их приспешников, к числу тех, которые стояли жадной толпою у трона, к числу угнетателей русского народа, спешат присоединиться Гогенцоллерны, спешат присоединиться немцы, то я сказал: наша обязанность защищать весь русский народ от немцев, защищать его от Гогенцоллернов… Я никогда не видел, товарищи, почему эксплуататор, говорящий по-немецки, должен пользоваться каким-нибудь снисхождением с нашей стороны срав-нительно с эксплуататором, говорящим по-русски. Это не имеет никакого смысла. Мы желаем России освобождения от всякой эксплуатации, откуда бы она не шла. Да здравствует Россия вольная, независимая, избавленная от эксплуатации, как со стороны внутреннего врага, так и врага внешнего!” (Г. В. Плеханов. Год на Родине. Том первый. Paris, 1921, с. 325). 

А 22 апреля Георгий Плеханов, вместе со Львом Дейчем и Верой Засулич, обратился со следующим “Воззванием”:

“Гражданки и граждане!

Отечество в опасности.
Не надо гражданской войны.
Она погубит нашу молодую свободу.
Необходимо соглашение Совета, Рабочих и Солдатских Депутатов с Временным Правительством. Нам не надо завоеваний, но мы не должны дать немцам подчинить себе Россию.
Каждый народ имеет право свободно располагать своей судьбой.

Вильгельм германский и Карл австрийский никогда не согласятся на это. Ведя войну с ними, мы защищаем свою и чужую свободу. Россия не может изменить своим союзникам.

Это покрыло бы её позором и навлекло бы на неё справедливый гнев и презрение всей демократической Европы. Г.В. Плеханов Л.Г. Дейч В.И. Засулич”. (Там же, с. 147). 

21-го сентября Г. Плеханов опубликовал в редактируемой им газете “Единство” еще одну статью “Ленин и Церетели”, в которой писал:

“К нам контрреволюция прорвется через большевистские ворота”.

Слова эти произнесены были на июньском Совещании Советов Рабочих и Солдатских Депутатов… Церетелли. Для их произнесения, действительно, не требовалось пророческого дара. С тех пор, как Ленин, возвратившись в Россию через Германию, изложил свои пресловутые “тезисы” в Петроградском Совете, всем его противникам стало ясно, что его, с позволения сказать, тактика в огромной степени будет способствовать усилению контрреволюционных элементов. Т. Церетели выразил это общее убеждение противников Ленина на июньском Совещании”. (Г. В. Плеханов. Год на Родине. Том второй, с. 178). 

И наконец, после свершившегося 25-го октября 1917 года государственного переворота и захвата власти в стране большевиками, Г. Плеханов обратился 28-го октября с относительно пространным “Открытым письмом к петроградским рабочим”, в котором писал:

“Товарищи! Не подлежит сомнению, что многие из вас рады тем событиям, благодаря которым пало коалиционное правительство А. Ф. Керенского и политическая власть перешла в руки Петроградского Совета Рабочих и Солдатских Депутатов.

Скажу вам прямо: меня эти события огорчают. Не потому огорчают, чтобы я не хотел торжества рабо-чего класса, а наоборот, потому, что призываю его всеми силами своей души”. (Там же, с. 244).

И далее Г. Плеханов поясняет, почему он не приветствует захвата власти большевиками. 

“Итак, – пишет он, – не потому меня огорчают события последних дней, что я не хотел торжества рабочего класса в России, а именно потому, что я призываю его всеми силами души. 

В течение последних месяцев нам, русским социал-демократам, очень часто приходилось вспоминать замечание Энгельса о том, что для рабочего класса не может быть большего исторического несчастья, как захват политической власти в такое время, когда он к этому ещё не готов. Теперь, после недавних событий в Петрограде, сознательные элементы нашего пролетариата обязаны отнестись к этому замечанию более внимательно, чем когда бы то ни было. 

Они обязаны спросить себя: готов ли наш рабочий класс к тому, чтобы теперь же провозгласить свою диктатуру? 

Всякий, кто хоть отчасти понимает, какие экономические условия предполагаются диктатурой пролетариата, не колеблясь, ответит на этот вопрос решительным отрицанием… 

В населении нашего государства пролетариат составляет не большинство, а меньшинство. А между тем он мог бы с успехом практиковать диктатуру только в том случае, если бы составлял большинство. Этого не станет оспаривать ни один серьёзный социалист. 

Правда, рабочий класс может рассчитывать на поддержку со стороны крестьян, из которых до сих пор состоит наибольшая часть населения России. Но крестьянству нужна земля, в замене капиталистического строя социалистическим оно не нуждается. Больше того: хозяйственная деятельность крестьян, в руки которых перейдёт помещичья земля, будет направлена не в сторону социализма, а в сторону капитализма. В этом опять-таки не может сомневаться никто из тех, которые хорошо усвоили себе нынешнюю социалистическую теорию. Стало быть, крестьяне – совсем ненадежный союзник рабочего в деле устройства социалистического способа производства. А если рабочий не может рассчитывать в этом деле на крестьянина, то на кого же он может рассчитывать?.. 

Говорят: то, что начнёт русский рабочий, будет докончено немецким. Но это – огромная ошибка.

Спора нет, в экономическом смысле Германия более развита, чем Россия. “Социальная революция” ближе у немцев, чем у русских. Но и у немцев она еще не является вопросом нынешнего дня. Это прекрасно сознавали все толковые германские социал-демократы… А война еще более уменьшила шансы социальной революции в Германии, благодаря тому начальному обстоятельству, что большинство немецкого пролетариата с Шейдеманом во главе стало поддерживать германских империалистов… 

Значит, немец не может докончить то, что будет начато русским. Не может докончить это ни француз, ни англичанин, ни житель Соединённых Штатов. Несвоевременно захватив политическую власть, русский пролетариат не совершит социальной революции, а только вызовет гражданскую войну, которая, в конце концов, заставит его отступить далеко назад от позиций, завоеванных в феврале и в марте нынешнего года… 

Вот почему, дорогие товарищи, меня не радуют недавние события в Петрограде…” (Там же, с. 246-248). 

V 

Из заграничных теоретиков марксизма, кто первым выступил с резкой критикой, проводимой большевиками политики, был Карл Каутский. Именно К. Каутский, по мнению общественного и политического деятеля, члена “Бунда”, ставшего меньшевиком, Рафаила Абрамовича (наст. фам. Рейн), “нашёл в себе достаточно гражданского мужества, чтобы открыто выступить с яркой и определенной критикой большевизма с точки зрения марксизма… В то время, как Роза Люксембург, а после её смерти её ближайшие друзья: Леви, Цеткина и др. считали возможным и нужным тщательно скрывать от международного пролетариата свое несогласие с основными методами большевистской тактики, в то же время как даже такие люди, как Адлер, Бауэр, Гильфердинг, Лонгэ отчасти по соображениям внутренней политики, а отчасти из ложно понятых интересов международной солидарности, долго не решались публично выступать с критикой большевизма и осуждением его методов, – в то время старик Каутский, жертвуя своим положением в партии, рискуя остатками своей былой популярности, с юношеской горячностью ринулся в бой. Оказавшись, таким образом, один впереди всех своих будущих соратников, он поневоле сосредоточил на себе всю злобу и все удары своих противников-большевиков”. (См. К. Каутский. От демократии к государственному рабству. Берлин: Изд. ж. “Социалистический вестник”, 1922, с. IV). 

“В своей критике русского большевизма, – отмечает Р. Абрамович, – Каутский исходит из двух основных предпосылок. Во-первых, что в России при её современном (тогдашнем – С.Ш.) экономическом, социальном и культурном развитии еще не создались необходимые предпосылки для осуществления социализма; во-вторых, что организация социалистического хозяйства и общества немыслима путём насильственной диктатуры меньшинства”. (Там же, с. V-VI). 

Так, изданную в Вене в 1918 году книгу “Диктатура пролетариата” К. Каутский начинает с обозначения проблемы, в связи с чем пишет: “Нынешняя русская революция впервые в мировой революции сделала социалистическую партию властительницей большого государства. Явление значительно более величественное, чем господство пролетариата над Парижем в марте 1871 г. Однако в одном важном пункте Парижская Коммуна была выше Советской Республики. Она была делом всего пролетариата. Все социалистические направления принимали участие в ней, ни одно не исключало себя и не было исключено их неё. 

Напротив, социалистическая партия, которая управляет в настоящее время Россией, достигла власти борьбой против других социалистических партий. Она осуществляет свою власть путем исключения других социалистических партий из своих органов управления”. 

При этом К. Каутский отмечает, что “противоположность между обоими социалистическими направлениями основана не на мелком личном соперничестве. Это – противоречие двух различных по существу методов: демократического и диктаторского. Оба направления стремятся к одному и тому же, а именно: освободить посредством социализма пролетариат, а вместе с ним и человечество. Но путь, которым идут первые, другие считают ошибочным, ведущим к гибели”. 

Поэтому К. Каутский считает: “Нельзя быть пассивным зрителем столь грандиозного события, как пролетарская борьба в России. Каждый из нас чувствует себя вынужденным занять ту или иную позицию, тем более, что проблемы, занимающие сегодня наших русских товарищей, завтра могут приобрести практическое значение для Западной Европы; более того, они и сейчас оказывают сильное влияние на нашу пропаганду и тактику. 

«Ты не будешь найден» или религиозный бизнес на украинских сиротах

Наша партийная обязанность не позволяет нам, однако, в русской братской междоусобице, – говорит К. Каутский, – встать на ту или другую сторону ранее, чем будут основательно исследованы аргументы того и другого направления”. 

А после такого тщательного исследования стоявший на марксистских позициях К. Каутский, как и предполагалось, занял антибольшевистскую позицию, считая, что “демократия есть необходимое условие создания социалистического способа производства. И только при влиянии её пролетариат достигает той зрелости, которая необходима ему для введения социализма. Демократия является, наконец, самым верным его измерителем”. 

* * * 

Естественно, что и В. Ленина, и Л. Троцкого такая оценка их деятельности бесила. Поэтому, в частности, В. Ленин написал в том же 1918 году вначале статью “Пролетарская революция и ренегат Каутский”, а потом и брошюру с таким же названием, в которых обвинил К. Каутского в извращении марксистского учения и, кстати, уверял в том, что якобы в то время “вопрос о пролетарской революции” становился “в порядок дня в целом ряде государств”. (В.И. Ленин. ПСС, т. 37, с. 237). 

При этом В. Ленин задаёт вопрос: “Как объяснить это чудовищное извращение марксизма начетчиком в марксизме Каутским?” И отвечает: “Если говорить о философских основах данного явления, то дело сведётся к подмене диалектики эклектицизмом и софистикой. Каутский – великий мастер такой подмены. Если говорить практически-политически, то дело сводится к лакейству перед оппортунистами, т. е., в конце концов, перед буржуазией. С начала войны, прогрессируя всё быстрее, Каутский дошёл до виртуозности в этом искусстве быть марксистом на словах, лакеем буржуазии на деле”. (Там же, с. 242). 

Ну а дальше пошли не столько доказательства своей правоты и ошибок Каутского в понимании диктатуры и демократии, сколько, как это и было присуще Ленину, наклеивание на первого различных, оскорбляющих личность, ярлыков.

* * * 

В то время К. Каутский продолжил, как говорится “разбор полётов”, и в другой своей работе “От демократии к государственному рабству”, причём, в отличие от Ленина, без оскорбления своих идеологических противников. 

“Россия, – пишет К. Каутский, – страдает не только от расстройства своего производства и транспорта (причиной чему стали Первая мировая и гражданская войны в самой России! – С.Ш.), но и в следствие отсутствия свободы самодеятельности. Это парализует русский народ, превращает его в живой труп, делает его неспособным помочь самому себе”. (К. Каутский. От демократии к государственному рабству, с. 2). 

И, намекая на введение НЭПа, К. Каутский продолжает: “Русское правительство уже решилось стать на путь экономических уступок. Но только не политических. Между тем, – подчеркивает К. Каутский, – как раз последние могут оказать наиболее быстрое действие и при настоящем положении являются более важными, чем экономические”. (Там же, с. 3). 

А далее К. Каутский излагает свою точку зрения на произошедшую в России революцию и поведение большевистского правительства. 

“Русская революция 1917 г., – считает К. Каутский, – была стихийным событием, как все великие революции; ей также мало можно воспрепятствовать, как и вызвать её по произволу. Но это ещё не даёт ответа на вопрос: что в этом стихийном процессе должны были делать социалисты? Для марксиста, – по его мнению, – ответ ясен: социалисты должны были учесть наличную степень зрелости как экономических условий, так и пролетариата, и сообразно с этим определить те задачи, которые они собирались ставить перед победоносным пролетариатом”. (Там же, с. 13). 

При этом К. Каутский напоминает: “Пока не было марксистского понимания истории, которое устанавливает зависимость исторического развития от экономического развития и доказывает, что последнее совершается по определенным законам и не может перепрыгнуть ни через одну фазу, – до появления такого понимания истории революционеры во времена переворотов не видели никаких границ для своих желаний. Они пытались одним прыжком достигнуть самого высшего. На этом они всегда ломали себе шею, и поэтому все революции, несмотря на то прогрессивное, что в них было, оканчивались до сих пор крушением революционеров. Маркс же учит нас искусству и в революционные времена ставить себе только такие практические задачи, которые могут быть разрешены при наличии данных средств и сил и тем избегать поражений. 

Этот метод отстаивали русские меньшевики…”. (Там же, с.13). 

“Большевики же, – замечает К. Каутский, – поставили русскому пролетариату такие задачи, которые при незрелости русских условий не могли быть разрешены. Неудивительно, что их коммунизм (так называемый “военный коммунизм” – С.Ш.) потерпел крах”. (Там же, с. 14). 

* * * 

Поскольку в своей критике Каутского Л. Троцкий упрекает в особом беспокойстве о свободе печати, то он, давая ответ критику, кстати, который не потерял свою актуальность по сей день, пишет: “В действительности, свобода печати, как и все другие политические свободы имеет огромную ценность именно для народных масс, для их просвещения и информации. Массы только тогда могут разбираться в политике, когда правительственной прессе противостоит независимая печать, которая выносит на свет божий всё существующее недовольство, и которая с различных сторон освещает все явления государственной жизни”. (Там же, с. 33). 

Поэтому, дескать, “совершенная бессмыслица – думать, что свобода парламентских прений, свобода печати и организаций нужны пролетариату только там, где он ещё только борется, но не там, где он уже господствует. 

Ведь и господствующий класс никогда не совпадает с правительством и правительственными учреждениями. Поэтому и он нуждается в свободе критики по отношению к правительству и в самостоятельной, независимой от правительства информации”. (Там же, с. 34). 

И далее, характеризуя сложившееся в Советской России положение со свободами, К. Каутский высказывает своё мнение, к чему такое положение приводит. “В настоящее время в России, – пишет он, – существует только правительственная пресса, только правительственные издательства… Существование партий зависит от усмотрения правительства. Профессиональные и кооперативные организации подчинены опеке правительства. Всё это вместе создаёт порядок, который не только не содействует духовному развитию масс, но, напротив, всячески его парализует. При таких условиях невозможно ни освобождение масс, ни развитие социалистических начал, которые мыслимо лишь, как дело рук самого рабочего класса, а не бюрократии или партийной диктатуры”. (Там же, с. 35). 

* * * 

А вот мнение о событиях, происшедших в России в 1917 году, эсерки Екатерины Брешковской, отбывшей в за-ключении за революционную деятельность тридцать два года; давая интервью 14 февраля 1919 года, она сказала: “Мы, русские социалисты-революционеры, были так счастливы, когда увидели Россию свободной два года тому назад. Мы надеялись, что, став вполне свободными, мы получим, при правительстве Керенского, отличные законы для обеспечения свободы. Мы получили политическую свободу, а также личную и социальную свободу, и надеялись, что начнём строить новое русское государство по-новому. Мы это могли сделать, так как власть была в руках народа, и все крестьяне, а также рабочие и солдаты были единодушны и принимали эти законы. Мы надеялись получить для всех землю, правительство Керенского неоднократно писало в газетах и объявляло, что народ получит землю, но что нам следует подождать Учредительного собрания, которое утвердит эти новые законы. Итак, я говорю, что в течение шести месяцев русский народ был свободен и имел в своих руках полную возможность обеспечить себе порядок, свободу и землю”. (См. Октябрьская революция перед судом американских сенаторов. М.-Л-д: Госиздат, 1927, с. 34). 

Однако, как отметила далее Е. Брешковская, “Россия была измучена войной; народ устал от войны, и наши солдаты очень охотно прислушивались к пропаганде, идущей из Германии от большевиков, прибывших в Россию. Они верили, что немецкие и русские солдаты – братья и потому им незачем продолжать войну. Тогда Ленин и Троцкий, с помощью германского золота, наводнили Россию своей пропагандой… 

Я лично четырнадцать месяцев тому назад написала письмо американскому послу, мистеру Френсису, изложила ему всё что произошло: что у нас нет Учредительного собрания, через посредство которого народ мог бы выразить свою волю, что оно было свергнуто большевиками, и что вместо этого мы попали под власть двух жандармов – Ленина и Троцкого. Наш народ сначала, по-видимому, поверил, что они принесут некоторую пользу, и повиновался им… 

Теперь же все говорят, что Россия совершила ошибку”. (Там же, с. 35). 

Дело в том, как это объясняет русский публицист-эмигрант Лев Арнольдов, “события 1917-1918 гг. подготовлялись исподволь и настойчиво, яд развала империи расползался по всему её организму, это был социальный яд недовольства, неудовлетворенности, беспокойных исканий неведомого рая, яд протеста ради протеста, яд неприятия действительности”. (Л. В. Арнольдов. Жизнь и революция. Шанхай, 1935, с. 40). 

“… несмотря на Чаадаева, Пушкина, Леонтьева, Достоевского, Россия пошла за Карлом Марксом. Была в этом, кроме умственной, и психологическая подготовка. На верхах мысли, хама было не меньше, чем в низах… Нелюбовь мысли ради мысли, неверие в мысль, недружелюбие к мыслящим инако, духовный нигилизм, душевная нечуткость, чувство нетерпимости к “противнику”, в общем своему же брату, отсутствие элементарного доброжелательства – всё это были недостатки, с которыми семья и школа должны были бороться, но не боролись или не умели, не знали как к этой борьбе приступить”. (Там же, с. 42). 

А далее Л. Арнольдов приводит вначале высказывание о революции одного из депутатов дореволюционных Дум Василия Шульгина из его книги “Дни”, а потом и высказывание публицистики, революционерки либерального толка Екатерины Кусковой. “Они – революционеры, – говорил В. Шульгин, – не были готовы, но она, – революция была готова. Ибо революция только наполовину создаётся из революционного напора революционеров. Другая ее половина, а может быть три четверти – состоит в ощущении властью своего собственного бессилия”. (Там же, с. 73-74). 

“История русской революции, – её зарождение, уходят к таким далеким временам русской истории, – говорит Е. Кускова, – когда ещё не было на свете самого Маркса. Декабристы, Герцен, шестидесятники, народовольцы 70-80-х годов были также далеки от марксизма, как и Родзянко, возглавлявший революционный комитет Государственной Думы. Понятия не имели ни о каком Марксе ни солдаты на фронте, в значительной мере решившие судьбу революции, ни крестьянство, ни даже обширные слои служивой интеллигенции, тоже быстро присоединившиеся к революции”. (Там же, с. 80). 

VI 

Вспоминая те “окаянные дни”, писатель Иван Бунин писал: “Е. Д. Кускова обмолвилась однажды так: “Русская революция проделана была зоологической”. Это было сказано ещё в 1922 году и сказано не совсем справедливо: в мире зоологическом никогда не бывает такого бессмысленного зверства, – зверства ради зверства, – какое бывает в мире человеческом и особенно во время революций; зверь, гад действует всегда разумно, с практической целью: жрет другого зверя, гада только в силу того, что должен питаться, или просто уничтожает его, когда он мешает ему в существовании, и только этим и довольствуется, и не сладострастничает в смертоубийстве, не упивается им, “как таковым”, не издевается, не измывается над своей жертвой, как делает это человек, – особенно тогда, когда от знает свою безнаказанность, когда порой (как, например, во время революций) это даже считается “священным гневом”, геройством и награждается: властью, благами жизни, орденами… нет в мире зоологическом и такого скотского оплевания, оскорбления, разрушения прошлого, нет “святого будущего”, нет профессиональных устроителей всеобщего счастья на земле и не длится будто бы ради этого счастья сказочное смертоубийство без всякого перерыва целыми десятилетиями при помощи набранной и организованной с истинно дьявольским искусством миллионной армии профессиональных убийц, палачей из самых странных выродков, психопатов, садистов, – как та армия, что стала набираться в России с первых дней царствия Ленина, Троцкого, Дзержинского, и прославилась уже многими меняющимися кличками: Чека, ГПУ, НКВД”. (Иван Алексеевич Бунин. Окаянные дни. Тула, 1992, с. 216). 

* * * 

“Ленинская группа, – пишет А. Яковлев, – встала на путь преступлений с первых же дней после захвата власти. Не успели высохнуть чернила на декрете о провозглашении новой власти, как Дзержинский заявил, что большевики призваны историей направить и руководить ненавистью и местью. 10 ноября (на третий день после захвата большевиками власти – С.Ш.) состоялось заседание Петроградского военно-революционного комитета, где было заявлено о необходимости “вести более энергичную, более активную борьбу против врагов народа”. (Александр Яковлев. Омут памяти, с. 87). 

“Прошёл месяц после переворота, – читаем мы далее у Яковлева, – и 11 декабря правительство придало понятию “враг народа” официальный статус. “В полном основании огромной ответственности, которая ложится сейчас на Советскую власть за судьбу народа и революции, Совет Народных Комиссаров объявляет кадетскую партию… партией врагов народа”. Декрет подписан Лениным. 

А 20 декабря создается Всероссийская чрезвычайная комиссия (ВЧК). Появилась карательная организация, которая в течение десятилетий была главным орудием борьбы с “врагами народа”, вернее со всем народом. Началась многолетняя эпопея террора, которой нет аналогов в истории. На воспевание целей и средств новой власти была брошена вся политическая рать. Главный рупор большевиков газета “Правда” 31 августа 1918 года опубликовала программную фразу: “Гимном рабочего класса отныне будет песнь ненависти и мести!” 

В тот же день Дзержинский выступает с обращением к “рабочему классу”. В нём сказано: “Пусть рабочий класс раздавит массовым террором гидру контрреволюции!.. Пусть враги рабочего класса знают, что каждый, кто осмелится на малейшую пропаганду (заметим: не на действия, а только на пропаганду! – С.Ш.) против Советской власти, будет немедленно арестован и заключён в концентрационный лагерь!” (Там же, с. 88). 

Так что сказанные на ХХ съезде Анастасом Микояном слова о том, что “после Октября Ленин и большевики не призывали к гражданской войне, к насилию”, являются сущей ложью: именно большевики, как мы видим, начали внутреннюю гражданскую войну. 

Дело другое, когда Микоян говорит о внешней гражданской войне, то с ним можно согласиться, что “зачинщиками гражданской войны были империалистические державы”. (См. ХХ съезд Коммунистической партии Советского Союза. Стен. отчёт, I. М.: Госполитиздат, 1976, с.313).

Кстати, во время наступления Деникина на Москву, а точнее 18 августа 1919 года, М. Волошин вновь написал два стихотворения: “Китеж” и “Они пройдут – расплавленные годы…”. Вот несколько строф из стихотворения “Китеж”:

Вся Русь – костер. Неугасимый пламень
Из края в край, из века в век.
Гудит, ревёт… И трескается камень.
И каждый факел – человек.

Я сам – огонь. Мятеж в моей природе,
Но цепь и грань нужны ему.
Не в первый раз, мечтая о свободе,
Мы строим новую тюрьму.

Молите же, терпите же, примите ж
На плечи крест, на вою трон.
На дне души гудит подводный Китеж –
Наш неосуществимый сон.

А вот другое стихотворение:
Они пройдут – расплавленные годы
Народных бурь и мятежей:
Вчерашний, усталый от свободы,
Возропщет, требуя цепей.
Построит вновь казармы и остроги.
Воздвигнет сломанный престол,
А сам уйдёт молчать в свои берлоги.
Работать на полях, как вол.
И отрезвясь от крови и угара,
Цареву радуясь бичу,
От угольев погасшего пожара
Затеплит яркую свечу.
Молчите же, терпите же, примите ж
На плечи крест, на вою трон.
На дне души гудит подводный Китеж –
Наш неосуществимый сон. 

* * *

В связи с отсутствием у Ленина и его правительства опыта управления государством и ухудшившимися внешними условиями страны, с началом иностранной интервенции, начали предприниматься для спасения Советской власти самые жесткие меры. Во-первых, введена трудовая повинность, причём не только для “нетрудовых классов”, а с 10 декабря 1918 года для всех граждан РСФСР. Более того, принятыми Совнаркомом 12 апреля 1919 года и 27 апреля 1920 года декретом запрещался самовольный переход на новую работу и прогулы, устанавливалась жестокая трудовая дисциплина на предприятиях, а также вводилась система неоплачиваемого труда в выходные и праздники, в виде организуемых “субботников” и “воскресников”. 

Самую жесткую позицию Советская власть заняла по отношению к крестьянству. Так, постановлением ВЦИК от 9 мая 1918 года “О предоставлении Народному комиссариату продовольствия чрезвычайнейших полномочий по борьбе с деревенской буржуазией, укрывающей хлебные запасы и спекуляцией ими” возобновлялась введенная в царское время с началом войны так называемая “продразверстка”. В названном постановлении говорилось: “…Сытая и обеспеченная, скопившая огромные суммы денег, вырученных за годы войны, деревенская буржуазия остается упорно глухой, безучастной к стонам голодающих рабочих и крестьянской бедноты, не вывозит хлеб к ссыпным пунктам в расчёте принудить государство к новому и новому повышению хлебных цен и продаёт в то же время хлеб у себя на месте по баснословным ценам хлебным спекулянтам-мешочникам… На насилия владельцев хлеба над голодающей беднотой ответом должно быть насилие над буржуазией”. (Цит по кн. А.А. Никонова. “Спираль многовековой драмы: аграрная наука и политика России (XVIII-XX вв.)”. М.: “Энциклопедия российских деревень”, 1995, с.136). 

В постановлении подтверждались “незыблемость хлебной монополии и твердых цен, а также необходимость беспощадной борьбы с хлебными спекулянтами- мешочниками”. Все, кто не вывозил излишки хлеба, объявлялись врагами народа, которых предлагалось заключать в тюрьмы сроком на 10 лет, конфисковать их имущество и изгонять с места жительства. Излишки хлеба изымались бесплатно, причём половина отдавалась человеку, выдавшему “врага народа”. (См. там же, с. 136-137).

При этом с 11 июля 1918 года в деревнях начали создаваться Комитеты бедноты, которым принадлежала, по суще-ству, вся власть. 

Приветствуя такое разжигание классовой борьбы в деревне, Григорий Зиновьев призывал “… радоваться, что дерев-ня наконец начинает дышать воздухом гражданской войны”. (Александр Яковлев. Омут памяти, с. 94) 

В начале 1920 года часть воинских частей были временно преобразованы в трудовые армии. Примером тому яв-ляется приказ Иосифа Сталина, как председателя Укрсовтрударма (от 7 марта 1920 г.), в котором, обращаясь к красноармейцам 42-ой дивизии, он говорил: “Красноармейцы 42-ой дивизии! Вы умели драться с врагами рабоче-крестьянской России честно и самоотверженно, – докажите, что вы способны трудиться честно и самоотверженно для подвоза угля к станциям, погрузки его в вагоны и сопровождения угольных грузов до места назначения. 

Помните, что уголь так же важен для России, как победа над Деникиным. 

Полки III армии на Урале уже отличились в деле добычи и подвоза дровяного топлива. Полки Западной армии на Поволжье покрыли себя славой в деле ремонта паровозов и вагонов. 42-я дивизия должна показать, что она не отстанет от других, обеспечив стране подвозку, погрузку и сопровождение угля. 

Этого ждёт от вас рабоче-крестьянская Россия”. (См. И.В. Сталин. Сочинения, т. 4. М.: Госполитиздат, 1947, с. 293). 

* * * 

Однако, пребывая примерно в это же время на Урале, Троцкий, как мы читаем в его биографии, привёз оттуда “значительный запас хозяйственных наблюдений, которые резюмировались одним общим выводом: надо отказаться от военного коммунизма. Мне стало на практической работе совершенно ясно, – говорил он, – что методы военного коммунизма, навязанные нам всей обстановкой гражданской войны, исчерпали себя и что для подъема хозяйства необходимо во чтобы то ни стало ввести элемент личной заинтересованности, т. е. восстановить в той или другой степени внутренний рынок. Я представил Центральному Комитету проект замены продовольственной разверстки хлебным налогом и введением товарообмена”. (Л. Троцкий. Моя жизнь. Опыт автобиографии. М.: “Панорама”, 1991, с. 440). 

В заявлении Л. Троцкого по этому поводу, поданном в ЦК, говорилось: “Нынешняя политика уравнительной реквизиции по продовольственным нормам, круговой поруки при ссыпке и уравнительного распределения продуктов промышленности направлена на понижение земледелия, на распыление промышленного пролетариата и грозит окончательно подорвать хозяйственную жизнь страны”. (Там же). 

“Продовольственные ресурсы, – продолжало заявление, – грозят иссякнуть, против чего не может помочь никакое усовершенствование реквизиционного аппарата. Бороться против таких тенденций хозяйственной деградации возможно следующими методами: 1. заменив изъятие излишков известным процентным отчислением (своего рода подоходный прогрессивный натуральный налог), с таким расчётом, чтобы более крупная запашка или лучшая обработка представляли всё же выгоду; 2. установив большее соответствие между выдачей крестьянам продуктов промышленности и количеством ссы-панного ими хлеба не только по волостям и селам, но и по крестьянским дворам”. (Там же, с. 440-441). 

К сожалению, то предложение Л. Троцкого не было поддержано Центральным Комитетом, включая В. Ленина: за получило 4 голоса, против – 11 голосов. Более того, IX съезд партии (конец марта-начало апреля 1920 г.)”, принял курс на “милитаризацию хозяйства”, о чём говорят выступления на нём В. Ленина. Так, отметив в “Речи при открытии съезда”, что “внутреннее развитие нашей революции привело к самым большим, быстрым победам над противником в гражданской войне”, в “Докладе Центрального Комитета” В. Ленин сказал: “Прошлый отчетный год мы берём, как материал, как урок, как подножку, с которой мы должны ступить дальше. С этой точки зрения работа ЦК разделяется на две крупных отрасли: на работу, которая связана была с задачами военными и определяющими международное положение республики, и на ту работу внутреннего, мирного хозяйственного строительства, которая стала выдвигаться на первый план, может быть, лишь с конца прошлого или начала текущего года, когда вполне выяснилось, что решающую победу на решающих фронтах гражданской войны мы одержали”. (В.И. Ленин. ПСС, т. 40. М.: Политиздат, 1974, с. 235, 239). 

Так что “если подумать о том, что же лежало в конце концов в самой глубокой основе того, что такое историческое чудо произошло, что слабая, обессиленная, отсталая страна победила сильнейшие страны мира, то мы видим – пояснял В. Ленин, – что это – централизация, дисциплина и неслыханное самопожертвование”. (Там же, 241) 

“И я думаю, – сказал далее В Ленин, – что этот основной опыт, который мы проделали, должен быть больше всего учтен нами. Здесь больше всего надо подумать о том, чтобы сделать основой нашей агитации и пропаганды – анализ, объяснение того, почему мы победили, почему эти жертвы гражданской войны окупились сторицей и как надо поступить на основании этого опыта, чтобы одержать победу в другой войне, в войне на фронте бескровном, в войне, которая только переменила форму, а ведут её против нас всё те же старые представители, слуги и вожди старого капиталистического мира, лишь ещё более ретиво, бешено и рьяно”. (Там же, с. 244). 

Кстати, Л. Троцкий, коль его предложение было отвергнуто Центральным Комитетом, стал по-прежнему поддерживать экстремистские методы руководства и применять их в своей практике, так что предлагал даже профсоюзы включить “в систему государственного управления промышленностью и распределения продуктов”. (Л. Троцкий. Моя жизнь, с. 441). 

В то же время Алексей Рыков, будучи Председателем Высшего Совета Народного Хозяйства, поддерживая использование как самих военных организаций, так и их методов для достижения экономических целей республики, считал принципиально неверным абсолютизацию подобных способов привлечения к труду. “Многое из опыта армии, из опыта военной организации, – говорил он на IX съезде РКП(б), – мы должны взять и провести в жизнь во что бы то ни стало. Но было бы величайшей ошибкой при этом гарантировать безусловные успехи в области организации промышленности, ибо принципиальные задачи здесь совсем другие”. И далее: “Я не вижу в армии системы организации труда. Я полагаю, что армия есть дело временное”. (А. И. Рыков. Избранные произведения. М.: “Экономика”, 1990, с.28). 

Так что из-за своевременно не принятого Советским правительством постановления об отмене так называемой политики “военного коммунизма”, как это предлагал Л. Троцкий, в конце 1920-начале 1921 годов произошли во многих регионах страны восстания крестьян, в том числе в Тамбове, а также так называемый Кронштадтский мятеж. 

При этом напомним, что В. Ленин, во многом повинный в доведении страны до указанных восстаний, в то же время, как вспоминает В. Молотов, “Тамбовское восстание приказал подавить, сжечь всё.” (Феликс Чуев. Молотов. Полудержавный властелин, с. 243). 

* * * 

“Советское государство, – читаем мы о тех событиях в “Кратком курсе истории ВКП(б)”, – вынуждено было брать у крестьянина по продразверстке все излишки для нужд обороны страны. Победа в гражданской войне была бы невозможна без продразверстки, без политики военного коммунизма. Политика военного коммунизма была вынуждена войной, интервенцией. Пока велась война, крестьянство шло на продразверстку и не замечало нехватки товаров, но, когда война окончилась и угроза возвращения помещика миновала, крестьянин стал выражать недовольство изъятием всех излишков, недовольство системой продразверстки и стал требовать, чтобы его снабжали достаточным количеством товаров. 

Вся система военного коммунизма, как отмечал Ленин, пришла в столкновение с интересами крестьянства…. 

И партия приступила к выработке новой установки по вопросам хозяйственного строительства. 

Но классовый враг не дремал. Он пытался использовать тяжелое хозяйственное положение, пытался использовать недовольство крестьян. Вспыхнули организованные белогвардейцами и эсерами кулацкие мятежи в Сибири, на Украине, в Тамбовской губернии (антоновщина). Оживилась деятельность всякого рода контрреволюционных элементов – меньшевиков, эсеров, анархистов, белогвардейцев, буржуазных националистов. Враг перешёл к новым тактическим приемам борьбы против Советской власти. Он стал перекрашиваться под советский цвет и выдвинул уже не старый провалившийся лозунг: “долой Советы”, а новый лозунг: “за Советы, но без коммунистов”. 

Педофилия, коррупция и моральное разложение в украинской протестантской церкви

Ярким проявлением новой тактики классового врага явился контрреволюционный “Кронштадтский мятеж”. Он начался за неделю до Х съезда партии, в марте 1921 года. Во главе мятежа стали белогвардейцы, связанные с эсерами, меньшевиками и представителями иностранных государств. Свои стремления восстановить власть и собственность капиталистов и помещиков мятежники на первых порах старались прикрыть “советской” вывеской. Они выдвинули лозунг: “Советы без коммунистов”. Контрреволюция пыталась использовать недовольство мелкобуржуазных масс для того, чтобы под якобы советским лозунгом свергнуть Советскую власть”. (История Всесоюзной коммунистической партии (большевиков). Краткий курс. М.: Госполитиздат, 1938, с. 238-239). 

А вот, на наш взгляд, более правильная оценка причины появления восстаний тех лет, данная Робертом Конквестом. “Кризис разразился в феврале 1921 года, – пишет Р. Конквест, – когда волна забастовок и демонстраций охватила Петроград; высшей точкой кризиса стало мартовское восстание в морской крепости Кронштадт. 

Кронштадтское восстание выявило, что партия окончательно противопоставила себя народу. В борьбу против матросов и рабочих бросились даже “демократические централисты” и “рабочая оппозиция”. Когда дошло до открытого столкновения, то решающим элементом оказалась преданность партии… 

Восставшие открыто боролись за идею свободного радикального социализма, за пролетарскую демократию. А у другой стороны оставалась только идея партии как таковой. Партия, существование которой уже не имело социальных оправданий, опиралась исключительно на догму, она стала примером секты в наиболее классическом смысле слова – сборищем фанатиков. Партия считала, что ни народная поддержка, ни поддержка пролетариата для неё уже не обязательна, а необходима и достаточна лишь некая целеустремленность, способная в дальней перспективе оправдать что угодно”. (Роберт Конквест. Большой террор. Edizioni Aurora Firenze, 1974, с. 28-29).

Кстати, подобную мысль о коммунистической партии высказал и доктор исторических и философских наук, профессор, член-корреспондент Российской академии наук, генерал-полковник Дмитрий Волкогонов. “Партия, созданная Лениным – писал он, – не была общественной организацией в собственном смысле этого слова. Как только большевики захватили власть после октябрьского переворота, партия стала главным элементом родившегося государства. Ленин хотел именно этого. Безграничная монополия и тотальная власть ордена, созданного лидером российской революции, могли рассчитывать (и не без основания), что при крайне низком уровне политической культуры общества, слабости демократических традиций, сохранении царистских взглядов в сознании многих вождей, партия имеет большие шансы стать средоточием господствующего сословия людей. Об этом открыто не говорили, – обращает внимание читателей Дм. Волкогонов, – но было ясно: не только классовый принцип определял жизнь советского общества, но и сословно-партийный”. (Дмитрий Волкогонов. Ленин. Книга I.М.: “Новости”, 1999, с. 16).

 * * * 

А В. Ленин, так и не признав в Отчёте о политической деятельности ЦК РКП(б) Х партийному съезду лично своей вины за неподдержание год тому назад вышеуказанного предложения Л. Троцкого об отмене политики “военного коммунизма”, начал с того, что, дескать, “война приучила нас, всю нашу страну, сотни тысяч людей только к военным задачам, и когда после разрешения этих военных задач большая часть армии застаёт неизмеримо ухудшение условий, застаёт в деревне невероятные трудности и не имеем возможности в силу этого и общего кризиса применить свой труд, получается что-то среднее между войной и миром”… 

При этом он признал только несомненную ошибку ЦК в том, “что размер этих трудностей, связанных с демобилизацией, не был учтен”, да и то тут же завуалировал её. (См. В. И. Ленин ПСС, т. 43. М.: Политиздат, 1974, с. 9-10). 

А далее сказал: “Теперь, когда мы от вопросов войны переходим к вопросам мира, мы на натуральный налог начинаем смотреть иначе: мы смотрим на него не только с точки зрения обеспечения государства, а также с точки зрения обеспечения мелких земледельческих хозяйств. Мы должны понять те экономические формы возмущения мелкой сельскохозяйственной стихии против пролетариата, которые обнаружили себя и которые обостряются при настоящем кризисе. (Хорошо, что сам это понял! С.Ш.) Мы должны постараться сделать максимум возможного в этом отношении. Это дело самое важное для нас. Дать крестьянину возможность известной свободы в местном обороте, перевести развёртку на налог, чтобы мелкий хозяин мог лучше рассчитать свое производство и сообразно с налогом устанавливать размер своего производства”. (Там же, с. 28). 

Так что свой Доклад о замене разверстки натуральным налогом он начал словами: “Товарищи, вопрос о замене разверстки налогом является прежде всего и больше всего вопросом политическим, ибо суть этого вопроса состоит в отношении рабочего класса к крестьянству”; при этом добавил: “Мне нет необходимости подробно останавливаться на вопросах о причинах такого пересмотра. Вы все, конечно, прекрасно знаете, какая сумма событий, особенно на почве крайнего обострения нужды, вызванной войной, разорением, демобилизацией и крайне тяжёлым неурожаем, какая сумма обстоятельств сделала положение крестьянства особенно тяжелым, острим и неизбежно усилила колебание его от пролетариата к буржуазии”. (Там же, с. 57). 

“Мы знаем, – продолжал В. Ленин объяснять сложившуюся обстановку, – что только соглашение с крестьянством может спасти социалистическую революцию в России, пока не наступила революция в других странах. И так, прямиком, на всех собраниях, во всей прессе и нужно говорить. Мы знаем, что это соглашение между рабочим классом и крестьянством непрочно, – чтобы выразиться мягко, не записывая этого слова “мягко” в протокол, – а если говорить прямо, то оно порядочно хуже. Во всяком случае мы не должны стараться прятать что-либо, а должны говорить прямиком, что крестьянство формой отношений, которая у нас с ним установилась, недовольно, что оно этой формы отношений не хочет и дальше так существовать не будет. Это бесспорно”. (Там же, с. 59). 

“Мы должны постараться удовлетворить требования крестьян, которые не удовлетворены, которые недовольны, и законно недовольны, и не могут быть довольны. Мы должны им сказать: “Да, такое положение не может держаться дальше”. (Там же, с. 61). 

“Почему нам надо было заменить разверстки налогом?” – задает вопрос В. Ленин, и сам же на него отвечает: “Развертка предполагала: изъять все излишки, установить обязательную государственную монополию. Мы не могли поступить иначе, мы были в состоянии крайней нужды. Теоретически не обязательно принимать, что государственная монополия есть наилучшее с точки зрения социализма. Как переходную меру в стране крестьянской, которая имеет промышленность, – а промышленность работает, – и если есть некоторое количество товаров, возможно применять систему налога и свободного оборота. 

Этот самый оборот – стимул, побудитель, толчок для крестьянина. Хозяин может и должен стараться за свой собственный интерес, потому что с него не возьмут всех излишков, а только налог, который, по возможности, нужно будет определить заранее. Основное – чтобы был стимул, побудитель и толчок мелкому земледельцу в его хозяйствовании. Нам нужно строить нашу государственную экономику применительно к экономике середняка, которую мы за три года не могли переделать и еще за десять лет не переделаем”. (Там же. с. 70-71). 

И закончил В. Ленин свой Доклад о замене разверстки натуральным налогом призывом “иметь в виду основное: что разработка в деталях и толкованиях, это – работа нескольких месяцев. А сейчас нам надо иметь в виду основное: нам нужно, чтобы о принятом вечером же было оповещено по радио во все концы мира, что съезд правительственной партии в основном заменяет разверстки налогом, давая этим целый ряд стимулов мелкому земледельцу расширять хозяйство, увеличивать засев, что съезд, вступая на этот путь, исправляет систему отношений между пролетариатом и крестьянством и выражает уверенность, что этим путем будет достигнуто прочное отношение между пролетариатом и крестьянством”. (Там же, с.73). 

* * * 

Вообще, что касается тех “хождений по мукам” в поисках путей и методов нового типа государственного устройства и перевода существовавшей экономики на “социалистические рельсы” (в большевистском понимании), то наиболее искренним признанием переживаемых в связи с этим трудностей является, на наш взгляд, выступление В. Ленина 14 октября 1921 года “К четырехлетней годовщине Октябрьской революции”, ставшее его своеобразной исповедью за допущенные “грехи”. “Мы ни на минуту не забываем того, – говорил он, – что неудач и ошибок у нас действительно было много, и делается много. Ещё бы обойтись без неудач и ошибок в таком новом, для всей мировой истории новом деле, как создание невиданного еще типа государственного устройства! Мы будем неуклонно бороться за исправление наших неудач и ошибок, за улучшение нашего, весьма и весьма далекого от совершенства применения к жизни советских принципов”. 

При этом, продолжая быть в заблуждении по поводу возможностей капиталистического строя, В. Ленин подчеркнул: “Но мы вправе гордиться и мы гордимся тем, что на нашу долю выпало счастье начать постройку советского государства, начать этим новую эпоху всемирной истории, эпоху господства нового класса, угнетенного во всех капиталистических странах и идущего повсюду к новой жизни, к победе над буржуазией, к диктатуре пролетариата, к избавлению человечества от ига капитализма, от империалистических войн”. (В. И. Ленин. ПСС, т. 44. М.: Политиздат, 1974, с. 148). 

И далее опять признание: “Последнее, – и самое важное, и самое трудное, и самое недоделанное наше дело: хозяйственное строительство, подведение экономического фундамента для нового, социалистического, здания на место разрушенного феодального и полуразрушенного капиталистического. В этом самом важном и самом трудном деле у нас было всего больше неудач, всего больше ошибок”. (Там же, с. 150). 

Так что после прочтения такого “откровения” В. Ленина, можно безошибочно сделать заключение, что в вопросах экономики и психологии он был просто дилетантом, хотя и взял на себя смелость руководить такой огромной и экономически сложной, многонациональной страной, что уже даже это обрекало на её развал, тем более, что все последующие “партийные боссы”, после него, включая и последнего – Михаила Горбачёва, стремились ему подражать, или скорее всего, будучи неподготовленными для этого, как и Ленин, старались В. Ленина сделать подобным на себя.

 * * *

Напомним: уже древнегреческий Аристотель знал, что “… люди заботятся всего более о том, что принадлежит собственно лично им; менее они заботятся о том, что составляет предмет общих интересов; если они о том и заботятся, то постольку, поскольку это касается каждого данного индивида. Помимо всего прочего люди скорее всего склонны пренебрегать общими интересами и потому, что каждый из них про себя думает: “об этом другой позаботиться”. (Цит. по кн. “Политика Аристотеля”. М.: Изд. М. С. Сабашниковых, 1911, с. 42). 

А вот что сказал английский экономист Адам Смит о материальной заинтересованности: “Не от благожелательности мясника, повара или булочника ожидаем мы получить свой обед, а от соблюдения ими своих собственных интересов. Мы обращаемся не к гуманности, а к их эгоизму и никогда не говорим им о наших нуждах, а лишь об их выгодах”. (Адам Смит. Исследование о природе и причинах богатства народов. М.: Изд. соц.-эконом. лит., 1962, с.28). 

Да трудно сказать, насколько внимательно читал он (Ленин) работу К. Маркса “Критика Готской программы”, коль в далеко не передовой, причём израненной войной стране пытался вводить коммунистические порядки. Ведь в названной работе коммунистическую общественно-экономическую формацию Маркс четко подразделяет на две фазы: первую – социализма и “высшую фазу коммунистического общества”, при этом показывая разницу между ними. 

Правда, как было показано в первой главе нашей книги, Маркс, тоже никогда непосредственно не соприкасавшийся с производством, мог обстоятельно его анализировать, но делая из анализа выводы, как правило, был “фантазером”, хотя и обвинял в этом других. 

VII 

В Докладе о работе ВЦИК и Совнаркома на первой сессии ВЦИК VII созыва (2 февраля 1920 г.) В. Ленин говорил, что, дескать, “террор был нам навязан терроризмом Антанты, когда всемирно-могущественные державы обрушились на нас своими полчищами, не останавливаясь ни перед чем. Мы не могли бы продержаться и двух дней, если бы на эти попытки офицеров и белогвардейцев не ответили беспощадным образом, и это означало террор. Но это было навязано нам террористическими приемами Антанты. И как только мы одержали решительную победу, ещё до окончания войны, тотчас же после взятия Ростова, мы отказались от применения смертной казни и этим показали, что к своей собственной программе мы относимся так, как обещали. Мы говорим, что применение насилия вызывается задачей подавить эксплуататоров, подавить помещиков и капиталистов; когда это будет разрешено, мы от всяких исключительных мер отказываемся. Мы доказали это на деле”. (В.И. Ленин. ПСС, т. 40. М.: Политиздат, 1974, с. 101). 

Кстати, известно, что это обещание В. Ленина Н. Хрущёв приводил в Докладе на закрытом заседании ХХ съезда КПСС “О культе личности и его последствиях”, при этом обвинил Сталина, что тот “… уклонился от этих ясных и простых предложений Ленина. Сталин заставил партию и НКВД, – говорил Хрущёв, – пользоваться массовым террором, хотя не было больше признаков эксплуататорских классов в нашей стране и когда не было никаких серьезных причин для применения чрезвычайных массовых методов”. (Н. С. Хрущёв. Доклад на закрытом заседании ХХ съезда КПСС. “О культе личности и его последствиях”. М.: Госполитиздат, 1959, с. 21). 

Однако в действительности, и с окончанием гражданской войны, и при изменении экономических отношений с введением НЭПа, политическая и психологическая обстановка в стране не менялась. Так, в письме 3-го марта 1922 года Льву Каменеву В. Ленин писал: “Величайшая ошибка думать, что НЭП положил конец террору. Мы ещё вернёмся к террору и террору экономическому”. (В. И. Ленин. ПСС, т. 44, с. 428). 

А 15-го мая 1922 года В. Ленин советовал наркому юстиции РСФСР Дмитрию Курскому “расширить применение расстрела (с заменой высылкой за границу)… ко всем видам деятельности меньшевиков, с.-р. и т.п.” и “найти формулировку (т. е. не надо доказывать их вины, а только найти формулировку – С.Ш.), ставящую эти деяния в связь с международной буржуазией и её борьбой с нами (подкупом печати и агентов, подготовкой войны и т. п.)”. 

17-го мая: “Суд должен не устранить террор; обещать это было бы самообманом или обманом, а обосновать и узаконить его принципиально, ясно, без фальши и без прикрас. Формулировать надо как можно шире, ибо только революционное правосознание и революционная совесть поставят условия применения на деле, более или менее широкого. 

Вариант 1:

Пропаганда, или агитация, или участие в организации, или содействие организациям, действующие (пропаганда и агитация) в направлении помощи той части международной буржуазии, которая не признает равноправия приходящей на смену капитализма коммунистической системы собственности и стремится к насильственному её свержению, путем ли интервенции, или блокады, или шпионажа, или финансирования прессы и т. под. средствами, карается высшей мерой наказания, с заменой, в случае смягчающих вину обстоятельств, лишением свободы или высылкой за границу. 

Вариант 2:

а) Пропаганда или агитация, объективно содействующие той части международной буржуазии, которая и т. д. до конца.
б) Такому же наказанию подвергаются виновные в участии и организациях или в содействии организациям или лицам, ведущим деятельность, имеющую вышеуказанный характер (деятельность коих имеет вышеуказанный характер).” 

И тут же в квадратике приписывает: “# вариант 2б: со-действующие или способные содействовать”. (В.И. Ленин. ПСС, т. 45. М.: Политиздат, 1975, с. 189-191). 

То есть бери любого, подбирай формулировку о его связях с международной буржуазией и присуждай любое наказание. (Что, кстати, и делали Сталин и его окружение в 1930 гг. со своими противниками, а также инакомыслящими и, к сожалению, тысячами, просто казавшимися таковыми!) 

При этом напомним, что в 1901 году, ещё только думая о создании партии, В. Ленин в статье “С чего начать?” уже тогда заявил: “Принципиально мы никогда не отказывались от террора. Это – одно из военных действий, которое может быть вполне пригодно и даже необходимо в известный момент сражения, при известном состоянии войска и при известных условиях”. (В.И. Ленин. ПСС, тэ 5. М.: Политиздат, 1972, с. 7). 

В качестве комментария к этим преступным утверждениям и действиям В. Ленина о необходимости террора приведем оценку их российским журналистом и публицистом Анатолием Ганом, который по этому поводу писал: “Когда Ленин, Троцкий, Луначарский, Зиновьев, Бухарин в Петербургском совдепе и в своей “Правде” требовали отмены смертной казни, тогда их в этом поддерживали гг. Мартов, Дан, Чернов, Чхеидзе, Скобелев, Церетели и пр. “товарищи”, когда Керенский клялся, что он не подпишет ни одного смертного приговора, революционной толпе, аплодировавшей лицемерным выступлениям социалистов, казалось, что она поддерживает людей проповедующих высшую христианскую мораль – отмену смертной казни. Но Ленин, Троцкий и Ко, обманывая всех, смеялись над простодушием презираемого ими русского народа, над наивностью товарищей социалистов, поверивших, что большевики искренне желают отмены смертной казни, что при власти большевиков смертной казни не будет. Народ находился под гипнозом социалистов, лицемерно боровшихся со смертной казнью. Пока это касалось их, пока власть была в руках не социалистов, как вопили они, когда правительство казнило двух-трёх террористов, экспроприаторов, бомбометателей. Сколько крокодиловых слез проливалось, когда речь шла о смертном приговоре над каким-нибудь партийным работником-социалистом. Какой шум поднимался каждый раз в социалистической печати, когда предстояла казнь террориста, совершившего для партийных целей убийство. Тут и “проклятая буржуазия, жестокие законы и невинная кровь пролетариата и правительственный террор и т. д.”. (Анатолий Ган. Россия и Большевизм. Часть первая (1914-1920). Шанхай, 1921, с. 233). 

Но “стоило “старшим братьям” меньшевиков и интернационалистов – большевикам захватить власть, как смертная казнь стала единственным орудием их власти. Они изобрели “машинку”, по картинному выражению Троцкого, укорачивающую человека всего на одну голову. Коммунисты изобрели “чрезвычайку”… 

Архив советской чрезвычайки! Какой это вечный обвинительный акт против коммунистов и социалистов. Сколько поколений будут содрогаться при чтении этих “человеческих документов”. Мир узнал, на какие ужасы и величайшие преступления способны люди, лицемерно проповедующие братство и справедливость. Мир узнал, в какую пропасть ввергли русский народ вожди Интернационала… 

На фронтоне здания на Б. Лубянке, где помещается “лаборатория человеческой крови” Дзержинского, Петерса, Ленина, Троцкого и др. и которое будет вероятно превращено в антропологический музей революции, будет висеть вечная надпись: “Здесь люди-звери мучили и убивали русских патриотов, самоотверженно защищавших Россию. Здесь именем интернационального сброда величайших тиранов совершались ужасы, перед которыми бледнеет история террора всего мира”. (Там же, с. 234). 

* * * 

При этом опять-таки – трудно сказать: был ли В. Ленин знаком с письмом “Энгельса – Марксу”, датированном 4 сентября 1870 года? А если был, то никакой он не марксист, а просто властолюбец, для которого не существовали никакие принципы человеческой морали. 

Чтобы для читателя было яснее, напомним, что во время Франко-Прусской войны 1870-1871 годов, начатой французами, 1 сентября 1870 года в битве при Седане победу одержали пруссаки, после чего двинулись на Париж. Поэтому в названном письме Ф. Энгельс пишет: “Наблюдая, как французы вечно впадают в подобного рода паническое состояние из-за боязни таких ситуаций, когда приходится смотреть правде в глаза, – получаешь гораздо лучше представление о периоде господства террора”. И далее он высказывает своё мнение о применении террора: “Мы понимаем под последним (т. е. под террором – С.Ш.) господство людей, внушающих ужас; в действительности же, наоборот, – это господство людей, которые сами напуганы. Террор – это большей частью бесполезные жестокости, совершаемые ради собственного успокоения людьми, которые сами испытывают страх”. (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 33. М.: Политиздат, 1964, с. 45). 

А вот современный взгляд на лишение людей жизни, совершающееся, как правило, во время террора: “Опыт всех стран показывает, что результат использования смертной казни – ожесточение людей, связанных с процессом. Нигде не получено доказательств, что смертная казнь способна снижать уровень преступности или политического насилия… Смертную казнь часто используют как средство политических репрессий, смертные приговоры выносятся и приводятся в исполнение произвольно. 

Смертная казнь – наказание необратимое, неизбежный её результат – лишение жизни ни в чём не повинных людей. Смертная казнь – это нарушение основных прав человека… Смертная казнь – это предумышленное и хладнокровное убийство человека государством. У государства нет большей власти над человеком, чем возможность лишить его жизни. Поэтому центральным вопросом в цепи аргументов в пользу отмены смертной казни является вопрос о том, имеет ли государство право лишать человека жизни”. (Когда убивает государство…Смертная казнь против прав человека. М.: “Прогресс”, 1989 г., с. 20). 

Из истории известно, что в декабре 1948 года Генеральная Ассамблея ООН единогласно приняла Всеобщую декларацию прав человека, которая признает право каждого человека на жизнь и категорически заявляет, что “никто не должен подвергаться пыткам или жестоким, бесчеловечным или унижающим его достоинство обращению и наказанию”. (Там же, с. 21). 

И ещё, для сведения читателей: “В последнем обзоре исследований, посвященных взаимосвязи смертной казни и количества убийств, подготовленном для ООН в 1988 г., содержится вывод: “Настоящее исследование не дало каких-либо научно обоснованных доказательств, подтверждающих, что смертная казнь оказывает большее сдерживающее влияние, чем пожизненное лишение свободы. Маловероятно, что такие доказательства будут получены. В целом полученные данные не подтверждают гипотезу о сдерживающем воздействии смертной казни”. (Там же, с. 27). 

Из приведенных данных по СССР известно: в 1985-середина 1988 г. в стране было казнено 63 человека. И хотя в феврале 1987 года было объявлено о намерении ограничить применение смертной казни, число смертных приговоров и случаев их исполнения, насколько можно судить по сообщениям, не уменьшилось. До 31 мая 1988 г. не менее 15 человек были казнены и ещё в отношении 71 – вынесен смертный приговор. 

После заявления в феврале 1987 г. советские средства массовой информации, впервые за многие десятилетия, представили мнения людей, выступающих за отмену смертной казни, и рассказали о случаях, когда к смертной казни были приговорены невиновные. Один из наиболее известных случаев – дело 14 человек беларуской национальности, которых в период 1971-1984 гг. заставили признаться в нескольких изнасилованиях и убийствах, которых они не совершали. По крайней мере один из них впоследствии был казнён, судьба других – неизвестна”. (Там же, с. 327-328). 

* * *

“24 мая, – читаем мы в книге А. Яковлева “Омут памяти”, – Политбюро по предложению В. Ленина поручило Дзержинскому выработать план высылки за рубеж интеллигенции и доложить об этом “в недельный срок”. 18 августа того же года руководство ОГПУ направило отчеты и списки высылаемых по Москве, Петербургу и Украине. В нём говорилось, что “московской публике” объявлено: самовольный приезд обратно домой будет караться расстрелом. В московском списке значилось 67 фамилий. Они были сгруппированы по названиям учебных заведений. Подзаголовки гласили: профессора Московского университета, профессора Московского высшего технического училища, профессора Института путей сообщения и т.д. Были в списке “антисоветские” литераторы, инженеры, агрономы. Петроградский список состоял из 51 фамилии. 

Москвичи уезжали первыми. Уезжали пароходами: Николай Бердяев, Семён Франк, Федор Степун, Николай Лосский, Иван Ильин… За пределами России оказался ректор Московского университета биолог Новиков. (Так что, вместо этого крупнейшего ученого, автора 120 книг и статей, увидевших свет на многих иностранных языках, потом нашли шарлатана Лысенко – С.Ш.). Тяжелый урон понесла историческая наука: большевики выслали Кизеветтера, Флоровского, Мельгунова и других. Одним из пароходов уехал Питирим Сорокин”. (Александр Яковлев. Омут памяти, с. 105-106). 

А вот и описание профессором П. Сорокиным своего отъезда, которое читать “без замирания сердца” просто невозможно, тем более что автору этих строк самому пришлось пережить такой же трогательный момент расставания с Родиной: “Хмурым днем 23 сентября 1922 года первая группа высланных собралась на московском вокзале. Я внес два саквояжа в латвийский дипломатический вагон. “Всё своё ношу с собой”. Это я мог бы сказать и про себя, – пишет П. Сорокин. – В туфлях, присланных чешским учёным, костюме, пожертвованным мне Американской организацией помощи, с пятьюдесятью рублями в кармане я покидал родную землю. Все мои спутники были в сходном положении, но никто особенно не волновался по этому поводу. Несмотря на запрет властей, многие друзья и знакомые пришли проводить нас. Было много цветов, объятий и слёз. Мы, отъезжающие, вглядывались в их лица, смотрели на уплывающие улицы Москвы, ловили последние образы покинутого Отечества”. (Питирим Сорокин. Дальняя дорога. Автобиография. М.: “ТЕРРА”-“TERRA”, 1992, с.144). 

При этом ещё более трогательным является его описание одной из ночей своего пребывания в заключении: “После того, как заключённые заснули, дверь в камеру неожиданно открылась, и девять или десять коммунистов вошли в помещение. Начальник палачей, латыш по фамилии Петерсон, хрипло скомандовал: “Петров, Дьяков, Тачменёв, Попов, Сидоров, Константинов, наденьте пальто и следуйте за нами. Нет, вам не надо брать с собой вещи”, – сказал он крестьянам, которые вообразили, что они будут освобождены, решили захватить и свои пожитки. 

С бледными лицами, безумными глазами и трясущимися руками жертвы пытались натянуть на себя свои лохмотья. Все их движения были лихорадочны. Они походили на загип-нотизированных сомнамбул. Только двое, студент Попов и крестьянин Петров, до некоторой степени сохранили хладнокровие. Они пожали нам руки, и Петров сказал:

– Прощайте товарищи. Не поминайте лихом. Если вы выйдете отсюда живыми, расскажите обо всём моей семье и передайте это жене. Пальто и сапоги мне больше не нужны, а детям могут пригодиться. – Он перекрестился и поклонился на прощание. 

Попов обнялся и поцеловался с остальными студентами и со мной.
– Да здравствует Россия! Смерть коммунистам, палачам русского народа, – воскликнул он, выходя из камеры.
– Заткнись, собака! – прокричал Петерсон и ударил студента револьвером по лицу. Тонкая струйка крови побежала по щеке Попова.
– Да здравствует Россия и долой коммунистов-палачей! – снова крикнул студент.
– Я покажу тебе, контрреволюционная сволочь! – сказал палач, направляя револьвер на Попова.
– Я не боюсь, стреляй! 

Прозвучали один за другим три выстрела, студент упал. Ещё одна душа отлетела. Испуганная тишина воцарилась на несколько минут, а затем дикие крики ужаса и ропот возмущения заполнили камеру. Тачменёв впал в истерику и бился в конвульсиях. 

– Поднимите тело и следуйте за нами! – приказал Петерсон. Палачи и их жертвы исчезли. Глубокая тишина снова наполнила камеру. Как ужасно это молчание и как ужасны бледные лица моих товарищей и лихорадочные их взгляды. Наконец один из адвокатов сказал: 

– От судьбы не уйдёшь, не будем думать об этом. 

Заключенные начали тихо разговаривать, священник стал в углу на колени и продолжал молитву. Через некоторое время мы снова легли спать, но не могли заснуть. Смерть была слишком близко от каждого из нас”. (Там же, с. 119-120). 

Так что пережив эти ужасы пришедшего на российскую землю “коммунистического рая” и оказавшись на свободе, П. Сорокин пишет: “Чтобы ни случилось в будущем, я знаю теперь три вещи, которые сохраню в голове и сердце навсегда. Жизнь, даже самая тяжёлая, – это лучшее сокровище в мире. Следование долгу – другое сокровище, делающее жизнь счастливой и дающее душе силы не изменять своим идеалам. Третья вещь, которую я познал, заключается в том, что жестокость, ненависть и несправедливость не могут и никогда не сумеют создать ничего вечного ни в интеллектуальном, ни в нравственном, ни в материальном отношении”. (Там же, с. 144-145). 

Правда, в интервью Дмитрию Гордону сын Никиты Хрущёва Сергей квалифицировал решение Ленина – лишить Родины сотен учёных, писателей, журналистов – как спасение их от смерти, ибо в противном случае, по его мнению, их убили бы его же (ленинские) питомцы – большевики. 

Тогда интересно, как бы Сергей Никитич оценил вот этот секретный циркуляр “спасителя жизни” высланных за границу выдающихся сыновей и дочерей России, датированный ОГПУ февралём 1923 года, в котором перечислялись слои общества, обречённые на физическое истребление: “Политические партии и организации:

1) Все бывшие члены дореволюционных политических партий;
2) Все бывшие члены монархических союзов и организаций;
3) Все бывшие члены Союза независимых Земледельцев, а равно члены Союза Независимых Хлеборобов в период Центральной Рады на Украине;
4) Все бывшие представители старой аристократии и дворянства;
5) Все бывшие члены молодежных организаций (бойскауты и другие);
6) Все националисты любых оттенков. 

Сотрудники царских учреждений:

1) Все сотрудники бывшего Министерства Внутренних дел; все сотрудники охранки, полиции и жандармерии, все секретные агенты охранки и полиции, все чины пограничной стражи и т.д.;
2) Все сотрудники бывшего Министерства Юстиции: все члены окружных судов, судьи, прокуроры всех рангов, мировые судьи, судебные следователи, судебные исполнители, главы сельских судов и т.д.;
3) Все без исключения офицеры и унтер-офицеры царских армий и флота. 

Тайные враги советского режима:

1) Все офицеры, унтер-офицеры и рядовые Белой армии, иррегулярных белогвардейских формирований, петлюровских соединений, различных повстанческих подразделений и банд, активно боровшиеся с Советской властью. Лица, амнистированные советскими властями, не являются исключением;
2) Все гражданские сотрудники центральных и местных органов и ведомств Белогвардейских правительств, армии Центральной Рады, Гетманской администрации и т.д.;
3) Все религиозные деятели: епископы, священники православ-ной и католической церкви, раввины, дьяконы, монахи, хормейстеры, церковные старосты и т.д.;
4) Все бывшие купцы, владельцы магазинов и лавок, а также “нэпманы”;
5) Все бывшие землевладельцы, крупные арендаторы, богатые крестьяне, использовавшие в прошлом наемную силу. Все бывшие владельцы промышленных предприятий и мастерских;
6) Все лица, чьи близкие родственники находятся на нелегальном положении или продолжают вооружённое сопротивление советскому режиму в рядах антисоветских банд;
7) Все иностранцы независимо от национальности;
8) Все лица, имеющие родственников и знакомых за границей;
9) Все члены религиозных сект и общин (особенно баптисты);
10) Все учёные и специалисты старой школы, особенно те, чья политическая ориентация не выяснена до сего дня;
11) Все лица, ранее подозреваемые или осужденные за контрабанду, шпионаж и т.д.”. (См. Александр Яковлев. Омут памяти, с. 90-91). 

Так что более прав в оценке В. Ленина Н. Яковлев, а не С. Хрущёв. “Нередко этого деятеля, – пишет Яковлев о Ленине, – характеризуют как “властолюбивого маньяка”. К такой мысли склоняюсь и я, размышляя над тем, что он сотворил с народами России и как он это делал. Сотворил сознательно, ибо считал народ России всего лишь хворостом для костра мировой революции, а саму революцию – лишь формой перманентной гражданской войны. 

Именно Ленин возвел террор в принцип и практику осуществления власти. Массовые расстрелы и пытки, залож-ничество, концлагеря, в том числе детские, внесудебные репрессии, военная оккупация тех или иных территорий – все эти преступления начали свою безумную пляску сразу же после октябрьского переворота. Вешать крестьян, замораживать в проруби священников, душить газами непокорных – всё это могло совершать ненасытное на кровь чудовище, с яростной одержимостью порушившее нашу Родину, маньяк, ограбивший народ до последней хлебной корки, уничтоживший 13 миллионов человек в гражданской войне. 

Иными словами, – делает заключение Н. Яковлев, – вдохновителем и организатором террора в России выступил Владимир Ульянов (Ленин), навечно подлежавший суду за преступления против человечества”. (Александр Яковлев. Омут памяти, с. 9). 

VIII 

В. Ленин повинен не только в создании партии по типу средневекового религиозного ордена; совершением её верхушкой государственного переворота и захвата незаконным путём власти, что А. Яковлев называет “контрреволюционным переворотом”, поскольку в феврале 1917 года в стране уже произошла буржуазно-демократическая революция; в устранении оппонирующих партий возглавляемой им (Лениным) партии; в подмене партийными органами законно избираемых народом советских органов в руководстве государством и другими сферами жизни народа; но и в том, что, в отличие, скажем, от первого президента США Джорджа Вашингтона, введшего в традицию регулярную сменяемость первого лица в государстве, а в связи с этим и всего правительства, он (Ленин) заложил, подобно бывшим императорам России, традицию бессменного, неограниченного во времени удержания власти на протяжении всей жизни. Хотя такая несменяемость первого лица в государстве, причём независимо от его положения (Великий князь, царь, король, император, президент, премьер-министр), со временем делает не только его самого неспособным реально оценивать происходящие в стране события, но и превращает граждан, в отношениях которых с государством должны быть взаимные права и обязанности, в своего рода “подданных”, имеющих уже только одностороннюю политико-правовую связь, да и то не с государством, а с его правителем. 

При В.Ленине появилось и такое отрицательное явление в большевистской партии как культ личности. Так, по воспоминаниям Николая Валентинова, еще задолго до октябрьского (1917 г.) государственного переворота один из организаторов первых марксистских кружков в Сибири Пётр Красиков о Ленине говорил: “Старик мудр, никто до него так тонко, так хорошо не разбирал детали, кнопки и винтики механизма русского капитализма”. (Н. Валентинов. Встречи с Лениным. Нью Йорк: Изд. им. Чехова, 1953, с. 73). 

В связи с этим напомним, что до выхода в свет работы В. Ленина “Развитие капитализма в России” (март 1899 г.) уже, начиная с 1883 года, печатались работы Сергея Витте, ставшего в 1892 году министром финансов Российской империи и проведшего в 1897 году денежную реформу по введению золотого стандарта рубля; начиная с 1890 года, почти каждый год выходили книги такого выдающегося экономиста как Михаил Туган-Барановский; в 1894 году увидела свет книга экономиста с европейским образованием Петра Струве “Критические заметки к вопросу об экономическом развитии России”. 

“Блогеры-г*вноеды” против церкви?

По всякому поводу говорил о Ленине и член РСДРП с 1898 года, Пантелеймон Лепешинский: “Старик наш мудр”. И, как полагает Н. Валентинов, “именование “стариком, видимому, нравилось Ленину. Из писем, опубликованных после его смерти, знаем, что многие из них были подписаны: “Ваш Старик”, “Весь ваш Старик”. (Там же). 

Правда, после захвата власти с мнением Ленина не всегда соглашались члены ЦК: примером тому может служить случай, когда, как вспоминает В. Молотов, “летом 1921 года Ленин предлагал закрыть Большой театр. Говорит, что у нас голод, такое трудное положение, а это – дворянское наследство. В порядке сокращения расходов можем пока без него обойтись… 

И провалился Ленин. Большинство против”. (Феликс Чуев. Молотов. Полудержавный властелин, с. 283). 

Уже в те первые годы его “властвования” началось восхваление В. Ленина, в том числе и в стихах. В 1918 году поэт и революционный общественный деятель Демьян Бедный писал:

Вождю 

Тов. Ленину в день рабочей печати посвящаю. 

Как этот день мне мил и дорог!
Ряд долгих лет прошёл с тех пор…
Теперь повержен злой наш ворог,
Тогда мы с ним вступили в спор!
Тогда нас было так немного,
Но знали мы, на что идём…
Был каждый шаг проверен строго
Тобой, испытанным вождем.
Рождалась “Правда” наша в муках,
Окружена стеной врагов.
Но пролетарий в первых звуках
Услышал звон своих шагов.
Ты был за дальнею границей,
Но духом с нами был всегда, –
Росла страница за страницей
Святая библия труда…. 

С 1918 года начинается присвоение имени В. Ленина не только улицам и площадям во многих городах, но и населённым пунктам. Так, 3-го декабря 1918 года решением Тверского губисполкома город Талдом был переименован в Ленинск, в том же году и местечко Романово (кстати, название, не имеющее отношения к царской фамилии) Могилёвской губернии стало называться “Ленино”. 

“Уже в ноябре 1918 года (через год после переворота), – пишет Дмитрий Волкогонов, – Ленин позировал перед скульпторами, создававшими “типовую” скульптуру. Несколько сеансов имел известный художник Ю. П. Анненков, создавая в 1921 году портрет вождя. По нашим данным – далеко не первый. Ленин считал нормальным вместо памятников царям ставить памятники вождям революции”. И “в 1922 году были установлены памятники Ленину в Симбирской губернии, Житомире и Ярославле. Когда решили на месте покушения на Ленина в августе 1918 года начали возводить памятник вождю-лидеру революции не возражал”. (Дмитрий Волкогонов. Ленин, книга I. Вожди. М.: “Новости”, 1999, с. 38). 

А как по-другому можно оценить учреждение на Красной площади кладбища для именитых членов созданной им партии, в том числе захоронение 18 марта 1919 года Якова Свердлова, как не придание им особой исключительности и величия, то есть культа их личностям. 

А к 50-летию Ленина, стихотворения написали опять Д. Бедный, а также – Вл. Невский и Вл. Маяковский, называя его “Владимир Ильич”:

Я знаю –
не герои низвергают революций лаву.
Сказка о героях –
интеллигентская чушь!
Но кто ж
удержится,
чтоб славу
нашему не воспеть Ильичу?

Пожарами землю дымя,
везде,
где народ исполнен,
взрывается бомбой
имя: 
Ленин!
Ленин!
Ленин! 

Поэтом не быть мне бы,
если б
не это пел –
в звездах пятиконечных небо
безмерного свода РКП.

(В.В. Маяковский. Соч. в двух томах, том первый. М.: “Правда”, 1987, с. 118-120). 

А Николай Бухарин написал в 1920 году статью “Ленин как революционный теоретик”, в которой, скажем прямо, для восхваления вождя тоже не пожалел эпитетов. “Теперь уже весь мир знает, – писал он, – что тов. Ленин – величайший вождь масс, гениальный тактик и революционный стратег. Это знают не только широкие рабочие массы, но даже политические противники, квалифицированные вожди мирового империализма, которые с удовольствием увидели бы труп пролетарского вождя, открыто признают его колоссальное значение. Но сравнительно не многим тов. Ленин известен как блестящий теоретик, тонкий аналитический ум, несравненный мастер общественных наук… Марксизм есть теоретическая практика и практическая теория, изменяющая мир. Тов. Ленин, как никто более, воплотил это существо революционного марксизма”… (Н.И. Бухарин. Проблемы теории и практики социализма. М.: Политиздат, 1980, с. 177). 

Да если посмотреть протоколы партийных съездов, то невольно бросается в глаза, что по всем вопросам повестки дня доклады делал сам В. Ленин, что тоже говорит о его “культе личности”. 

Всё это диктует необходимость появления в данной книге и главы: “Ленинизм: его отличие от марксизма и сущность”.

Глава III 

Ленинизм: его отличие от марксизма и сущность 

“Конечно, наши взгляды на Ленина меняются не только потому, что мы узнали нечто иное, нежели нам внушали долгие десятилетия. Мы засомневались в безгрешности вождя прежде всего потому, что “дело”, которое он начал и которое оплачено десятками миллионов жизней (!), огромной кровью, страданиями и лишениями великого народа, потерпело крупное историческое поражение. Об этом очень горько говорить и писать,” – Дмитрий Волкогонов. 

I 

Прежде чем анализировать сущность ленинизма, отметим, что Владимир Ульянов (Ленин) появился на политической сцене в конце XIX века, когда в царской России дворянство, продолжающее быть правящим классом, уже видело, как отмечает в своих мемуарах крупнейший государственный деятель тех лет Сергей Витте, “что ему придется делить пирог с буржуазией (образовавшейся и становившейся всё более заметной ещё во время царствования Александра II – С.Ш.), – с этим оно мирилось, но ни дворянство, ни буржуазия не подумали о сознательном пролетариате. Между тем последний для этих близоруких деятелей вдруг только в сентябре 1905 г. по-явился во всей своей стихийной силе. Сила эта основана, – по мнению С. Витте, – и на численности, и на малокультурности, а в особенности на том, что ему терять нечего. Он, как только подошёл к пирогу, начал реветь, как зверь, который не остановится, чтобы проглотить всё, что не его породы. Вот когда дворянство и буржуазия увидели сего зверя, то они начали пятиться, т. е. начал производиться процесс поправения”. (Сергей Юльевич Витте. Воспоминания, мемуары, том I. Мн., М.: Харвест АСТ, 2001, с. 677). 

Кстати, комментируя данное высказывание С. Витте, академик АН СССР (1929 г.) Михаил Покровский пишет: “Переведите эту тираду с языка озлобленной буржуазной реакции на язык объективной истории – и вы получите знакомую нам формулу: пролетариату нечего терять, кроме цепей, и поэтому он один способен довести революцию до конца. Витте уже в 1907 году видел и понимал то, чего не видели и не понимали ни Милюков, ни Керенский в 1917 году. Настолько этот верный царский слуга был прозорливее тех “тайных” и не совсем явных “республиканцев”, которые шли ему на смену”. (Там же, с. 8-9). 

Но в то же время в изданном в 1896 году тогдашним обер прокурором Святейшего синода, правоведом по специальности, Константином Победоносцевым в “Московском сборнике” утверждалось, что парламентское правление – “великая ложь нашего времени”. 

“История свидетельствует, – писал К. Победоносцев, – что самые существенные, плодотворные для народа и прочные меры и преобразования исходили от центральной воли государственных людей, или от меньшинства, просветленного великой идеей и глубоким знанием; напротив того, с расширением выборного начала исходило принижение государственной мысли и вульгаризация мнения в массе избирателей”. (Цит. по кн. С.С. Ольденбурга “Царствование императора Николая II”. Первое: Мюнхен, 1949. Второе: Вашингтон, 1981, с. 39-40). 

Зло парламентского правления К. Победоносцев видел в том, что на выборах получается не отбор лучших, а только “наиболее честолюбивых и нахальных”. (Там же, с. 40). 

А вот мнение К. Победоносцева о периодической печати: “Любой уличный проходимец, любой болтун из непризнанных гениев, любой искатель гешефта может, имея свои или достав для наживы и спекуляции чужие деньги, основать газету… Опыт показывает, что самые ничтожные люди, какой-нибудь бывший ростовщик, жид фактор, газетный разносчик, участник банды червонных валетов, могут основать газету, привлечь талантливых сотрудников, и пустить свое издание на рынок в качестве органа общественного мнения”. (Там же, с. 41). 

Естественно, что у К. Победоносцева, как человека с консервативным мышлением, было специфическое отношение к образованию. “Нет спора, – писал он, – что ученье свет, а неученье тьма, но в применении этого правила нужно знать меру и руководствоваться здравым смыслом… Сколько наделало вреда смешение понятия о знании с понятием об умении. Увлекшись мечтательной задачей всеобщего просвещения, мы назвали просвещением известную сумму знаний… Мы забыли или не хотели сознать, что масса детей, которых мы просвещаем, должна жить насущным хлебом, для приобретения его требуется не сумма голых знаний, а умение делать известное дело… 

Понятие о народной школе есть истинное понятие, но к несчастью его перемудрили повсюду новой школой. По народному понятию, школа учит читать, писать и считать; но в нераздельной связи с этим учит знать Бога и любить Его и бояться, любить отечество, почитать родителей”. (Там же, с. 42-43). 

И беда России состояла в том, что все эти мысли обер-прокурора Святейшего синода впитывал молодой император. Свидетельством тому служит его речь, произнесенная 17 января 1895 года, в которой он сказал: “Мне известно, что в последнее время слышались в некоторых земских собраниях голоса людей, увлекавшихся бессмысленными мечтаниями об участии представителей земства в делах внутреннего управления; пусть все знают, что я, посвящая все свои силы благу народному, буду охранять начала самодержавия так же твердо и неуклонно, как охранял его мой покойный незабвенный Родитель”. (Там же, с. 47). 

А чем эти усилия Николая II по твёрдой и неуклонной охране самодержавия окончились показали события 1917 года. 

* * * 

Итак, по мнению русского философа и публициста Николая Бердяева, “Ленин был типически русский человек. В его характерном, выразительном лице было что-то русско-монгольское. В характере Ленина были типично русские черты и не специально интеллигенции, а русского народа: простота, цельность, грубоватость, нелюбовь к прикрасам и к риторике, практичность мысли, склонность к нигилистическому цинизму на моральной основе. По некоторым чертам своим он напоминает тот же русский тип, который нашёл себе гениальное выражение в Л. Толстом, хотя он не обладал сложностью внутренней жизни Толстого. Ленин сделан из одного куска, он монолитен. Роль Ленина есть замечательная демонстрация роли личности в исторических событиях. Ленин потому мог стать вождем революции и реализовать свой давно выработанный план, что он не был типическим русским интеллигентом. В нем черты русского интеллигента сочетались с чертами русских людей, собиравших и строивших русское государство. Он соединял в себе черты Чернышевского, Нечаева, Ткачёва, Желябова с чертами великих князей московских, Петра Великого и русских государственных деятелей деспотического типа. В этом оригинальность его физиономии. Ленин был революционер-максималист и государственный человек. Он соединял в себе предельный максимализм революционной идеи, тоталитарного революционного миросозерцания с гибкостью и оппортунизмом в средствах борьбы, в практической политике. Только такие люди успевают и побеждают. Он соединял в себе простоту, прямоту и нигилистический аскетизм с хитростью, почти с коварством. В Ленине не было ничего от революционной богемы, которой он терпеть не мог. В этом он противоположен таким людям, как Троцкий или Мартов, лидер левого крыла меньшевиков. 

В своей личной жизни Ленин любил порядок и дисциплину, был хороший семьянин, любил сидеть дома и работать, не любил бесконечных споров в кафе, к которым имела такую склонность русская радикальная интеллигенция. В нём не было ничего анархического, и он терпеть не мог анархизма; реакционный характер которого он всегда изобличал… В 1918 году, когда России грозил хаос и анархия, в речах своих Ленин делает нечеловеческие усилия дисциплинировать русский народ и самих коммунистов. Он призывает к элементарным вещам, к труду, к дисциплине, к ответственности, к знанию и учению, к положительному строительству, а не к одному разрушению, он громит революционное фразерство, обличает анархические наклонности, он совершает настоящие заклинания над бездной. И он остановил хаотический распад России, остановил деспотическим, тираническим путём. В этом есть черта сходства с Петром”. (Н.А. Бердяев. Истоки и смысл русского коммунизма. М.: “Наука”, 1990, с. 94-95). 

Одновременно со сказанным, Н. Бердяев отмечает: “Ленин не теоретик марксизма, как Плеханов, а теоретик революции. Всё, что он писал, было лишь разработкой теории и практики революции. Он никогда не разрабатывал программы, он интересовался лишь одной темой, которая менее всего интересовала русских революционеров, темой захвата власти, о стяжании для этого силы. Поэтому он и победил. Всё миросозерцание Ленина было приспособлено к технике революционной борьбы. Он один, заранее, задолго до революции, думал о том, что будет, когда власть будет завоевана, как организовать власть. Ленин – империалист, а не анархист. Всё мышление его было империалистическим и деспотическим. С этим связана прямолинейность, узость его миросозерцания, сосредоточенность на одном, бедность и аскетичность мысли, элементарность лозунгов, обращенных к воле. Тип культуры Ленина был невысокий, многое ему было недоступно и неизвестно. Всякая рафинированность мысли и духовной жизни его отталкивала. Он много читал, много учился, но у него не было обширных знаний, не было большой умственной культуры. Он приобретал знания для определённой цели, для борьбы и действия. В нём не было способности к созерцанию. Он хорошо знал марксизм, имел некоторые экономические знания. По философии он читал исключительно для борьбы, для сведения счетов с ересями и уклонами в марксизме… Он требовал сознательности и организованности в борьбе против всякой стихийности. Это основной у него мотив. И он допускал все средства для борьбы, для достижения целей революции. Добро было для него всё, что служит революции, зло – всё, что ей мешает. Революционность Ленина имела моральный источник, он не мог вынести несправедливости, угнетения, эксплуатации. Но став одержимым максималистической революционной идеей, он в конце концов потерял непосредственное различие между добром и злом, потерял непосредственное отношение к живым людям, допуская обман, ложь, насилие, жестокость. Ленин не был дурным человеком, в нём было и много хорошего. Он был бескорыстный человек, абсолютно преданный идее, он даже не был особенно честолюбивым и властолюбивым человеком, он мало думал о себе. Но исключительная одержимость одной идеей привела к страшному сужению сознания и к нравственному перерождению, к допущению совершенно безнравственных средств в борьбе. Ленин был человеком судьбы, роковой человек, в этом его сила”. (Там же, с. 96-97). 

А встречавшийся с ним в 1919 году известный русский писатель и переводчик Александр Куприн в статье “Ленин. (Моментальная фотография)”, характеризуя внешний вид Ленина, пишет, что Ленин – “маленького роста, широкоплеч и сухощав. Ни отталкивающего, ни воинственного, ни глубокомысленного нет в наружности Ленина. Есть скуластость и разрез глаз вверх… Купол черепа обширен и высок, но далеко не так преувеличенно, как это выходит в фотографических ракурсах… Остатки волос на висках, а также борода и усы до сих пор свидетельствуют, что в молодости он был отчаянно, огненно, краснорыж. Руки у него большие и очень неприятные… На глаза его я засмотрелся… от природы они узки; кроме того, у Ленина есть привычка щуриться, должно быть, вследствие скрываемой близорукости, и это вместе с быстрыми взглядами исподлобья придаёт им выражение минутной раскосости и, пожалуй, хитрости. Но не эта особенность меня поразила в них, а цвет их райков… Прошлым летом в Парижском зоологическом саду, увидев золотокрасные глаза обезьяны-лемура, я сказал себе удовлетворенно: вот, наконец-то я нашел цвет ленинских глаз! Разница, оказывается, только в том, что у лемура зрачки большие, беспокойные, а у Ленина они точно проколы, сделанные тонкой иголкой, а из них точно выскакивают синие искры”. (Цит. по кн. Дмитрия Волкогонова “Ленин, книга I”. М.: “Новости”, 1999, с. 29-30). 

Но когда писатель Феликс Чуев спросил у Вячеслава Молотова, встречавшегося с Лениным, в отличие от А. Куприна, неоднократно:

– У Ленина какого цвета глаза были?
Тот ответил: – Не помню. Совершенно новый такой вопрос. Я думаю, карие. Голубые запоминаются. А это обычные, видимо. Хорошо его помню, а это не запомнил. Да, я не помню… Новый момент… 

И далее продолжил вспоминать: “Ленина вижу сейчас как живого. Между прочим, он смеялся очень ярко иногда. Как колокольчик. Ха-ха-ха-ха-ха! Раскатисто. Если в хорошем настроении… Раскатисто очень, да. Он человек был ну не то что весёлый, но не надутый, чувство юмора у него было… Простой. В общении русский он был человек. Ну и пустых разговоров с ним я не знаю. У него и роль была такая в жизни. Но вместе с тем он простой, душевный человек. Я имел возможность близко его наблюдать, конечно. При случае вспыхивают отдельные моменты, а так, конечно, систематично очень трудно создать что-нибудь. Кажется, и так всё ясно”. (Феликс Чуев. Молотов. Полудержавный властелин. М.: “ОЛМА-ПРЕСС”, 2002, с. 293). 

* * * 

В нашем сознании, особенно моего и более старшего поколения, был сформирован, как об этом пишет Дмитрий Волкогонов, “стереотип гениального Ленина. Но сильный, находчивый и решительный ум – отмечает Дм. Волкогонов, – не есть синоним гениальности. Во все времена гениальность проявлялась не только в способности объяснить неведомое, сделать нечто неповторимо великое, нравственно высокое, но и поразительном провидчестве. В этом свете ни один эпохальный прогноз Ленина не оправдался, хотя он очень любил ими заниматься. Достаточно вспомнить его категорические выводы о сроках прихода коммунизма, неизбежности мировой революции, крахе капиталистической системы и т. д. Несостоятельность пророчеств является, по сути, безоговорочным историческим приговором человеку, считавшемуся гением”. (Дмитрий Волкогонов. Ленин, книга I, с. 20). 

Более того, англо-американский писатель, историк и биограф Роберт Пейн отмечал, что “у Ленина было много грехов, но самым большим грехом его было презрение к людям. Маркс относился с презрением только к крестьянству. Он писал об идиотизме деревенской жизни. Ленин же пошёл дальше Маркса: он презирал все классы общества, за исключением пролетариата, который, в сущности, тоже не знал. Он окружал себя интеллигентами, которых он так же презирал, как и крестьянство, потому что среди них не было интеллектуально ему равного. Зиновьев, Каменев, Радек, Бухарин и другие были только его тенями… И коммунизм Ленина стал таким деспотизмом, который превзошёл все деспотизмы, существовавшие до него”. (См. там же, с. 21). 

Да по-другому и быть не могло… Дело в том, что для Ленина соображения морального порядка не имели никакого значения как в его международных проектах и планах, так и во внутренних, причём часто носивших бредовый характер, то есть, если сказать словами Дм. Волкогонова, “вождь большевиков был главным носителем исторической безответственности”. (Дмитрий Волкогонов. Ленин, книга II. Вожди, с. 437). “Идея сделать планету “красной”, – пишет Дм. Волкогонов, – основывалась на ложной посылке кабинетного человека, который на протяжении долгих лет строил многочисленные схемы мировой коммунистической революции, не учитывая множество таких факторов, как этнический, национальный, религиозный, географический, культурный, научный и т. д. Ленин признавал только классовые политику и экономику. Для него существовала лишь одна ценность, которую он был готов защищать какой угодно ценой – власть… 

Ленина никогда не мучили угрызения совести: за то, что он похоронил первое в истории России демократическое правительство; унизил Россию преступным миром; разогнал Учредительное собрание; ликвидировал имевшиеся гражданские свободы и права человека; разрушил экономику гигантской страны; низвел Советы до придатка партийных комитетов; изгнал цвет национальной интеллигенции за пределы отечества; ликвидировал российскую социал-демократию; уничтожил царскую семью; подавил в крови тамбовское, кронштадтское, донское, ярославское и другие народные восстания; почти уничтожил церковь; с помощью террора, голода и развязанной гражданской войны в стране погубил в России 13 миллионов человеческих жизней”. (Там же, с. 437-438). 

II 

А вот выдержка из речи И. Сталина “О Ленине”, произнесенной на вечере кремлевских курсантов 28 января 1924 г.: “Впервые я познакомился с Лениным в 1903 году. Правда, это знакомство было не личное, а заочное, в порядке перепис-ки. Но оно оставило во мне, – подчеркнул Сталин, – неизгладимое впечатление, которое не покидало меня за всё время работы в партии. Я находился тогда в Сибири, в ссылке. Знакомство с революционной деятельностью Ленина с конца 90-х годов и особенно после 1901 года, после издания “Искры”, привело меня к убеждению, что мы имеем в лице Ленина человека необыкновенного. Он не был тогда в моих глазах простым руководителем партии, он был её фактическим создателем, ибо он один понимал внутреннюю сущность и неотложные нужды нашей партии. Когда я сравнивал его с остальными руководителями нашей партии, мне всё время казалось, что соратники Ленина – Плеханов, Мартов, Аксельрод и другие – стоят ниже Ленина целой головой, что Ленин в сравнении с ними не просто один из руководителей, а руководитель высшего типа, горный орёл, не знающий страха в борьбе и смело ведущий вперед партию по неизведанным путям русского революционного движения”. (И.В. Сталин. Сочинения, т. 6. М.: Госполитиздат, 1947, с. 52-53). 

И далее И. Сталин отметил: “Ленин был рожден для революции. Он был поистине гением революционных взрывов и величайшим мастером революционного руководства. Никогда он не чувствовал себя так свободно и радостно, как в эпоху революционных потрясений… никогда гениальная прозорливость Ленина не проявлялась так полно и отчетливо, как во время революционных взрывов. В дни революционных поворотов он буквально расцветал, становился ясновидцем, предугадывал движение классов и вероятные зигзаги революции, видя их, как на ладони. Недаром говорится в наших партийных кругах, что “Ильич умеет плавать в волнах революции, как рыба в воде”. (Там же, с. 61). 

* * * 

А вот мнение о Владимире Ленине Льва Троцкого, в его статье “Ленин и старая “Искра”. “Этот величайший маши-нист революции не только в политике, но и в теоретических своих работах, и в занятиях философией, и в изучении иностранных языков, и в беседах с людьми был неизменно одержим одной и той же идеей – целью. Это был самый, может быть, напряженный утилитарист, какого когда-либо выпускала лаборатория истории. Но так как его утилитаризм – широчайшего исторического захвата, – пишет Л. Троцкий, – то личность от этого не сплющивалась, не оскудевала, а наоборот, по мере роста жизненного опыта и сферы действия непрерывно развивалась и обогащалась… Бок о бок с Лениным Мартову, ближайшему его тогда соратнику, было уже не по себе. Они были ещё на “ты”, но в отношениях уже явственно пробивался холодок. Мартов гораздо больше жил сегодняшним днём, его злобой, текущей литературной работой, публицистикой, полемикой, новостями и разговорами. Ленин, подминая под себя сегодняшний день, врезался мыслью в завтрашний. У Мартова были бесчисленные и нередко блестящие догадки, гипотезы, предложения, о которых он часто сам вскоре позабывал, а Ленин брал то, что ему нужно, и тогда, когда ему нужно”. (А. Луначарский, К. Радек, Л. Троцкий. Силуэты: политические портреты. М.: Политиздат, 1991, с. 19). 

“Ленин приехал за границу, – подчеркивает Троцкий, – не как марксист “вообще”, не для литературно-революционной работы “вообще”, не просто для продолжения 20-летней работы группы “Освобождение труда”. Нет, он приехал как потенциальный вождь, и не вождь “вообще”, а вождь той революции, которая нарастала, которую он чувствовал и осязал. Он приехал, чтобы в кратчайший срок создать для этой революции идейную оснастку и организованный аппарат. И не в этом смысле я говорю о его неистовой и дисциплинированной в то же время целеустремленности, что он, Ленин, стремился содействовать торжеству “конечной цели”, – нет, это слишком общо и пусто, – а в том конкретном, прямом, непосредственном смысле, что он поставил себе практической целью: ускорить пришествие революции и обеспечить ее победу”. (Там же, с. 33). 

И ещё отмечал Л. Троцкий: “В тех довольно пестрых настроениях, которые группировались под знаменем “Искры”, находя свое преломление и в самой редакции, Ленин один представлял завтрашний день со всеми его суровыми задачами, жестокими столкновениями и неисчислимыми жертвами. Отсюда его настороженность и боевая подозрительность. Отсюда отчетливая постановка организационных вопросов, нашедшая свое символическое выражение в вопросе о членстве партии (1-й параграф Устава)”. (Там же, с. 34-35). 

Очень много внимания уделил Л. Троцкий показу роли Ленина, как революционера мирового масштаба, и в своей работе “Вокруг Октября”, причём сделал это, как ему было присуще, гиперболически. Вначале он напоминает изречение Карла Маркса о том, что философы достаточно много истолковывали мир, а задача, дескать, состоит в том, “чтобы переделать его. Но сам он до того не дожил – гениальный предтеча. Переделка старого мира ныне в полном ходу, и первым её работником является Ленин, – отмечает Троцкий. – Его интернационализм есть характерная оценка и практическое вмешательство в ход исторических событий в мировом масштабе и в мировых целях. Россия и ее судьба – только один из элементов этой грандиозной исторической тяжбы, от исхода которой зависит судьба человечества. 

Интернационализм Ленина не нуждается в рекомендации. Но в то же время сам Ленин глубоко национален. Он корнями уходит в новую русскую историю, собирает её в себе, даёт ей высшее выражение и именно таким путем достигает вершин интернационального действия и мирового влияния… 

Ленин олицетворяет собой русский пролетариат – молодой класс, которому политически, пожалуй, не больше лет, чем Ленину, от роду, но класс глубоко национальный, ибо в нём резюмируется всё предшествующее развитие России, в нём всё её будущее, с ним живет и падает русская нация. Свобода от рутины и шаблона, от фальши и условности, решимость мысли, отвага в действии – отвага, никогда не переходящая в безрассудство, характеризуют русский пролетариат и с ним вместе Ленина… 

Ленин отражает собой рабочий класс не только в его пролетарском настоящем, но и его столь ещё свежем крестьянском прошлом. У этого самого бесспорного из вождей пролетариата не только мужицкая внешность, но и крепкая мужицкая подоплёка”. (Там же, с.111). 

Поэтому в тот чёрный сюртук, в котором Маркс на памятнике в С.- Петербурге, у Смольного, “Ленина, – утверждает Л. Троцкий, – даже мысленно никак не оденешь… На некоторых портретах Маркс изображён с широко открытой накрахмаленной манишкой, на которой болтается что-то вроде монокля. Что Маркс не был склонен к кокетливости, это слишком ясно для тех, кто имеет понятие о духе Маркса. Но Маркс родился и вырос на иной национально-культурной почве, дышал иной атмосферой, как и верхи немецкого рабочего класса своими корнями уходят не в мужицкую деревню, а в цеховое ремесло и в сложную городскую культуру средних веков. 

Самый стиль Маркса – богатый и прекрасный, сочетание силы и гибкости, гнева и иронии, суровости и изысканности – несет в себе литературные и эстетические накопления всей предшествующей социально-политической немецкой литературы, начиная с Реформации и ранее. Литературный и ораторский стиль Ленина страшно прост, утилитарен, аскетичен, как и весь его уклад. Но в этом могучем аскетизме нет и тени моралистики. Это не принцип, не надуманная система и уж конечно не рисовка – это просто внешнее выражение внутреннего сосредоточения сил для действия. Это хозяйская мужицкая деловитость – только в грандиозном масштабе”. (Там же, с. 112).

* * * 

“История рабочего движения, – читаем мы в статье Карла Радека “Ленин”, написанной им к 25-летию партии, – не говорит нам, что надо сделать, но она позволяет, сравнивая наше положение в различные решающие моменты, уже пережитые нашим классом, видеть задачи и замечать опасности. Но нельзя знать историю рабочего движения без детального знакомства с историей капитализма, с его механикой во всех проявлениях, как экономическом, так и политическом, то есть без знакомства с теорией капитализма. Ленин знает теорию капитализма как немногие из учеников Маркса. Это не есть знакомство с текстами, тут, быть может, товарищ Рязанов даст ему пять очков вперед. Ленин продумал теорию Маркса как никто. Возьмите его маленькую брошюрку по поводу наших споров о профессиональном движении, в которой он громит Николая Ивановича Бухарина как повинного в синдикализме, эклектизме и других страшных грехах (когда Владимир Ильич кого-нибудь громит, то он находит в нем все болезни, которые числятся в известной старой медицинской книге, находящейся у него в большом почете). В этой полемической брошюрке есть маленькая страничка, посвященная разбору разницы между диалектикой и эклектикой, страничка, которую не цитируют ни в каких сборниках статей об историческом материализме, но которая о нём больше говорит, чем целые главы других толстых трудов. Ленин самостоятельно воспринял и продумал теорию Маркса как никто другой по той причине, что он изучал её с той самой целью, с какой её Маркс создавал”. (Там же, с. 49). 

“Ленин вошел в движение, – отмечает К. Радек, – как персонификация воли к революции, и он изучал марксизм, изучал развитие капитализма и развитие социализма под углом зрения его революционного значения. Плеханов был революционером, но Плеханов не был человеком воли, и при громадном его значении как учителя русской революции он был в состоянии учить её только алгебре, а не арифметике революции. Как показала история, он сам запутался в четырёх арифметических действиях русской революции, и поэтому его алгебра революции была больше преподаванием готовых учений, чем самостоятельной борьбой мысли. В этом пункте лежит переход от Ленина-теоретика к Ленину-политику”. (Там же, с. 49-50).

III 

Однако, поскольку уже по истечении нескольких месяцев после захвата власти в России большевиками становилось очевидным, что далеко не все положения ленинского учения, причём как о самой социалистической революции, так и о послереволюционном устройстве государства, подтверждались, то Лев Троцкий, выступая на заседании ВЦИК 2 сентября 1918 года, в связи с ранением Ленина, попытался оправдывать такое несоответствие ленинской теории и практики; при этом для пущей убедительности, зайдя издалека. “Я знаю, и вы вместе со мной, товарищи, – сказал он, – что судьба рабочего класса не зависит от отдельных личностей; но это не значит, что личность безразлична в истории нашего движения и развития рабочего класса. Личность не может лепить рабочий класс по образу и подобию своему и не может указать пролетариату по произволу тот или другой путь развития, но она может способствовать выполнению его задач, ускорять достижение его цели. Карлу Марксу указывали его критики, что он предвидел революцию гораздо ближе, чем она осуществляется на деле. На это отвечали с полным основанием, что он стоял на высокой горе и потому расстояние ему казалось короче. Владимира Ильича многие – и я в том числе – критиковали не раз за то, что он как бы не замечал многих второстепенных причин, побочных обстоятельств. Я должен сказать, что для эпохи “нормального”, медленного развития это, может быть, было бы недостатком для политического деятеля; но это – величайшее преимущество товарища Ленина как вождя новой эпохи, когда всё побочное, всё внешнее, всё второстепенное отпадает и отступает, когда остаётся только основной непримиримый антагонизм классов в грозной форме гражданской войны. Устремив вперёд свой революционный взор, подмечать и указывать главное, основное, самое нужное – этот дар свойствен Ленину в высшей степени. И те, кому, как мне, суждено было в этот период близко наблюдать работу Владимира Ильича, работу его мысли, те не могли не относиться с прямым и непосредственным восторгом – я повторяю: именно с восторгом – к этому дару проницательной, сверлящей мысли, которая отметает всё внешнее, случайное, поверхностное, намечая основные пути и способы действия. Только тех вождей, – с особой силой подчеркнул Троцкий, – рабочий класс научается ценить, которые, открыв путь развития, идут непоколебимо, хотя бы даже предрассудки самого пролетариата становились временами препятствием на этом пути. К дару могучей мысли Владимира Ильича присоединяется непоколебимость воли, и вот эти качества в соединении создают подлинного революционного вождя, слитого из мужественной, непреклонной мысли и стальной непоколебимой воли”. (Там же, с. 115-116). 

IV 

В лекциях, прочитанных в мае-апреле 1924 году в Свердловском университете “Об основах ленинизма” И. Ста-лин, прежде чем рассказать о своём понимании сущности ленинизма, отметил, что для того чтобы исчерпать данную тему, “необходим целый ряд книг”, настолько она большая. 

“Изложить основы ленинизма, – сказал он, – это ещё не значит изложить основы мировоззрения Ленина. Мировоззрение Ленина и основы ленинизма – не одно и то же по объёму. Ленин – марксист, и основой его мировоззрения является, ко-нечно, марксизм. Но из этого вовсе не следует, что изложение ленинизма должно быть начато с изложения основ марксизма. Изложить ленинизм – это значит изложить то особенное и новое в трудах Ленина, что внес Ленин в общую сокровищницу марксизма и что естественно связано с его именем”. (И. В. Сталин. Сочинения, т. 6, с. 69). 

Итак, на вопрос: что такое ленинизм? И. Сталин отвечал: “Ленинизм есть марксизм эпохи империализма и пролетарских революций. Точнее: ленинизм есть теория и тактика пролетарской революции вообще, теория и тактика диктатуры пролетариата в особенности. Маркс и Энгельс подвизались в период предреволюционный (мы имеем в виду пролетарскую революцию), когда не было ещё развитого империализма, в период подготовки пролетариев к революции, в тот период, когда пролетарская революция не являлась еще прямой практической неизбежностью. Ленин же, ученик Маркса и Энгельса, подвизался в период развитого империализма, в период развертывающейся пролетарской революции, когда пролетарская революция уже победила в одной стране, разбила буржуазную демократию и открыла эру пролетарской демократии, эру Советов. 

Вот почему ленинизм является дальнейшим развитием марксизма”. (Там же, с. 71). 

* * * 

А 9 сентября 1927 года в беседе с первой американской рабочей делегацией И. Сталин, отвечая на заданный вопрос: “Какие новые принципы были практически прибавлены Лениным и компартией к марксизму?”, опять-таки ответил: “Я думаю, что никаких новых принципов Ленин не “прибавил” к марксизму, так же как Ленин не отменил ни одного из “старых” принципов марксизма. Ленин был и остается самым верным и последовательным учеником Маркса и Энгельса, целиком и полностью опирающимся на принципы марксизма. 

Но Ленин не был только лишь исполнителем учения Маркса-Энгельса. Он был вместе с тем продолжателем учения Маркса и Энгельса. 

Что это значит?

Это значит, что он развил дальше учение Маркса-Энгельса применительно к новым условиям развития, применительно к новой фазе капитализма, применительно к империализму. Это значит, что, развивая дальше учение Маркса в новых условиях классовой борьбы, Ленин внес в общую сокровищницу марксизма нечто новое в сравнении с тем, что дано Марксом и Энгельсом, в сравнении с тем, что могло быть дано в период доимпериалистического капитализма, причем это новое, внесенное Лениным в сокровищницу марксизма, базируется целиком и полностью на принципах, данных Марксом и Энгельсом. 

В этом смысле и говорится у нас о ленинизме, как марксизме эпохи империализма и пролетарских революций”. 

И дальше М. Сталин подробно объяснил американской рабочей делегации тех шесть новых положений, которые Ленин, по его (Сталина) мнению, внес в “сокровищницу марксизма”. 

Во-первых, “Маркс и Энгельс дали в “Капитале” анализ основ капитализма. Но Маркс и Энгельс жили в период господства домонополистического капитализма, в период плавного эволюционирования капитализма и его “мирного” распространения на весь земной шар.

Эта старая фаза завершилась к концу XIX и к началу ХХ столетия, когда Маркса и Энгельса не было уже в живых. Понятно, что Маркс и Энгельс могли лишь догадываться о тех новых условиях развития капитализма, которые наступили в связи с новой фазой капитализма, пришедшей на смену старой фазе, в связи с империалистической, монополистической фазой развития, когда плавное эволюционирование капитализма сменилось скачкообразным, катастрофическим развитием капитализма, когда неравномерность развития и противоречия капитализма выступили с особой силой, когда борьба за рынки сбыта и вывоза капитала в условиях крайней неравномерности развития сделала неизбежными периодические империалистические войны на предмет периодических переделов мира и сфер влияния. 

Кто приглашает негодных украинских политиков в США?

Заслуга Ленина и, стало быть, новое у Ленина состоит в том, что он, опираясь на основные положения “Капитала”, дал обоснованный марксистский (скорее свой, ленинский – С.Ш.) анализ империализма, как последней фазы капитализма, вскрыв его язвы и условие его неизбежной гибели. На базе этого анализа возникло известное положение Ленина о том, что в условиях империализма возможна победа социализма в отдельных, отдельно взятых, капиталистических странах. 

Во-вторых, вопрос о диктатуре пролетариата. 

Основную идею диктатуры пролетариата, как политического господства пролетариата и как метода свержения власти капитала путем насилия, дали Маркс и Энгельс. 

Новое у Ленина состоит в этой области в том, что:

а) он открыл Советскую власть, как лучшую государственную форму диктатуры пролетариата, использовав для этого опыт Парижской Коммуны и русской революции;
б) он раскрыл скобки в формуле диктатуры пролетариата под углом зрения проблемы о союзниках пролетариата, определив диктатуру пролетариата, как особую форму классового союза пролетариата, являющегося руководителем, с эксплуатируемыми массами непролетарских классов (крестьянства и пр.), являющимися руководимыми;
в) он подчеркнул с особой силой тот факт, что диктатура пролетариата является высшим типом демократии при классовом обществе, формой пролетарской демократии, выражающей интересы большинства (эксплуатируемых), – в противовес демократии капиталистической, выражающей интересы меньшинства (эксплуататоров). 

В-третьих, вопрос о формах и способах успешного строительства социализма в период диктатуры пролетариата, в период переходный от капитализма к социализму, в стране окруженной капиталистическими государствами… 

Новое у Ленина в этой области состоит в том, что:

а) он обосновал возможность построения полного социалистического общества в стране диктатуры пролетариата, окруженной империалистическими государствами, при условии, что эта страна не будет задушена военной интервенцией окружающих капиталистических государств;
б) он наметил конкретные пути экономической политики (“новая экономическая политика”), при помощи которых пролетариат, имея в руках экономические командные высоты (промышленность, землю, транспорт, банки и т.п.), смыкает социалистическую индустрию с сельским хозяйством (“смычка индустрии с крестьянским хозяйством”) и ведёт, таким образом, всё народное хозяйство к социализму;
в) он наметил конкретные пути постепенного подвода и вовлечения основных масс крестьянства в русло социалистического строительства через кооперацию, представляющую в руках пролетарской диктатуры величайшее средство переделки мелкого крестьянского хозяйства и перевоспитания основных масс крестьянства в духе социализма. 

В-четвертых, вопрос о гегемонии пролетариата в революции, во всякой народной революции, как в революции против царизма, так и в революции против капитализма. 

Маркс и Энгельс дали основные наброски идеи гегемонии пролетариата. Новое у Ленина состоит здесь в том, что он развил дальше и развернул эти наброски в стройную систему гегемонии пролетариата, в стройную систему руководства пролетариата трудящимися массами города и деревни не только в деле свержения царизма и капитализма, но и в деле социалистического строительства при диктатуре пролетариата. 

Известно, что идея гегемонии пролетариата получила, благодаря Ленину и его партии, мастерское применение в России. Этим, между прочим, объясняется тот факт, что революция в России привела к власти пролетариата”.

В-пятых, вопрос национально-колониальный. Маркс и Энгельс, анализируя в своё время события в Ирландии, в Индии, в Китае, в странах Центральной Европы, в Польше, в Венгрии, – дали основные, отправные идеи по национально-колониальному вопросу. Ленин в своих трудах базировался на этих идеях. 

Новое у Ленина в этой области состоит в том, что:

а) он собрал воедино эти идеи в стройную систему взглядов о национально-колониальных революциях в эпоху империализма;
б) связал национально колониальный вопрос с вопросом о свержении империализма;
в) объявил национально-колониальный вопрос составной частью общего вопроса о международной пролетарской революции. 

Наконец, вопрос о партии пролетариата.

Маркс и Энгельс дали основные наброски о партии, как передовом отряде пролетариата, без которой (без партии) пролетариат не может добиться своего освобождения ни в смысле взятия власти, ни в смысле переустройства капиталистического общества. 

Новое у Ленина в этой области состоит в том, что он развил дальше эти наброски применительно к новым условиям борьбы пролетариата в период империализма, показав, что:

а) партия есть высшая форма классовой организации пролетариата в сравнении с другими формами организации пролетариата (профсоюзы, кооперации, государственная организация), работу которых призвана она обобщать и направлять;
б) диктатура пролетариата может быть осуществлена лишь через партию, как её направляющую силу;
в) диктатура пролетариата может быть полной лишь в том случае, если ею руководит одна партия, партия коммунистов, которая не делит и не должна делить руководство с другими партиями;
г) без железной дисциплины в партии не могут быть осуществлены задачи диктатуры пролетариата по подавлению эксплуататоров и перестройке классового общества в общество социалистическое.

Вот в основном то новое, – заключил И Сталин свою беседу с первой американской рабочей делегацией, – что дал Ленин в своих трудах, конкретизируя и развивая дальше учение Маркса применительно к новым условиям борьбы пролетариата в период империализма”. (См. И.В. Сталин. Сочинения, т. 10. М.: Госполитиздат, 1949, с. 92-96, 98-99). 

* * * 

“Ленинизм, – говорится в тезисах ЦК КПСС “К 100-летию со дня рождения Владимира Ильича Ленина”, – это марксизм эпохи империализма и пролетарских революций, эпохи крушения колониализма и победы национально-освободительных движений, эпохи перехода человечества от капитализма к коммунизму и строительства коммунистического общества”. (См. Марксистско-ленинское учение и современность. М.: Госполитиздат, 1975, с. 42-43). 

* * * 

Если марксизм, по мнению Льва Троцкого, “есть метод исторического анализа, политической ориентации, а не совокупность решений, заготовленных впрок”, то “ленинизм есть применение этого метода в условиях исключительной исторической эпохи”. (Л.Д. Троцкий. К истории русской революции, с. 188). 

И давая после этого пространную характеристику ленинизму, Троцкий пишет: “Ленинизм немыслим прежде всего без теоретического охвата, без критического анализа материальных основ политического процесса. Оружие марксистского исследования нужно вновь и вновь оттачивать и применять”. (Там же, с. 190). 

“Ленинизм, как система революционного действия, – подчеркивает Троцкий, – предполагает воспитанное размышлением и опытом революционное чутьё, которое в области общественной – то же самое, что мышечное ощущение в физическом труде. Но революционное чутье нельзя смешивать с демагогически нюхом. Этот последний может давать преходящие успехи, и даже очень эффективные. Но это политический инстинкт низшего порядка. Он всегда устремляется по линии наименьшего сопротивления. В то же время как ленинизм направлен на постановку и разрешение основных революционных задач, на преодоление главных затруднений, демагогическая подделка под него направлена на обход задач, на ложное успокоение, на усыпление критической мысли. 

Ленинизм есть прежде всего реализм, высший качественный и количественный учет действительности – под углом зрения революционного действия. Но именно с ленинизмом непримиримо прикрытое пустопорожним агитаторством пасование перед действительностью, пассивное упущение времени, высокомерное оправдание ошибок вчерашнего дня – под предлогом партийной традиции. 

Ленинизм есть подлинная свобода от формальных предрассудков, от морализирующего доктринёрства, от всех вообще видов духовного консерватизма, пытающегося связывать волю к революционному действию. Но было бы гибельной ошибкой полагать, будто ленинизм означает: “Всё позволено”. Ленинизм заключает в себе не формальную, но подлинную революционную мораль массового действия и массовой партии. Ничто так не чуждо ленинизму, как аппаратное высокомерие и бюрократический цинизм. Массовая партия имеет свою мораль, которая есть связь бойцов в действии и для действия. Демагогия непримирима с внутренним духом пролетарской партии именно потому, что демагогия лжива; давая в том или другом случае упрощенное решение трудностей сегодняшнего дня, она неизбежно подкапывается под завтрашний день, ослабляя доверие партии к самой себе. 

Демагогия подбита ветром и, столкнувшись с серьезной опасностью, легко разрешается в паникерство. А паникерство и ленинизм – их даже на бумаге трудно поставить рядом”. (Там же, с.191). 

И далее: “Ленинизм воинственен с ног до головы. А война немыслима без хитрости, без уловки, без обмана врага. Победоносная военная хитрость входит необходимым элементом в ленинскую политику. Но в то же время ленинизм есть высшая революционная честность перед лицом партии и класса. Никаких фикций, мыльных пузырей, мнимых величин! 

Ленинизм ортодоксален, упорен, непреклонен, но в нём нет и намека на формализм, канон и казёнщину. В борьбе он берёт быка за рога. Пытаться сделать из традиций ленинизма сверхтеоретическую гарантию непререкаемости и непреложности всех мыслей и речений истолкователей традиции – значит издеваться над подлинной революционной традицией, превращая её в казенщина – смешна и жалка попытка гипнотизировать великую революционную партию повторением одних и тех же заклинаний, в силу коих правильную линию надо искать не в существе каждого вопроса, не в методах его постановки и разрешения, а в справках… биографического характера”. (Там же, с. 192). 

* * * 

Однако, как подчеркивает Дм. Волкогогов, “суть ленинизма, как способа насильственного ниспровержения (путь реформы всегда правоверными ленинцами отвергался с порога) старого социального уклада и создания нового, не втискивается только в национальные рамки. С помощью Коминтерна, созданного в марте 1919 года в Москве и ставшего фактически международной секцией РКП, а не наоборот, как это было для других коммунистических партий, Ленин настойчиво пытался инициировать революционные процессы повсюду, где только это было возможно. С этой целью в страны Востока и Запада ехали эмиссары Коминтерна, а Народный комиссариат финансов по распоряжению возглавляемого Лениным правительства выделял миллионы рублей золотом для “нужд мировой революции”. И это было в то время, когда в стране сотни тысяч людей гибли от голода, тифа, беженства. “Но по Ленину, революция тотальна. Она не может обходиться без жертв. Огромных жертв. Бесчисленных жертв. Поэтому, – как представлялось Дм. Волкогонову, – политический портрет Ленина невозможно рассматривать вне контекста реализации его взглядов как внутри страны, так и за её пределами”. (Дмитрий Волкогонов. Ленин, книга I. Вожди, с. 14 ). 

V 

При этом известно, что марксизм, как идейно-политическое течение, появился в самой середине XIX века, в Западной Европе, где капитализм входил только в стадию своей юности (или был в ней, например, в Англии), и в расположенных там государствах в достаточно ощутимой степени чувствовались демократические принципы управления, а ленинизм появился в начале ХХ века, в России, только что вышедшей из средневекового деспотизма, но с продолжающей существовать абсолютной монархией, то названные течения, по нашему мнению, являются качественно разными течениями, хотя и преследующими одну и ту же мифическую цель – построение коммунистического общества, но резко отличаю-щимися взглядом на возможность и способы достижения поставленной цели; поэтому объединять эти понятие в одно – марксизм-ленинизм, по нашему мнению, не совсем правомерно. 

Кстати, разницу между марксизмом и ленинизмом видел и кандидат исторических наук, доцент Леонид Белявский. “И неудивительно, – писал он, – что анализ ленинских произведений, проводимый современными исследователями, позволил им сделать вывод о том, что автор их был не столько марксистом, сколько ревизионистом оппортунизма. В этом его взгляды были близки к позициям Плеханова. Но если тот видел свою цель в реализации учения Маркса, то Ленин рассматривал марксизм как средство реализации себя”. (Г. “Русская Америка”, 15 апреля 2013 г.). 

Различие условий создания и даже разницу между самими учениями: марксизмом и ленинизмом отмечал и Николай Бухарин, подчеркивая, что ленинизм “не может быть простым повторением марксизма Маркса потому, что эпоха, в которую мы живём (имелась в виду середина 1920-х годов – С.Ш.), не есть простое повторение той эпохи, в которую жил Маркс. Между той эпохой и этой есть нечто общее: и та эпоха не была органической эпохой, и наша эпоха (середина 1920-х годов – С.Ш.) еще в меньшей степени является органической эпохой. Марксизм Маркса был продуктом революционного времени. И ленинский марксизм, если можно так выразиться, является продуктом необычайно бурной и необычайно революционной эпохи. Но само собой понятно, что здесь так много нового в самом ходе общественного развития, в самом эмпирическом материале, который даётся как материал для теоретических обобщений, в тех задачах, которые ставятся перед революционным пролетариатом и, следовательно, требуют соответствующего ответа и соответствующей реакции, – так много нового, что наш теперешний марксизм не есть простое повторение той суммы идей, которая была выдвинута Марксом”. (Н.И. Бухарин. Избранные произведения. М.: Политиздат, 1988, с. 58). 

Тогда возникает вопрос: разве может быть несколько марксизмов: “прошлый” и “теперешний марксизм”, не повторяющие друг друга? Значит, второе учение – это уже не марксизм, а просто ленинизм! 

Однако при всём том, Н. Бухарин считает, что “необходимо самым решительным образом подчеркнуть, что отнюдь нельзя противопоставлять ленинизм марксизму, я отнюдь не хочу противопоставлять одно учение другому. Одно есть логическое и историческое развитие и завершение другого”. (Там же). 

Так зачем противопоставлять ленинизм марксизму? Просто надо признать, что это два течения, появившиеся в разные эпохи, как, скажем, экономические учения английских экономистов и экономическое учение Карла Маркса. 

Не могло не сказаться на различии этих течений (марксизма и ленинизма) и их авторство. Дело в том, что, как об этом пишет в начале своей книги “Остриё бритвы” (1944 г.) известный английский писатель и не менее известный как разведчик Уильям Сомерсет Моэм, изъездивший чуть ли не всю планету, “…ни один человек не существует сам по себе. Люди – и страна, где они родились, и ферма или городская квартира, где они учились ходить, и игры, в которые они играли детьми, и сплетни, которые им довелось подслушать, и еда, которой их кормили, школа, где их обучали, спорт, которым они увлекались, поэты, которых читали, и Бог, в которого верили. Всё это и сделали их такими, как есть…” (См. электронный вариант). 

Если Маркс и Энгельс, создатели марксизма, родившиеся и выросшие в Германии, а также прожившие некоторое время во Франции и Англии, воспитывались на классической немецкой философии, были знакомы с теориями французских социалистов-утопистов, изучали труды английских экономистов и имели возможность анализировать органично развивающуюся после феодализма “малолетнюю и юношескую” экономику капитализма в названных странах, то создатель ленинизма, Ленин, родился и вырос в городе Симбирске (до 1780 г. Симбирск, сечас Ульяновск), расположенном на берегах главной русской реки Волги и после его создания в 1648 году обороняющемся на протяжении многих столетий от набегов кочевников; в городе, помнящем Степана Разина и его соратника Федора Шелудяка, Емельяна Пугачева. Владимир Ленин (тогда – Володя Ульянов) окончил гимназию, возглавляемую Фёдором Керенским (отцом главы Временного правительства Александра Керенского) и считал своим наставником кумира нескольких поколений русских революционеров Николая Чернышевского; к тому же – в 17-летнем возрасте он пережил казнь царскими властями старшего брата Александра. 

Таким образом, при уяснении сущности ленинизма, притом не только как русского, но и международного политического течения, надо иметь в виду также, во-первых, то, что Ленин родился в городе, расположенном, по существу, в центре России и в его генеалогическом древе отражен, как в зеркале, сплав, состоящий из представителей многих национальностей, получивший название великий русский народ. Как отмечает Дм. Волкогонов, “предками Ленина были русский, калмычка, еврей, немка. Можно было бы сказать в некотором смысле и о шведском элементе. Конечно, могли быть люди и других национальностей. Но в происхождении Ленина, – подчеркивает Волкогонов, – слышен голос русской судьбы: славянское начало и азиатские просторы, еврейский элемент национального интеллекта и немецкая, западная культура. От этого никуда не уйти, да и уходить не надо Россия – страна по сути своей евразийская, и благодаря случаю или Божьему промыслу Владимир Ульянов отразил в своей личной судьбе всю сложность и национальную противоречивость одной из последних великих империй на нашей планете. 

Генетическая и генеалогическая селекция истории стихийна и загадочна”. (Дмитрий Волкогонов. Ленин, книга I, с. 49). 

Во-вторых, не могло не сказаться на его мышлении, а значит и на его учении и то, что, окончив гимназию с золотой медалью, Ленин не тянул знаниями логики на “отлично”, а имел по данному предмету “хорошо”. А ведь именно знание законов логики помогает правильно анализировать и оценивать полученную информацию, выделяя из неё главное, находить взаимосвязи между событиями, учит четко и лаконично формулировать и излагать свои мысли, доказывая истинные и опровергая ложные суждения, помогает убеждать людей в правоте своих суждений, чего в работах В. Ленина многого из этого не наблюдается, скажем, “чётко и лаконично формулировать и излагать свои мысли”.

В-третьих, Ленин был не только принципиальным и строгим, но и не имевшим чувства жалости, человеком суровым. “Ещё работая в архиве, я постепенно приходил к выводу, – пишет работавший долгие годы в высших учебных партийных заведениях, кандидат исторических наук Анатолий Латышев, – что у Ленина просто отсутствовал орган восприятия чувства жалости, сострадания. Так, в период голода в Поволжье в начале 90-х годов (XIX в. – С. Ш.) 21-летний Владимир Ульянов был единственным представителем местной интеллигенции, который был принципиально против оказания общественной помощи умирающим от голода. Обратимся к книге “Ленин в Самаре”, изданной в 1933 г. в Москве. Автор её, В. Водовозов, близко знавший Владимира Ульянова, свидетельствовал: “В конце 1891 г. разговоры о борьбе с голодом привели к созданию в Самаре особого комитета для помощи голодающим… На собраниях и сходах молодёжи Ленин вёл систематическую и решительную пропаганду против комитета…” 

Или возьмём канонизированную книгу А. Белякова “Юность вождя”, на которую многократно ссылаются авторы первого тома официальной Биографической хроники жизни и деятельности Ленина. Здесь свидетельства очевидцев: молодой Ульянов “имел мужество открыто заявить, что последствие голода – зарождение промышленного пролетариата, этого могильщика буржуазного строя, – явление прогрессивное, ибо содействует росту индустрии и двигает нас к нашей конечной цели, к социализму, через капитализм…” Голод, разрушая крестьянское хозяйство, одновременно разбивает веру не только в царя, но и в бога, и со временем, несомненно, толкает крестьянина на путь революции…” В книге А. Белякова рассказано также, что по отношению к комитетам помощи голодающим и их сторонникам, которые пытались противодействовать распространению такого “прогрессивного явления”, как массовый голод, молодой Ульянов признавал лишь один метод общения: “рукой за горло и коленкой на грудь”. (А.Г. Латышев. Рассекреченный Ленин. М.: “МАРТ”, 1996 г., с. 14-15). 

О равнодушии В. Ленина к людям повествует и известный российский социал-демократ, потом один из первых невозвращенцев из-за границы в Советскую Россию Георгий Соломон (наст. фам. Исецкий). Живя в то время в Брюсселе, Г. Исецкий (Соломон) ждал приезда В. Ленина и вместе с ним Вячеслава Менжинского, пошедшего встречать В. Ленина. 

“Они пришли, – пишет Г. Соломон. – Я увидел сперва болезненно согнутого Менжинского, а за ним увидел Ленина. Мне бросилось в глаза одно обстоятельство, и я даже вскочил… Менжинский был очень болен. Его отпустили из Парижа всего распухшего от болезни почек, почти без денег… Мне удалось кое-как и кое-что устроить для него: найти своего врача, и пр., и спустя некоторое время он стал поправляться, но всё ещё имел ужасный вид с набалдашниками под глазами, распухшими ногами… И вот при виде их обоих, пышущего здоровьем, самодовольного Ленина и всего расслабленного М-го меня поразило то, что последний, весь дрожащий еще от своей болезни и обливающийся потом, нёс, (как оказалось) от самого трамвая громадный, тяжёлый чемодан Ленина, который шёл налегке за ним, неся на руке только зонтик… 

Я вскочил и, вместо привета прибывшему, бросился скорее к Менжинскому, выхватил у него из рук вываливающийся из них чемодан и, зная, как ему вредно таскать тяжести, накинулся на Ленина с упрёками. Менжинский улыбался своей милой, мягкой улыбкой. Он растерянно стоял передо мной, осыпаемый моими дружескими укоризнами. Я поторопился усадить его и первыми словами, обращенными мною к Ленину, были негодующие упрёки:

– Как вы могли, Владимир Ильич, позволить тащить этот чемоданище? Ведь посмотрите, человек еле дышит!..
– А что с ним? – весело-равнодушно спросил Ленин, – разве он болен? А я и не знал… ну ничего, поправится…
Меня резанул этот равнодушный тон…” (Г.А. Соломон. Ленин и его семья. (Ульяновы). Париж, 1931, с 33-34). 

* * * 

А вот характеристика В. Ленина, которую даёт ему прозаик и литературовед Наталья Баранская, ссылаясь на свою мать, Любовь Радченко, известную революционерку, хорошо знавшую Ленина и его жену, Надежду Крупскую. “Ленин не любил Родины, был равнодушен к России, – пишет Н. Баранская. – Он прожил за границей семнадцать лет, деятельно обеспечивая будущий “рай” для русского народа, не представляя реальной жизни этого народа, не понимая его. Он не знал, не любил русской культуры, русской литературы (Толстой как зеркало русской революции!), не задумывался над тем, что у народа есть свой характер, национальные корни, устои, обычаи, исконная вера. Ленин цинично отвергал всё, что составляет душу русского народа, ломал и коверкал живую плоть нации. 

Даже в воспоминаниях Крупской, верного товарища и любящей жены, можно найти убедительные примеры умозрительных построений Ульянова к подготовке революции в России. Надежда Константиновна пишет, что он, озабоченный организацией вооруженного восстания в 1905 году, ходил в библиотеку изучать труды немецких военных по ведению войсковых операций. Удивительно, как пропускали это редакторы, от издания к изданию вылизывающие и подчищающие воспоминания о вожде. 

Один эпизод из жизни Ленина, описанный Крупской, бдительная цензура убрала вовремя, и он сохранился только в самых первых изданиях. Очень важный для понимания Ленина эпизод. 

Было это весной, в Шушенском. Разлился Енисей, и широкий быстрый разлив захватил врасплох лесных зверей. На маленьком островке суши спасались в тесноте зайцы. Ленин – он был с кем-то вдвоём – подплыл к островку на лодке и стал бить зайцев прикладом. Наколотив сколько хотелось и нагрузив лодку, вернулся довольный домой. 

Представляю, – пишет с возмущением Н. Баранская, – как кричали зайцы (в зубах хищника они кричат, как дети), как метались меж водой и побоищем. Не вижу только лица Ленина: было ли оно искажено злобой, уродливо или спокойно и деловито, как тогда, когда он подписывал приказ о расстреле Николая Романова с детьми или давал предписание казнить священников – “чем больше, тем лучше”. 

В случае с зайцами открылось нутро Ленина, сама суть – ничто живое его не трогало, не интересовало. Такой “дед Мазай” наоборот – оборотень. Да и в самом деле оборотень: из заступника народа обернулся его губителем, из освободителя – тюремщиком. 

Вот и задумаешься, – подводит Н. Баранская итог своим рассуждениям о Ленине, – не права ли была женщина с худым лицом под черным платком, которая спросила меня в Александровском саду: что за очередь вьется на дорожках? – и, узнав, что очередь в мавзолей, к Ленину, сказала: “Зарыть его надо, – пока не зароют, не будет нам жизни”. (Наталья Баранская. Странствие бездомных. М, 1999, с. 104-105).  

Поэтому нет ничего удивительного, что, определяя задачи отрядов революционной армии во время начавшейся в 1905 году революции, В. Ленин советовал применять в том числе и такие бандитские приспособления, как тряпки с керосином для поджога, колючую проволоку и гвозди (против кавалерии); а те отряды, что без оружия, тоже, по его мнению, “могут сыграть серьезнейшую роль”, скажем, “забираясь на верх домов, в верхние этажи и т. д. и, осыпая войско камнями, обливая кипятком и т.д.” (В. И. Ленин. ПСС, т. 11, с. 339-340). 

* * * 

Так что тоже неудивительно, что на вопрос писателя Феликса Чуева: “Кто был более суровым, Ленин или Сталин?”, Вячеслав Молотов ответил: “Конечно Ленин. Строгий был. В некоторых вещах строже Сталина. Почитайте его записки Дзержинскому. Он нередко прибегал к самым крайним мерам, когда это было необходимо. Тамбовское восстание приказал подавить, сжигать всё. Я как раз был на обсуждении. Он никакую оппозицию терпеть не стал бы, если б была такая возможность. Помню, как он упрекал Сталина в мягкотелости и либерализме. “Какая у нас диктатура? У нас же кисельная власть, а не диктатура!” (Феликс Чуев. Молотов. Полудержавный властелин, с. 243). 

“Ленин не пропускал ни одного случая, – вспоминает Л. Троцкий, – когда говорилось при нём о революции, о диктатуре, особенно когда это происходило на заседаниях Совнаркома или в присутствии левых эсеров или колеблющихся коммунистов, чтобы не заметить тут же: “Да где у нас диктатура? Да покажите её! У нас – каша, а не диктатура”. Слово “каша” он очень любил. “Если мы не сумеем расстрелять саботажника-белогвардейца, то какая же это великая революция? Да вы смотрите, как у нас буржуазная шваль пишет в газетах? Где же тут диктатура? Одна болтовня и каша”… Эти речи выражали его действительное настроение, имея в то же время сугубо умышленный характер: согласно своему методу, Ленин вколачивал в головы сознание необходимости исключительно суровых мер для спасения революции”. (Л. Д. Троцкий. К истории русской революции, с. 215-216). 

“Ленин при всей его внешней мягкости, даже добродушии, – пишет Дм. Волкогонов, – внутренне был готов к страшной жестокости во имя спасения революции. Вождь большевиков никогда в своих сочинениях не ссылается на Нечаева, хотя по своему духу – его глубокий единомышленник. Как вспоминает В. Бонч-Бруевич, Ленин говорил ему о Нечаеве с восторгом, в частности, о той части брошюры террориста, где он предлагал уничтожить всю царскую семью. Не удивляет в этой связи его роль в трагических событиях в Екатеринбурге летом 1918 года, множество личных распоряжений о расстрелах и даже повешениях”. (Дмитрий Волкогонов. Ленин, книга II. Вожди, с. 432). 

Кстати, подтверждением о непосредственном участии В. Ленина в расстреле царской семьи является и разговор В. Молотова с Ф. Чуевым:

– Говорят, что Ленин не имел отношения к расстрелу царской семьи в 1918 году, что на это решилась местная власть при наступлении Колчака… А некоторые говорят – за брата.
– Тогда Ленина изображают чудаком, – отвечает В. Молотов Ф. Чуеву. – Это мелкотравчатые обыватели. А тут даже думать не надо. Это настолько ясно, что иначе и быть не может. Не будьте наивным. 

Мы гуляем по дачному посёлку, – пишет Ф. Чуев, – Молотов вдруг остановился, ткнул палку в асфальт и посмотрел на меня.

– Думаю, что без Ленина, – сказал он, – никто на себя не взял бы такое решение. Когда дело касалось революции, Советской власти, коммунизма, Ленин был непримирим. Да и если бы мы выносили по каждому вопросу демократические решения, это бы нанесло ущерб государству и партии, потому что вопрос тогда бы затянулся надолго и ничего хорошего из такого формального демократизма не вышло бы. Острые вопросы Ленин нередко решал сам, своей властью”. (Феликс Чуев. Молотов. Полудержавный властелин, с. 244). 

* * * 

“В Ленине жил, – говорит Дм. Волкогонов, – особый тип диктатора – верховного выразителя революционной диктатуры. Если Сталин мог уничтожить человека лишь потому, что он когда-то заметил в нём личное сопротивление, строптивость или несогласие, то Ленин одобрял самые жестокие меры в уверенности, что без этого большевики не смогут осуществить диктатуру пролетариата. Ленин лично не был мстителен, но считал, что жернова диктатуры не должны ни на минуту останавливаться, иначе погибнет революция. Это якобинство души не менее опасно, чем сталинское вампирство, ибо как-то “облагораживало” насилие, жестокость, придавало им революционный ореол. Для Ленина насилие – тоталитарный фактор”. (Дмитрий Волкогонов. Ленин, книга II. Вожди, с. 432-433). 

И Волкогонов проводит пример на этот счёт из писем Л. Троцкому “Ленин убеждает Председателя Реввоенсовета Республики: “Покончить с Юденичем (именно покончить – добить) нам дьявольски важно”. Даёт совет, как быстрее “добить”. Один из советов редакторы сочинений (ПСС, т. 51, с. 68 – С.Ш.)… опустили. А он был такой: “… мобилизовать 10 тысяч буржуев, поставить позади их пулеметы, расстрелять несколько сот”, чтобы “добиться настоящего массового напора на Юденича…”. (Там же, с. 433). 

* * * 

Но поскольку Бухарину никак не хотелось отходить от большевистской, в том числе и сформулированной Сталиным, точки зрения на марксизм и ленинизм как на единое политическое течение – “марксизм-ленинизм”, то он пишет: “Здесь я должен остановиться на одном, чтобы не было недоразумения”. После чего задает вопрос и начинает рассуждать, подгоняя свои рассуждения под доказательство своего мнения о единстве указанных учений, хотя это плохо удаётся ему. “Что мы можем подразумевать под марксизмом? Под ним можем подразумевать две вещи: или перед нами методология – система методов исследования общественных явлений, или – это определённая сумма идей, – скажем, мы сюда включаем теорию исторического материализма, учение о развитии капиталистических отношений и пр. и, кроме того, включаем целый ряд конкретных положений, т.е. берём марксизм не только как метод или теоретически сформулированную методологию, но берём целый ряд конкретных приложений этого метода, всю сумму идей, которые получились в результате этого приложения. С последней точки зрения совершенно ясно, что ленинский марксизм есть поле гораздо более широкое, чем марксизм Маркса. Понятно почему. Потому что к той сумме идей, которая была тогда, прибавились, как результат анализа совершенно новых явлений, совершенно новой исторической полосы, новая сумма конкретных положений. В этом условном смысле ленинизм есть вывод за грань марксизма. Но если под марксизмом мы будем подразумевать не сумму идей, какова она была у Маркса, а тот инструмент, ту методологию, которая заложена в марксизме, то само собою разумеется, что ленинизм не есть нечто видоизменяющее или ревизующее методологию марксова учения. Наоборот, в этом смысле ленинизм есть полный возврат к тому марксизму, который был сформулирован самими Марксом и Энгельсом”. (Н.И. Бухарин. Избранные произведения, с. 61). 

* * * 

Кстати, не одним течением, а объединением двух, считает эти понятия (марксизм и ленинизм) кандидат философских наук, доцент Александр Грицанов. “Марксизм-ленинизм, – пишет он, – самообозначение правящих идеологий (не правящей?! – С.Ш.) в странах социализма в 20 в.”. ( См. Всемирная энциклопедия. Философия, с. 611). 

Итак, В. Ленин определяет марксизм как “систему взглядов и учения Маркса”. При этом поясняет: “Маркс явился продолжателем и гениальным завершителем трёх главных идейных течений XIX века, принадлежавших трем наиболее передовым странам человечества: классической немецкой философии, классической английской политической экономии и французского социализма в связи с французскими революционными учениями вообще”. (В.И. Ленин. ПСС, т 26, с. 50). 

При этом его сущность можно определить как идейно-политическое течение, появившееся в середине XIX века и ошибочно утверждающее, что на смену якобы отживающему капитализму устанавливается переходный период господства революционной диктатуры пролетариата, во время которого происходит преобразование частной собственности в общественную и предпринимается ряд других мер по построению мифического общества, под названием коммунизм, базирующегося на общенародной собственности, с засыпающим (или уже уснувшим) государством и достигнутым равенством идеально воспитанных людей и льющимся потоком благ, что позволяет установить принцип “от каждого по способностям, каждому по потребностям”, то есть как в библейском раю. 

Сущность ленинизма, как более радикального, по сравнению с марксизмом, идейно-политического течения, заключается в обосновывай необходимости создания в каждой стране централизованной и высоко дисциплинированной партии и захвата ею власти силовым путем, причем, в отличие от марксистского учения, вначале в одной, отдельно взятой, стране, после чего вмонтирование партии в качестве главного звена в государственный аппарат, в задачу которого входит преобразование частной собственности в общественную, а также установление в стране тоталитарного партийно-государственного контроля над производством, идеологией и другими сферами государственной и человеческой деятельности, перевоспитание людей в идеальных личностей, – с целью построения мифического коммунистического общества со всеми его характерными чертами. 

VI 

Естественно, что все разговоры о Ленине и его учении – ленинизме – были бы далеко неполными без более подробного освещения создания им специфической партии, с помощью которой он собирался “перевернуть Россию”, и, создав такую партию, сделал это; но, как показала практика, отбросив тем самым страну на целые десятилетия назад. 

“Целью Ленина, которую он преследовал с необычайной последовательностью, – пишет по этому поводу Н. Бердяев, – было создание сильной партии, представляющей хорошо организованное и железно- дисциплинированное меньшинство, опирающееся на цельное революционно-марксистское миросозерцание. Партия должна иметь доктрину, в которой ничего нельзя изменить, и она должна готовить диктатуру над всей полнотой жизни. Самая организация партии, крайне централизованная, была уже диктатурой в малых размерах. Каждый член партии был подчинен этой диктатуре центра. Большевистская партия, которую в течение многих лет создавал Ленин, должна была дать образец грядущей организации всей России. И Россия действительно была организована по образцу организации большевистской партии. Вся Россия, весь русский народ оказался подчиненным не только диктатуре коммунистической партии, её центральному органу, но и доктрине коммунистического диктатора в своей мысли и своей совести. Ленин отрицал свободу внутри партии и это отрицание свободы было перенесено на всю Россию. Это и есть диктатура миросозерцания, которую готовил Ленин. Ленин мог это сделать только потому, что он соединял в себе две традиции – традицию русской революционной интеллигенции в её наиболее максималистских течениях и традицию русской исторической власти в её наиболее деспотических проявлениях”. (Н.А. Бердяев. Истоки и смысл русского коммунизма, с. 98-99). 

“Дом хлеба” и другие дома фамилии Шевченко

Не создав такой партии Ленин, как утверждает Дм. Волкогонов, “не был бы тем Лениным, которого мы пытаемся постичь сегодня. Может быть, в ленинизме идея мощной революционной организации является центральной”. (Дмитрий Волкогонов. Ленин, книга I, с. 14). 

В связи со сказанным напомним, что в своей поэме “Владимир Ильич Ленин” Владимир Маяковский, вначале показав историческую закономерность появления В. Ленина, в связи с зарождением и разворачивающимся его революционным движением, ярким афористическим языком подчеркивает неразрывное единство партии и её создателя:

Партия и Ленин – близнецы-братья, –
кто более матери-истории ценен?
Мы говорим – Ленин, подразумеваем –  партия,
мы говорим – партия, подразумеваем – Ленин. 

А начал В. Ленин обоснование необходимости создания такой партии, как известно из её истории, со статьи “С чего начать?”, опубликованной в “Искре” № 4. В названной статье Ленин пишет, что, по его мнению, “исходным пунктом деятельности, первым практическим шагом к созданию желаемой организации, наконец, основною нитью, держась которой мы могли бы неуклонно развивать, углублять и расширять эту организацию, – должна быть постановка общерусской политической газеты. Нам нужна прежде всего газета, – без неё невозможно то систематическое ведение принципиально выдержанной и всесторонней пропаганды и агитации, которое составляет постоянную и главную задачу социал-демократии вообще и особенно насущную задачу настоящего момента, когда интерес к политике, к вопросам социализма пробужден в наиболее широких слоях населения… Вряд ли будет преувеличением сказать, что степень частоты и регулярности выхода (и распространения) газеты может служить наиболее точным мерилом того, насколько солидно поставлена у нас эта самая первоначальная и самая насущная отрасль нашей военной деятельности. Далее, нам нужна именно общерусская газета. Если мы не сумеем и пока мы не сумеем объединить наше воздействие на народ и на правительство посредством печатного слова, – будет утопией мысль об объединении других, более сложных, трудных, но зато и более решительных способов воздействия. Наше движение и в идейном и практическом, организационном отношении всего более страдает от раздробленности, от того, что громадное большинство социал-демократов почти всецело поглощено чисто местной работой, суживающей и их кругозор, и размах их деятельности, и их конспиративную сноровку и подготовленность. Именно в этой раздробленности следует искать наиболее глубоких корней… неустойчивости и шатания… И первым шагом вперёд по пути избавления от этого недостатка, по пути превращения нескольких местных движений в единое общерусское движение должна быть постановка общерусской газеты”. (В.И. Ленин. ПСС, т. 5.М.: Политиздат, 1972, с. 9-10). 

При этом, определяя задачи общерусской газеты, В. Ленин подчеркивал: “Роль газеты не ограничивается, однако, одним распространением идей, одним политическим воспитанием и привлечением политических союзников. Газета – не только коллективный пропагандист и коллективный агитатор, но также и коллективный организатор. В этом последнем отношении её можно сравнить с лесами, которые строятся вокруг возводимого здания, намечают контуры постройки, облегчают сношения между отдельными строителями, помогают им распределять работу и обозревать общие результаты, достигнутые организованным трудом”. (Там же, с. 11). 

* * * 

Продолжил Ленин обоснование создания партии в брошюре “Что делать?” (1902 г.), в содержании которой я выделил бы несколько моментов. Первый момент: В. Ленин утверждает: “Без революционной теории не может быть и революционного движения”. При этом он подчёркивает, что “для русской социал-демократии значение теории усиливается еще тремя обстоятельствами, о которых часто забывают, а именно: во-первых, тем, что наша партия только складывается, только ещё вырабатывает свою физиономию и далеко еще не закончила своих счетов с другими направлениями революционной мысли, грозящими совлечь движение с правильного пути… 

Во-вторых, социал-демократическое движение международно, по самому своему существу. Это означает не только то, что мы должны бороться с национальным шовинизмом. Это означает также, что начинающееся в молодой стране движение может быть успешно лишь при условии претворения им опыта других стран. А для такого претворения недостаточно просто знакомства с этим опытом или простого переписывания последних резолюций. Для этого необходимо уменье критически относиться к этому опыту и самостоятельно проверять его…” 

В-третьих, “национальные задачи русской социал-демократии таковы, каких не было ещё ни перед одной социалистической партией в мире… Теперь же мы хотим лишь указать, что роль передового борца может выполнить только партия, руководимая передовой теорией”. (В. И. Ленин. ПСС, т. 6, с. 24-25). 

Второй момент: В. Ленин объясняет разницу между бывшими ранее бунтами и стачками, организовываемыми тред-юнионами. “Если бунты, – пишет В. Ленин, – были восстанием просто угнетенных людей, то систематические стачки выражали уже собой зачатки классовой борьбы, но именно только зачатки. Взятые сами по себе, эти зачатки были борьбой тред-юнионистской, но еще не социал-демократической, они знаменовали пробуждение антагонизма рабочих и хозяев, но у рабочих не было, да и быть не могло сознания непримиримой противоположности их интересов всему современному политическому и общественному строю, то есть сознания социал-демократического. В этом смысле стачки 90-х годов (XIX в. – С. Ш.), несмотря на громадный прогресс по сравнению с “бунтами”, оставались движением чисто стихийным”. (Там же, с. 30). 

Третий момент посвящён обоснованию Лениным того, “что исключительно своими собственными силами рабочий класс в состоянии выработать лишь сознание тред-юнионистское, т.е. убеждение в необходимости объединяться в союзы, вести борьбу с хозяевами, добиваться от правительства издания тех или иных необходимых для рабочих законов и т.п. Учение же социализма выросло из тех философских, исторических, экономических теорий, которые вырабатывались образованными представителями имущих классов, интеллигенцией. Основатели современного научного социализма, Маркс и Энгельс, – напоминает Ленин, – принадлежали и сами, по своему социальному положению, к буржуазной интеллигенции. Точно так же и в России теоретическое учение социал-демократии возникло совершенно независимо от стихийного роста рабочего движения, возникло как естественный и неизбежный результат развития мысли у революционно-социалистической интеллигенции. К тому времени, о котором у нас идет речь, т. е. к половине 90-х годов (XIX в. – С.Ш.), это учение не только было уже вполне сложившейся программой группы “Освобождение труда”, но и завоевало на свою сторону большинство революционной молодёжи в России”. (Там же, с. 30-31). 

Четвертый момент посвящен постановке Лениным предстоящей задачи социал-демократии, которая “состоит в борьбе со стихийностью, состоит в том, чтобы совлечь рабочее движение с этого стихийного стремления тред-юнионизма под крылышко буржуазии и привлечь его под крылышко революционной социал-демократии”. 

При этом Ленин поясняет, что стихийное движение, идя “по линии наименьшего сопротивления”, тянется “под крылышко буржуазии”, так как “буржуазная идеология по происхождению своему гораздо старше, чем социалистическая, что она более всесторонне разработана, что она обладает неизмеримо большими средствами распространения”. (Там же, с. 40-41). 

Пятый момент: здесь В. Ленин поясняет отношение социал-демократии к экономическим реформам и политической борьбе; в частности, он пишет: “Революционная социал-демократия всегда включала и включает в свою деятельность борьбу за реформы. Но “экономической” агитацией она пользуется для предъявления правительству не только требований всяких мероприятий, а также (и прежде всего) требования перестать быть самодержавным правительством. Кроме того, она считает своей обязанностью предъявить правительству это требование не только на почве экономической борьбы, а и на почве всех вообще проявлений общественно-политической жизни. Одним словом, она подчиняет борьбу за реформы, как часть целому, революционной борьбе за свободу и за социализм”. (Там же, с. 62). 

И, наконец, шестой момент посвящён конкретным принципам организации рабочих и организации партии. “Организация рабочих, – отмечает В. Ленин, – должна быть, во-первых, профессиональной; во-вторых, она должна быть возможно более широкой; в-третьих, она должна быть возможно менее конспиративной (я говорю, разумеется, здесь и ниже, имея в виду только самодержавную Россию). Наоборот, организация революционеров должна обнимать прежде всего и главным образом людей, которых профессия состоит из революционной деятельности (потому я и говорю об организации революционеров, имея в виду революционеров-социал-демократов). Перед этим общим признаком членов такой организации должно совершенно стираться всякое различие рабочих и интеллигентов, не говоря уже о различии отдельных профессий тех и других. Эта организация необходимо должна быть не очень широкой и возможно более конспиративной”. (Там же, с. 112). 

И далее В. Ленин утверждает: “1) что ни одно революционное движение не может быть прочно без устойчивой и хранящей преемственность организации руководителей; 2) что, чем шире масса, стихийно вовлекаемая в борьбу, составляющая базис движения и участвующая в нем, тем настоятельнее необходимость в такой организации и тем прочнее должна быть эта организация (ибо тем легче всяким демагогам увлечь неразвитые слои массы); 3) что такая организация должна состоять главным образом из людей, профессионально занимающихся революционной деятельностью; 4) что в самодержавной стране, чем более мы сузим состав членов такой организации до участия в ней таких только членов, которые профессионально занимаются революционной деятельностью и получили профессиональную подготовку в искусстве борьбы с политической полицией, тем труднее будет “выловить” такую организацию, и – 5) – тем шире будет состав лиц и из рабочего класса и из остальных классов общества, которые будут иметь возможность участвовать в движении и активно работать в нём”. (Там же, с. 124-125). 

При этом В. Ленин приводит условия приема в члены социал-демократической партии Германии и показывает невозможность такого подхода к членству подобной партии в России. “Членом партии считается всякий, кто признает принципы партийной программы и поддерживает партию по мере своих сил”, – гласит первый параграф организационного устава немецкой социал-демократической партии… 

Попробуйте-ка вставить эту картину в рамки нашего самодержавия! Мыслимо ли у нас, чтобы все, “кто признает принципы партийной программы и поддерживает партию по мере своих сил”, контролировали каждый шаг революционера-конспиратора? Чтобы все они выбирали из числа последних того или другого, когда революционер обязан в интересах работы скрывать от девяти десятых этих “всех”, кто он такой?”. (Там же, с. 139). 

И вот заключение В. Ленина: “Единственным серьезным организационным принципом для деятелей нашего движения должна быть: строжайшая конспирация, строжайший выбор членов, подготовка профессиональных революционеров. Раз есть налицо эти качества, – обеспечено и нечто большее, чем “демократизм”, именно: полное товарищеское доверие между революционерами”. (Там же, с. 141).

 * * * 

Что же касается выполнения функций партийными органами и непосредственной работы на предприятиях, то их В. Ленин определил в брошюре “Письмо к товарищу о наших организационных задачах”, написанном в 1902 году, но опубликованном в 1904 году. “Я бы заметил только, – пишет Ленин, – что газета может и должна быть идейным руководителем партии, развивать теоретические истины, тактические положения, общие организационные идеи, общие задачи всей партии в тот или другой момент. Непосредственным же практическим руководителем движения может быть только особая центральная группа (назовём её хоть Центральным Комитетом), сносящаяся лично со всеми комитетами, включая в себя все лучшие революционные силы всех русских социал-демократов и распоряжающаяся всеми общепартийными делами, как-то: распределение литературы, издание листков, распределение сил, назначение лиц и групп для заведования особыми предприятиями, подготовка общерусских демонстраций и восстания и т.д. При необходимости строжайшей конспирации и охраны преемственности движения – у нашей партии могут и должны быть два руководящих центра: ЦО (Центральный Орган) и ЦК (Центральный Комитет). Первый должен руководить идейно, второй – непосредственно и практически. Единство в действии и необходимая солидарность между этими группами должны быть обеспечены не только единой программой партии, но и составом обеих групп (надо, чтобы в обеих группах, и в ЦО и в ЦК, были вполне спевшиеся между собой люди) и учреждением регулярных и постоянных совещаний между ними”. (В.М. Ленин. ПСС, т. 7. М.: Политиздат, 1972, с. 8). 

“Теперь о заводских кружках. Они для нас, – подчеркивает В. Ленин, – особенно важны: ведь вся главная сила движения – в организованности рабочих на крупных заводах, – ибо крупные заводы (и фабрики) включают в себе не только преобладающую по численности, но ещё более преобладающую по влиянию, развитию, способности ее к борьбе, часть всего рабочего класса. Каждый завод должен быть нашей крепостью. А для этого “заводская” рабочая организация должна быть так же конспиративна внутри себя, так же “ветвиста” вовне, т. е. во внешних её сношениях, так же далеко должна просовывать, и в самые разные стороны просовывать, свои щупальца, как и всякая революционная организация. Я подчеркиваю, что ядром и руководителем, “хозяином”, должна быть и здесь обязательно группа революционеров-рабочих”. (Там же, с. 15-16). 

Что же касается членов заводского комитета, то все они “должны смотреть на себя, как на агентов Центрального комитета, обязанных подчиняться всем распоряжениям его, обязанных соблюдать все “законы и обычаи” той “действующей армии”, в которую они вступили и из которой они в военное время не имеют права уйти без разрешения начальства”. (Там же, с. 16). И ещё раз В. Ленин напоминает: “Участвовать в движении должно возможно большее число возможно более разнообразных и разнородных групп из самых различных слоев пролетариата (и других классов народа). И по отношению к каждой такой группе центр партии должен иметь всегда перед собой не только точные данные о деятельности, но также и возможно более полные данные о составе их. Мы должны централизовать руководство движением”. (Там же, с. 19). 

VII 

На состоявшемся в Лондоне с 17 июля по 10 августа 1903 года II съезде РСДРП при обсуждении Устава партии, в частности, о праве членства в ней выявилось два резко противоположных подхода. В. Ленин, исходя из разрабатываемых положений о строительстве партии в выше рассмотренных статье и брошюрах, предложил следующую формулировку первого параграфа Устава: “Членом партии считается всякий, признающий её программу и поддерживающий партию как материальными средствами, так и личным участием в одной из партийных организаций”. 

В противовес ленинской формулировке первого параграфа Устава Ю. Мартов, по-видимому, ориентируясь на формулировку первого параграфа Устава социал-демократической партии Германии, внёс на рассмотрение делегатов съезда свою формулировку, согласно которой членом партии “считается всякий, принимающий её программу, поддерживающий партию материальными средствами и оказывающий ей регулярное личное содействие под руководством одной из организаций”. 

Отстаивая свою формулировку и критикуя формулировку Мартова, Ленин в своём выступлении сказал: “От плохого пункта устава мы ещё далеко не погибнем! Но раз уже дело дошло до выбора из двух формулировок, то я никак не могу отказаться от своего твердого убеждения, что формулировка Мартова есть ухудшение первоначального проекта, ухудшение, которое может нанести партии, при известных условиях, немало вреда”. (Там же, с. 287). 

И далее В. Ленин поясняет, что “корень ошибок тех, кто стоит за формулировку Мартова, состоит в том, что они не только игнорируют одно из основных зол нашей партийной жизни, но даже освещают это зло. Состоит это зло в том, что в атмосфере почти всеобщего политического недовольства, при условии полной скрытности работы, при условиях сосредоточения большей части деятельности в тесных тайных кружках и даже частных свиданиях, нам до последней степени трудно, почти невозможно отграничить болтающих от работающих. И едва ли найдётся другая страна, в которой бы смешение этих двух категорий было так обычно, вносило такую тьму путани-цы, как в России. Не только в интеллигенции, но и в среде рабочего класса, мы страдаем от этого зла жестоко, а формулировка тов. Мартова узаконяет это зло. Формулировка эта неизбежно стремится всех и каждого сделать членами партии; тов. Мартов сам должен был признать это с оговоркой – “если хотите, да”, сказал он. Именно этого и не хотим мы! Именно поэтому и выступаем так решительно против формулировки Мартова”. (Там же, с. 289-290). 

“Наша задача, – ещё раз подтвердил свою мысль Ленин, – оберегать твердость, выдержанность, чистоту нашей партии. Мы должны стараться поднять звание и значение члена партии выше, выше и выше – и поэтому я против формулировки Мартова”. (Там же, с. 290-291). 

* * * 

А вот что писал по этому поводу Ю. Мартов, кстати, ранее критиковавший и работу В. Ленина “Что делать?” за проповедуемый при создании партии излишний централизм и возведение её роли в культ: “Во время этой борьбы на съезде наиболее принципиальное направление приняли дебаты о первом параграфе устава, определяющем членство (в) партии. Ленин и его сторонники отстаивали такое определение членства (в) партии, при котором оно обнимало бы только активных революционеров, участников нелегальных партийных организаций. При данной структуре партии это вело к оставлению за её порогом не только массы сочувствующих партии и оказывающих ценное содействие интеллигентов, условиями своей жизни часто поставленных в невозможность вступать в нелегальные группы, но и значительной части рабочих социал-демократов, являясь передаточными звеньями между партийными группами и массой и выполняя чрезвычайно ответственные функции, по соображениям конспирации предпочитали не входить в районные комитеты и другие нелегальные ячейки. Особенно это относилось к рабочим пожилым, семейным или, благодаря своим выступлениям в роли вождей массы, чересчур известным полиции и фабрикантам. Вот почему оппозиция требовала, чтобы для членства (в) партии, рядом с признанием программы, была достаточна “работа под контролем партийной организации”, а не “вступление в организацию”, как требовал Ленин”. 

И далее Мартов отмечает, что “в дебатах по поводу этих, лишь оттенком мысли отличающихся, формулировок развернулись далеко расходящиеся точки зрения на самую сущность политической партии рабочего класса. Ленин и Плеханов (на том съезде ещё поддерживавший Ленина – С.Ш.) мыслили её как тесное сплочение одних лишь “надежных революционеров”, стремясь исключить из рядов партии всех, лишь частично отдающих партийному делу свои силы, а тем более – только в общем и основном приемлющих принципы партии и ещё нуждающихся в политическом классовом воспитании; они упрекали своих противников в стремлении сделать партию союзом, в котором всякого рода “попутчики социа-лизма”, обыватели и случайные революционеры растворяет в себе надёжное и идейно сплоченное ядро. Напротив, будущие “меньшевики” доказывали, что тенденция Ленина и Плеханова к сужению рамок партии пределами оформленных нелегальных организаций по существу антисоциал-демократична, ведёт к вырождению партии в союз заговорщиков, к отрыванию от рабочего класса и к политике, не считающейся с волей действительных передовых элементов рабочего движения. Дебаты окончились победой оппозиции: параграф один был принят в редакции Мартова. Значение того поражения было, однако, для Ленина сведено к нулю принятием остальных пунктов устава, фактически устранявших массу членов партии от влияния на ход партийной политики, поскольку в основу строе-ния местных комитетов были положены самоназначение, самопополнение и пополнение их Центральным Комитетом, власть же последнего над местными комитетами была установлена почти неограниченной”. (Ю.О. Мартов. Избранное. М., 2000, с. 75-76). 

“Но дебаты, – отмечает Ю. Мартов, – крайне обострили отношения между фракциями, вскрыв всю остроту разногласий по основному вопросу о взаимоотношении между партией и движением, и тем ускорили раскол, побудив Ленина и группу его единомышленников поставить всё на карту, чтобы закрепить за своим течением безраздельной “партийную власть”. (Там же, с. 76). 

* * * 

“Когда идет продолжительная, упорная горячая борьба, – читаем мы в Предисловии книги В. Ленина “Шаг вперёд, два шага назад (Кризис в нашей партии)”, написанной в феврале-мае 1904 г., – то по истечении некоторого времени начинают обыкновенно вырисовываться центральные основные спорные пункты, от решения которых зависит окончательный исход кампании и по сравнению с которыми всё более и более отодвигаются на задний план все и всяческие мелкие и мелочные эпизоды борьбы. 

Так обстоит дело и с нашей внутрипартийной борьбой, которая вот уже полгода приковывает к себе внимание всех членов партии”. (В.И. Ленин. ПСС, т. 8. М.: Политиздат, 1972, с. 187). 

А отвечая на вопрос: в чём состояла главная задача II съезда РСДРП, В. Ленин пишет: “В создании действительной партии на тех принципиальных и организационных началах, которые были выдвинуты и разработаны “Искрой”. Что именно в этом направлении съезд должен был работать, это было предрешено трехлетней деятельности “Искры” и её признанием со стороны большинства комитетов. Искровская программа и направление должны были стать программой и направлением партии, искровские организационные планы должны были получить закрепление в организационном уставе партии. Но само собой разумеется, что такой результат не мог быть достигнут без борьбы…” (Там же, с. 193). 

При этом, излагая свой взгляд на проблему, В. Ленин отмечает: “Основные идеи, которые “Искра” стремилась положить в основу партийной организации, сводились в сущности к следующим двум. Первая, идея централизма, принципиально определяла способ решения всей массы частных и детальных организационных вопросов. Вторая – особая роль идейно руководящего органа, газеты, учитывала временные и особые нужды именно русского социал-демократического рабочего движения в обстановке политического рабства, при условии создания первоначальной операционной базы революционного натиска за границей. Первая идея, как единственно принципиальная, должна была проникать весь устав; вторая, как частная, порождаемая временными обстоятельствами места и образа действия, выражалась в кажущемся отступлении от централизма, в создании двух центров, ЦО и ЦК. Обе эти основные идеи искровской организации партии, – напоминает Ленин, – были развиты мной и в редакционной статье “Искры” (№ 4) “С чего начать?” и в “Что делать?” и, наконец, подробно разъяснены в виде почти что устава в “Письме к товарищу”. (Там же, с. 225-226). 

И, сравнивая обе формулировки (свою и Мартова) первого параграфа Устава, В. Ленин делает вывод, что “из такого сопоставления ясно видно, что в проекте Мартова именно нет никакой идеи, а есть только пустая фраза. Что члены партии работают под контролем и руководством органов партии, это ясно само собой, это не может быть иначе, об этом говорят только люди, любящие говорить, чтобы ничего не сказать, любящие наполнять “уставы” бездной словесной воды в бюрократических (т. е. ненужных для дела и якобы нужных для парада) формул. Идея первого параграфа поясняется лишь с постановкой вопроса: могут ли органы партии осуществлять на деле свое руководство над членами партии, не входящими ни в одну из партийных организаций. Этой идеи даже и следа нет в проекте тов. Мартова. Следовательно, я не мог быть знаком со “взглядами” тов. Мартова “по этому вопросу”, ибо никаких взглядов по этому вопросу в проекте тов. Мартова не имеется”. (Там же, с. 228). 

Более того, В. Ленин, оправдывая своё и опровергая мнение Мартова, стремился еще и унизить (по-другому не скажешь) бывшего своего приятеля, для чего приводит слова о признании антагонизма между интеллигенцией и пролетариатом, а также социально-психологическую характеристику, которую давал Карл Каутский, взгляды которого в то время разделял Ленин, людям с проявляющейся “интеллигентской хлюпостью.”

…”В настоящее время, – говорил К. Каутский, – нас опять живо интересует вопрос об антагонизме между интеллигенцией и пролетариатом. Мои коллеги” (Каутский сам интеллигент, литератор и редактор) “будут сплошь да рядом возмущаться тем, что я признаю этот антагонизм. Но ведь он фактически существует и было бы самой нецелесообразной тактикой (и здесь, как и в других случаях) пытаться отделаться от него отрицанием факта. Антагонизм этот есть социальный антагонизм, проявляющейся на классах, а не на отдельных личностях. Как отдельный капиталист, так и отдельный интеллигент может всецело войти в классовую борьбу пролетариата. В тех случаях, когда это имеет место, интеллигент изменяет и свой характер… 

Идеальным образчиком интеллигента, который всецело проникся пролетарским настроением, который, будучи блестящим писателем, утратил специфически интеллигентские черты психики, который без воркотни шёл в ряду и шеренге, работал на всяком посту, на который его назначали, подчинял себя всецело нашему великому делу и презирал то дряблое хныкание… по поводу подавления своей личности, какое мы слышим часто от интеллигентов, воспитавшихся на Ибсене и Ницше, когда им случается остаться в меньшинстве, – идеальным образчиком такого интеллигента, какие нужны социалистическому движению, был Либкнехт. Можно назвать здесь также и Маркса, который никогда не протискивался на первое место и образцовым образом подчинялся партийной дисциплине в Интернационале, где он не раз оставался в меньшинстве”. (См. Там же, с. 309, 311). 

“Вот таким, – пишет Ленин, – дряблым хныканьем интеллигента, оставшегося в меньшинстве, и ничем больше – был отказ Мартова с коллегами от должности после одного только неутверждения старого кружка… 

Вот именно таким дряблым хныканьем интеллигентов, оставшихся в меньшинстве, были все эти бесконечные жалобы, упрёки, намёки, попреки, сплетни и инсинуации насчет “компактного большинства”, которые рекой полились на нашем партийном съезде (и ещё более после него) с лёгкой руки Мартова”. (Там же, с. 311). 

* * * 

Так что на III съезде РСДРП, состоявшемся в апреле-мае 1905 года, присутствовали только большевики; при этом на съезде не было и Г. Плеханова, перешедшего к этому времени на сторону меньшевиков.

Съезд открыл Барсов (Миха Цхакая – член РСДРП с 1898 г., делегат от Кавказского Союза РСДРП), сказавший: “Товарищи! По поручению Организационного комитета мне выпала честь открыть III съезд Российской социал-демократической рабочей партии. Вероятно, такая великая честь выпала мне на долю, как старейшему члену съезда. Приветствую, товарищи, наш III партийный съезд и горячо желаю ему, несмотря ни на что, ни на какие препятствия и недоразумения, накопившиеся в нашей партийной жизни в последний злосчастный двухгодичный период, неуклонно, твердо и энергично приняться за работу. Нам необходимо выяснить все необходимые условия данного столь важного исторического момента в России и сообразно с тем принять такие решения, постановления, словом, директивы, которые одинаково могли бы послужить руководящими началами как для практиков, так и для теоретиков в узком смысле этих слов”. (См. Третий съезд РСДРП. Протоколы. М.: Госполитиздат, 1959, с. 8). 

На съезде были избраны: председателем – тов. Ленин, вице-председателями – Максимов (Александр Богданов) и Зимин (Леонид Красин). 

Кроме других постановлений, принятых названным съездом, был принят и Устав РСДРП, естественно, с ленин-ской формулировкой первого параграфа: “Членом партии считается всякий, принимающий её программу, поддерживающий партию материальными средствами и участвующий личной работой в одной из её организаций”. (Там же, с. 460). 

Предпринимаемые попытки объединения большевиков и меньшевиков приводили только к чисто формальному объединению, как это произошло на IV съезде РСДРП, состоявшемся в апреле-мае 1906 года в Стокгольме. Объединение не могло стать действительным из-за наличия разных подходов к важнейшим вопросам, начиная от понимания сущности марксистского учения и кончая построением и ролью самой партии. 

VIII 

Дело в том, что Владимир Ленин, как об этом пишет Дм. Волкогонов, “взял марксизм на своё вооружение, но сделал всё для того, чтобы “освободить” его от “либеральных”, “демократических” благоглупостей, ибо стальной кулак дик-татуры пролетариата не нуждается в перчатках. Не это ли заставило патриарха марксизма в России Г. В. Плеханова вскоре после разгона Учредительного собрания констатировать в своей последней статье “Тактика большевиков есть тактика Бакунина, а во многих случаях просто-напросто Нечаева”. (Дмитрий Волкогонов. Ленин, книга I. Вожди, с. 72). 

Одним из главных отличий ленинизма от марксизма заключается в разных подходах к возможности совершения социалистической революции. Согласно учению марксизма, как уже об этом сказано, она может произойти одновременно во всём мире, или, по крайней мере, в нескольких высокоразвитых странах. В то же время в опубликованной 23 августа 1915 года статье “О лозунге соединенных штатов Европы” Владимир Ленин утверждал, что поскольку “неравномерность экономического и политического развития есть безусловный закон капитализма”, то “отсюда следует, что возможна победа социализма первоначально в немногих или даже в одной, от-дельно взятой, капиталистической стране”. (В.И. Ленин. ПСС, т. 26. М.: Политиздат, 1973, с. 354). 

Кстати, как отмечает зарубежный историк и публицист Давид Анин, “теория специфических условий в России является, по существу, центральной осью ленинской концепции революции. Её основные положения начали разрабатываться еще во время революции 1905 года”. До этого Ленин формально, “как и все социал-демократы, стоял на той позиции, что предстоящей русской революцией, в виду экономической отсталости России, полагается быть не социалистической, а буржуазно-демократической”. (Д. Анин. Революция 1917 года глазами её руководителей. Edizioni Aurora Roma, 1971, с. 43-44). 

“Однако, – продолжает пояснять Д. Анин, – в 1905 году Ленин в этом неоспоримом для русских марксистов вопросе сделал чрезвычайно важное дополнение. Революция, начал он утверждать, действительно должна быть буржуазно-демократической, но совершить и завершать её могут не буржуазия и либералы, всегда, якобы, готовые на “постыдную и жалкую сделку” с царизмом, а только пролетариат (составлявший тогда в России два процента населения) в союзе с многомиллионным крестьянством. Отсюда вывод: революция может восторжествовать только в результате создания “демократической диктатуры пролетариата и крестьянства”. (В связи с чем Анин с сарказмом говорит: “Ленин уже тогда был мастером на такие весьма бессмысленные словосочетания”.) (См. там же, с. 44). 

Правда, “… эти “открытия” Ленина о специфических условиях России и о революционной потенции российского крестьянства были давно открыты народниками, а потом их продолжателями – эсерами”. (Там же). 

Хотя между пониманием народниками и эсерами, а потом Лениным такой роли крестьянства была “весьма существенная разница”, состоявшая “в том, что народники и эсеры, говоря о крестьянах, рабочих, или о трудовой интеллигенции, имели в виду действительно рабочих, крестьян и трудовых интеллигентов, т.е. их организации, их самодеятельность, нужды, чаяния и тому подобное; Ленин же, наоборот, употребляя ту же терминологию, имел в виду только свою партию, которая якобы выражала интересы всех этих классов. Вот почему Ленин относился настороженно, недоверчиво, а подчас и враждебно ко всем видам самодеятельности рабочих и крестьян (будь то советы, профсоюзы, кооперативы, крестьянские союзы), если они не находились под влиянием и контролем его партии”. (Там же, с. 45). 

“Эта мысль о завершении буржуазной революции не буржуазией и её партиями, а союзом рабочих и крестьян, – подчёркивает Д. Анин, – явилась крупнейшим отступлением от классического марксизма. Хотя сам по себе этот ленинский теоретический “вклад”, – считает Анин, – не очень оригинален, в устах Ленина, подменявшего рабочий класс и крестьянство своей партией, ориентированной на диктатуру и захват власти, он приобретал особое и зловещее значение. Надо, однако, добавить, что в 1905 и в последующие годы мало кто этой “метаморфозе” Ленина придавал серьезное значение. 

Ход событий первых месяцев февральской революции доказывает, что эту “метаморфозу” игнорировали не только противники Ленина, но даже выпестованные им вожаки большевистской партии”. (Там же). Т

ак, Вячеслав Молотов вспоминает, что, когда в апреле 1917 года, выйдя из вагона, “Ленин поднялся на броневик и произнес: “Да здравствует социалистическая революция!”, для большинства коммунистов “это была уже другая ориентация. Потом Ленин выступал в очень тесном кругу – человек сорок пять было, не более… 

В Петрограде, я сидел в президиуме партийной конференции, а Ленин выступал и говорил: теперь опасность у нас в этих старых большевиках, которые не понимают того, что у нас новый этап. Они думают, что у нас демократическая революция. А мы должны идти к социалистической революции! И вот все мучили головы: как это – к социалистической революции? 

Я никогда не был против Ленина, но и я, никто из тех, кто был всегда с Лениным, сразу толком его не поняли. Все большевики говорили о демократической революции, а тут – социалистическая!” (Феликс Чуев. Молотов. Полудержавный властелин, с. 217). 

С недоумением воспринял провозглашенный Лениным в его “Апрельских тезисах” курс на непосредственную социалистическую революцию и Иосиф Сталин, в связи с чем, по-видимому, и уделил так много внимания его описанию. “Это был, – подчеркивает он, – величайший поворот в истории России и небывалый поворот в истории нашей партии. Старая, дореволюционная платформа прямого свержения правительства была ясна и определённа, но она уже не подходила к новым условиям борьбы. Теперь уже нельзя было идти прямо на свержение правительства, ибо оно было связано с Советами, находящимися под влиянием оборонцев, и партии пришлось бы вести непосильную войну и против правительства, и против Советов. Но нельзя было вести также политику поддержки Временного правительства, ибо оно являлось правительством империализма. Необходима новая ориентировка партии в новых условиях борьбы. Партия (её большинство) шла к этой новой ориентировке ощупью. Она приняла политику давления Советов на Временное правительство в вопросе о мире и не решилась сделать шаг вперед от старого лозунга о диктатуре пролетариата и крестьянства к новому лозунгу о власти Советов. Эта половинчатая политика была рассчитана на то, чтобы дать Советам разглядеть на конкретных вопросах о мире подлинную империалистическую природу Временного правительства и тем оторвать их от последнего. Но это была глубоко ошибочная позиция, ибо она плодила пацифистские иллюзии, лила воду на мельницу оборончества и затрудняла революционное воспитание масс. Эту ошибочную позицию я разделял тогда с другими товарищами по партии и отказался от неё полностью лишь в середине апреля, присоединившись к тезисам Ленина. Нужна была новая ориентировка. Эту новую ориентировку дал партии Ленин в своих знаменитых Апрельских тезисах. Я не распространяюсь об этих тезисах, так как они известны всем и каждому. Были ли тогда у партии разногласия с Лениным? Да, были. Как долго длились эти разногласия? Не более двух недель. Общегородская конференция Петроградской организации (вторая половина апреля), принявшая тезисы Ленина, была поворотным пунктом в развитии нашей партии. Всероссийская апрельская конференция (конец апре-ля) лишь довершила в общероссийском масштабе дело Петроградской конференции, сплотила вокруг единой партийной позиции девять десятых партии”. (И.В. Сталин. Сочинения, т. 6. М.: Госполитиздат, 1947, с. 333-334). 

Ещё более непосредственнее и конкретнее этот момент выразила старая большевичка Людмила Сталь. “Все товарищи до приезда Ленина бродили в темноте, – говорила она 14 апреля на городской конференции. – Были только одни формулы 1905 г. Видя самостоятельное творчество народа, мы не могли его учить… Наши товарищи смогли только ограничиться подготовкой к Учредительному собранию парламентским способом и совершенно не учли возможности идти дальше. Приняв лозунги Ленина, мы сделали то, что нам подсказывает сама жизнь”. (Цит. по кн. Л. Д. Троцкого “К истории русской революции”, с.331). 

* * * 

Новый и очень значимый шаг в развитии данной теоретической концепции, как мы видим, В. Ленин сделал во время начавшейся Первой мировой войны, в которой, как он писал еще в ноябре 1914 года, “… с точки зрения рабочего класса и трудящихся масс всех народов России наименьшим злом было бы поражение царской монархии, самого реакционного и варварского правительства, угнетающего наибольшее количество наций и наибольшую массу населения Европы и Азии”. (В.И. Ленин, т. 26. С. 21). 

Кстати, в резолюции Конференции заграничных секций РСДРП (февраль 1915 г.) В. Ленин распространил этот тезис и на другие страны, причём с пояснением причины его выдвижения. “В каждой стране борьба со своим правительством, ведущим империалистическую войну, – писал Ленин, – не должна останавливаться перед возможностью в результате революционной агитации поражения этой страны. Поражение правительственной армии ослабляет данное правительство, способствует освобождению порабощенных им народностей и облегчает гражданскую войну против правящих классов. 

В применении к России это положение особенно верно. Победа России влечёт за собой усиление мировой реакции, усиление реакции внутри страны и сопровождается полным порабощением народов в уже захваченных областях. В силу этого поражение России при всех условиях представляется наименьшим злом”. (Там же, с. 166).

Поясним: но такая агитация Ленина вела к оккупации России немцами? 

Однако большевистская пропаганда оказалась эффективной. “Сначала большинство офицеров, – пишет в своих “Воспоминаниях” генерал-адъютант Алексей Брусилов, – стало примыкать к партии кадетов, а солдатская масса вдруг вся стала эсеровской, но вскоре она разобралась, что эсеры, с Керенским во главе, проповедуют наступление, продолжение союза с Антантой и откладывают делёж земли до Учредительного собрания, которое должно разрешить этот вопрос, установив основные законы государства. Такие намерения совершенно не входили в расчеты солдатской массы и явно противоречили её вожделениям. Вот тут-то проповедь большевиков и пришлась по вкусу и понятиям солдат”. (Генерал-адъютант А. А. Брусилов. Мои воспоминания. Мн.: “Харвест”, 2003, с. 229).

 * * * 

Война, полагал Ленин, является “ускорителем революции”, а капитализм (здравствующий, кстати, и поныне), мол, переживает свой последний предсмертный этап, о чём он писал в 1916 году в работе “Империализм, как высшая стадия капитализма”. 

При этом В. Ленин был настолько уверен, что анализируемый им империализм – это “переходный или, вернее, умирающий капитализм”, что в названной работе даже привёл следующие слова Сен-Симона, назвав их гениальными: “Теперешняя анархия в производстве, которая соответствует тому факту, что экономические отношения развертываются без единообразного регулирования, должна уступить место организации производства. Направлять производство будут не изолированные предприниматели, независимые друг от друга, не знающие экономических потребностей людей; это дело будет находиться в руках известного социального учреждения. Центральный комитет управления, имеющий возможность обозревать широкую область социальной экономики с более высокой точки зрения, будет регулировать её так, как это полезно для всего общества и передавать средства производства в подходящие для этого руки, а в особенности будет заботиться о постоянной гармонии между производством и потреблением”. (В.И. Ленин. ПСС, т. 27. М.: Политиздат, 1973, с. 424, 426). 

“Социалистическая революция, – пишет Анин, – стояла поэтому в воображении Ленина в порядке дня. Что касается России, добавлял он (Ленин – С.Ш.), то она является “самым слабым звеном” обреченного империализма; не исключена поэтому возможность, что в России революция вспыхнет раньше, чем в какой-либо другой стране…Предполагалось, разумеется, что, если России суждено будет начать революцию, Запад непременно последует русскому примеру”. (Д. Анин. Революция 1917 года глазами её руководителей, с. 45-46). 

Семен Шарецкий: Это просто совпадение, или?

Таким образом, по мнению Ленина, была “… возможна победа социализма первоначально в немногих или даже в одной, отдельно взятой, стране”, но после этого “победивший пролетариат этой страны, экспроприировав капиталистов и организовав у себя социалистическое производство, встал бы против остального, капиталистического мира, привлекая к себе угнетенные классы других стран, поднимая в них восстание против капиталистов, выступая в случае необходимости даже с военной силой против эксплуататорских классов и их государств. Политической формой общества, в котором побеждает пролетариат, свергая буржуазию, – продолжает пояснять Ленин, – будет демократическая республика, всё более централизующая силы пролетариата данной нации или данных наций в борьбе против государств, еще не перешедших к социализму”. (В.И. Ленин, т. 26, с. 354-355).

 * * *

Перед совершением в феврале 1917 года буржуазно-демократической революции Россия, по оценке Н. Бердяева, “была необъятным и тёмным мужицким царством, с очень слабо развитыми классами, с очень тонким культурным слоем, с царём, сдерживавшим это царство и не допускавшим растерзания народом этого культурного слоя. Пусть царская власть часто преследовала и гнала культурный слой, но она в прошлом делала возможным самое его существование, она до известного времени устанавливала качественную иерархию в русской жизни, градации и ступени. С падением царской власти, – отмечает Н. Бердяев, – в России наступило “упростительное смешение”, низвержены были все качественные различия, разбита вся социальная структура русского общества, тёмная солдатско-мужицкая стихия её затопила. Культурный слой, не имевший корней в крепких социальных классах, был низвергнут в бездну. В таких условиях монархическая власть могла быть заменена только советской властью. Произошло страшное огрубление жизни, огрубление всего быта, воцарился солдатско-народный стиль. Большевики не столько создали эту грубую жизнь, грубый способ властвования, сколько отразили и выразили совершившееся огрубление народной жизни. Власть, которая пожелала бы быть более культурной, не могла бы существовать, не соответствовала бы состоянию народа”. (Николай Бердяев. Новое средневековье. Размышление о судьбе России и Европы. М.: “ФЕНИКС ХДС-пресс”, 1991, с. 43-44). 

При этом, после государственного переворота, совершенного в октябре 1917 года и захвата власти большевиками, правительство Ленина делает другой значимый шаг, свидетельствующий об отличии ленинизма от марксизма: пытается в этой, тёмной, малообразованной стране, России, как об этом уже сказано, насадить коммунистические порядки, вошедшие в историю под названием “политики военного коммунизма”. 

Кстати, оправдывая введение “политики военного коммунизма” и пытаясь раскрыть её сущность, Николай Бухарин, будучи в то время кандидатом в члены Политбюро ЦК ВКП(б), писал: “Наша хозяйственная политика так называемого “военного коммунизма” по существу дела не могла быть политикой, направленной на развитие производительных сил. “Ударной” и притом всеобъемлющей была задача красной обороны страны. Сюда шло всё: материальные ресурсы, организаторские силы – словом, все квалифицированные элементы хозяйствования. По отношению к народному хозяйству при таком положении вещей основным лозунгом была не забота об его прочном восстановлении (всякая “мелиорация” реализуется не “сию минуту”), а немедленное получение продукта, хотя бы ценой подрыва производительных сил. Не “произвести”, а “взять”; взять для того, чтобы снабдить в кратчайший срок Красную Армию, рабочих оборонных заводов и т.д. Это, и только это стояло в центре внимания. Победа над силами контрреволюции есть историческое оправдание этой политики. При таких условиях “плановая целесообразность”, поскольку её элементы были налицо, неизбежно превращалась из плана развития производства при правильном распределении в план экономического потребления при второстепенном развитии производства”. (Н.И. Бухарин. Избранные произведения. с. 24-25). 

* * * 

При этом ещё раз напомним, что спустя четыре года после захвата власти, и сам Ленин признал немедленную попытку установления в стране коммунистических принципов ошибкой. “Мы рассчитывали, – говорил он, – поднятые волной энтузиазма, разбудившие народный энтузиазм сначала общеполитический, потом военный, мы рассчитывали осуществить непосредственно на этом энтузиазме столь же великие (как и общеполитические, как и военные) экономические задачи. Мы рассчитывали – или, может быть, вернее будет сказать: мы предполагали без достаточного расчета – непосредственными велениями пролетарского государства наладить государственное производство и государственное распределение продуктов по-коммунистически в мелкокрестьянской стране. Жизнь показала нашу ошибку. Потребовался ряд переходных ступеней: государственный капитализм и социализм, чтобы подготовить – работой долгого ряда лет подготовить – переход к коммунизму. Не на энтузиазме непосредственно, а при помощи энтузиазма, рожденного великой революцией, на личном интересе, на личной заинтересованности, на хозяйственном расчете потрудитесь построить сначала прочные мостки, ведущие в мелкокрестьянской стране через государственный капитализм к социализму; иначе вы не подведете десятки и десятки миллионов людей к коммунизму. Так сказала нам жизнь. Так сказал нам объективный ход развития революции”. (В.И. Ленин. ПСС, т. 44, с. 151). 

Более того, признание допущенной ошибки с введением в стране “политики военного коммунизма” В. Ленин вновь повторил в своём докладе на II Всероссийском съезде политпросветов; в частности, он сказал: “В начале 1918 г. мы рассчитывали на известный период, когда мирное строительство будет возможно. По заключении Брестского мира опасность, казалось, отодвинулась, можно было приступить к мирному строительству. Но мы обманулись, потому что в 1918 г. на нас надвинулась настоящая военная опасность – вместе с чехословацким восстанием и началом гражданской войны, которая затянулась до 1920 года. Отчасти под влиянием нахлынувших на нас военных задач и того, казалось бы, отчаянного положения, в котором находилась тогда республика, в момент окончания империалистической войны, под влиянием этих обстоятельств и ряда других, мы сделали ту ошибку, что решили произвести непосредственный переход к коммунистическому производству и распределению. Мы решили, что крестьяне по разверстке дадут нужное нам количество хлеба, а мы разверстаем его по заводам и фабрикам, – и выйдет у нас коммунистическое производство и распределение. 

Не могу сказать, – делает оговорку Ленин, – что именно так определенно и наглядно мы нарисовали себе такой план, но приблизительно в этом духе мы действовали. Это, к сожалению, факт. Я говорю: к сожалению, потому что не весьма длинный опыт привёл нас к убеждению в ошибочности этого построения, противоречащего тому, что мы раньше писали (в “Очередных задачах Советской власти” – С.Ш.) о переходе от капитализма к социализму, полагая, что без периода социалистического учета и контроля подойти хотя бы к низшей ступени коммунизма нельзя”. (Там же, с. 157-158). 

Поэтому, как пишет Карл Поппер, “после неудачного эксперимента – так называемого “периода военного коммунизма” – Ленин решил предпринять меры, которые фактически означали ограниченное и временное возвращение к частному предпринимательству. Однако НЭП (новая экономическая политика) и последующие эксперименты – пятилетние планы и т. п. – не имели ничего общего с теориями “научного социализма”, выдвинутыми Марксом и Энгельсом. Ни та особенная ситуация, в которой Ленин оказался перед введением НЭПа, ни достижения НЭПа – всё это не может быть понято без должного учёта этого факта. Действительно, обширные экономические исследования Маркса даже не касались проблем конструктивной экономической политики, к примеру экономического планирования. Как признает Ленин, в работах Маркса вряд ли вообще можно найти хотя бы одно слово об экономике социализма – за исключением таких бесполезных лозунгов, как “каждый – по способностям, каждому по потребностям!” (Карл Поппер. Открытое общество и его враги, с. 276). 

Напомним: этот наивный натуралистический, представляющий собой принцип коммунизма, Маркс позаимствовал из одной статьи Луи Блана; а корни его находятся в учении древнегреческого мыслителя и в христианском учении – Деяния святых апостолов 2:44: “Все же верующие были вместе и имели всё общее. 45: И продавали имения и всякую собственность, и разделяли всем, смотря по нужде”. (Библия, с. 1164). 

* * * 

Кстати, когда анализируешь эту ошибку ленинского правительства – непосредственное введение коммунистических принципов после захвата большевиками власти, то на ум невольно приходит не только взгляд Маркса на коммунизм как на две фазы: социализм и непосредственно коммунизм, но и написанные Лениным положения в его “Государстве и революции”, причём написанные буквально несколько месяцев перед захватом власти (написанные в августе-сентябре 1917 г.); мы их приведем и тем самым покажем, что они по данным вопросам не расходятся с марксистскими положениями, что подтверждает блуждание Маркса “в потёмках”. 

“Вот это коммунистическое общество, которое только что вышло на свет божий из недр капитализма, которое носит во всех отношениях отпечаток старого общества – писал В. Ленин, – Маркс и называет “первой” или низшей фазой коммунистического общества. Средства производства уже вышли из частной собственности отдельных лиц. 

Средства производства принадлежат всему обществу. Каждый член общества, выполняя известную долю общественно-необходимой работы, получает удостоверение от общества, что он такое-то количество работы отработал. По этому удостоверению он получает из общественных складов предметов потребления, соответственное количество продуктов. За вычетом того количества труда, которое идет на общественный фонд, каждый рабочий, следовательно, получает от общества столько же, сколько он ему дал”. (В.И. Ленин. ПСС, т. 33. М.: Политиздат, 1974, с. 92). 

Так что “справедливости и равенства, следовательно, первая фаза коммунизма дать еще не может: различия в богатстве останутся и различия несправедливые, но невозможна будет эксплуатация человека человеком, ибо нельзя захватить средства производства, фабрики, машины, землю и прочее в частную собственность. Разбивая мелкобуржуазно неясную фразу Лассаля о “равенстве” и “справедливости” вообще, Маркс показывает ход развития коммунистического общества, которое вынуждено сначала уничтожить только ту “несправедливость”, что средства производства захвачены отдельными лицами, и которое не в состоянии сразу уничтожить и дальнейшую несправедливость, состоящую в распределении предметов потребления “по работе” (а не по потребностям)”. (Там же, с. 93). 

“Таким образом, – продолжает пояснять В. Ленин, – в первой фазе коммунистического общества (которую обычно зовут социализмом) “буржуазное право” отменяется не вполне, а лишь отчасти, лишь в меру уже достигнутого экономического переворота, т.е. лишь по отношению к средствам производства. “Буржуазное право” признает их частной собственностью отдельных лиц. Социализм делает их общей собственностью. Постольку – и лишь постольку – “буржуазное право” отпадает. 

Но оно остаётся всё же в другой своей части, остается в качестве регулятора (определителя) распределения продуктов и распределения труда между членами общества. “Кто не работает, тот не должен есть” – этот социалистический принцип уже осуществлен; “за равное количество труда равное количество продуктов” – и этот социалистический принцип уже осуществлен. Однако это ещё не коммунизм, и это ещё не устраняет “буржуазного права”, которое неравным людям за неравное (фактически неравное) количество труда дает равное количество продукта.

Это – “недостаток”, говорит Маркс, но он неизбежен в первой фазе коммунизма, ибо, не впадая в утопизм, нельзя думать, что, свергнув капитализм, люди сразу научаются работать на общество без всяких норм права, да и экономических предпосылок такой перемены отмена капитализма не даёт сразу”. (Там же, с. 94-95).

 IX 

Естественно, что далеко не марксистским, коль сам Маркс подчинялся решениям большинства, был описанный нами ленинский подход к созданию социал-демократической партии, переименованной на VII съезде в коммунистическую; тем более никак не назовёшь марксистскими предпринимаемые Лениным меры по ликвидации в партии элементов демократизма и ужесточения приёма в партию. 

Так, расправивших после захвата в октябре 1917 года власти в стране со всеми оппозиционными партиями, Ленина не начало уже устраивать, особенно после окончания гражданской войны, существование в созданной им и господствовавшей партии некоторых течений. (Кстати, возомнив себя лидером партии, которого никто не избирал.) Хотя, как известно, во всех партиях с демократическими принципами управления, появление отдельных течений и проведение в связи с этим внутрипартийных дискуссий – вполне нормальное явление. 

Выступая при открытии Х съезда РКП(б) В. Ленин, высказав свое недовольство наличием таких течений и проведе-нием в партии дискуссий, назвав это роскошью, он добавил: “… если дискуссии – значит споры, если споры – значит раздоры, если раздоры – значит коммунисты ослабели: напирай, лови момент, пользуйся их ослаблением! Это сделалось лозунгом враждебного нам мира. Мы этого ни на секунду не должны забывать. Наша задача теперь показать, что, как бы в прошлом, правильно или неправильно, мы себе эту роскошь не позволяли, но из этого положения надо выйти таким образом, чтобы из чрезвычайного обилия платформ, оттенков, оттеночков, почти что оттеночков, сформулированных, продискутированных, мы на нашем партийном съезде, надлежащим образом просмотрев их, сказали себе: во всяком случае, как бы дискуссия ни проявлялась до сих пор, как бы мы между собой ни спорили, – а перед нами столько врагов, – задача диктатуры пролетариата в крестьянской стране так необъятна, трудна, что нам мало, чтобы только формально, – уже ваше присутствие здесь, на этом съезде, доказывает, что это так, – но чтобы и не только формально работа была более сплоченной, более дружной, чем прежде, чтобы не было ни малейших следов фракционности, – где и как бы она ни проявлялась до сих пор, – чтобы ни в коем случае их не осталось. Только при этом условии мы те громадные задачи, которые лежат перед нами, выполним. И я уверен, что выражу намерение и твёрдое решение всех вас, если скажу: с еще более прочным, еще более дружным и искренним партийным единством мы должны выйти с настоящего съезда, во всяком случае!”. (В.И. Ленин. ПСС, т. 43. М.: Политиздат, 1974, с. 5-6). 

* * * 

В розданном делегатам съезда “Первоначальном проекте резолюции Х съезда РКП о единстве партии” говорилось: “Съезд обращает внимание всех членов партии на то, что единство и сплоченность её рядов, обеспечение полного доверия между членами партии и работы действительно дружной, действительно воплощающей единство воли авангарда пролетариата, является особенно необходимым в настоящий момент, когда ряд обстоятельств усиливают колебания в среде мелкобуржуазного населения страны… 

Необходимо, чтобы все сознательные рабочие ясно осознали вред и недопустимость какой бы то ни было фракционности, которая даже при всём желании представителей отдельных групп сохранить партийное единство неминуемо ведёт на деле к ослаблению дружной работы и к усиленным повторным попыткам примазывающихся к правительственной партии врагов её углублять разделение и использовать его в целях контрреволюции”. (Там же, с. 89). 

“В практической борьбе с фракционностью, – советовалось в названном проекте Резолюции, – необходимо, чтобы каждая организация партии строжайше следила за недопущением никаких фракционных выступлений. Безусловно необходимая критика недостатков партии должна быть поставлена так, чтобы всякое практическое предложение в возможно более отчетливой форме направлялось немедленно, без всякой волокиты, на обсуждение и решение руководящих, местных и центрального, органов партии. Всякий выступающий с критикой должен, кроме того, по форме критики учитывать положение партии среди окружающих её врагов, а по содержанию критики должен своим непосредственным участием в советской и партийной работе испытывать на практике исправление ошибок партии или отдельных её членов. Всякий анализ общей линии партии или учёт её практического опыта, проверка исполнения её решений, изучение методов исправления ошибок и т.п. должны быть направлены ни в коем случае не на предварительное обсуждение групп, складывающихся на какой-либо “платформе” и т.п., а исключительно должны быть направлены на обсуждение всех членов партии”. (Там же, с. 91). 

При этом съезд объявил “распущенными” и предписал “немедленно распустить все без изъятия образовавшиеся на той или иной платформе группы (как-то: группу “рабочей оппозиции”, “демократического централизма” и т.д.). Неисполнение этого постановления съезда должно влечь за собой безусловно и немедленно исключение из партии”. (Там же, с. 92). 

Более того, “чтобы осуществить строгую дисциплину внутри партии и во всей советской работе и добиться наибольшего единства при устранении всякой фракционности”, съезд дал “Центральному Комитету полномочие применять в случаях нарушения дисциплины или возрождения, или допущения фракционности все меры партийных взысканий вплоть до исключения из партии, а по отношению к членам ЦК перевод их в кандидаты и даже, как крайнюю меру, исключение из партии” (Там же). 

А в своём “Докладе о единстве партии и анархо-синдикалистском уклоне” В. Ленин обратил внимание делегатов съезда на “то обстоятельство, что внутренняя опасность в известном отношении больше, чем деникинская и юденичская”, поэтому они “должны проявить сплоченность не только формальную, а идущую далеко глубже. Для создания такой сплоченности мы не можем обойтись без подобной резолюции”. (Там же, с. 102).

 * * * 

Правда, предписывая такие жёсткие правила поведения для членов партии, В. Ленин (как её лидер, хотя на эту должность, повторим, его никто не избирал) не считал их обязательными для себя, что никак не вписывается, конечно, в принципы марксизма. “Это после Х съезда партии, – повествует Вячеслав Молотов, – … на XI съезде появился так называемый “список десятки” – фамилии предполагаемых членов ЦК, сторонников Ленина. И против фамилии Сталин рукой Ленина было написано: “Генеральный секретарь”. Ленин организовал фракционное собрание “десятки”. Где-то возле Свердловского зала Кремля комнату нашёл, уговорились: фракционное собрание, троцкистов – нельзя, рабочую оппозицию – нельзя, демократический централизм тоже не приглашать, только одни крепкие сторонники “десятки”, то есть ленинцы. Собрал, по-моему, человек двадцать от наиболее крупных организаций перед голосованием. Сталин даже упрекнул Ленина, дескать, у нас секретное или полусекретное совещание во время съезда, как-то фракционно получается, а Ленин говорит: “Товарищ Сталин, вы то старый, опытный фракционер! Не сомневайтесь, нам сейчас нельзя иначе. Я хочу, чтобы все были хорошо подготовлены к голосованию, надо предупредить товарищей, чтобы твёрдо голосовали за этот список без поправок! Список “десятки” надо провести целиком. Есть большая опасность, что станут голосовать по лицам, добавлять: вот этот хороший литератор, его надо, этот хороший оратор – и разжижат список, опять у нас не будет большинства. А как тогда руководить?” (Феликс Чуев. Молотов. Полудержавный властелин, с. 240). 

При этом, после рассказа о факте грубого нарушения В. Лениным принятой год тому назад на Х съезде резолюции “О единстве партии”, за что нарушитель подлежал, по существу, исключению из партии, В. Молотов подчеркнул: “А ведь на Х съезде Ленин запретил фракции”. (Там же). 

* * * 

Тем не менее, для предохранения партии, как своего детища, от проникновения в неё недостойных элементов В. Ленин в письме В. Молотову от 24 марта 1922 года “Об условиях приёма новых членов партии” просил его “внести в пленум ЦК следующее моё (то есть его – С.Ш.) предложение: 

“Я считаю крайне важным удлинить стаж для приёма новых членов в партию. У Зиновьева стаж определен в 1/2 года для рабочих и год для остальных. Предлагаю оставить полгода только для тех рабочих, которые не меньше 10 лет пробыли фактически рабочими в крупных промышленных предприятиях. Для остальных рабочих назначить 1 и 1/2; 2 года назначить для крестьян и красноармейцев и 3 года для всех остальных. Особое изъятие допускается с совместного разрешения ЦК и ЦКК. 

Я считаю крайне опасным оставить без изменения предлагаемые Зиновьевым краткие сроки”. (В. И. Ленин. ПСС, т. 45. М.: Политиздат, 1975, с. 17-18). 

И далее В. Ленин пояснял: “При господствующей у нас неаккуратности, несистематичности работы короткие сроки стажа будут означать на деле полнейшее отсутствие всякой серьёзной проверки того, являются ли кандидаты действительно сколько-нибудь испытанными коммунистами. Если у нас имеется в партии 300-400 тысяч человек, то и это количество чрезмерно, ибо решительно все данные указывают на недостаточно подготовленный уровень теперешних членов партии. Поэтому я усиленно настаиваю на необходимости удлинить сроки стажа и затем дать поручение Оргбюро выработать и строго применять правила, которые бы действительно делали стаж серьезнейшим испытанием, а не пустой формальностью. 

Я думаю, вопрос этот надо особо тщательно обсудить на съезде”. (Там же, с. 18). 

Но поскольку на состоявшемся 25 марта 1922 года пленуме ЦК РКП(б) не все указания Ленина были учтены, то 26 марта он опять пишет В. Молотову: 

“Прочитав решения пленума от 25/III, по вопросу о сроках кандидатского стажа для вступления в партию новых членов, я бы хотел оспорить это решение на съезде. Но, опасаясь, что выступить на съезде не смогу, прошу прочесть следующие мои соображения. 

Нет сомнения, что наша партия теперь по большинству своего состава недостаточно пролетарская. Я думаю, никто не может оспаривать этого, и простая справка со статистикой подтвердит это положение. Со времени войны фабрично-заводские рабочие в России стали гораздо менее пролетарскими по составу, чем прежде, ибо во время войны поступали на заводы те, кто хотел уклониться от военной службы. Это – факт общеизвестный. С другой стороны, так же несомненно, что партия наша теперь является менее политически воспитанной в общем и среднем (если взять уровень громадного большинства её членов), чем необходимо для действительно пролетарского руководства в такой трудный момент, особенно при громадном преобладании крестьянства, которое быстро просыпается к самостоятельной классовой политике. Далее, надо принять во внимание, что соблазн вступления в правительственную партию в настоящее время гигантский”. (Там же, с. 19). 

“Если не закрывать себе глаза на действительность, то надо признать, что в настоящее время пролетарская политика партии определяется не её составом, а громадным, безраздельным авторитетом того тончайшего слоя, который можно назвать старой партийной гвардией. Достаточно небольшой внутренней борьбы в этом слое, и авторитет его будет если не подорван, то во всяком случае ослаблен настолько, что решение будет уже зависеть не от него. 

Поэтому необходимо: 1) увеличить все кандидатские стажи; 2) определить с особо детальными подробностями, в чём должно состоять действительно прохождение кандидатского стажа, каковы должны быть конкретные и практические условия проверки того, что кандидатский стаж действительно проходится, а не остаётся пустой формальностью; 3) необходимо создать квалифицированное большинство в тех учреждениях, которые решают вопрос о приёме новых членов в партию; 4) необходимо обусловливать этот приём решениями не только губкомов, но и контрольных комиссий; 5) надо вы-работать ещё какие-либо меры для того, чтобы облегчить освобождение партии от тех её членов, которые совсем не являются коммунистами, проводящими вполне сознательно пролетарскую политику”. (Там же, с. 20). 

* * * 

При этом, в середине марта 1922 года для третьего номера журнала “Под Знаменем Марксизма” В. Ленин пишет статью “О значении воинствующего материализма”, в которой, во-первых, подчеркивает, что “союз коммунистов с некоммунистами является безусловно необходимым”; и поэтому “одной из самых больших и опасных ошибок коммунистов (как и вообще революционеров, успешно проделавших начало великой революции) является представление, будто бы революцию можно совершить руками одних революционеров. Напротив, – поясняет Ленин, – для успеха всякой серьёзной революционной работы необходимо понять и суметь претворить в жизнь, что революционеры способны сыграть роль лишь как авангард действительно жизнеспособного и передового класса. Авангард лишь тогда выполняет задачи авангарда, когда он умеет не отрываться от руководимой им массы, а действительно вперёд вести всю массу”. (Там же, с. 23). 

Во-вторых, В. Ленин считает, что названный журнал должен быть “органом воинствующего атеизма”, в связи с чем напоминает: “Энгельс давно советовал руководителям современного пролетариата переводить для массового распространения в народе боевую атеистическую литературу конца XVIII века”. (Там же, с. 25). 

(В. Ленин имеет в виду работу Ф. Энгельса “Эмигрантская литература” (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 18), в которой между прочим есть слова, сказанные о тогдашней России (с. 522). “Страна, – писал Энгельс, – выдвинувшая двух писателей масштаба Добролюбова и Чернышевского, двух социалистических Лессингов, не погибнет из-за того, что однажды породила шарлатана Бакунина и нескольких незрелых студентов, которые, произнося громкие фразы, пыжатся, как лягушки, и, в конце концов, пожирают друг друга. Ведь и среди молодого поколения русских мы знаем людей выдающегося теоретического и практического дарования и большой энергии, людей, которые благодаря своему знанию языков превосходят французов и англичан близким знакомством с движением различных стран, а немцев – светской гибкостью”. 

“Бойкая, живая, талантливая, остроумная и открыто нападающая на господствующую поповщину публицистика старых атеистов XVIII века, – подчеркивает Ленин, – сплошь и рядом окажется в тысячу раз более подходящей для того, чтобы пробудить людей от религиозного сна, чем скучные, сухие, не иллюстрированные почти никакими умело подобранными фактами пересказы марксизма, которые преобладают в нашей литературе и которые (нечего греха таить) часто марксизм искажают”. (В. И. Ленин. ПСС, т. 45, с. 26). 

В-третьих, “кроме союза с последовательными материалистами, которые не принадлежат к партии коммунистов, не менее, если не более важен для той работы, которую воинствующий материализм должен проделать, – отмечает В. Ленин, – союз с представителями современного естествознания, которые склоняются к материализму и не боятся отстаивать и проповедовать его против господствующих в так называемом “образцовом обществе” модных философских шатаний в сторону идеализма и скептицизма”. (Там же, с. 29). 

В-четвертых, полагает В. Ленин, что указанному журналу придется вести войну и против “современных “образованных” крепостников. Вероятно, немалая их часть получает у нас даже государственные деньги и состоит на государственной службе для просвещения юношества, хотя для этой цели они годятся не более, чем заведомые растлители годились бы для роли надзирателей учебных заведениях для младшего возраста”. 

И далее идёт признание Ленина в том, что рабочий класс России “сумел завоевать власть, но пользоваться ею ещё не научился, ибо, в противном случае, он бы подобных преподавателей и членов учебных обществ давно бы вежливенько препроводил в страны буржуазной “демократии”. Там подобным крепостникам (Ленин имеет в виду Питирима Сорокина – С.Ш.) самое настоящее место”. (Там же, с. 33). 

И заканчивается статья словами: “Научиться, была бы охота учиться!” (Там же). 

X 

Особого внимания и пристального анализа требуют последние публичные выступления В. Ленина; тем более что некоторые положения из этих выступлений наталкивают нас на размышления и сегодня. Например, в “Политическом отчёте Центрального Комитета” XI съезду РКП(б) Ленин сказал: “Ведь самые неотложные, насущные, практические и резко обнаружившие за последние годы интересы всех капиталистических держав требуют развития, упорядочения и расширения торговли с Россией. А раз такого рода интересы есть, то можно поспорить, можно повздорить, можно разойтись в разных комбинациях – весьма даже правдоподобно, что доведется разойтись, – а всё же, в конце концов, эта основная хозяйственная необходимость сама по себе проложит дорогу. И я думаю, что мы можем быть на этот счёт спокойны”. (Там же, с. 74). 

Правда, при этом Ленин сделал оговорку, что за срок, когда это произойдет, он не ручается, но, дескать, “на данном собрании можно довольно уверенно сказать, что развитие правильных торговых отношений между Советской республикой и всем остальным капиталистическим миром неизбежно пойдёт дальше”. (Там же). 

А говоря опять о “новой экономической политике”, Ленин отметил: “Наша цель – восстановить смычку, доказать крестьянину делами, что мы начинаем с того, что ему понятно, знакомо и сейчас доступно при всей его нищете, а не с чего-то отдаленного, фантастического, с точки зрения крестьянина, – доказать, что мы ему умеем помочь, что коммунисты в момент тяжелого положения разоренного обнищалого, мучительно голодающего мелкого крестьянина ему сейчас помогают на деле. Либо мы это докажем, либо он нас пошлет ко всем чертям. Это совершенно неминуемо”. (Там же, с. 77). 

“Мы год отступали. Мы теперь должны сказать от имени партии: достаточно! Та цель, которая отступлением преследовалась, достигнута. Этот период кончается или кончился. Теперь цель выдвигается другая – перегруппировка сил”. (Там же, с. 87). 

Более того, Ленин вновь и вновь повторяет об окончании отступления, но в то же время призывает: “Перестаньте умничать, рассуждать о нэпе, стихи пусть себе поэты пишут, на то они и поэты. Но, экономисты, не рассуждайте о нэпе, а увеличивайте число этих обществ, проверяйте число коммунистов, которые умеют поставить соревнование с капиталистами. 

Отступление кончилось, дело теперь в перегруппировке сил. Вот директива, которую съезд должен вынести, кото-рая сутолоке, суматохе должна положить конец. Успокойтесь, не мудрствуйте, это будет засчитываться в минус. Практически нужно доказать, что ты работаешь не хуже капиталистов. Капиталисты создают смычку с крестьянством экономическую, чтобы обогатиться; ты же должен создать смычку с крестьянской экономикой, чтобы усилить экономическую власть нашего пролетарского государства. У тебя перевес перед капиталистами потому, что государственная власть в твоих руках, целый ряд экономических средств в твоих руках, ты не умеешь только ими пользоваться, смотри на вещи трезвее, скинь с себя мишуру, торжественное коммунистическое облачение, попросту учись простому делу, и тогда мы побьем частного капиталиста. У нас государственная власть, у нас масса экономических средств; если мы капитализм побьем и смычку с крестьянской экономикой создадим, то будем абсолютно непобедимой силой”. (Там же, с. 92) 

Так что, “сумеют ли ответственные коммунисты РСФСР (ещё не было СССР – С.Ш.) и РКП понять, что они не умеют управлять? что они воображают, что ведут, а на самом деле их ведут? Вот если они сумеют понять, то, конечно, научатся, потому что научиться можно, но для этого надо учиться, а у нас не учатся. У нас направо и налево махают приказами и декретами, и выходит совсем не то, чего хотят”. (Там же, с. 96). 

“Управлять хозяйством мы сможем, если коммунисты сумеют построить это хозяйство чужими руками, а сами будут учиться у этой буржуазии и направлять её по тому пути, по которому они хотят. А если коммунист воображает, что я, мол, всё знаю, потому что я – ответственный коммунист, я не таких людей побеждал, как какой-нибудь приказчик, а мы били на фронтах, и разве таких били, – то вот такое преобладающее настроение нас и режет”. (Там же, с. 98). 

“Надо сознать и не бояться сознать, что ответственные коммунисты в 99 случаях из 100 не на то приставлены, к чему они сейчас пригодны, не умеют вести свое дело и должны сейчас учиться. Если это будет признано и раз есть у нас достаточная к этому возможность, – а судя по общему международному положению, у нас хватит времени на это, чтобы успеть выучиться, это надо сделать во чтобы то ни стало”. (Там же, с. 116). 

* * *

 А свой Доклад 13 ноября 1922 года на IV конгрессе Коминтерна В. Ленин начал с оговорки о том, что после “долгой болезни” он “не в состоянии сделать большого доклада, и поэтому даст лишь введение к важнейшим вопросам”. А далее сказал: “Тема “Пять лет российской революции и перспективы мировой революции” слишком обширна и велика, чтобы её вообще мог исчерпать один оратор в одной речи. Поэтому я беру себе только небольшую часть этой темы, а именно – вопрос о “новой экономической политике”. Я умышленно беру только эту малую часть, чтобы ознакомить вас с этим важнейшим теперь вопросом, – важнейшим, по крайней мере, для меня, ибо я над ним сейчас работаю”. (Там же, с. 278).

“Если начать с того, – пояснял Ленин, почему для него этот вопрос так важен, – как мы пришли к новой экономической политике, то я должен обратиться к одной статье, написанной мною в 1918 году. (Ленин имеет в виду статью “О “левом” ребячестве и о мелкобуржуазности” – Ред.) В начале 1918 года я как раз в краткой полемике коснулся вопроса, какое положение мы должны занять по отношению к государственному капитализму. Я писал тогда: 

“Государственный капитализм был бы шагом вперед против теперешнего (т. е. против тогдашнего – С. Ш.) положения дел в нашей Советской республике. Если бы, примерно, через полгода у нас установился государственный капитализм, это было бы громадным успехом и важнейшей гарантией того, что через год у нас окончательно упрочится и непоколебимым станет социализм”. (Там же, с. 278-279). 

“После того как я подчеркнул, что мы уже в 1918 году рассматривали государственный капитализм как возможную линию отступления, я перехожу к результатам новой экономической политики. Я повторяю: тогда это была очень смутная идея, но в 1921 году, после того как мы преодолели важнейший этап гражданской войны, и преодолели победоносно, мы наткнулись на большой, – я полагаю на самый большой, – внутренний политический кризис Советской России. Этот внутренний кризис обнаружил недовольство не только значительной части крестьянства, но и рабочих. Это было в первый и, надеюсь, в последний раз в истории Советской России, когда большие массы крестьянства, не сознательно, а инстинктивно, по настроению были против нас. Чем было вызвано это своеобразное, и для нас, разумеется, очень неприятное, положение? Причина была та, что мы в своем экономическом наступлении слишком далеко продвинулись вперёд, что мы не обеспечили себе достаточной базы, что массы почувствовали то, чего мы тогда ещё не умели сознательно формулировать, но что и мы вскоре, через несколько недель, признали, а именно: что непосредственный переход к чисто социалистическим формам, к чисто социалистическому распределению превышает наши наличные силы и что если мы окажемся не в состоянии произвести отступление так, чтобы ограничиться более легкими задачами, то нам угрожает гибель”. (Там же, с. 282).

“Война в Украине испытала всех…”

“Я хотел бы коснуться ещё некоторых незначительных пунктов. Несомненно, что мы сделали и еще сделаем огромное количество глупостей. Никто не может судить об этом лучше и видеть это нагляднее, чем я. Почему же мы делаем глупости? Это понятно: во-первых, мы – отсталая страна, во-вторых, образование в нашей стране минимальное, в-третьих, мы не получаем помощи извне. Ни одно цивилизованное государство нам не помогает. Напротив, они все работают против нас. В-четвёртых, по вине нашего государственного аппарата. Мы переняли старый государственный аппарат, и это было нашим несчастьем. Государственный аппарат очень часто работает против нас. Дело было так, что в 1917 году, после того как мы захватили власть, государственный аппарат нас саботировал. Мы тогда очень испугались и попросили: “Пожалуйста, вернитесь к нам назад”. (Это же обыкновенная ложь – ведь почти всех образованных людей или расстреляли, или посадили в тюрьмы и концлагеря, или выдворили из страны! – С.Ш.) И вот они все вернулись, и это было нашим несчастьем. У нас имеются огромные массы служащих, но у нас нет достаточно образованных сил, чтобы действительно распоряжаться ими. На деле очень часто случается, что здесь, наверху, где мы имеем государственную власть, аппарат кое-как функционирует, в то время как внизу они самовольно распоряжаются и так распоряжаются, что очень часто работают против наших мероприятий. Наверху мы имеем, я не знаю сколько, но я думаю, во всяком случае, только несколько тысяч, максимум несколько десятков тысяч своих. Но внизу – сотни тысяч старых чиновников, полученных от царя и от буржуазного общества, работающих отчасти сознательно, отчасти бессознательно против нас. Здесь в короткий срок ничего не поделаешь, это – несомненно. Здесь мы должны работать в течение многих лет, чтобы усовершенствовать аппарат, изменить его и привлечь новые силы”. (Там же, с. 290). 

* * * 

И в последнем своём публичном выступлении 20 ноября 1922 года на пленуме Московского Совета В. Ленин, говоря опять о “новой экономической политике”, отметил: “Новая экономическая политика!” Странное название. Эта политика названа новой экономической политикой потому, что она поворачивает назад. Мы сейчас отступаем, как бы отступаем назад, но мы это делаем, чтобы сначала отступить, а потом разбежаться и сильнее прыгнуть вперед. Только под одним этим условием мы отступили назад в проведении нашей новой экономической политики. Где и как мы должны теперь перестроиться, приспособиться, переорганизоваться, чтобы после отступления начать упорнейшее наступление вперёд, мы ещё не знаем”. (Там же, с. 302).

 “После войны гражданской нас поставили в условия почти бойкота, т.е. нам сказали: той экономической связи, которую мы привыкли оказывать, и которая в капиталистическом мире является нормальной, мы её вам не окажем. 

Прошло более полутора лет с тех пор, как мы вступили на путь новой экономической политики, прошло значительно больше со времени заключения нами первого международного договора, и тем не менее до сих пор этот бойкот нас всей буржуазией и всеми правительствами продолжает сказываться… Нам надо эту трудность сознавать. Мы выработали свой государственный строй больше чем трехгодовой работой, неимоверно тяжёлой, неимоверно полной героизма. В условиях, в которых мы были до сих пор, нам некогда было разбирать – не сломаем ли мы чего лишнего, некогда было разбирать – не будет ли много жертв, потому что жертв было достаточно много, потому что борьба, которую мы тогда начали (вы прекрасно знаете, и распространяться об этом не приходится), эта борьба была не на жизнь, а на смерть против старого общественного порядка, против которого мы боролись, чтобы выковать себе право на существование, на мирное развитие. Его мы завоевали”. (Там же, с. 303-304). 

“Мы перешли к самой сердцевине будничных вопросов, и в этом состоит громадное завоевание. Социализм уже теперь не есть вопрос отдаленного будущего, или какой-либо отвлеченной картины, или какой-либо иконы. Насчет икон мы остались мнения старого, весьма плохого. Мы социализм протащили в повседневную жизнь и тут должны разобраться. Вот что составляет задачу нашего дня, вот что составляет задачу нашей эпохи. Позвольте мне закончить выражением уверенности, что, как эта задача ни трудна, как она ни нова по сравнению с прежней нашей задачей и как много трудностей она нам ни причиняет, – все мы вместе, не завтра, а в несколько лет, все мы вместе решим эту задачу во что бы то ни стало, так что из России нэповской будет Россия социалистическая”. (Там же, с. 309). 

XI 

И, наконец, о продиктованных Лениным, уже будучи больным, статьях, которые, как трактовалось в советское время, стали завершением начертанного им в первые месяцы после захвата власти плана построения социализма в СССР, в таких работах как “Очередные задачи Советской власти”, “О “левом” ребячестве и мелкобуржуазности”, “Великий почин”, “О продовольственном налоге”. 

Во-первых, В. Ленин по-прежнему беспокоился о единстве и устойчивости партии, в связи с чем в продиктованном в течение нескольких дней “Письме к съезду”, советовал увеличить число членов ЦК до 50-100 человек, что, по его мнению, будет служить “двоякой или даже троякой цели: чем больше будет членов ЦК, тем больше будет обучение чекистской работе и тем меньше будет опасности раскола от какой-нибудь неожиданности. Привлечение многих рабочих в ЦК будет помогать рабочим улучшить наш аппарат, который из рук вон плох”. (См. там же, с. 346-347). 

При этом В. Ленин считал, что “рабочие, входящие в ЦК, должны быть… преимущественно не из тех рабочих, ко-торые прошли длинную советскую службу (в эту категорию рабочих Ленин относил и крестьян – С.Ш.), потому что в этих рабочих уже создались известные традиции и известные предубеждения, с которыми именно желательно бороться. 

В число рабочих членов ЦК должны войти преимущественно рабочие, стоящие ниже того слоя, который выдвинулся у нас за пять лет в число советских служащих, и принадлежащие ближе к числу рядовых рабочих и крестьян, которые, однако, не попадают в разряд прямо или косвенно эксплуататоров”. (Там же, с. 347-348). 

По мнению В. Ленина, “…такие рабочие, присутствуя на всех заседаниях ЦК, на всех заседаниях Политбюро, читая все документы ЦК, могут составить кадр преданных сторонников советского строя, способных, во-первых, придать устойчивость самому ЦК, во-вторых, способных действительно работать над обновлением и улучшением аппарата”. (Там же, с. 348).

“Я имею в виду устойчивость, – пояснял Ленин причину своего беспокойства, – как гарантию от раскола на ближайшее время, и намерен разобрать здесь ряд соображений чисто личного свойства. 

Я думаю, – диктует В. Ленин 24-25 декабря 1922 года своё соображение, – что основным в вопросе устойчивости с этой точки зрения являются такие члены ЦК, как Сталин и Троцкий. Отношения между ними”, по мнению Ленина, составляли “большую половину опасности того раскола, который мог бы быть избегнут и избежанию которого”, как он считал, “должно служить, между прочим, увеличение числа членов ЦК до 50, до 100 человек”. (Там же, с. 344-345). 

После этого В. Ленин дает характеристику Сталину и Троцкому. “Тов. Сталин, – отмечает он, – сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью. С другой стороны, тов. Троцкий, как доказала уже его борьба против ЦК в связи с вопросом о НКПС, отличается не только выдающимися способностями. Лично он, пожалуй, самый способный человек в настоящем ЦК, но и чрезмерно хватающий самоуверенностью и чрезмерным увлечением чисто административной стороной дела”. 

Поэтому В. Ленин предупреждал, что “эти два качества двух выдающихся вождей современного ЦК способны ненароком привести к расколу, и если наша партия не примет мер к тому, чтобы этому помешать, то раскол может наступить неожиданно”. (Там же, с. 345). 

А 4 января 1923 года сделал “Добавление к письму от 24 декабря 1922 г.”, в котором говорится: “Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и в общениях между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места и назначить на это место другого человека, который во всех других отношениях отличается от тов. Сталина только одним перевесом, именно, более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т.д. Это обстоятельство может показаться ничтожной мелочью. Но я думаю, что с точки зрения предохранения от раскола и с точки зрения написанного мною выше о взаимоотношении Сталина и Троцкого, это не мелочь, или это такая мелочь, которая может получить решающее значение”. (Там же, с. 346). 

“Из молодых членов ЦК, – диктовал В. Ленин, – хочу сказать несколько слов о Бухарине и Пятакове. Это, по-моему, самые выдающиеся силы (из самых молодых сил), и относительно их надо бы иметь следующее: Бухарин не только ценнейший и крупнейший теоретик партии, он также законно считается любимцем всей партии, но его теоретические воззрения очень с большим сомнением могут быть отнесены к вполне марксистским, ибо в нём есть нечто схоластическое (он никогда не учился и, думаю, никогда не понимал вполне диалектики). 

Затем Пятаков – человек несомненно выдающейся воли и выдающихся способностей, но слишком увлекающийся администраторством и администраторской стороной дела, чтобы на него можно было положиться в серьезном политическом вопросе”. (Там же, с. 345). 

Что же касается членов Политбюро Зиновьева и Каменева, то в данном письме В. Ленин напомнил, что их “октябрьский эпизод”, “конечно, не являлся случайностью, но что он также мало может быть ставим им в вину лично, как небольшевизм Троцкому”. (Там же, с. 345). 

Кстати, что касается “записей от 24-25 декабря 1922 года и от 4 января 1923 года с характеристикой членов ЦК, то, согласно воле Ленина, они были переданы Н. К. Крупской Центральному Комитету партии уже после кончины Владимира Ильича, 18 мая 1924 года, за несколько дней до открытия XIII съезда РКП(б)… П

ленум ЦК, состоявшийся 21 мая 1924 года, заслушав сообщение комиссии по приему бумаг В. И. Ленина, принял следующее постановление: “Перенести оглашение зачитанных документов, согласно воле Владимира Ильича, на съезд, произведя оглашение по делегациям и установив, что документы эти воспроизведению не подлежат, и оглашение по делегациям производится членами комиссии по приему бумаг Ильича”. 

В соответствии с этим постановлением и по решению президиума XIII съезда партии ленинское “Письмо к съезду” было оглашено по делегациям”. (В.И. Ленин. ПСС, т 45, с. 594). 

* * *

“Когда Сталину стало известно о ленинском “Письме”, он заявил о своей отставке… К слову сказать, – утверждает Дм. Волкогонов, – в 20-е годы Сталин дважды заявлял о своей отставке. После XV съезда, например, в более категоричной форме”, опять вспоминая об указании Ленина”. (Дмитрий Волкогонов. Триумф и трагедия. Политический портрет И.В. Сталина. Книга I. М.: “Вагриус”, с. 177). 

Однако, “Каменев и Зиновьев на XIII съезде предприняли все меры, чтобы ленинская настоятельная рекомендация о смещении Сталина с поста Генсека не была выполнена. Пожалуй, – считает Дм. Волкоконов, – это самая недостойная страница в их политической биографии, учитывая их близость к Ленину. Сталина уговорили взять своё устное заявление обратно и выработали сообща линию, согласно которой Сталину предлагалось учесть пожелания и критические замечания умершего вождя. Зиновьев и Каменев лично проводили эту работу в крупных делегациях, практически дезавуируя идеи Ленина. Знали бы они, что обеляли своего будущего могильщика. 

Не лишённые способностей и заслуг перед революционным движением, партией, на данном этапе Зиновьев и Каменев считали, что главное – не допустить Троцкого на первые роли. Они сами рассчитывали на них. Не судьбы революции, судьбы ленинского “Завещания” и будущего страны интересовали их в первую очередь, – подчеркивает Дм. Волкогонов. – Старый, как мир, императив вышел на первый план: личные интересы, амбиции, тщеславие. Сталина они оба, как и Троцкий, недооценивали”. (Там же, с. 178). 

* * * 

Вторым письмом В. Ленина, продиктованным 27 декабря 1922 года, стало “О придании законодательных функций Госплану”, кстати, свидетельствующее о том, что, несмотря на прошедшие годы после прихода к власти, Ленин так и не определился с составом и функциями своего правительства, а продолжал блуждать в поисках его оптимального состава и наделения функциями государственных органов, в данном случае Госплана. 

Эта мысль, то есть о придании законодательных функций Госплану, – говорил он, – “выдвигалась тов. Троцким (опять Троцким? – С.Ш.), кажется, уже давно. Я выступал противником её, потому что находил, что в таком случае будет основная неувязка в системе наших законодательных учреждений. Но по внимательном рассмотрении дела я нахожу, что, в сущности, тут есть здоровая мысль, именно: Госплан стоит несколько в стороне от наших законодательных учреждений, несмотря на то, что он, как совокупность сведущих людей, экспертов, представителей науки и техники, обладает, в сущности, наибольшими данными для правильного суждения о делах”. (Там же, с. 349). 

” Я думаю, – продолжал рассуждать Ленин, – что при теперешнем положении, когда государственные дела необыкновенно усложнились, когда приходится сплошь и рядом решать вперемежку вопросы, в которых требуется экспертиза Госплана, с вопросами, в которых таковая не требуется, и даже более того, решать дела, в которых некоторые пункты требуют экспертизы Госплана, вперемежку с такими пунктами, которые такой не требуют, я думаю, что в настоящее время следует сделать шаг в сторону увеличения компетенции Госплана”. (Там же). 

Что же касается более конкретных предложений в этом плане, то Ленин мыслил себе “этот шаг таким образом, чтобы решения Госплана не могли быть опрокинуты обычным советским порядком, а требовали бы для своего перерешения особого порядка, например, внесения вопроса в сессию ВЦИКа, подготовки вопроса для перерешения по особой инструкции, с составлением, на основании особых правил, докладных записок для взвешивания того, подлежит ли это решение Госплана отмене, наконец, назначения особых сроков для перерешения вопроса Госплана и т.п.” (Там же, с. 349-350). 

Подумал Ленин и о том, “что во главе Госплана должен стоять человек, с одной стороны, научно образованный, именно, по технической, либо агрономической линии, с большим, многими десятилетиями измеряемым, опытом практической работы в области либо техники, либо агрономии”. При этом, по мнению Ленина, “такой человек должен обладать не столько административными качествами, сколько широким опытом и способностью привлекать к себе людей”. (Там же, с. 350). 

(Напомним: в то время Госплан возглавлял Глеб Кржижановский, окончивший с отличием Петербургский технологический институт.)

На следующий день, 28 декабря 1922 года, в продолжении названного письма, В. Ленин высказал свои соображения о том, каким должен быть вообще руководитель государственного учреждения. 

“Руководитель государственного учреждения, – говорил Ленин, – должен обладать в высшей степени способностью привлекать к себе людей и в достаточной степени солидными научными и техническими знаниями для проверки их работы. Это – как основное. Без него работа не может быть правильной. С другой стороны, очень важно, чтобы он умел администрировать и имел достойного помощника или помощников в этом деле. Соединение этих двух качеств в одном лице вряд ли будет встречаться и вряд ли будет необходимо”, (Там же, с. 351). 

* * * 

Следующее письмо “К вопросу о национальностях или об “автономизации” написано В. Лениным 30 и 31 декабря 1922 года, то есть в дни работы I-го съезда Советов СССР, и посвящено, о чём свидетельствует его название, проблеме взаимоотношений между национальностями, входящими в состав создаваемого на названном съезде СССР. 

При этом был и повод для написания указанного письма: конфликт в грузинской компартии – между Закавказским краевым комитетом РКП(б), возглавляемым Григорием Орджоникидзе, и группой П. Мдивани. 

В. Ленин “считал это письмо руководящим и придавал ему большое значение, предполагал позднее опубликовать его в качестве статьи”, хотя из-за обострения 6 марта 1923 года болезни не сделал этого. Поэтому 16 апреля личный секретарь Ленина Лидия Фотиева направила названное письмо в Политбюро. Так что письмо было оглашено на XII съезде РКП(б), по делегациям, и, в соответствии с указаниями В. Ленина, в проект соответствующей резолюции съезда был внесен ряд дополнений. (См. там же, с. 596). 

Письмо “К вопросу о национальностях или об “автономизации” В. Ленин начал с извинения перед рабочими России “за то, что не вмешался достаточно энергично и достаточно резко в пресловутый вопрос об автономизации, официально называемый, кажется, вопросом о союзе советских социалистических республик.

Летом, когда этот вопрос возникал, я был болен, а затем, осенью, я возложил чрезмерные надежды на свое выздоровление и на то, что октябрьский и декабрьский пленумы дадут мне возможность вмешаться в этот вопрос. Но, между тем, ни на октябрьском пленуме (по этому вопросу), ни на декабрьском мне не удалось быть, и таким образом вопрос миновал меня почти совершенно”. (Там же, с. 356). 

“Из того, что сообщил мне Дзержинский, стоявший во главе комиссии, посланной Центральным Комитетом для “расследования” грузинского инцидента, – повествует Ленин, – я мог вынести только самые большие опасения. Если дело дошло до того, что Орджоникидзе мог зарваться до применения физического насилия, о чём мне сообщил тов. Дзержинский, то можно себе представить, в какое болото мы слетели. Видимо, вся эта затея “автономизации” в корне была неверна и несвоевременна”. (Там же). 

“Говорят, – продолжал диктовать Ленин, – что требовалось единство аппарата. Но откуда исходили эти уверения? Не от того ли самого аппарата, который, как я указал уже в одном из предыдущих номеров своего дневника, заимствован нами от царизма и только чуть-чуть подмазан советским миром. 

Несомненно, что следовало бы подождать с этой мерой до тех пор, пока мы могли бы сказать, что ручаемся за свой аппарат, как за свой. А сейчас мы должны по совести сказать обратное, что мы называем своим аппарат, который на самом деле насквозь ещё чужд нам и представляет из себя буржуазную и царскую мешаницу, переделать которую в пять лет при отсутствии помощи от других стран и при преобладании “занятий” военных и борьбы с голодом не было никакой возможности. 

При таких условиях очень естественно, что “свобода выхода из союза”, которой мы оправдываем себя, окажется пустою бумажкой, неспособной защитить российских инородцев от нашествия того истинного русского человека, великоросса-шовиниста, в сущности, подлеца и насильника, каким является типичный русский бюрократ. Нет сомнения, что ничтожный процент советских и советизированных рабочих будет тонуть в этом море шовинистической великорусской швали, как муха в молоке…

Я думаю, что тут сыграли роковую роль торопливость и администраторское увлечение Сталина, а также его озлобление против пресловутого “социал-национализма”. Озлобление вообще играет в политике обычно самую худую роль”. (Там же, с. 357). 

“Я боюсь также, что тов. Дзержинский, который ездил на Кавказ расследовать дело о “преступлениях” этих “социал-националов”, отличился тут тоже своим истинно русским настроением (известно, что обрусевшие инородцы всегда пересаливают по части истинно русского настроения) и что беспристрастие всей его комиссии достаточно характеризуется “рукоприкладством” Орджоникидзе”. (Там же, с. 358).

 “Я уже писал в своих произведениях по национальному вопросу, что никуда не годится абстрактная постановка вопроса о национализме вообще. Необходимо отличать национализм нации угнетающей и национализм нации угнетённой, национализм большой нации и национализм нации маленькой. 

По отношению ко второму национализму почти всегда в исторической практике мы, националы большой нации, оказываемся виноватыми в бесконечном количестве насилия, и даже больше того – незаметно для себя совершаем бесконечное количество насилий и оскорблений – стоит только припомнить мои волжские воспоминания о том, как у нас третируют инородцев, как поляка не называют иначе, как “полячишкой”, как татарина не высмеивают иначе, как “князь”, украинца иначе, как “хохол”, грузина и других кавказских инородцев, – как “кавказский человек”. 

Поэтому интернационализм со стороны угнетающей или так называемой “великой” нации (хотя великой только своими насилиями, великой только так, как велик держиморда) должен состоять не только в соблюдении формального равенства наций, но и в таком неравенстве, которое возмещало бы со стороны нации угнетающей, нации большой, то неравенство, которое складывается в жизни фактически”. (Там же, с. 358-359). 

“Что важно для пролетария? – задает вопрос В. Ленин и сам же на него отвечает. – Для пролетария не только важно, но и существенно необходимо обеспечить его максимумом доверия в пролетарской классовой борьбе со стороны инородцев. Что нужно для этого? Для этого нужно не только формальное равенство. Для этого нужно возместить так или иначе своим обращением или своими уступками по отношению к инородцу то недоверие, ту подозрительность, те обиды, которые в историческом прошлом нанесены ему правительством “великодержавной” нации?”. (Там же, с. 359). 

И ещё вопрос и ответы на него: “Какие же практические меры следует предпринять при создавшемся положении? 

Во-первых, следует оставить и укрепить союз социалистических республик; об этой мере не может быть сомнения. Она нам нужна, как нужна всемирному коммунистическому пролетариату для борьбы с всемирной буржуазией и для защиты от её интриг. 

Во-вторых, нужно оставить союз социалистических республик в отношении дипломатического аппарата… 

В-третьих, нужно примерно наказать тов. Орджоникидзе (говорю это с тем большим сожалением, что лично принадлежу к числу его друзей и работал с ним за границей в эмиграции), а также доследовать или расследовать вновь все материалы комиссии Дзержинского на предмет исправления той громадной массы неправильностей и пристрастных суждений, которые там несомненно имеются. Политически-ответственными за всю эту поистине великорусскошовинистическую кампанию следует сделать, конечно, Сталина и Дзержинского. 

В-четвертых, надо ввести строжайшие правила относительно употребления национального языка в инонациональных республиках, входящих в наш союз, и проверить эти правила особенно тщательно. Нет сомнения, что под предлогом единства железнодорожной службы, под предлогом единства фискального и т.п. у нас, при современном нашем аппарате, будет проникать масса злоупотреблений истинно русского свойства. Для борьбы с этими злоупотреблениями необходима особая изобретательность, не говоря уже об особой искренности тех, которые за такую борьбу возьмутся. Тут потребуется детальный кодекс, который могут составить сколько-нибудь успешно только националы, живущие в данной республике. Причём не следует зарекаться заранее никоим образом от того, чтобы в результате всей этой работы вернуться на следующем съезде Советов назад, т.е. оставить союз советских социалистических республик лишь в отношении военном и дипломатическом, а во всех других отношениях восстановить полную самостоятельность отдельных наркоматов”. (Там же, с. 360-362). 

Вот примерно так, по нашему мнению, и можно было реформировать СССР! 

* * * 

Следующим письмом или статьёй, которую продиктовал В. Ленин, на сей раз 4 января 1923 года, называлась “Странички из дневника”, посвященная вопросам культурной революции, как было принято считать в Советском Союзе, “составляющей неотъемлемую часть ленинского плана построения социализма в СССР”. (Методические советы по изучению произведений В.И. Ленина. (К курсу “Истории КПСС”). М.: “Мысль”, 1982, с. 265). 

В названной статье В. Ленин, во-первых, отмечает, что “в то время, как мы болтали о пролетарской культуре и о соотношении её с буржуазной культурой, факты преподносят нам цифры, показывающие, что даже и с буржуазной культурой дела обстоят у нас очень слабо. Оказалось, что, как и следовало ожидать, от всеобщей грамотности мы отстали еще очень сильно, и даже прогресс наш по сравнению с царскими временами (1897 годом) оказался слишком медленным”; и в доказательство этому приводит цифры: в 1897 году на 1000 человек было 223 грамотных, в 1920 году этот показатель стал равняться 349 человекам. (Там же, с. 363). 

Поэтому В. Ленин предупреждает, что “это служит грозным предостережением и упреком по адресу тех, кто витал и витает в эмпиреях (живет в отрыве от действительности – С.Ш.) “пролетарской культуры”. Это показывает, сколько ещё настоятельной черновой работы предстоит нам сделать, чтобы достигнуть уровня обыкновенного цивилизованного государства Западной Европы. Это показывает далее, какая уйма работы предстоит нам теперь для того, чтобы на почве наших пролетарских завоеваний достигнуть действительно сколько-нибудь культурного уровня”. 

Правда, работа, которая делалась в то время “в области народного образования, вообще говоря, не может быть названа слишком узкой. Делается немало для того, чтобы сдвинуть с места старое учительство, чтобы привлечь его к новым задачам, заинтересовать его новой постановкой вопросов педагогики, заинтересовать в таких вопросах, как вопрос религиозный”. 

Но в то же время В. Ленин сетовал по поводу, по его мнению, главной недоработки. “Мы не заботимся, – указывал он, – или далеко недостаточно заботимся о том, чтобы поставить народного учителя на ту высоту, без которой и речи быть не может ни о какой культуре: ни о пролетарской, ни даже о буржуазной”. (Там же, с. 364). 

“Народный учитель, – подчеркивал В. Ленин, – должен у нас быть поставлен на такую высоту, на которой он никогда не стоял и не стоит и не может стоять в буржуазном обществе. Это – истина, не требующая доказательств. К этому положению дел мы должны идти систематической, неуклонной, настойчивой работой и над его духовным подъёмом, и над его всесторонней подготовкой к его действительно высокому званию и, главное, главное и главное – над поднятием его материального положения. 

Надо систематически усилить работу по организации народных учителей, чтобы сделать их из опоры буржуазного строя, которой они являются до сих пор во всех, без исключения, капиталистических странах, опорой советского строя, чтобы отвлечь через них крестьянство от союза с буржуазией, и привлечь их к союзу с пролетариатом. 

Кратко отмечаю, что особую роль для этого должны играть систематические поездки в деревню, которые, впрочем, у нас уже проводятся и которые должны быть развиты планомерно. На такие меры, как эти поездки, не жалко давать деньги, которые сплошь и рядом мы бросаем зря на относящийся почти целиком к старой исторической эпохе государственный аппарат”. (Там же, с. 365-366). 

При этом, “общение между рабочими города и работниками деревни, установить между ними ту форму товарищества, которая между ними может быть легко создана, – это наша обязанность, это одна из основных задач рабочего класса, стоящего у власти. Для этого необходимо основать ряд объединений (партийных, профессиональных, частных) из фабрично-заводских рабочих, которые ставили бы себе систематической целью помогать деревне в её культурном развитии”. (Там же, с. 367).

И как мы читаем в “Методических советах по изуче-нию произведений В. И. Ленина” (с. 267), партия восприняла данную статью Ленина тоже “как руководство к действию. 10 апреля 1923 г. Народный комиссариат просвещения в радиограмме отделам народного образования предложил широко распространить “Странички из дневника” и разработать конкретные мероприятия по выполнению содержащихся в них указаний. В начале 1923 г. Отдел агитации и пропаганды ЦК РКП(б) составил и разослал на места тезисы “Партработа среди массового учительства”. Ленинские предложения об улучшении материального положения учителей, усиления среди них политической работы, укреплении идейных и организационных связей учительства с советско-партийной общественностью были закреплены в решениях XII съезда партии и претворены в жизнь”. 

* * * 

А 4 и 6 января 1923 года В. Лениным была продиктована статья “О кооперации”, в которой он, во-первых, отметил недостаточное внимание, которое придавалось в те годы кооперации. Более того, В. Ленин говорил: “Едва ли все понимают, что теперь, со времени Октябрьской революции и независимо от нэпа (например, в этом отношении приходится сказать: именно благодаря нэпу), кооперация получает у нас совершенно исключительное значение. В мечтаниях старых кооператоров много фантазии. Они смешны часто своей фантастичностью. Но в чём состоит их фантастичность? В том, что люди, – поясняет Ленин, – не понимают основного, коренного значения политической борьбы рабочего класса за свержение господства эксплуататоров. Теперь у нас это свержение состоялось, и теперь многое из того, что было фантастического, да-же романтического, даже пошлого в мечтаниях старых кооператоров, становится самой неподкрашенной действительностью”. (Там же, с. 369). 

Так что, подчеркивал В. Ленин, “у нас, действительно, раз государственная власть в руках рабочего класса, раз этой государственной власти принадлежат все средства производства, у нас, действительно, задачей осталось только кооперирование населения. При условии максимального кооперирования населения само собой достигает цели тот социализм, который ранее вызывал законные насмешки, улыбку, пренебрежительное отношение к себе со стороны людей, справедливо убежденных в необходимости классовой борьбы, борьбы за политическую власть и т.д.” (Там же). 

“В сущности говоря, кооперировать в достаточной степени широко и глубоко русское население при господстве нэпа есть все, что нам нужно, потому что теперь мы нашли ту степень соединения частного интереса, частного торгового интереса, проверки и контроля его государством, степень подчинения его общим интересам, которая раньше составляла камень преткновения для многих и многих социалистов. В самом деле, власть государства в руках пролетариата, союз этого пролетариата со многими миллионами мелких и мельчайших крестьян, обеспечения руководства за этим пролетариатом по отношению к крестьянству и т.д. – разве это не всё, что нужно для того, чтобы из кооперации, из одной только кооперации, которую мы прежде третировали, как торгашескую, и которую с известной стороны имеем право третировать теперь при нэпе так же, разве это не всё необходимое для построения полного социалистического общества? Это ещё не построение социалистического общества, но это всё необходимое и достаточное для этого построения”. (Там же, с. 370). 

Во-вторых, В. Ленин говорит: “Мы перегнули палку, переходя к нэпу, не в том отношении, что слишком много места уделили принципу свободной промышленности и торговли, но мы перегнули палку, переходя к нэпу, в том отношении, что забыли думать о кооперации, что недооцениваем теперь кооперацию, что начали забывать уже гигантское значение кооперации в указанных выше двух сторонах этого значения”. (Там же, с. 371). 

“Собственно говоря, – заключает В. Ленин свои рассуждения о кооперации, – нам осталось “только” одно: сделать наше население настолько “цивилизованным”, чтобы оно поняло все выгоды от поголовного участия в кооперации и наладило это участие. “Только” это. Никакие другие премудрости нам не нужны теперь для того, чтобы перейти к социализму. Но для того, чтобы совершить это “только”, нужен целый переворот, целая полоса культурного развития всей народной массы. Поэтому нашим правилом должно быть: как можно меньше мудрствования и как можно меньше выкрутас… Но чтобы достигнуть через нэп участия в кооперации поголовно всего населения – вот для этого требуется целая историческая эпоха. Мы можем пройти на хороший конец эту эпоху в одно-два десятилетия. Но всё-таки это будет особая историческая эпоха, и без этой исторической эпохи, без поголовной грамотности, без достаточной степени толковости, без достаточной степени приучения населения к тому, чтобы пользоваться книжками, и без материальной основы этого, без известной обеспеченности, скажем, от неурожая, от голода и т.д. – без этого нам своей цели не достигнуть”. (Там же, с. 372). 

Так что “строй цивилизованных кооператоров при общественной собственности на средства производства, при классовой победе пролетариата над буржуазией, – утверждает Ленин, – это есть строй социализма”. (Там же, с. 373).

“При частном капитализме, – диктовал В. Ленин 6 января 1923 года, – предприятия кооперативные отличаются от предприятий капиталистических, как предприятия коллективные от предприятий частных. При государственном капитализме предприятия кооперативные отличаются от государственно-капиталистических, как предприятия частные, во-первых, и коллективные, во-вторых. При нашем существующем строе предприятия кооперативные отличаются от пред-приятий частно-капиталистических, как предприятия социалистические, если они основаны на земле, при средствах производства, принадлежащих государству, т.е. рабочему классу”. (Там же, с. 375). 

“В чём состояла фантастичность планов старых кооператоров, начиная с Роберта Оуэна? В том, что они мечтали о мирном преобразовании социализмом современного общества без учета того основного вопроса, как вопрос о классовой борьбе, о завоевании политической власти рабочим классом, о свержении господства класса эксплуататоров. И поэтому мы правы, находя в этом “кооперативном” социализме сплошь фантастику, нечто романтическое, даже пошлое в мечтаниях о том, как простым кооперированием населения можно превратить классовых врагов в классовых сотрудников и классовую войну в классовый мир (так называемый гражданский мир)”. (Там же). 

“Теперь мы вправе сказать, что простой рост кооперации для нас тождественен (с указанным выше “небольшим исключением”) с ростом социализма, и вместе с этим мы вынуждены признать коренную перемену всей точки зрения нашей на социализм. Эта коренная перемена состоит в том, что раньше мы центр тяжести клали и должны были класть на политическую борьбу, революцию, завоевание власти и т.д. Теперь же центр тяжести меняется до того, что переносится на мирную организационную “культурную” работу”. (Там же, с. 376). 

“Перед нами являются две главные задачи, – говорит Ленин, – составляющие эпоху. – Это – задача переделки нашего аппарата, который ровно никуда не годится и который перенят нами целиком от прежней эпохи; переделать тут серьёзно мы ничего за пять лет борьбы не успели и не могли успеть. Вторая наша задача состоит в культурной работе для крестьянства. А эта культурная работа в крестьянстве, как экономическая цель, преследует именно кооперирование. При условии полного кооперирования мы бы уже стояли обеими ногами на социалистической почве. Но это условие полного кооперирования включает в себя такую культурность крестьянства (именно крестьянства, как громадной массы), что это полное кооперирование невозможно без целой культурной революции”. (Там же). 

* * * 

Следующей статьей, продиктованной В. Лениным в дни его тяжелой болезни, была под названием, которое, кстати, дано ей редакцией газеты “Правда” – “О нашей революции” (По поводу записок Н. Суханова). Названная статья носит полемический характер и продиктована Лениным в связи с прочтением им III и IV тома книги экономиста и публициста, меньшевика Н. Суханова (Н.Н. Гиммера) “Записки о революции”. В ней В. Ленин пытается оправдать авантюру – совершение в октябре 1917 года, вопреки учению марксизма, государственного переворота и строительства социализма, по существу, в полуфеодальной стране – Российской империи. 

“Бросается особенно в глаза, – отмечает Ленин после перелистывания записок Суханова о революции, – педантство всех наших мелкобуржуазных демократов, как и всех героев II Интернационала. Уже не говоря о том, что они необыкновенно трусливы, что даже лучшие из них кормят себя оговорочками, когда речь идет о мельчайшем отступлении от немецкого образца, уже не говоря об этом свойстве всех мелкобуржуазных демократов, достаточно проявляемом ими во всю революцию, бросается в глаза их рабская подражательность прошлому. 

Как вычислить извращенца в церкви?

Они все называют себя марксистами, но понимают марксизм до невозможной степени педантски. Решающего в марксизме они совершенно не поняли: именно, его революционной диалектики… 

Во всем своем поведении они обнаруживают себя, как трусливые реформисты, боящиеся отступить от буржуазии, а тем более порвать с ней, и в то же время прикрывают свою трусливость самым бесшабашным фразерством и хвастовством. Но даже и чисто теоретически у всех них бросается в глаза полная неспособность понять следующие соображения марксизма: они видели до сих пор определённый путь развития капитализма и буржуазной демократии в Западной Европе. И вот, они не могут себе представить, что этот путь может быть считаем образцом mutatis mutandis (c соответствующими изменениями), не иначе, как с некоторыми поправками (совершенно незначительными с точки зрения общего хода всемирной истории)”. (В.И. Ленин. ПСС, т. 45, с. 378-379). 

Так что, как ему и было присуще, В. Ленин, прежде чем начать полемику с оппонентом, “оплевывает” его или даже приклеивает на него ярлык, чтобы он оправдывался и ушёл от полемизируемого вопроса, и только после этого высказывает своё мнение по данному вопросу.

 “Первое, – говорит В. Ленин, – революция, связанная с первой мировой империалистической войной. В этой революции должны были сказаться новые черты, или видоизмененные в зависимости именно от войны, потому что никогда в мире такой войны, в такой обстановке, ещё не было… 

Второе – им совершенно чужда всякая мысль о том, что при общей закономерности развития во всей всемирной истории нисколько не исключаются, а, напротив, предполагаются отдельные полосы развития, представляющие своеобразие либо формы, либо порядка этого развития. Им не приходит даже, например, и в голову, что Россия, стоящая на границе стран цивилизованных и стран, впервые этой войной окончательно втягиваемых в цивилизацию, стран всего Востока, стран внеевропейских, что Россия поэтому могла и должна была явить некоторые своеобразия, лежащие, конечно, по общей линии мирового развития, но отличающие её революцию от всех предыдущих западноевропейских стран и вносящие некоторые частичные новшества при переходе к странам восточным”. (Там же, с. 379). 

“Россия не достигла такой высоты развития производительных сил, при которой возможен социализм”. С этим положением все герои II Интернационала, и в том числе, конечно, Суханов, носятся, поистине, как с писаной торбой. Это бесспорное положение они пережевывают на тысячу ладов, и им кажется, что оно является решающим для оценки нашей революции… 

Что если полная безвыходность положения, удесятеряя тем силы рабочих и крестьян, открывала нам возможность иного перехода к созданию основных посылок цивилизации, чем во всех остальных западноевропейских государствах? Изменилась ли от этого общая линия развития мировой истории? Изменились ли от этого основные соотношения основных классов в каждом государстве, которое втягивается и втянуто в общий ход мировой истории?” (Там же, с. 380-381). 

“Для создания социализма, говорите вы, требуется цивилизованность, – продолжает В. Ленин оправдывать совершённый большевистской “верхушкой” в октябре 1917 года государственный переворот. – Очень хорошо. Ну, а почему мы не могли сначала создать такие предпосылки цивилизованности у себя, как изгнание помещиков и изгнание российских капиталистов, а потом уже начать движение к социализму? В каких книжках прочли вы, что подобные видоизменения обычного исторического порядка недопустимы или невозможны? 

Помнится, Наполеон писал: “On s’engage et puis… оn voit”. В вольном русском переводе это значит: “Сначала надо ввязаться в серьезный бой, а там уже видно будет”. Вот и мы ввязались сначала в октябре 1917 года в серьезный бой, а там уже увидали такие детали развития (с точки зрения мировой истории это, несомненно, детали), как Брестский мир или нэп и т.п. И в настоящее время уже нет сомнений, что в основном мы одержали победу”. (Там же, с. 381). 

Правда, спросить бы у Ленина: “Помнит ли он – чем закончил Наполеон свою авантюру?” 

* * *

И последние две статьи “Как нам реорганизовать Рабкрин” и “Лучше меньше, да лучше”, продиктованные В. Лениным в первые месяцы 1923 года, свидетельствуют о том, что Ленин, посмотрев со стороны, в том числе и на свою предыдущую работу, стал понимать, что важнейшим орудием управления строительства нового общества является Советское государство, а это значит, что от качества работы именно государственного, а не партийного, аппарата во многом зависит решение коренных задач внешней и внутренней политики государства. В то же время в статье “Как нам реорганизовать Рабкрин”, он отмечает: “Наш госаппарат, за исключением Наркоминдела, в наибольшей степени представляет из себя пережиток старого, в наименьшей степени подвергнутого сколько-нибудь серьёзным изменениям. Он только слегка подкрашен сверху, а в остальных отношениях является самым типичным старым из нашего госаппарата”. (Там же, с. 383). 

Более того, в статье “Лучше меньше, да лучше” В. Ленин констатирует: “Дела с госаппаратом у нас до такой степени печальны, чтобы не сказать отвратительны, что мы должны вначале подумать вплотную, каким образом бороться с недостатками его, памятуя, что эти недостатки коренятся в прошлом, которые хотя перевернуты, но не изжиты, не отошли в стадию ушедшей уже в далекое прошлое культуры. Именно о культуре ставлю я здесь вопрос, потому что в этих делах достигнутым надо считать только то, что вошло в культуру, в быт, в привычки. А у нас, можно сказать, хорошее в социальном устройстве до последней степени не продумано, не понято, не прочувствовано, схвачено наспех, не проверено, не испытано, не подтверждено опытом, не закреплено и т.д. Иначе и не могло быть, конечно, в революционную эпоху и при такой головокружительной быстроте развития, которая привела нас в пять лет от царизма к советскому строю”. (Там же, с. 390). 

Так что одновременно с конкретными предложениями по улучшению госаппарата, В. Ленин советует: “Надо вовремя взяться за ум. Надо проникнуться спасительным недоверием к скоропалительно быстрому движению вперед, ко всякому хвастовству и т.д. Надо задуматься над проверкой тех шагов вперёд, которые мы ежечасно провозглашаем, ежеминутно делаем и потом ежесекундно доказываем их непрочность, несолидность и непонятность. Вреднее всего здесь было бы спешить. Вреднее всего было бы полагаться на то, что мы хоть что-нибудь знаем, или на то, что у нас есть сколько-нибудь значительное количество элементов для построения действительно нового аппарата, действительно заслуживающего названия социалистического, советского и. т.п. 

Нет, такого аппарата и даже элементов его у нас до смешного мало, и мы должны помнить, что для создания его не надо жалеть времени и надо затратить много, много, много лет”. (Там же, с. 390). 

И далее В. Ленин задаёт вопрос и высказывает свой ответ на него: “Какие элементы имеются у нас для создания этого аппарата? Только два. Во-первых, рабочие, увлеченные борьбой за социализм. Эти элементы недостаточно просвещены. Они хотели бы дать нам лучший аппарат. Но они не знают, как это сделать. Они не могут этого сделать. Они не выработали в себе до сих пор такого развития, той культуры, которая необходима для этого. А для этого необходима именно культура. Тут ничего нельзя поделать нахрапом или натиском, бойкостью или энергией, или каким бы то ни было лучшим человеческим качеством вообще. Во-вторых, элементы знания, просвещения, обучения, которых у нас до смешного мало по сравнению со всеми другими государствами”. (Там же, с. 390-391). 

(Напомним: В. Ленин, став Председателем Совнаркома, в своей первой работе “Как организовать соревнование?” обозвал их клопами и т.д. и постарался избавиться от этих “элементов”.) 

“Мы уже пять лет суетимся над улучшением нашего госаппарата, – говорит Ленин, – но это именно только суетня, которая за пять лет доказала лишь свою непригодность или даже свою бесполезность, или даже свою вредность. Как суетня, она давала нам видимость работы, на самом деле засоряя наши учреждения и наши мозги. Надо, наконец, чтобы это стало иначе. 

Надо взять за правило: лучше числом поменьше, да качеством повыше. Надо взять за правило: лучше через два года или даже через три года, чем второпях, без всякой надежды получить солидный человеческий материал.

Я знаю, – продолжал Ленин свои наставления, – что это правило трудно будет выдержать и применить к нашей действительности. Я знаю, что тысячами лазеек обратное правило будет пробивать у нас себе дорогу. Я знаю, что сопротивление нужно будет оказать гигантское, что настойчивость нужно будет проявить дьявольскую, что работа здесь первые годы, по крайней мере, будет чертовски неблагодарной; и тем не менее я убеждён, что только такой работой мы сможем добиться своей цели и, только добившись этой цели, мы создадим республику, действительно достойную названия советской, социалистической и пр., и пр., и т.п.”. (Там же, с. 392). 

“Рабочие, которых мы привлекаем в качестве членов ЦКК, должны быть безупречны, как коммунисты, и я думаю, что над ними надо ещё длительно поработать, чтобы обучить их приемам и задачам их работы. Дальше, помощниками в этой работе должно быть определенное число секретарского персонала, от которого надо будет требовать тройной проверки перед назначением его на службу. Наконец, те должностные лица, которых мы решимся, в виде исключения, поставить сразу на места служащих Рабкрина, должны удовлетворять следующим условиям:
во-первых, они должны быть рекомендованы несколькими коммунистами;
во-вторых, они должны выдержать испытание на знание нашего госаппарата;
в-третьих, они должны выдержать испытание на знание основ теории по вопросу о нашем госаппарате, на знание науки управления, делопроизводства и т. д.;
в-четвертых, они должны сработаться с членами ЦКК и со своим секретариатом так, чтобы мы могли ручаться за работу всего этого аппарата в целом”. (Там же, с. 393-394). 

При этом В. Ленин опять-таки знает, что “эти требования предполагают непомерно большие условия”, поэтому говорит, что он “очень склонен опасаться, что большинство “практиков” в Рабкрине объявят эти требования невыполнимыми или будут презрительно посмеиваться над ними. Но я спрашиваю любого из теперешних руководителей Рабкрина или из лиц, прикосновенных к нему, может ли он сказать мне по совести – какая надобность на практике в таком наркомате, как Рабкрин? Я думаю, что этот вопрос поможет ему найти чувство меры. Либо не стоит заниматься одной из реорганизаций, которых у нас так много бывало, такого безнадежного дела, как Рабкрин, либо надо действительно поставить себе задачей создать медленным, трудным, необычным путем, не без многочисленных проверок, нечто действительно образцовое, способное внушать всякому и каждому уважение и не только потому, что чины и знания этого требуют. 

Если не запастись терпением, если не положить на это дело нескольких лет, то лучше за него не браться”. (Там же, с. 394). 

“В сущности, – повторяет В. Ленин, – здесь вопрос стоит так: 

Либо показать теперь, что мы всерьез чему-нибудь научились в деле государственного строительства (не грех в пять лет чему-нибудь научиться), либо – что мы не созрели для этого; и тогда не стоит браться за дело”. (Там же, с. 395). 

* * * 

Все эти письма были написаны во время коротких промежутков между приступами невыносимой боли их автором. “Ещё весной 1922 года, – пишет Лидия Фотиева, – врачи рекомендовали Владимиру Ильичу отдохнуть на юге. В письмах к Серго Орджоникидзе Владимир Ильич просит помочь ему выбрать подходящее место для отдыха… 

Эта поездка не состоялась… помешала болезнь Владимира Ильича. 

Усилились головные боли и общее ухудшение состояния здоровья Владимира Ильича побудили врачей искать причину нездоровья в влиянии на организм окисления пуль, оставшихся в теле после ранения. В связи с этим 23 апреля в 12 часов дня Владимиру Ильичу сделали операцию по извлечению одной из двух пуль. Операция производилась в боткинской больнице. Была извлечена пуля, застрявшая в области ключицы… Операция прошла благополучно. 27 апреля были сняты швы, и в тот же день Владимир Ильич председательствовал на заседании Политбюро ЦК РКП (б). Однако операция не оказала положительного влияния на здоровье Владимира Ильича. 

Во второй половине мая встал вопрос о настоятельной необходимости немедленного длительного лечения и отдыха Владимира Ильича”. (Л.А. Фотиева. Неиссякаемая энергия. М.: “Молодая гвардия”, 1984, с. 5). 

Однако В. Ленин не представлял себя без созданной им партии, как и партия без него; ему было мучительно осознавать свой отход от управления такой гигантской страной, как только что созданный СССР, да, по-видимому, хотелось посмотреть и на результаты своего эксперимента. “Власть для Ленина, – как подчеркивает Дм. Волкогонов, – смысл его жизни. Он не собирается с ней расставаться, будучи совершенно больным. Одна мысль о её потере для него невыносима”. (Дмитрий Волкогонов. Ленин, книга II. Вожди. М.: “Новости”, 1999, с. 330) 

По мнению Дм. Волкогонова, “Ленин спешил. Он хотел ещё что-то сделать, что-то поправить, что-то сказать…. 

Днём 23 декабря (1922 г. – С. Ш.) он продиктовал дежурному секретарю М. А. Володичевой часть драматического документа, который, как он сказал стенографистке, есть его “Письмо к съезду”. Первая фраза потрясающа: “Я советовал бы очень предпринять на этом съезде ряд перемен в нашем политическом строе…” (Там же, с. 334). 

Хотя, как отмечает Дм. Волкогонов, “Ленин не был способен на “перемены в нашем политическом строе”. Ведь этот строй обеспечил ему власть и надежду на достижение планетарной цели – победы мировой коммунистической революции. Ленин ничего не хотел менять в стратегии. Он намерен осуществить лишь изменения оперативного и тактического характера: увеличить число членов ЦК, ввести туда больше рабочих. И всё это накануне обострения с “враждебными государствами”. Какие же это перемены в “политическом строе”?”. (Там же, с. 334-335). 

XII 

Известно, что в свое время британский публицист, историк и философ шотландского происхождения Томас Карлейль сказал: “Всякую революцию задумывают романтики, осуществляют фанатики, а пользуются ее плодами отпетые негодяи”. 

Кстати, в этом плане представляет собой интерес размышление Льва Троцкого, отмечавшего, что “… когда революционеры, руководившие завоеванием власти, начинают на известном этапе терять её – “мирно” или катастрофически, – то это само по себе означает упадок влияния определенных идей и настроений в правящем слое революции, или упадок революционных настроений в самих массах, или то и другое вместе. Руководящие кадры партии, вышедшей из подполья, были одушевлены революционными тенденциями, которые вождями первого периода революции яснее и лучше формулировались, полнее и успешнее проводились на практике. Именно это и делало их вождями партии, через партию – рабочего класса, через рабочий класс – страны. Таким путем определённые лица сосредоточивали власть в своих руках”. (Л. Троцкий. Моя жизнь, с. 476). 

Но проходило время, закончилась гражданская война, исчезали признаки скорого наступления мировой революции, которую так ждали… И “идеи первого периода революции теряли незаметно власть над сознанием того партийного слоя, который непосредственно имел власть над страной. В самой стране происходили процессы, которые можно охватить общим именем реакции. Эти процессы захватили в той или другой степени и рабочий класс, в том числе и его партийную часть. У того слоя, который составлял аппарат власти, появились свои самодовлеющие цели, которым он стремился подчинить революцию. Между вождями, которые выражали историческую линию класса и умели глядеть поверх аппарата, и между этим аппаратом – огромным, тяжеловесным, разнородным по составу, легко засасывающим среднего коммуниста, – стало намечаться раздвоение. Сперва оно имело больше психологический, чем политический характер. Вчерашний день был слишком свеж. Лозунги Октября еще не выветрились из памяти. Личные авторитеты вождей первого периода были высоки. Но под покровом традиционных форм уже складывалась другая психология. Международные перспективы тускнели. Повседневная работа поглощала людей целиком. Новые методы, которые должны были служить старым целям, создавали новые цели и прежде всего новую психологию. Временная обстановка стала превращаться для многих и многих в конечную станцию. Создавался новый тип”. (Там же, с.476-477). 

И Л. Троцкий приводит пример: ” Нередко отдельные, случайно вырвавшиеся замечания Калинина, Ворошилова, Сталина, Рыкова заставляли тревожно насторожиться. Откуда это, спрашивал я себя. Из какой трубы это прёт? Придя на какое-нибудь заседание, я заставал групповые разговоры, которые при мне нередко обрывались. В разговорах не было ничего направленного против меня. Не было ничего противоречащего принципу партии. Но было настроение моральной успокоенности, самоудовлетворенности и тривиальности. У людей появилась потребность исповедоваться друг другу в этих новых настроениях, в которых немалое место, к слову сказать, стал занимать элемент мещанской сплетни”. (Там же, с. 478).

 * * * 

Естественно, что отходивший от дел В. Ленин, не мог не чувствовать такого раздвоения в рядах “верхушки” партии и пытался его упредить, особенно боясь обострения разногласий между Л. Троцким и И. Сталиным, начавшихся в начале 1921 года. 

Так, в написанной 5 января и опубликованной в “Правде” 19 января 1921 года статье “Наши разногласия” И. Сталин пишет: “Наши разногласия лежат в области вопросов о способах укрепления трудовой дисциплины в рабочем классе, о методах подхода к рабочим массам, вовлекаемым в дело возрождения промышленности, о путях превращения нынешних слабых профсоюзов в союзы мощные, действительно производственные, способные возродить нашу промышленность. 

Существуют два метода: метод принуждения (военный метод) и метод убеждения (профсоюзный метод). Первый метод отнюдь не исключает элементов убеждения, но элементы убеждения подчинены здесь требованиям метода принуждения и составляют для него подсобное средство. Смешивать эти два метода так же непозволительно, как непозволительно сваливать в одну кучу армию и рабочий класс”. (И.В. Сталин. Сочинения, т. 5. М.: Госполитиздат, 1947, с. 5-6). 

“Одна группа партийных работников, во главе с Троцким, упоённая успехами военных методов в армейской среде, – отмечает И. Сталин, – полагает, что можно и нужно пересадить эти методы в рабочую среду, в профсоюзы для того, чтобы достичь таких же успехов в деле укрепления союзов, в деле возрождения промышленности. (Кстати, за это ратовал и В. Ленин на IX партийном съезде! – С.Ш.) Но эта группа забывает, что армия и рабочий класс представляют две различные сферы, что метод, пригодный для армии, может оказаться непригодным, вредным для рабочего класса и его профсоюзов”. (Там же, с. 6). 

“Ошибка Троцкого состоит в том, – поясняет И. Сталин, – что он недооценивает разницы между армией и рабочим классом, ставит на одну доску военные организации и профсоюзы, пытается, должно быть по инерции, перенести военные методы из армии в профсоюзы, в рабочий класс. 

“Голос противопоставления, – говорит Троцкий в одном из документов, – военных методов (приказов, кара) профессионистским методам (разъяснение, пропаганда, самодеятельность) представляют собой проявление каутскиански-меньшевистски-эсеровских предрассудков… Само противопоставление трудовой и военной организации в рабочем государстве представляет собой позорную капитуляцию перед каутскианством”. (Там же, с. 7). 

“Иные думают, что разговоры о демократизме в профсоюзах есть пустая декламация, мода, вызванная некоторыми явлениями внутрипартийной жизни, что со временем “болтовня” о демократизме надоест, и всё пойдёт “по-старому”. 

Другие полагают, что демократизм в профсоюзах есть в сущности уступка, вынужденная уступка требованиям рабочих, что тут мы имеем дело скорее с дипломатией, чем с настоящим, подлинным делом”. (Там же, с. 8). 

В связи с чем И. Сталин опять поясняет: “Нечего и говорить, что и те и другие товарищи глубоко ошибаются. Демократизм в профсоюзах, т.е. то, что принято называть “нормальные методы пролетарской демократии внутри союзов”, – есть присущий массовым рабочим организациям сознательный демократизм, предполагающий сознание необходимости и полезности систематического применения методов убеждения к миллионам рабочих масс, организуемых в профсоюзы. Без такого сознания демократизм превращается в пустой звук”. (Там же). 

“Короче: демократизм сознательный, метод пролетарской демократии внутри союзов является единственно правильным методом производственных профсоюзов.

С этим демократизмом не имеет ничего общего “демократизм” вынужденный”. (Там же, с. 9). 

“Читая брошюру Троцкого “Роль и задачи профсоюзов”, можно подумать, что Троцкий в сущности “тоже” за “демократический” метод. На этом основании некоторые товарищи думают, что вопрос о методах работы профсоюзов не есть предмет наших разногласий. Но это совершенно неверно. Ибо “демократизм” Троцкого есть вынужденный, половинчатый, беспринципный и, как таковой, лишь дополняет военно-бюрократический метод, непригодный для профсоюзов”. (Там же, с. 10). 

И далее И. Сталин пишет: “В своем заключительном слове на дискуссионном собрании коммунистической фракции съезда Советов Троцкий протестовал против внесения политического элемента в споры о профсоюзах, утверждая, что политика тут не при чём. Следует заявить, – говорит И. Сталин, – что Троцкий тут неправ в корне. Едва ли нужно доказывать, – поясняет он, – что в рабоче-крестьянском государстве ни одно важное решение, имеющее общегосударственное значение, особенно если оно касается непосредственно рабочего класса, не может быть проведено без того, чтобы не отразилось оно так или иначе на политическом состоянии страны. И вообще смешно и несерьёзно отделять политику от экономики. Но именно поэтому необходимо, чтобы каждое такое решение предварительно расценивалось и с политической точки зрения”. (Там же, с. 12). 

И. Сталин заключает: “РСФСР и союзные с ней республики имеют теперь около 140 миллионов населения. Из них 80% – крестьяне. Для того, чтобы править такой страной, необходимо иметь на стороне Советской власти прочное доверие рабочего класса, ибо только через рабочий класс и силами рабочего класса можно руководить такой страной. Но для того, чтобы сохранить и укрепить доверие большинства рабочих, нужно систематически развивать сознательность, самодеятельность, инициативу рабочего класса, нужно систематически воспитывать рабочий класс в духе коммунизма, организуя его в профсоюзы, вовлекая его в дело строительства коммунистического хозяйства. 

Осуществить эту задачу методами принуждения и “перетряхивания” союзов сверху, очевидно, нельзя, ибо эти методы раскалывают рабочий класс… и порождают недоверие к Советской власти. Кроме того, нетрудно понять, что методами принуждения, вообще говоря, немыслимо развить ни сознательность масс, ни доверие их к Советской власти. 

Ясно, что только “нормальными методами пролетарской демократии внутри союзов”, только методами убеждения можно будет осуществить задачу сплочения рабочего класса, поднятия его самодеятельности и упрочения его доверия к Советской власти, доверия, столь необходимого теперь для того, чтобы поднять страну на борьбу с хозяйственной разрухой. 

Как видите, – подчеркивает И. Сталин, – политика говорит тоже за методы убеждения”. (Там же, с. 13-14). 

А тем временем “мышление Ленина, могучее, масштабное, изощренное, на протяжении многих месяцев находилось в плену страшной болезни, которая постепенно своей необратимой коррозией обессиливала его, – отмечает Волкогонов. – Мы никогда не узнаем, о чём думал этот человек в страшной немоте, лишь догадываясь, что во многом его сознание приблизилось к детскому в своей элементарной непосредственности. Не случайно, как мне удалось установить, Сталин в тридцатые годы в узком кругу проводил мысль, что Ленин последние месяцы своей жизни был “умственным инвалидом… 

Страдающий мозг Ленина обнаруживал себя во многих отношениях. Больной часто не понимал, чего от него хотят, бывал по-детски капризен, нередко на его глаза наворачивались слёзы, особенно если он оставался наедине с собой, – зафиксировал один из врачей. Кто знает, может быть, именно в эти минуты он особенно глубоко осознавал трагизм своего умственного заточения? 

Всё это – безбрежный космос сознания человека. Этот огромный мир исчез, заставив мучиться предположениями и догадками множество исследователей”. (Дмитрий Волкогонов. Ленин, книга II. Вожди, с. 362). 

Кстати, “Письмо к съезду”, став “досрочно” известным членам Политбюро, сыграло в разжигании борьбы за власть роковую роль. Как ни крути, текст, а из него выходит, – пишет Волкогонов, – что Троцкий, хотя и чрезмерно самоуверен и увлекается администрированием, тем не менее “самый способный человек в настоящем ЦК”, обладающий выдающимися способностями. О Сталине сказано, что он “слишком груб” и едва ли сумеет “достаточно осторожно” воспользоваться предоставленной властью. Получилось: Ленин хотел избежать борьбы и раскола из-за личных отношений Сталина и Троцкого, а фактически (помимо своего желания) вызвал её крайнее обострение в последующем”. (Там же,с.336).

 Глава IV 

Смерть Ленина и борьба его соратников за власть 

“Дай человеку власть, и ты узнаешь кто он,” – Наполеон I Бонапарт 

I 

Естественно, что после XIII партийного съезда Генеральным секретарём ЦК был опять избран И. Сталин, тем более, как уже сказано, для этого много сил приложили Г. Зиновьев и Л. Каменев. Да по-другому и быть не могло, так как в “Письме к съезду” В. Ленин советовал избрать на эту должность, не назвав никого конкретно, но именно такого, как И. Сталин, но который отличался бы от него только одним перевесом: был “более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, менее капризности и т. д.” 

И другого такого, кроме Сталина, не нашлось, а скорее всего, его и не искали, тем более что И. Сталину ничего не стоило пообещать учесть замечания Ленина. 

При этом напомним, что И. Сталин и Л. Троцкий, которых В. Ленин считал главными претендентами на лидерство в партии и стране, были одногодками: оба родились в 1979 году. “Но интеллект Троцкого, – как отмечает Дм. Волкогонов, – был более изощренным, более ярким и богатым. Ему были свойственны, как свидетельствуют люди, знавшие его, и многочисленные биографы Троцкого, живость мысли, современная европейская культура, неукротимая энергия, широкая эрудиция, блестящая манера оратора. Но переоценивая значимость своей персоны, Троцкий был со всеми (за исключением Ленина) высокомерен, заносчив, авторитарен, категоричен, нетерпим к другим мнениям. А за это люди, естественно, недолюбливали его. Троцкий оказался слабым политиком и далеко не всегда далёким теоретиком. Отсутствие прочных марксистских убеждений сделало его “героем момента”, наивным пророком, несостоявшимся диктатором”. (Дмитрий Волкогонов. Триумф и трагедия, с. 165). 

Л. Троцкий, как говорит о нём Александр Яковлев, “оратор-демагог”. На толпу действовал магически, командуя Красной Армией, расстреливал каждого десятого солдата по самым незначительным поводам. Ввёл институт заложников. В частности, в 1919 году по его инициативе появился ленинский декрет, по которому арестовывались жёны и дети офицеров, не желавших служить новому режиму. Ленин во многом разделял идеи Троцкого – они учились друг у друга. Но главное, что их объединяло, это ненависть к России, утопия мировой революции и абсолютное отсутствие морали. Троцкий был “летучим голландцем” мировой революции. Ему было не важно, где, когда и с кем затевать смуту”. (Александр Яковлев. Омут памяти, с. 92). 

В то же время “Сталин постоянно нащупывал слабые пункты натуры Троцкого и с максимальной последовательностью использовал их в борьбе с ним. Троцкий не очень заботился о “причесанности” и взвешенности своих многочисленных выступлений, замечаний, высказываний, думая больше об афористичности, парадоксальности и образности. Однажды в разговоре с Лениным Троцкий бросил “крылатую фразу”, которая стала известна Сталину: “Кукушка скоро прокукует смерть Советской Республике”. В другой раз, в беседе с делегатами конгресса Коминтерна он заметил, что если не вспыхнет революция в Европе или Азии, то “может погаснуть факел в России”. Отныне у Сталина появился “железный” аргумент для обвинения Троцкого в неверии и капитулянтстве. И чем больше впоследствии оправдывался Троцкий, тем больше он в глазах других обвинял себя. Сталин уже тогда проявил себя исключительно цепким и изощренным бойцом, устоять против которого политическому и идеологическому противнику было очень непросто”. (Там же). 

* * * 

Правда, как нам кажется, почувствовав скорый уход В. Ленина из жизни, то не только Троцкий, но и Зиновьев, как председатель Коминтерна и руководитель одной из влиятельных парторганизаций – Петроградской, стал конкурентом И. Сталину, как Генеральному секретарю ЦК РКП(б), на лидерство в партии и государстве. 

“Мы постараемся направить костлявую руку голода против истинных врагов трудящихся и голодного народа, – писал Зиновьев. – Мы даём рабочим селёдку и оставляем буржуазии селедочный хвостик”. И довёл уже в 1918 году норму хлеба для интеллигенции до “восьмушки”. Ёрничал: “Мы сделали это для того, чтобы они (буржуа) не забывали запаха хлеба”. (Там же, с. 93). 

А о том, что Зиновьев претендовал на лидерство, на роль Ленина, подтверждает и тот факт, что на XII съезде партии, в 1923 году, ещё при живом Ленине, именно он делал политический отчет; и тогда же, как утверждает В. Молотов, “затеял интригу против Сталина и всей нашей группы, которая сколачивалась вокруг Сталина. И вскоре Зиновьев и Каменев, отдыхая в Кисловодске, вызвали к себе Рудзутака, потом Ворошилова, гуляли там в пещере и доказывали, что надо политизировать секретариат. Дескать, там сейчас только один настоящий политик – Сталин, и надо создать такой секретариат: Сталин, конечно, остаётся, но надо к нему добавить Зиновьева, Троцкого и Каменева, точно теперь не могу сказать. Сталин, конечно, сразу понял, в чём дело: его хотят оставить в меньшинстве. Это была так называемая “пещерная платформа”. Вели разговоры в пещерах. Потом Зиновьев написал известную статью “Философия эпохи”, вылез со своими установками, с претензией на лидерство. Накатал “подвал” в “Правде” по крестьянскому вопросу. Докатился до того, что надо не только поклониться, но и преклониться перед середняком. Как это преклониться? Партия рабочего класса? Хотя мы должны быть чуткими и внимательными к середнякам. Мы в своей ленинской группе стали обсуждать эту статью, раскритиковали, заставили поправить. Сталин был тогда в отпуске в Сочи, послали ему. Он ответил: “Правильная критика!” (Феликс Чуев. Молотов. Полудержавный властелин, с. 242-243). 

* * * 

Не “спал в шапку” и И. Сталин: будучи избранным в 1922 году, после XI съезда партии, Генеральным секретарём ЦК РКП(б): он тут же начал создавать послушный ему аппарат, используемый им в том числе и для борьбы со своими потенциальными конкурентами на лидерство в партии. Как об этом пишет назначенный в то время заведующим Организационным отделом РКП(б) Лазарь Каганович, “сразу же после XI съезда Секретариат, Оргбюро ЦК занялись перестройкой самого содержания и организационных форм работы ЦК и местных партийных организаций, если можно так выразиться, усовершенствованием, наладкой инструмента руководства… Сталин поднимал этот вопрос на принципиальную высоту, подчеркивая, что есть немало людей, недооценивающих значение аппарата в руководстве, не говоря уже о меньшевиствующих, анархиствующих и иных оппозиционных группах в партии, которые доходят до нелепого требования ликвидации или такого ослабления партийного аппарата, которое привело бы к подрыву силы партии, её идейно-большевистского организационного руководства всеми органами диктатуры пролетариата и срыву осуществления ленинских задач победы над капиталистическими элементами и построения социализма… Центральный Комитет должен создать небольшой по количеству, но высокий по качеству, партийный аппарат в ЦК и на местах, который продолжил бы достойно славные традиции ленинских профессиональных революционеров и был бы костяком, исполнительным аппаратом партии и её широко выборного аппарата в лице бюро ячеек, райкомов, укомов, губкомов, обкомов, крайкомов, ЦК национальных компартий и ЦК РКП(б), его Политбюро, Оргбюро и Секретариата, – избираемых партией в установленном Уставом порядке”. (Лазарь Моисеевич Каганович. Памятные записки рабочего, коммуниста-большевика, профсоюзного, партийного и советско-государственного работника. М.: “Вагриус”, 1996, с. 256). 

* * * 

На XII съезде партии И. Сталин выступал с “Организационным отчетом Центрального Комитета РКП(б)”, в котором, говоря о построении и задачах партии, много ссылался на указания Ленина. А заканчивая доклад, сказал, что он “должен отметить один факт, который, – может быть, потому, что он слишком известен, – не бросается в глаза, но который следует отметить, как факт большой важности. Это та спаянность нашей партии, та сплоченность беспримерная, которая дала нашей партии возможность при таком повороте как НЭП избежать раскола. Ни одна партия в мире, ни одна политическая партия такого крупного поворота не выдержала бы без замешательства, раскола, без того, чтобы с партийного воза не упала та или иная партийная группа. Как известно, такие повороты влекут за собой то, что известная группа падает с воза, и в партии начинается если не раскол, то замешательство”. (И.В. Сталин. Сочинения, т. 5. М.: Госполитиздат, 1947, с.220).

Вторым докладом, с которым И Сталин выступил на XII съезде РКП(б), был “Доклад о национальных моментах в партийном и государственном строительстве”, в котором он отметил: “Дело в том, что на наш Союз Республик весь Восток смотрит как на опытное поле. Либо мы в рамках этого Союза правильно разрешим национальный вопрос в его практическом применении, либо мы здесь, в рамках этого Союза, установим действительно братские отношения между народами, действительное сотрудничество, – и тогда весь Восток увидит, что в лице нашей федерации он имеет знамя освобождения, имеет передовой отряд, по стопам которого он должен идти, и это будет началом краха мирового империализма. Либо мы здесь допустим ошибку, подорвем доверие ранее угнетенных народов к пролетариату России, отнимем у Союза Республик ту притягательную силу в глазах Востока, которую он имеет, – и тогда выиграет империализм, проиграем мы. 

В этом международное значение национального вопроса. 

Национальный вопрос, – подчеркнул далее И. Сталин, – имеет для нас значение и с точки зрения внутреннего положения, не только потому, что в численном отношении бывшая державная нация представляет около 75 миллионов, а остальные нации – 65 (это всё-таки немало), и не только потому, что ранее угнетенные национальности занимают наиболее нужные для хозяйственного развития районы и наиболее важные с точки зрения военной стратегии пункты, но прежде всего потому, что за эти два года мы ввели так называемый нэп, а в связи с этим национализм великорусский стал нарастать, усиливаться, родилась идея сменовеховства, бродят желания устроить в мировом порядке то, чего не удалось устроить Деникину, т. е. создать так называемую “единую и неделимую”. 

Таким образом, в связи с нэпом во внутренней нашей жизни нарождается новая сила – великорусский шовинизм, гнездящийся в наших учреждениях, проникающий не только в советские, но и в партийные учреждения, бродящий по всем углам нашей федерации и ведущий к тому, что если мы этой силе не дадим решительного отпора, если мы её не подсечём в корне, – а нэповские условия её взращивают, – мы рискуем оказаться перед картиной разрыва между пролетариатом бывшей державной нации и крестьянами ранее угнетенных наций, что будет означать подрыв диктатуры пролетариата”. (И.В. Сталин. Сочинения, т. 5, с. 238-239). 

Кстати, в “Заключительном слове по организационному отчету ЦК” И. Сталин взял под защиту Г. Зиновьева, сказавши: “Я не могу, товарищи, пройти мимо той выходки Осинского, которую он допустил в отношении Зиновьева. Он похвалил тов. Сталина, похвалил Каменева и лягнул Зиновьева, решив, что пока достаточно отстранить одного, а потом дойдёт очередь и до других. Он взял курс на разложение того ядра, которое создалось внутри ЦК за годы работы, с тем, чтобы постепенно, шаг за шагом, разложить всё. Если Осинский серьёзно думает преследовать такую цель, если он серьезно думает предпринять такие атаки против того или иного члена ядра нашего ЦК, я должен его предупредить, что он наткнется на стену, о которую, я боюсь, он расшибет себе голову”. (Там же, с. 227). 

Всё это говорит об умении Сталина скрывать свои мысли и ждать удобного момента, но вместе с тем активно действуя, как Генеральный секретарь ЦК, по укреплению и усилению роли партии. 

Примером этому может служить в том числе и его доклад “О задачах партии”, сделанный 2 декабря 1923 года на расширенном собрании Краснопресненского районного комитета РКП(б) с групповыми организаторами, членами дискуссионного клуба и бюро ячеек. 

В названном докладе И. Сталин, во-первых, подчеркнул, что проводимая в то время дискуссия – это “признак силы партии”. 

Ольга Романова: «У нас сейчас все – враги народа»

Во-вторых, он остановился на причинах дискуссии, указав, что первой является “волна брожения и забастовок в связи с заработной платой, прокатившаяся по некоторым районам республики в августе этого года. Дело в том, что эта волна вскрыла недочеты наших организаций, оторванность некоторых наших организаций – и партийных, и союзных – от событий в предприятиях, что в связи с этой волной забастовок вскрылось наличие некоторых нелегальных, антикоммунистических, по существу, организаций внутри нашей партии, старающихся разложить партию… 

Вторая причина, обострившая вопрос о внутрипартийной политике именно в этот момент, – это те массовые отпуска, которые наши партийные товарищи допустили. Отпуска эти, конечно, вполне понятны, но в виду своего массового характера они привели к тому, что темп партийной жизни оказался значительно ослабленным именно в момент брожения на заводах, что в высокой степени облегчило вскрытие накопившихся недочетов именно в этот период, осенью этого года”. (Там же, с. 354, 356). 

При этом, называя причины недочетов, И. Сталин отметил: “В 1917 году, когда мы шли в гору, к Октябрю, мы представляли дело так, что у нас будет коммуна, что это будет ассоциация трудящихся, что с бюрократизмом в учреждениях покончим, и что государство, если не в ближайший период, то через два-три непродолжительных периода, удастся превратить в ассоциацию трудящихся. Практика, однако, показала, что для того, чтобы избавить государство от элементов бюрократизма, для того, чтобы превратить советское общество в ассоциацию трудящихся, необходима высокая культурность населения, нужна совершенно обеспеченная мирная обстановка кругом, для того, чтобы не было необходимости в наличии больших кадров войск, требующих больших средств и громоздких ведомств, своим существованием накладывающих отпечаток на все другие государственные учреждения. Наш государственный аппарат в значительной мере бюрократичен, и он долго еще останется таким. В этом аппарате работают наши партийные товарищи, и тут обстановка, – атмосфера, я бы сказал, – этого бюрократического аппарата такова, что она облегчает дело бюрократизации наших партийных работни-ков, наших партийных организаций”. (Там же, с. 360-361). 

А затронув вопрос о границах дискуссии, И. Сталин сказал, что “некоторые товарищи добиваются неограниченной дискуссии, усматривая начало и конец партийной работы в обсуждении вопросов и забывая о другой стороне партийной работы, а именно – о действенной её стороне, требующей проведения в жизнь решений партии. По крайней мере, такое именно впечатление произвела на меня статья Радина, старающегося обосновать принцип неограниченной дискуссии ссылкой на Троцкого, который якобы сказал, что “партия – это добровольный союз единомышленников”. Я искал в трудах Троцкого эту фразу, но не мог её найти. Да едва ли Троцкий мог это сказать, как законченную формулу определения партии, а если он сказал, то едва ли он поставил здесь точку. Партия не есть только союз единомышленников, она есть, кроме того, союз единодействующих, боевой союз единодействующих, борющихся на основе общей идейной базы (программа, тактика). Я считаю ссылку на Троцкого неправильной, ибо я знаю Троцкого, как одного из членов ЦК, которые более всего подчеркивают действенную сторону партийной работы”. (Там же, с. 369-370).

 * * * 

Кстати, говоря о дискуссии нельзя не напомнить и о статье И. Сталина “О дискуссии, о Рафаиле, о статьях Преображенского и Сапронова и о письме Троцкого”, напечатанной в “Правде” 15 декабря 1923 года. “Дискуссия о внутрипартийном положении, открывшаяся несколько недель тому назад, – писал И. Сталин, – видимо, подходит к концу, если иметь в виду Москву и Петроград. Петроград, как известно, высказался за линию партии. Основные районы Москвы тоже высказались за линию ЦК. Общегородское собрание активных работников московской организации от 11 декабря вынесло полное одобрение организационной и политической линии ЦК партии. Нет оснований сомневаться в том, что предстоящая общепартийная конференция московской организации пойдёт по стопам своих районов. Оппозиция, представляющая блок части “левых” коммунистов (Преображенский, Стуков, Пятаков и пр.) с так называемыми демократическими централистами (Рафаил, Сапронов и пр.), оказалась смятой”. (Там же, с. 371). 

Что же касается писем, то мы рассмотрим только отзыв И. Сталина “О письме Троцкого”; при этом вначале отметим, как пишет И. Сталин, “Резолюция ЦК и ЦКК о внутрипартийной демократии, опубликованная 7 декабря, принята единогласно. Можно было предположить поэтому, что члены ЦК, в том числе и Троцкий, выступят единым фронтом с призывом к членам партии о дружной поддержке ЦК и его резолюции. Это предположение, однако, не оправдалось на деле. Троцкий выступил на днях с письмом к партийным совещаниям, которое не может быть истолковано иначе, как попытка ослабить волю членов партии к единству в деле поддержания ЦК и его позиции”. (Там же, с. 383-384). 

И далее И. Сталин приводит фрагмент из письма Троцкого и даёт к нему свой комментарий.

“Перерождение “старой гвардии”, – пишет Троцкий, – наблюдалось в истории не раз. Возьмем наиболее свежий и яркий исторический пример: вожди и партии II Интернационала. Мы ведь знаем, что Вильгельм Либкнехт, Бебель, Зингер, Виктор Адлер, Каутский, Бернштейн, Лафарг, Гед были прямыми и непосредственными учениками Маркса и Энгельса. Мы знаем, однако, что все эти вожди, – одни отчасти, другие целиком, – переродились в сторону оппортунизма”… “Мы должны сказать, – именно мы, “старики”, – что наше поколение, естественно играющее руководящую роль в партии, не заключает в себе, однако, никакой самодовлеющей гарантии против постепенного и незаметного ослабления пролетарского и революционного духа, если допустить, что партия потерпела бы дальнейший рост и упрочение аппаратно-бюрократических методов политики, превращающих молодое поколение в пассивный материал для воспитания и поселяющих отчужденность между аппаратом и массой, между стариками и молодыми”… “Молодёжь – вернейший барометр партии – резче всего реагирует на партийный бюрократизм”… “Нужно, чтобы молодёжь брала революционные формулы с боем…” (Там же, с. 384). 

“Во-первых, – возражает Сталин Троцкому, – я должен рассеять одно возможное недоразумение. Троцкий, как видно из его письма, причисляет себя к старой гвардии большевиков, проявляя тем самым готовность принять на себя те возможные обвинения, которые могут упасть на голову старой гвардии, если она в самом деле станет на путь перерождения. Нужно признать, что эта готовность пожертвовать собой, несомненно, является чертой благородства. Но я должен защитить Троцкого от Троцкого, ибо он, по понятным причинам, не может и не должен нести ответственность за возможное перерождение основных кадров старой большевистской партии. Жертва, конечно, дело хорошее, но нужна ли она старым большевикам? Я думаю, что она не нужна. 

Во-вторых, непонятно, как можно ставить на одну доску таких оппортунистов и меньшевиков, как Бернштейн, Адлер, Каутский, Гед и др., и старую гвардию большевиков, которая всё время боролась и, надеюсь, будет с честью бороться против оппортунизма, против меньшевиков, против II Интернационала…

В-третьих, я отнюдь не думаю, что старые большевики абсолютно гарантированы от опасности перерождения, так же как не имею основания, что мы абсолютно гарантированы, скажем, от землетрясения. Опасность такую, как возможную, можно и нужно допустить. Но значит ли это, что опасность эта является реальной, наличной? Я думаю, что не значит. Да и сам Троцкий не привел никаких данных, говорящих об опасности перерождения, как о реальной опасности… 

В-четвертых, откуда взялось у Троцкого это противостояние “стариков”, которые могут переродиться, “молодёжи”, являющейся “вернейшим барометром партии”, и “старой гвардии”, которая может бюрократизироваться, “молодой гвардии”, которая должна “брать революционные формулы с боем”? Откуда взялось это противопоставление, для чего оно понадобилось? Разве молодёжь и старая гвардия не шли всегда одним фронтом против врагов внутренних и врагов внешних? Разве единство “стариков” и “молодых” не представляет основной силы нашей революции? Откуда взялась эта попытка развенчать старую гвардию и демагогически пощекотать молодёжь для того, чтобы открыть и расширить щелочку между этими основными отрядами нашей партии? Кому всё это нужно, если иметь в виду интересы партии, её единство, её сплоченность, а не попытку поколебать это единство в угоду оппозиции?.. 

Троцкий состоит в блоке с демократическими централистами и частью “левых” коммунистов – в этом политический смысл выступления Троцкого”. (Там же, с. 384-387). 

* * * 

И чем уход В. Ленина из жизни становился очевиднее, тем сильнее обострялись внутрипартийные противоречия между претендующими на лидерство в партии и стране, свидетельством чему может служить “Доклад об очередных задачах партийного строительства”, сделанный Сталиным 17 января 1924 года на XIII конференции РКП(б). В названном докладе И. Сталин вначале отметил, что “резолюция, кажется, единственная в истории нашей партии, которая, после ожесточенной дискуссии по вопросу о демократии, нашла полное – я бы сказал: буквально единодушное одобрение всей партии”. (И.А. Сталин. Сочинения, т. 6. М.: Госполитиздат, 1947, с. 5).

“Из этого я делаю два вывода, – говорит И. Сталин. – Первый вывод о том, что, стало быть, резолюция Политбюро и ЦКК вполне отвечает потребностям и запросам партии в данный момент. И второй вывод о том, что, стало быть, партия выйдет из этой дискуссии по вопросам о внутрипартийной демократии окрепшей и более сплоченной. Это вывод, так сказать, не в бровь, а в глаз заграничным нашим недоброжелателям, которые давно потирают руки в связи с нашей дискуссией, думая, что партия наша ослабнет в результате нашей дискуссии, а власть разложится”. (Там же, с. 6-7). 

И далее И. Сталин сказал, что он не будет “распространяться о сущности внутрипартийной демократии”, поскольку “основы этой демократии изложены в резолюции, резолюция продискутирована вдоль и поперёк всей партией”. Поэтому он решил только напомнить “одно, что демократии, развернутой, полной демократии, очевидно, не будет. Очевидно, эта демократия будет демократией в рамках, очерченных X, XI, и XII съездами”. (Там же, с. 7). 

А после этого перешёл к вопросу о том, как в то время “некоторые товарищи и некоторые организации” фетишизировали “вопрос о демократии, рассматривая его как нечто абсолютное, вне времени и пространства”, подчеркнув при этом, “что демократия не есть нечто данное для всех времен и условий, ибо бывают моменты, когда нет возможности и смысла проводить ее. Для того, чтобы она, эта внутрипартийная демократия, стала возможной, нужно два условия или две группы условий, внутренних и внешних, без которых всуе говорить о демократии. Необходимо, во-первых, чтобы индустрия развивалась, чтобы материальное положение рабочего класса не ухудшалось, чтобы рабочий класс рос количественно, чтобы культурность рабочего класса поднималась, и чтобы рабочий класс рос также качественно. 

Необходимо, чтобы партия, как авангард рабочего класса, также росла, прежде всего, качественно, и прежде всего за счёт пролетарских элементов страны. Эти условия внутреннего характера необходимы для того, чтобы можно было поставить вопрос о действительном, а не бумажном проведении внутрипартийной демократии. 

Но одних этих условий недостаточно. Я же говорил, – напоминает И. Сталин, – что есть ещё вторая группа условий, условий внешнего характера, без наличия которых демократия внутри партии невозможна. Я имею в виду известные международные условия, более или менее обеспечивающие мир, мирное развитие, без чего демократия в партии немыслима. Иначе говоря, если на нас нападут и нам придётся защищать страну с оружием в руках, то о демократии не может быть и речи, ибо придётся её свернуть. Партия мобилизуется, мы её, должно быть, милитаризуем, и вопрос о внутрипартийной демократии отпадет сам собой”. (Там же, с.7-8). 

Далее, всю борьбу по линии дискуссии, то есть по вопросу демократии И. Сталин делит на три периода. “Первый период, когда оппозиция напала на ЦК и обвиняла его в том, что за последние два года, за период нэпа вообще, вся линия ЦК была якобы неправильной. Это был период до опубликования резолюции Политбюро и Президиума ЦКК. Я не буду касаться здесь того, кто был тут прав, и кто неправ. Нападки были жестокие и не всегда… обоснованные. Но одно ясно, что период этот можно характеризовать, как период наибольших нападок на ЦК со стороны оппозиции. 

Второй период начался с момента, когда резолюция Политбюро и ЦКК была опубликована, когда оппозиция была поставлена в необходимость противопоставить резолюции ЦК что-либо цельное, конкретное, и когда у оппозиции не оказалось ничего ни цельного, ни конкретного. Это был период наибольшего сближения между ЦК и оппозицией. Дело, по-видимому, кончилось, или могло кончиться, тем, что произойдет некоторое примирение оппозиции с линией ЦК… 

Но затем наступил третий период. Этот период открылся выступлением Троцкого, его обращением к районам, выступлением, которое мигом ликвидировало примиренческие тенденции и перевернуло всё вверх дном. За этим выступлением Троцкого начался период жесточайшей внутрипартийной борьбы, – борьбы, которая не имела бы места, если бы Троцкий не выступил со своим письмом на другой день после того, как он голосовал за резолюцию Политбюро. Вам известно, – обращается И. Сталин к делегатам конференции, – что за первым выступлением Троцкого последовало второе, за вторым третье, и борьба в связи с этим обострилась”. (Там же, с. 12-13).

После такого вступления И. Сталин перешел к перечислению ошибок Троцкого: 

“Первая ошибка Троцкого выразилась в самом факте выступления со статьёй на другой день после опубликования резолюции Политбюро ЦК и ЦКК, со статьёй, которую нельзя иначе расценивать, как платформу, противопоставленную резолюции ЦК. Я повторяю и подчёркиваю, – сказал И. Сталин, – что это была статья, которую нельзя рассматривать иначе, как новую платформу, противопоставленную резолюции ЦК, принятой единогласно… 

Ошибка Троцкого в том и состоит, что он противопоставил себя ЦК и возомнил себя сверхчеловеком, стоящим над ЦК, над его законами, над его решениями, дав тем самым повод известной части партии повести работу в сторону подрыва доверия к этому ЦК”. (Там же, с. 13-14). 

“Вторая ошибка, допущенная Троцким, состоит в том, что за весь период дискуссии Троцкий вел себя двусмысленно, грубо игнорируя волю партии, желающей узнать его действительную позицию, и дипломатически увёртываясь от вопроса, в упор поставленного целым рядом организаций: за кого же, в конце концов, стоит Троцкий, – за ЦК или за оппозицию? Дискуссия ведется не для уверток, а для того, чтобы прямо и честно выложить всю правду перед партией, так, как умеет это делать Ильич, так, как это обязан делать каждый большевик… 

Третья ошибка, допущенная Троцким, состоит в том, что он в своих выступлениях партийный аппарат противопоставил партии, дав лозунг борьбы с “аппаратчиками”. Большевизм не может принять противопоставления партии партийному аппарату… 

Четвертая ошибка, допущенная Троцким, состоит в том, что он противопоставил молодёжь кадрам нашей партии, что он бросил голословное обвинение в перерождении наших кадров”, в связи с чем Сталин задает вопрос: разве это не было рассчитано “на подрыв авторитета наших революционных кадров, ядра нашей партии?”. 

Пятая ошибка, допущенная Троцким, состоит в том, что он в своих письмах дал повод и дал лозунг равняться по учащейся молодежи, по этому “вернейшему барометру нашей партии”.

И, наконец, шестая ошибка Троцкого, выразившаяся в провозглашении им свободы группировок… 

Выступления Троцкого, его письма, его статьи по вопросу о поколениях и фракциях толкают партию на то, чтобы партия терпела в своих рядах группировки. Это есть попытка легализовать фракции и, прежде всего, фракцию Троцкого”. (Там же, с. 15-21). 

При этом И. Сталин напоминает, что, дескать, “троцкизм утверждает, что группировки возникают благодаря бюрократическому режиму Центрального Комитета, что, если бы у нас не было бюрократического режима, не было бы и группировок”; и, вновь обращаясь к участникам конференции, Сталин поясняет: “Это немарксистский подход, товарищи. Группировки у нас возникают и будут возникать потому, что мы имеем в стране наличие самых разнообразных форм хозяйства – от зародышевых форм социализма до средневековья. Это, во-первых. Затем мы имеем нэп, т.е. допустили капита-лизм, возрождение частного капитала и возрождение соответствующих идей, которые проникают в партию. Это, во-вторых. И, в-третьих, потому, что партия у нас трехсоставная: есть рабочие, есть крестьяне, есть интеллигенты в партии. Вот причины, если подойти к вопросу марксистски, причины, вытягивающие из партии известные элементы для создания группировок, которые мы должны иногда хирургическими мерами обрезать, а иногда в порядке дискуссии рассасывать идейным путем. 

Не в режиме тут дело. Если бы у нас был максимально свободный режим, то группировок было бы гораздо больше. Так что не режим виноват, а виноваты условия, в рамках которых мы живём, условия, которые имеем в нашей стране, условия развития самой партии. 

Если при таком положении, при такой сложности да еще допустить группировки, мы загубим партию, превратим её из монолитной, сплоченной организации в союз групп и фракций, между собой договаривающихся и устраивающих временные объединения и соглашения. Это будет не партия, это будет развал партии. Никогда, ни на одну минуту большевики не мыслили партию иначе, как монолитной организацией, высеченной из одного куска, имеющей одну волю и объединяющей в своей работе все оттенки мысли в одном потоке практических действий. 

А то, что предлагает Троцкий, глубоко ошибочно, идёт вразрез с большевистскими организационными принципами и поведёт к неизбежному разложению партии, к разрыхлению её, к размягчению её, к превращению единой партии в феде-рацию групп. Нам, в нашей обстановке капиталистического окружения, нужна даже не только единая, не только сколоченная, но настоящая стальная партия, способная выдержать натиск врагов пролетариата, способная повести рабочих на решительный бой”. (Там же, с. 22-23). А в своём заключительном слове Сталин подверг критике и других оппозиционеров. 

II 

Для подчеркивания значимости своих личностей как Зиновьевым, так и Сталиным была использована даже смерть В. Ленина, наступившая в 18 часов 50 минут 21 января 1924 года. 

Так, выступая с часовой речью на открывшемся 26 января 1924 года заседании второго съезда Советов СССР, Г. Зиновьев сказал: 

– Товарищи, друзья! Все мы, работавшие не год и не два под гениальным руководством Владимира Ильича, мы пережившие в партии под руководством Владимира Ильича две войны и три революции, прекрасно отдавали себе отчёт о том, что во главе нашей семьи, во главе нашей партии стоит великий человек… 

Действительное значение Владимира Ильича вырисовывается перед нашими глазами и перед глазами трудящихся всего мира только теперь. Больше всего, товарищи, научили нас подлинным образом оценивать историческое значение Владимира Ильича те сотни тысяч рабочих, которых мы с затаенным дыханием наблюдаем за последние дни в одной только Москве”. (Г. Зиновьев. На смерть Ленина. Ленинград: Госиздат, 1925, с. 3). 

И далее Зиновьев продолжил: “Видели ли мы когда-нибудь ранее такую прекрасную единую народную массу, такой живой прибой сотен тысяч пролетариев, которые сами организуются тут же на улицах, которые день и ночь в нынешнюю зимнюю стужу стоят и ждут своей очереди зайти поклониться праху вождя? Это – пролетарий, вылитый из того куска, высеченный из одного куска гранита, спаянный одной великой идеей. Видели ли вы, товарищи, в своей жизни что-либо более величественное, чем эта безбрежная волна рабочих, входившая в Колонный зал, уходивших оттуда с глазами, увлажненными слезами, и всё-таки поднятыми головами, и всё-таки охваченных одной великой идеей? 

Я думаю, товарищи, никто из нас более величественного не видел и вряд ли увидит. Народная масса как будто второй раз переживает великую Октябрьскую революцию. Такое чувство у всех у нас, когда мы наблюдаем этот бесконечный стотысячный поток. Ещё и ещё раз рабочий класс переживает эти великие годы и вспоминает решающий момент, Рубикон, через который перевёл нашу страну Владимир Ильич. Ещё и ещё раз рабочие любовно вспоминают всё, что было великого и героического в тот период”. (Там же, с. 4). 

“Народные массы, народ в лучшем смысле этого слова, – подчеркнул Зиновьев, – научат нас теперь ещё лучше, чем до сих пор, понять, что же такое был и чем останется, несмотря на физическую смерть, Владимир Ильич для трудящихся всего мира и для всего человечества”. (Там же, с. 5). 

“Что будет дальше? – задает вопрос Г. Зиновьев и поясняет: “Разумеется, товарищи, этот вопрос должен быть поставлен и ставится уже каждым из нас, каждым рядовым участником нашей партии, каждым рядовым участником Советской власти. 

Что будет дальше? Сумеем ли мы, оставшиеся в живых, сумеет ли созданная Владимиром Ильичем партия и Советская власть провести нашу страну дальше, в тот край обетованный, который преподносился духовному взору Владимира Ильича? Сумеем ли мы хотя бы с грехом пополам, напрягая все силы коллективного разума и коллективной организованности, выполнить то, чему учил нас Владимир Ильич?” 

При этом, изображая из себя уже лидера партии, Г. Зиновьев уверяет: “Наша партия будет единой. Наша партия теперь больше, чем когда бы то ни было, сплотится. Каждый рядовой и нерядовой участник нашей партии и Советской власти лучше даст отрезать себе правую руку, чем сделает хотя бы какой бы то ни было шаг, который хотя бы в малейшей мере может нарушить единство железных рядов Российской Коммунистической Партии или Советской власти. Единство партии, это – основное, величайшее достоинство, которое осталось нам от Владимира Ильича. Мы должны суметь сберечь его, как зеницу ока. С этим настроением мы разъедемся с этого траурного, но и великого съезда”. (Там же, с. 19). 

И наставление: “Мы должны, товарищи, отсюда разъехаться с сознанием того, что на нас легла нечеловеческая трудная ответственность, но и с сознанием вместе с тем, что Владимир Ильич оставил ключ к разрешению всех основных задач современности и оставил нам могучую организацию, которая имеет, если она будет едина, если она даёт себе клятву до конца крепко стоять на том посту, который завещал Владимир Ильич, – имеет все основания надеяться, что она выполнит свою великую историческую миссию”. (Там же, с. 22). 

“Близко время, – считал в то время Г. Зиновьев, – когда на наших глазах будут лопаться, как мыльные пузыри, ныне еще большие социал-демократические партии, жёлтые профессиональные союзы и т. д. Близок тот момент, когда десятки и сотни тысяч ныне ещё с.-д. рабочих перейдут к нам, когда из рядов рабочего класса будут выходить новые борцы, новые титаны мысли. Не может быть, чтобы грядущая развивающаяся на наших глазах международная пролетарская революция не дала нам новых крупных вождей. Она даст нам их. Наш собственный народ, талантливый и даровитый, сам будет выдвигать, вероятно, десятки и, может быть, сотни новых талантливых вождей, работников деревни, работников города, тех людей, которые сумеют завершить дело Владимира Ильича”. (Там же, с. 22-23). 

И закончил Г. Зиновьев своё выступление словами: “Пусть же заветы Владимира Ильича будут для нас святыми в лучшем смысле этого слова. Будем помнить те простые, но замечательные слова, которые мы слышали сегодня из уст Надежды Константиновны, которая высказала их так, что лучше не мог бы сказать и сам Владимир Ильич. Будем достойны, товарищи, своего великого учителя, будем помнить, что на нас теперь больше чем когда бы то ни было смотрят не только трудящиеся Союза наших республик, но и трудящиеся всего мира. Будем же достойны, как сказала Надежда Константиновна, нашего великого учителя Владимира Ильича Ле-нина”. (Там же, с. 23). 

Более того, 26 января 1924 года II Всероссийский съезд удовлетворил предложение Петроградского Совета (инициатива Г. Зиновьева) и переименовал Петроград в Ленинград. 

* * * 

Что же касается И. Сталина, то именно он, как Генеральный секретарь ЦК РКП(б), направил во все ЦК республик, обкомы, губкомы телеграммы, извещавшие о смерти В. Ленина, а также предписывавшие “принять меры по обеспечению твердого порядка и недопущения ни малейших проявлений паники”. (Дмитрий Волкогонов. Ленин, книга II. Вожди, с. 364). 

Естественно, что данная телеграмма наводила её прочитавших на мысль, что её прислал наиболее вероятный “наследник Ленина”. 

А что значила произнесенная тоже 26 января 1924 года на заседании второго съезда Советов И. Сталиным речь, выдержанная в патетической (страстной и в то же время взволнованной) манере и представляющая собой клятву, причём не ученика учителю, как речь Г. Зиновьева, а одного вождя “правительственной” партии, остающегося в живых, другому, основавшему данную партию и уходящему из жизни! В клятве И. Сталина нет слов “Владимир Ильич”, а есть – “товарищ Ленин”, и нет никаких заискиваний перед Н. Крупской. 

“Товарищи! Мы, коммунисты, – люди особого склада, – сказал И. Сталин. – Мы скроены из особого материала. Мы – те, которые составляем армию великого пролетарского стратега, армию товарища Ленина. Нет ничего выше, как честь принадлежать к этой армии. Нет ничего выше, как звание члена партии, основателем и руководителем которой является товарищ Ленин. Не всякому дано быть членом такой партии. Не всякому дано выдержать невзгоды и бури, связанные с членством в такой партии. Сыны рабочего класса, сыны нужды и борьбы, сыны неимоверных лишений и героических усилий – вот кто, прежде всего, должны быть членами такой партии. Вот почему партия ленинцев, партия коммунистов, называется вместе с тем партией рабочего класса. 

Уходя от нас, товарищ Ленин завещал нам держать высоко и хранить в чистоте великое звание члена партии. Клянемся тебе, товарищ Ленин, что мы с честью выполним эту твою заповедь!” (И.В. Сталин. Сочинения, т. 6, с. 46). 

“25 лет пестовал товарищ Ленин нашу партию и выпестовал её, как самую крепкую и самую закаленную в мире рабочую партию. Удары царизма и его опричников, бешенство буржуазии и помещиков, вооружённые нападения Колчака и Деникина, вооружённое вмешательство Англии и Франции, ложь и клевета стоустой буржуазной печати, – все эти скорпионы неизменно падали на голову нашей партии на протяжении четверти века. Но наша партия стояла, как утёс, отражая бесчисленные удары врагов и ведя рабочий класс вперёд, к победе. В жестоких боях выковала наша партия единство и сплоченность своих рядов, – подчеркнул И. Сталин. – Единством и сплоченностью добилась она победы над врагами рабочего класса. Уходя от нас, товарищ Ленин завещал нам хранить единство нашей партии, как зеницу ока. Клянемся тебе, товарищ Ленин, что мы с честью выполним и эту твою заповедь!” (Там же, с. 46-47). 

“Тяжела и мучительна доля для рабочего класса. Мучительные и тягостные страдания трудящихся. Рабы и рабовладельцы, крепостные и крепостники, крестьяне и помещики, рабочие и капиталисты, угнетенные и угнетатели, – так строился мир испокон веков, таким он остаётся и теперь в громадном большинстве стран. Десятки и сотни раз пытались трудящиеся на протяжении веков сбросить с плеч угнетателей и стать господами своего положения. Но каждый раз, разбитые и опозоренные, вынуждены были они отступить, тая в душе обиду и унижение, злобу и отчаяние, и устремляя взоры на неведомое небо, где они надеялись найти избавление. Цепи рабства оставались нетронутыми, либо старые цепи сменялись новыми, столь же тягостными и унизительными. Только в нашей стране удалось угнетённым и задавленным массам трудящихся сбросить с плеч господство помещиков и капиталистов и поставить на его место господство рабочих и крестьян. Вы знаете, товарищи, и теперь весь мир признаёт это, что этой гигантской борьбой руководил товарищ Ленин и его партия. Величие Ленина в том, прежде всего, и состоит, что он, создав Республику Советов, тем самым показал на деле угнетённым массам всего мира, что надежда на избавление не потеряна, что господство помещиков и капиталистов недолговечно, что царство труда можно создать на земле, а не на небе. Этим он зажёг сердца рабочих и крестьян всего мира надеждой на освобождение. Этим и объясняется тот факт, что имя Ленина стало самым любимым именем трудящихся и эксплуатируемых масс”. (Там же, с. 47-48). 

“Уходя от нас, товарищ Ленин завещал нам хранить и укреплять диктатуру пролетариата. Клянёмся тебе, товарищ Ленин, что мы не пощадим своих сил для того, чтобы выполнить с честью и эту твою заповедь! 

Диктатура пролетариата создавалась в нашей стране на основе союза рабочих и крестьян. Это первая и проверенная основа Республики Советов. Рабочие и крестьяне не могли бы победить капиталистов и помещиков без такого союза. Рабочие не могли бы разбить капиталистов без поддержки крестьян. Крестьяне не могли бы разбить помещиков без руководства со стороны рабочих. Об этом говорит вся история гражданской войны в нашей стране. Но борьба за укрепление Республики Советов далеко еще не закончена, – она приняла лишь новую форму. Раньше союз рабочих и крестьян имел форму военного союза, ибо он был направлен против Колчака и Деникина. Теперь союз рабочих и крестьян должен принять форму хозяйственного сотрудничества между городом и деревней, между рабочими и крестьянами, ибо он направлен против купца и кулака, ибо он имеет своей целью взаимное снабжение крестьян и рабочих всем необходимым. Вы знаете, что никто так настойчиво не проводил эту задачу, как товарищ Ленин. 

Уходя от нас, товарищ Ленин завещал нам укреплять всеми силами союз рабочих и крестьян. Клянёмся тебе, товарищ Ленин, что мы с честью выполним и эту твою заповедь!” (Там же, с. 48-49). 

“Второй основой Республики Советов является союз трудящихся национальностей нашей страны. Русские и украинцы, башкиры и белорусы (так что стыдно В. Путину не знать, что русские, украинцы и белорусы – это разные народы! – С.Ш.), грузины и азербайджанцы, армяне и дагестанцы, татары и киргизы, узбеки и туркмены, – все они одинаково заинтересованы в укреплении диктатуры пролетариата. Не только диктатура пролетариата избавляет эти народы от цепей и угнетения, но и эти народы избавляют нашу Республику Советов от козней и вылазок врагов рабочего класса своей беззаветной преданностью Республике Советов, своей готовностью жертвовать за неё. Вот почему товарищ Ленин неустанно говорил нам о необходимости добровольного союза народов нашей страны, о необходимости братского их сотрудничества в рамках Союза Республик. 

Уходя от нас, товарищ Ленин завещал нам укреплять и расширять Союз Республик. Клянёмся тебе, товарищ Ленин, что мы выполним с честью и эту твою заповедь!” (Там же, с. 49). 

И. Сталин назвал также третью основу диктатуры пролетариата, которой являются Красная Армия и Красный Флот, и от имени партии тоже поклялся их укреплять. 

А далее И. Сталин подчеркнул, что “Ленин никогда не смотрел на Республику Советов как на самоцель. Он всегда рассматривал её как необходимое звено для усиления революционного движения в странах Запада и Востока, как необходимое звено для облегчения победы трудящихся всего мира над капиталом. Ленин знал, что только такое понимание является правильным не только с точки зрения международной, но и с точки зрения сохранения самой Республики Советов. Ленин знал, что только таким путем можно воспламенить сердца трудящихся всего мира к решительным боям за освобождение. Вот почему он, гениальнейший из гениальных вождей пролетариата, на другой же день после пролетарской диктатуры заложил фундамент Интернационала рабочих. Вот почему он не уставал расширять и укреплять союз трудящихся всего мира – Коммунистический Интернационал”. (Там же, с. 49-51). 

Так что и закончил Сталин свою клятву уходящему Ленину словами: 

“Уходя от нас, товарищ Ленин завещал нам верность принципам Коммунистического Интернационала. Клянемся тебе, товарищ Ленин, что мы не пощадим своей жизни для того, чтобы укреплять и расширять союз трудящихся всего мира – Коммунистический Интернационал!” (Там же, с. 51). 

* * *

Что же касается Л. Троцкого, то он в эти дни был в санатории и передал по телефону статью следующего содержания: 

“Ленина нет. Нет более Ленина. Тёмные законы, управляющие работой кровеносных сосудов, оборвали эту жизнь. Медицина оказалась бессильной совершить то, чего от неё со страстью ждали, требовали миллионы человеческих сердец. 

Сколько среди них таких, которые отдали бы, не задумываясь, свою собственную кровь до последней капли, только бы оживить, возродить работу кровеносных сосудов великого вождя, Ленина, Ильича, единственного, неповторимого. Но чудо не совершилось там, где бессильной оказалась наука. И вот Ленина нет. Слова эти обрушиваются на сознание, как гигантская скала в море. Можно ли верить, мыслимо ли признать? 

Сознание трудящихся всего мира не захочет принять этот факт, ибо страшно силен еще враг, долог путь, не закончена великая работа – величайшая в истории; ибо Ленин нужен мировому рабочему классу, как, может быть, никогда никто не нужен был в человеческой истории… 

И вот нет Ильича. Партия осиротела. Осиротел рабочий класс. Именно это чувство порождается прежде всего вестью о смерти учителя, вождя. 

Как пойдём вперёд, найдём ли дорогу, не собьемся ли? Ибо Ленина, товарищи, с нами больше нет! 

Ленина нет, но есть ленинизм. Бессмертное в Ленине – его учение, его работа, его метод, его пример – живёт в нас, в той партии, которую он создал, в том первом рабочем государстве, которое он возглавлял и направлял. 

Наши сердца потому поражены сейчас такой безмерной скорбью, что мы все – великой милостью истории – родились современниками Ленина, работали рядом с ним, учились у него. Наша партия есть ленинизм в действии, наша партия есть коллективный вождь трудящихся. В каждом из нас живет частица Ленина – та, что составляет лучшую часть каждого из нас. 

Как пойдём вперёд? С фонарём ленинизма в руках. Найдём ли дорогу? Коллективной мыслью, коллективной волей партии найдём!

И завтра, и послезавтра, и через неделю, и через месяц мы будем спрашивать себя: неужели Ленина нет? Ибо невероятным, невозможным, чудовищным произволом природы долго будет казаться его смерть. 

Пусть тот же укол иглы, который мы чувствуем, который будет каждый раз чувствовать сердце при мысли о том, что Ленина более нет, станет для каждого из нас напоминанием, предостережением, призывом: твоя ответственность повысилась. Будь достоин воспитавшего тебя вождя. 

В скорби, в трауре, в горе сомкнем наши ряды и сердца, сомкнем их теснее для новых боев. 

Товарищи, братья, Ленина с нами нет. Прощай, Ильич! Прощай, вождь! 

Тифлис, вокзал, 22 января 1924 г.” (Л.Д. Троцкий. К истории Русской революции. М.: Политиздат, 1990, с. 245-246). 

III 

Естественно, что по выполнению указаний и советов В. Ленина, изложенных им в последних статьях, ЦК предпринял определенные меры. Например, в связи с его статьёй “О кооперации” XIII съезд РКП (б), состоявшийся 23-31 мая 1924 года, принял две резолюции: “О кооперации” и “О работе в деревне”. 

В исполнение указаний В. Ленина были разработаны тезисы о реорганизации и улучшении работы центральных учреждений партии, в том числе – предусмотрено увеличить число членов ЦК с 27, избранных на XI съезде РКП(б), до 40; стало практиковаться присутствие членов Президиума ЦКК на пленумах ЦК и присутствие трёх постоянных представителей ЦКК на заседаниях Политбюро; Политбюро стало представлять каждому пленуму ЦК отчёт о своей деятельности за истекший период. Был создан объединенный орган ЦКК-РКИ. (См. В.И. Ленин, ПСС, т. 45, с. 599-600). 

Более того, именно “на ленинских принципах, – говоря словами Дм. Волкогонова, – было создано классическое тоталитарное государство. И хотя со временем, после ХХ съезда КПСС, советское общество несколько либерализировалось, оно никогда не было подлинно демократическим”. (Дмитрий Волкогонов. Ленин, книга II. Вожди, с. 385). 

* * *

Что же касается самой личности Ленина, то “отношение к Ленину, как к революционному вождю, – пишет Л. Троцкий, – было подменено отношением к нему, как к главе церковной иерархии. На Красной площади воздвигнут был, при моих протестах, недостойный и оскорбительный для революционного сознания мавзолей. В такие же мавзолеи превращались официальные книги о Ленине. Его мысли разрезали на цитаты для фальшивых проповедей. Набальзамированным трупом сражались против живого Ленина и – против Троцкого”. (Л. Троцкий. Моя жизнь, с. 488). 

И это понятно, так как Г. Зиновьеву и И. Сталину всё еще казалось, что на их пути к лидерству в партии и государстве стоял Л. Троцкий, портреты которого висели рядом с портретами Ленина, уже в 1918 году город Чапаевск (название от реки Чапаевка, притока Волги) был переименован в Троцк, а в 1923 году за заслуги Л. Троцкого в отражении в 1917 году похода Керенского-Краснова и Гатчина стала Троцком, о Троцком, как о полководце, слагались стихотворения и песни, вот одна из них, написанная композитором Самуилом Покрасом на слова поэта Павла Герштейна:

Белая армия, чёрный Барон
Снова готовят нам царский трон,
Но от тайги до британских морей
Красная Армия всех сильней!

Припев:
“Так пусть же Красная
Сжимает властно Свой штык мозолистой рукой,
С отрядом флотским Товарищ Троцкий
Нас поведёт на смертный бой!

Красная Армия, марш, марш вперёд!
Реввоенсовет нас в бой зовёт.
Ведь от тайги до британских морей Красная Армия всех сильней!

Припев.

Мы раздуваем пожар мировой,
Церкви и тюрьмы сравняем с землёй.
Ведь от тайги до британских морей
Красная Армия всех сильней!

Более того, в 1923 году Л. Троцкий опубликовал книгу “Литература и революция”, чем тоже показал перед другими тогдашними партийными вождями своё преимущество. 

“Троцкий, – пишет советский и российский литературовед, доктор филологических наук, профессор Юрий Борев, – один из немногих наших партийных вождей, проявивших эрудицию в художественной культуре”. Правда, вместе с тем Ю. Борев отмечает, что Л. Троцкий “не был академическим исследователем. У него нет эстетического профессионализма, он не создавал эстетическую систему. В своей книге он выступает не как серьёзный учёный, а как тенденциозный политик”. (См. Л. Троцкий. Литература и революция. М.: Политиздат, 1991, с. 4).

 * * * 

Что же касается Г. Зиновьева, то к сказанному о нём В. Лениным и В. Молотовым, добавим и мнение Анатолия Луначарского, который тоже знал его достаточно хорошо; и, услышав на каком-то митинге его выступление, Луначарский “сразу оценил его и несколько удивился: обычно такой спокойный и рыхлый, он зажигался во время речи и говорил с большим нервным подъемом. У него оказался огромный голос тенорового тембра, чрезвычайно звонкий. Уже тогда для меня, – отмечает Луначарский, – было ясно, что этот голос может доминировать над тысячами слушателей… 

Конечно, Зиновьев не мог в своих речах быть таким богатым часто совершенно новыми точками зрения, как истинный вождь всей революции – Ленин, он, разумеется, уступает в картинной мощи, которая отличает Троцкого. Но за ис-ключением этих двух ораторов Зиновьев не уступает никому”. (А. Луначарский, К. Радек, Р. Троцкий. Силуэты: политические портреты, с. 295). 

“Зиновьев выступал всегда, – подчеркивает Луначарский, – оруженосцем Ленина и шёл за ним повсюду” (там же, с. 296), с чем, безусловно, полностью согласиться нельзя, поскольку Зиновьев и Каменев выступили в октябре 1917 года против вооружённого восстания, предлагаемого Лениным 

* * * 

В то же время И. Сталин, как вспоминают его соученики, учась в школе был “тверд, упорен и энергичен. Он всегда готовил уроки, всегда ждал, что его вызовут. Он был всегда исключительно хорошо подготовлен и дотошным образом выполнял домашние задания. Он считался лучшим учеником не только в своём классе, но и во всей школе. Во время занятий в классе он напряженно следил, чтобы не упустить ни единого слова, ни одной мысли. Он сосредоточивал всё своё внимание на уроке – обычно такой подвижный и живой Сосо”. (Юрий Васильевич Емельянов. Сталин. Путь к власти. М.: “Вече”, 2002, с. 23). 

Поэтому совсем не удивительно, что, став взрослым и включившись в революционную деятельность, И. Сталин, как вынужден признать Л. Троцкий, был “одарён практическим смыслом, выдержкой и настойчивостью в преследовании по-ставленных целей”. (Л. Троцкий. Моя жизнь, с. 480). 

Так что именно И. Сталин, как полагает Дм. Волкогонов, “… в целях борьбы внимательнее, чем кто-либо другой, прочёл Ленина и использовал его марксистские колларации в борьбе с ересями в большевистской партии”; хотя, считает Волкогонов, “… дело не в Сталине. Главным образом не в Сталине. Созданная Лениным Система своего “Сталина” всё равно бы нашла. Возможно, без чудовищных экспериментов Джугашвили-Сталина. Но однопартийная “диктатура пролетариата” с неизбежностью пришла бы к авторитарному режиму. Поэтому, вероятно, мы серьезно переоценивали роль этого ленинского документа (имеется в виду “Письмо к съезду” – С.Ш.) – никаких “перемен в нашем политическом строе” он (Ленин – С.Ш.) не предлагал. Он хотел (повторим!) ослабить бюрократическую хватку в обществе, но… бюрократическими методами”. (Дмитрий Волкогонов. Ленин, книга II. Вожди, с. 372; 336-337). 

Война в Украине: Капелланский Патруль

Более того, В. Ленин не только создал коммунистическую партию, но и, оставив её единственной “правительственной”, а также своим настоянием на единстве ее, обрек названную партию, рано или несколько позднее, на деградацию, особенно, как и предрекал Л. Троцкий, перерождение ее верхушки. Дело в том, что поиск наиболее оптимальных решений по тому или другому вопросу требует критических высказываний по первоначально предлагаемому варианту, независимо от его авторства. “Истина, – сказал в своё время известный французский философ Дени Дидро, – любит критику, от неё она только выигрывает”, в то же время как “ложь боится критики, ибо проигрывает от неё”. (Цит. по кн. “Жемчужины мысли”. Мн.: “Беларусь”, 1991, с. 431). 

Поэтому, по мнению русского писателя, декабриста Александра Бестужева-Марлинского, с чем нельзя не согласиться, “самый гений имеет надобность в критике, показывающей его совершенства и недостатки”. (Там же, с. 430). 

IV 

А тем временем, после ухода В. Ленина из жизни, борьба между прецедентами на лидерство в партии и стране обострилась. Так, в “Заключительном слове” И. Сталина на XIII съезде РКП(б) мы читаем: “В своём отчёте я намеренно не коснулся наших разногласий внутри партии, не коснулся потому, что не хотел бередить раны, которые, казалось, зажили. Но после того, как Троцкий и Преображенский коснулись этих вопросов, допустили ряд неточностей и сделали вызов, – молчать не следует. При таком положении молчание было бы непонятно”. (И. В. Сталин. Сочинения, т. 6, с. 220). 

И далее И. Сталин сказал: “Троцкий и Преображенский, оба они, говоря о разногласиях, сосредоточивают внимание съезда на одной резолюции, резолюции от 5 декабря, забывая о том, что, кроме этой резолюции, есть другая резолюция – об итогах дискуссии, забывая, что была конференция и что после резолюции, принятой ЦК 5 декабря, была новая волна дискуссии, которая получила свою оценку в специальной резолюции XIII конференции об итогах дискуссии. Забывают они, что замалчивание XIII конференции не пройдет даром для оппозиции”. (Там же, с. 220-221).  

Так что И. Сталину пришлось подробнейшим образом, момент за моментом, воспроизвести события тех дней и остановиться на ошибках, допущенных тогда Троцким. 

* * * 

Но на этом дело обвинений прецедентов друг друга на заглавную роль в партии и стране не прекратилось: в сентябре 1924 года Л. Троцким подписывается к выходу в свет брошюра “Уроки Октября”, направленная против Г. Зиновьева и Л. Каменева, а также косвенно ударявшая и по И. Сталину, придерживавшегося до приезда 4 апреля 1917 года В. Ленина в Петроград политики “давления на правительство”. 

При этом, нападая на Зиновьева и Каменева, и чтобы показать их расхождение с В. Лениным, Л. Троцкий, во-первых, приводит фрагмент из выступления Л. Каменева на Апрельской (1917 г) конференции. “Мы говорим о Советах рабочих и солдатских депутатов как об организующих центрах наших сил и власти, – говорил Л. Каменев. – Одно название их показывает, что они представляют собой блок мелкобуржуазных и пролетарских сил, перед которыми стоят ещё не законченные буржуазно-демократические задачи. Если бы буржуазно-демократическая революция закончилась, то этот блок не мог бы существовать… а пролетариат вел бы революционную борьбу против блока… И, однако, мы признаем эти Советы как центры организации сил… Значит, буржуазная революция еще не закончилась, ещё не изжила себя, и я думаю, что все мы должны признать, что при полном окончании этой революции власть действительно перешла бы в руки пролетариата”. (Л. Д. Троцкий. К истории Русской революции, с. 260). 

Во-вторых, Л. Троцкий напоминает и о том, что Зиновьев и Каменев выступали против вооружённого восстания и приводит фрагменты из их письма “К текущему моменту”. 

В то же время Л. Троцкий показывает ту напористость, с которой Ленин требовал непосредственного перехода к восстанию и в связи с этим приводит ленинское высказывание о восстании из его статьи “Марксизм и восстание”, написанной им 13-14 (26-27) сентября 1917 года. “Чтобы отнестись к восстанию по марксистски, – писал Ленин, – т.е. как к искусству, мы в то же время, не теряя ни минуты должны организовать штаб повстанческих отрядов, распределить силы, двинуть верные полки на самые важные пункты, окружить Александринку, занять Петропавловку, арестовать генеральный штаб и правительство, послать к юнкерам и к дикой дивизии такие отряды, которые способны погибнуть, но не дать неприятелю двинуться к центрам города; мы должны мобилизовать вооруженных рабочих, призвать их к отчаянному последнему бою, занять сразу телеграф и телефон, поместить наш штаб восстания у Центральной телефонной станции, связать с ним по телефону все заводы, все полки, все пункты вооруженной борьбы и т.д. 

Это всё примерно, конечно, лишь для иллюстрации того, что нельзя в переживаемый момент остаться верным марксизму, остаться верным революции, не относясь к восстанию, как к искусству”. (См. В.И. Ленин. ПСС, т. 34. М.: Политиздат, 1974, с. 247). 

В начале октября Ленин пишет: “Медлить – преступление, ждать съезда Советов – ребяческая игра в формальность, вздорная игра в формальность, предательство революции”… Наконец, 24 октября Ленин пишет опять: “Яснее ясного, что теперь, уже поистине промедление в восстании смерти подобно”. И далее: “История не простит промедления революционерам, которые могли победить сегодня (и наверняка победят сегодня), рискуя потерять многое завтра, рискуя потерять всё”. (Л. Д. Троцкий. К истории Русской революции, с. 277). 

“Все эти письма, где каждая фраза ковалась на наковальне революции, – пишет Л. Троцкий, – представляют исключительный интерес и для характеристики Ленина, и для оценки момента. Основная, проникающая их мысль – это возмущение, протест, негодование против фаталистического, выжидательного, социал-демократического, меньшевистского отношения к революции, как к какой-то бесконечной ленте. Если время вообще важный фактор политики, то значение его стократно возрастает на войне и в революции. Совсем не всё, что можно сделать сегодня, можно будет сделать завтра. Восстать, опрокинуть врага, взять власть сегодня возможно, а завтра может оказаться невозможно”. (Там же, с. 277). 

И, естественно, как это было присуще ему, Л. Троцкий не забыл показать и себя, как стратега революции. “Но в то же время совершенно ясно, – пишет он, правда, не искажая при этом факты – что подготовка восстания и проведение его под прикрытием подготовки II съезда Советов и под лозунгом защиты его дали нам в руки неоценимые преимущества. С того момента, как мы, Петроградский Совет, опротестовали приказ Керенского о выводе двух третей гарнизона на фронт, мы уже вступили фактически в состояние вооружённого восстания. Ленин, находившийся вне Петрограда, не оценил этот факт во всём его значении. Во всех его письмах того времени об этом обстоятельстве вообще, насколько помню, не говорится ни слова. А между тем исход восстания 25 октября был уже на три четверти, если не более, предопределен в тот момент, когда мы воспротивились выводу Петроградского гарнизона, создали Военно-революционный Комитет (16 октября), назначили во все воинские части и учреждения своих комиссаров и тем полностью изолировали не только штаб Петроградского военного округа, но и правительство. По существу дела, мы здесь имели вооружённое восстание – вооружённое, хотя и бескровное восстание петроградских полков против Временного правительства – под руководством Военно-революционного Комитета и под лозунгом подготовки к защите II съезда Советов, который должен будет решать вопрос о судьбе власти. Советы Ленина начать восстание в Москве, где оно, по его предположениям, обещало бескровную победу, вытекали именно из того, что он не имел возможности из своего подполья оценить тот конкретный перелом – уже не в настроениях только, но и в организационных связях, во всей военной субординации и иерархии”. (Там же, с. 278). 

При этом Л. Троцкий отмечает, что, если в Петрограде вооруженное восстание “прошло так безболезненно”, то “в Москве борьба получила гораздо более затяжной и кровавый характер, несмотря на то что в Питере уже утвердилась власть Совнаркома. Совершенно ясно, – делает заключение Л. Троцкий, – что, если бы восстание началось в Москве, до переворота в Петрограде, оно неизбежно получило бы более затяжной характер, с весьма сомнительным исходом. А неудача в Москве тяжело отразилась бы на Петрограде. Конечно, победа отнюдь не исключена была бы и на этом пути. Но тот путь, каким действительно пошли события, оказался более экономным, более выгодным, более победоносным”. (Там же, с. 279). 

* * * 

Безусловно, что И. Сталин не мог оставить без внимания названное произведение Л. Троцкого; и ответил на него, причём тут же, 19 ноября 1924 года, в “Речи на пленуме коммунистической фракции ВЦСПС”, назвав свою речь: “Троцкизм или Ленинизм” и предварив её вступлением, явно притягивающим на свою сторону, как и сама речь, и Каменева, и Зиновьева, чем ещё раз подтвердил свою способность, в отличие от Троцкого, уметь выждать и заиметь необходимых союзников в борьбе со своим противником, а также подобрать удачный момент для нанесения ему смертельного удара. 

“Товарищи! После обстоятельного доклада Каменева мне остаётся сказать немного. Я ограничусь поэтому, – сказал И. Сталин, – разоблачением некоторых легенд, распространяемых Троцким и его единомышленниками об Октябрьском восстании, о партии и подготовке Октября и т.д. Здесь же я коснусь троцкизма, как своеобразной идеологии, несовместимой с ленинизмом, и задач партии в связи с последними литературными выступлениями Троцкого”. (И. В. Сталин. Сочинения, т. 6, с. 324). 

Что же касается самой тогдашней речи И. Сталина, то, во-первых, поскольку в то время среди членов партии распространялись слухи о том, “что ЦК в целом был будто бы против восстания в октябре 1917 года”, но 10 октября “ворвался будто бы на заседание ЦК один рабочий и сказал: “Вы решаете вопрос против восстания, а я вам говорю, что восстание всё-таки будет, несмотря ни на что”, и вот якобы только после этих угроз ЦК “принял решение об организации восстания”, то И. Сталин пояснил, что это не простой слух: “об этом пишет известный Джон Рид в своей книге “Десять дней”, который стоял далеко от нашей партии и, конечно, не мог знать истории нашего конспиративного собрания от 10 октября, попав в виду этого на удочку сплетен.. 

Но после последних выступлений Троцкого, – сказал И. Сталин, – пройти мимо таких легенд уже нельзя, ибо на этих легендах стараются теперь воспитывать молодёжь и, к несчастью, кой каких результатов уже добились в этом отношении. Я в виду этого должен противопоставить этим нелепым слу-хам действительные факты”. (Там же, с. 324-325). 

И далее, сославшись на протоколы заседания ЦК от 10 (23) октября 1917 года, И. Сталин напомнил, что на том заседании присутствовали: Ленин, Зиновьев, Каменев, Сталин, Троцкий, Свердлов, Урицкий, Дзержинский, Коллонтай, Бубнов, Сокольников, Ломов. При голосовании “резолюции Ленина о восстании” было: за 10 и 2 против. “Кажется, – отмечает Сталин, – ясно: ЦК большинством 10 против 2 постановил перейти к непосредственной практической работе по организации восстания. Центральный Комитет выбирает на этом же заседании политический центр по руководству восстанием под названием Политического бюро в составе: Ленина, Зиновьева, Сталина, Каменева, Троцкого, Сокольникова и Бубнова. … 

Из протоколов ясно, что противники немедленного восстания – Каменев и Зиновьев – вошли в орган политического руководства восстанием наравне со сторонниками восстания”; после чего И. Сталин заключает: “Ни о каком расколе и не могло быть речи”. (Там же, с. 326). 

При этом, взяв под защиту Каменева и Зиновьева, поэтому не упомянув о их письме “К текущему моменту”, написанном после заседания ЦК 10 (23) октября, И. Сталин упрекает Троцкого за то, что тот “уверяет, что в лице Каменева и Зиновьева мы имели в Октябре правое крыло нашей партии, почти что социал-демократов”. 

Более того, И. Сталин говорит, “что, несмотря на разногласия, мы имеем в лице этих товарищей старых большевиков, стоящих на общей почве большевизма”, и даже назвал их “ленинцами”. (Там же, с. 326-327). 

Во-вторых, И. Сталин отмечает, что ” троцкисты усиленно распространяют слухи о том, что вдохновителем и единственным руководителем Октябрьского восстания является Троцкий… Сам Троцкий, систематически обходя партию, ЦК партии и Петроградский комитет партии, замалчивая руководящую роль этих организаций в деле восстания и усиленно выдвигая себя, как центральную фигуру Октябрьского восстания, вольно или невольно, способствует распространению слухов об особой роли Троцкого в восстании. Я далёк от того, чтобы отрицать несомненно важную роль Троцкого в восстании. Но должен сказать, что никакой особой роли в Октябрьском восстании Троцкий не играл и играть не мог, что, будучи председателем Петроградского Совета, он выполнял лишь волю соответствующих партийных инстанций, руководивших каждым шагом Троцкого”. (Там же, с. 327-328). 

При этом И. Сталин ещё раз подчёркивает, что “никакой особой роли ни в партии, ни в Октябрьском восстании не играл и не мог играть Троцкий, человек сравнительно новый для нашей партии в период Октября. Он, как и все ответственные работники, являлся лишь исполнителем воли ЦК и его органов. Кто знаком с механикой партийного руководства большевиков, тот поймёт без особого труда, что иначе и не могло быть: стоило Троцкому нарушить волю ЦК, чтобы лишиться влияния на ход событий. Разговоры об особой роли Троцкого есть легенда, распространяемая услужливыми “партийными” камушками. 

Это не значит, конечно, – говорит И. Сталин, – что Октябрьское восстание не имело своего вдохновителя. Нет, у него был свой вдохновитель и руководитель… Но это был Ленин, а не кто-либо другой, тот самый Ленин, чьи резолюции принимались ЦК при решении вопроса о восстании, тот самый Ленин, которому подполье не помешало быть действительным вдохновителем восстания, вопреки утверждению Троцкого. Глупо и смешно пытаться теперь болтовней о подполье замазать тот несомненный факт, что вдохновителем восстания был вождь партии В. И. Ленин”. (Там же, с. 329). 

Таковы факты”. (Там же, с. 329). 

И далее удар Троцкому, как говорят, “под дых”. Дело в том, – говорит И. Сталин: “Да, это верно, Троцкий действительно хорошо дрался в Октябре. Но в период Октября хорошо дрался не только Троцкий, недурно дрались даже такие люди, как левые эсеры, стоявшие тогда бок о бок с большевиками. Вообще я должен сказать, что в период победоносного восстания, когда враг изолирован, а восстание нарастает, нетрудно драться хорошо. В такие моменты даже отсталые становятся героями. 

Но борьба пролетариата не представляет сплошного наступления, сплошной цепи успехов. Борьба пролетариата имеет также свои испытания, свои поражения. Настоящим революционером является не тот, кто проявляет мужество в период победоносного восстания, но тот, кто, умея драться хорошо при победоносном наступлении революции, умеет вместе с тем проявить мужество в период отступления революции, в период поражения пролетариата, кто не теряет голову и не дрейфит при неудачах революции, при успехах врага, кто не ударяется в панику и не впадает в отчаяние в период отступления революции… Крайне печально, но факт несомненный, – напоминает И. Сталин, – что у Троцкого, хорошо дравшегося в период Октября, не хватило мужества в период Бреста, в период временных неудач революции, для того, чтобы проявить достаточную стойкость в эту трудную минуту и не пойти по стопам левых эсеров. Бесспорно, что момент был трудный, нужно было проявить особое мужество и железное спокойствие для того, чтобы не растеряться, вовремя отступить, вовремя принять мир, вывести пролетарскую армию из-под удара германского империализма, сохранить крестьянские резервы и, получив таким образом передышку, ударить потом на врага с новыми силами. Но такого мужества и такой революционной стойкости, к сожалению, не оказалось у Троцкого в эту трудную минуту”. (Там же, с. 329-331). 

“По мнению Троцкого, основной урок пролетарской революции состоит в том, чтобы “не сдрейфить” во время Октября. Это неверно, ибо это утверждение Троцкого содержит лишь частицу правды об уроках революции. Вся правда об уроках пролетарской революции состоит в том, чтобы “не сдрейфить” не только в дни наступления революции, но и в дни её отступления, когда враг берёт верх, а революция терпит неудачи. Революция не исчерпывается Октябрём. Октябрь есть лишь начало пролетарской революции. Плохо, если дрейфят при подымающемся восстании. Ещё хуже, если дрейфят при тяжёлых испытаниях революции, после взятия власти. Удержание власти на другой день революции не менее важно, чем взятие власти. Если Троцкий сдрейфил в период Бреста, в период тяжёлых испытаний нашей революции, когда дело чуть было не дошло до “сдачи” власти, то он должен понять, что октябрьские ошибки Каменева и Зиновьева тут совершенно ни при чём”. (Там же, с. 331). 

В-третьих, надо отдать должное И. Сталину, что, критикуя Л. Троцкого, он не замалчивал и свою ошибку, проявившуюся в марте-начале апреля 1917 года, проявившуюся, вместо призыва продолжения революции вплоть до взятия большевиками власти, в призыве давления на Временное правительство. “Это был величайший перелом в истории России и небывалый перелом в истории нашей партии, – говорит И. Сталин. – Старая революционная платформа прямого свержения правительства была ясна и определённа, но она уже не подходила к новым условиям борьбы. Теперь уже нельзя было идти прямо на свержение правительства, ибо оно было связано с Советами, находившимися под влиянием оборонцев, и партии пришлось бы вести непосильную войну и против правительства, и против Советов. Но нельзя было также вести политику поддержки Временного правительства, ибо оно являлось правительством империализма. Необходима была новая ориентировка партии в новых условиях борьбы. Партия (её большинство) шла к этой новой ориентировке ощупью. Она приняла политику давления Советов на Временное правительство в вопросе о мире и не решилась сделать шаг вперед от старого лозунга о диктатуре пролетариата и крестьянства к новому лозунгу о власти Советов. Эта половинчатая политика была рассчитана на то, чтобы дать Советам разглядеть на конкретных вопросах о мире подлинную империалистическую породу Временного правительства и тем оторвать их от последнего. Но это была глубоко ошибочная позиция, ибо она плодила пацифистские иллюзии, лила воду на мельницу оборончества и затрудняла революционное воспитание масс. Эту ошибочную позицию я разделял тогда и с другими товарищами по партии и отказался от неё полностью лишь в середине апреля присоединившись к тезисам Ленина. Нужна была новая ориентировка. Эту новую ориентировку дал партии Ленин в своих знаменитых апрельских тезисах”. (Там же, с. 333-334). 

В-четвертых, поскольку Троцкий уверял, что “всё это необходимо для “изучения” Октября”, то Сталин задает вопросы: “Неужели нельзя изучать Октябрь без того, чтобы не лягнуть лишний раз партию и ее вождя Ленина? Что это за “история” Октября, которая начинается и кончается развенчиванием главного деятеля Октябрьского восстания, развенчиванием партии, организовавшей и проведшей это восстание?” 

И далее И. Сталин говорит: “Нет, дело тут не в изучении Октября. Так Октябрь не изучают. Так историю Октября не пишут. Очевидно, “Умысел” другой тут есть. А “умысел” этот состоит, по всем данным, в том, что Троцкий в своих литературных выступлениях делает ещё одну (ещё одну) попытку подготовить условия для подмены ленинизма троцкизмом. Троцкому “до зарезу” нужно развенчать партию, её кадры, проведшие восстание, для того, чтобы от развенчания партии перейти к развенчанию ленинизма. Развенчание же ленинизма необходимо для того, чтобы протащить троцкизм, как “единственную”, “пролетарскую” (не шутите) идеологию. Всё это, конечно (о, конечно), под флагом ленинизма, чтобы процедура протаскивания прошла “максимально безболезненно”. 

В этом суть последних литературных выступлений Троцкого”. (Там же, с. 348). 

Так что Л. Троцкий, а потом и И. Сталин, как и предполагал В. Ленин, разлагали и раскалывали партию, в чём, кстати, на XII съезде И. Сталин обвинял Осинского. 

При этом из истории известно, что в указанном противостоянии победителем вышел Станин. Так что в январе 1926 года Троцкий был освобождён от работы в Реввоенсовете, а в октябре 1926 года выведен из состава Политбюро, в октябре – из состава ЦК, в ноябре 1927 года исключен из партии. В том же 1927 году Лев Троцкий был отправлен в ссылку, а в 1929 году вообще выслан за пределы СССР. 

V 

Так что, идеологически расправившись к началу 1930-х годов и с другими своими конкурентами на лидерство в партии и государстве и даже оппонентами, И. Сталин постарался выполнить клятву, данную покойному Ленину, – хранить единство партии: окончательно избавить её не только от появления в ней фракций, но заодно – и от критики, причём не только в свой адрес, но и в адрес подбираемых им членов Политбюро, и продолжил ленинскую традицию несменяемости партийных и государственных кадров. 

И, выступая 26 января 1934 года на XVII съезде Всесоюзной Коммунистической партии (б) с Отчетным докладом о работе ЦК ВКП(б), И. Сталин самодовольным тоном заявил: “Настоящий съезд проходит под флагом полной победы ленинизма, под флагом ликвидации остатков антиленинских группировок. 

Разбита и рассеяна антиленинская группа троцкистов. Её организаторы околачиваются теперь за границей на задворках буржуазных партий. 

Разбита и рассеяна антиленинская группа правых уклонистов. Её организаторы давно уже отреклись от своих взглядов и теперь всячески стараются загладить свои грехи перед партией. 

Разбиты и рассеяны национал-уклонистские группировки. Их организаторы либо окончательно спаялись с интернационалистской эмиграцией, либо принесли повинную. 

Большинство сторонников этих антиреволюционных групп вынуждено было признать правильность линии партии и капитулировало перед партией. 

Если на XV съезде приходилось еще доказывать правильность линии партии и вести борьбу с известными антиленинскими группировками, а на XVI съезде – добивать последних приверженцев этих группировок, то на этом съезде – и доказывать нечего, да, пожалуй – и бить некого. Все видят, – подчеркнул И. Сталин под громкие аплодисменты, – что линия партии победила…

Надо признать, что партия сплочена теперь воедино, как никогда раньше”. (XVII съезд Всесоюзной Коммунистической партии (б). Стен. отчёт. М.: Партиздат, 1934, с. 27-28). 

При этом отметим, что на указанном съезде с повинными речами выступили Н. Бухарин, Г. Зиновьев, Л. Каменев, А. Рыков и Г. 

* * * 

Первым среди названных оппозиционеров выступил на съезде Николай Бухарин, причём не только с покаянием о своих “грехах” в прошлом, но и, в отличие не только от других оппозиционеров, но и самого И. Сталина, а также наркома обороны К. Ворошилова, высказал тревогу по поводу складывавшейся международной обстановки. В частности, он напомнил, что пришедший в Германии в 1933 году к власти А. Гитлер “в своей вербовочной книжке “Майн кампф” (“Моя борьба”)” писал: “1. Мы заканчиваем вечное движение германцев на юг и на запад Европы и обращаем взор к землям на востоке. Мы кончаем колониальную торговую политику и переходим к политике завоевания новых земель. И когда мы сегодня говорим о новой земле в Европе, то мы можем думать только о России и подвластных ей окраинах. Сама судьба как бы указала этот путь. Предав Россию власти большевиков, она отняла у русского народа интеллигенцию, которая до этого времени создавала и гарантировала его государственное состояние. Ибо организация русского государства не была результатом государственной способности славянства в России, а только блестящим примером государственно-творческой деятельности германского элемента среди нижестоящей расы”. 

2. Миссия Германии – “в прилежной работе немецкого плуга, которому меч должен дать землю”. 

3. “Политическое евангелие немецкого народа” в области его внешней политики должно “раз навсегда” заключаться в следующем: Если образуется рядом с Германией новое государство, то “рассматривайте не только как ваше право, но как ваш долг препятствовать возникновению такого государства всеми средствами вплоть до применения вооруженной силы или, если оно уже возникло, разбейте такое государство!” 

4. “Будущей целью нашей внешней политики должна быть не западная и не восточная ориентация, а восточная политика в смысле приобретения необходимой для нашего народа территории”. 

Приведя эти слова А. Гитлера, Н. Бухарин обратил внимание делегатов съезда на то, что “Гитлер открыто призывает таким образом разбить наше государство. Гитлер открыто говорит о приобретении мечом необходимой якобы для германского народа территории из тех земель, которыми обладает наш Советский Союз”. (XVII съезд Всесоюзной Коммунистической партии (б). Стен. отчёт, с.127-128). 

Напомнил Н. Бухарин и об опасности для СССР, которая не исключена и со стороны Японии; после чего, кстати, опять-таки в отличие от Ворошилова, в докладе которого первый раздел назывался: “За рост поголовья, за хорошего коня!”, закончил свою речь словами: 

“Мы отлично знаем, что наши ряды – это ряды бойцов за социализм, и потому это – ряды бойцов за технику, науку, за культуру, за счастье людей! 

Мы – единственная страна, которая воплощает прогрессивные силы истории, и наша партия, и лично товарищ Сталин, есть могущественный глашатай, не только экономического, но и технического и научного прогресса на нашей планете. Мы пойдём в бой за судьбы человечества. Для этого боя нужно сплочение, сплочение и ещё раз сплочение”. 

Поэтому призвал: “Долой всяких дезорганизаторов!” 

А потом, как и все, но несколько по-особому, провозгласил: “Да здравствует наша партия, это величайшее боевое товарищество, товарищество закаленных бойцов, твёрдых, как сталь, мужественных революционеров, которые завоюют все победы под руководством славного фельдмаршала пролетарских сил, лучшего из лучших – товарища Сталина!”. (Там же, с. 129). 

* * * 

А вот фрагменты из выступления на XVII съезде бывшего Председателя Совнаркома СССР (1924-1930 гг.) Алексея Рыкова: “Товарищи, я не займу много внимания у съезда и буду говорить только о том главном, что мне кажется необходимым в моём положении сказать на XVII съезде партии. Со времени XVI съезда партии прошло три с половиной года; годы, в которые партия имела ещё дело с последствиями того уклона, одним из виновников которого и одним из руководителей борьбы с партией, с её Центральным Комитетом, я был в своё время. В 1928 и 1929 гг. я боролся против программы тех работ, которые партия за этот период осуществила. 

XVII съезд подводит итоги тому огромному пути, который страна прошла за этот период… 

На этом коротком по времени и исключительно богатом по содержанию пути партия преодолевала и преодолела очень большие трудности. И одной из этих трудностей был правый уклон, одним из руководителей которого был я, который являлся агентурой социалистическому наступлению партии и рабочего класса мелкобуржуазных и кулацких слоев в нашей стране. 

На пути, который прошла за этот период партия, она должна была преодолеть, разбить, уничтожить этот уклон. И поэтому жесточайшая борьба с ним и в частности с моими ошибками, моей ролью в нем, была, конечно, совершенно неизбежна и совершенно необходима. Сущность ошибочной политической позиции, которую я защищал и за которую боролся против руководства партии, против партии, значение её в общем сводилось к тому, что она усиливала классового врага, она помогала ему в сопротивлении социалистическому наступлению, она шла по линии буржуазной реставрации”. (XVII Всесоюзной Коммунистической партии (б). Стен. отчёт, с. 209). 

“Требовательность партии, её бдительность к тем из своих членов, которые совершают такого рода ошибки, какие совершил я, – сказал А. Рыков, – является совершенно необходимой, неизбежной и совершенно естественной. Разгром правого уклона, одним из вожаков которого был я, осуществляемый товарищем Сталиным и Центральным Комитетом партии, составит одну из немаловажных страниц в истории нашей партии за истекший период. С другой стороны, он составил одну из частей того великого, мобилизующего десятки миллионов трудящихся социалистического наступления, которое привело к тем победам, о которых здесь сделал доклад организатор этих побед, вождь нашей партии товарищ Сталин”, (Там же, с. 210). 

“Кончая своё выступление, я хочу заявить, что в этой борьбе против теперешнего руководства и против товарища Сталина – одна из моих величайших ошибок, моя огромная вина перед партией, которую я старался и я должен загладить во что бы то ни стало. Я хочу подчеркнуть, что главной гарантией того, что дело рабочего класса победит, является руководство нашей партии. Я заявляю со всей искренностью, со всей своей убежденностью, на основе того, что я пережил за все эти годы, что этой гарантией является теперешнее руководство, этой гарантией является та непримиримая защита марксизма-ленинизма, которую это руководство обеспечивает. Я заявляю, что гарантией этого является тот вклад, который в практическом применении учения Маркса, Энгельса и Ленина и в развитие этого учения сделал товарищ Сталин. 

Я, не кривя душой, хочу закончить свою речь утверждением, что только под руководством нашего и всего мирового пролетариата вождя товарища Сталина, только под руководством нашего Центрального Комитета партия сможет идти вперёд, партия пойдёт вперёд и обеспечит к следующему съезду успехи гораздо большие, чем даже те, которые мы имеем к XVII съезду партии. 

Я заканчиваю свою речь заявлением о том, что урок, который мне был дан, который я продумал до конца за эти годы, вполне достаточен для того, чтобы партия была твёрдо уверена, что я вместе с ней, вместе с рабочим классом, под руководством нашего Центрального Комитета и его великого вождя товарища Сталина буду работать на дело пролетарской революции”. (Там же, с. 212). 

* * * 

Что же касается выступления на том съезде Григория Зиновьева, то оно свидетельствовало, что этот человек, бывший Председатель Коминтерна и руководитель Ленинградской партийной организации, потерял всякое достоинство не только бывшего значимого руководителя в ВКП(б) и международного коммунистического движения, но и вообще человеческое достоинство. “Вы помните, товарищи, – говорил он, – что Владимир Ильич сказал о программе электрификации, что она заслуживает названия второй программы партии. С тем же правом конечно заслуживает того же названия доклад товарища Сталина, вошедший в сокровищницу мирового коммунизма в тот самый момент, когда он был здесь произнесен, и уже ставший на ряд лет основным законом партии…

Когда я сопоставляю всю силу этого редкого и редчайшего в истории мирового коммунизма документа, который можно и должно перечитывать по многу раз, с событиями последнего десятилетия, я вижу теперь с полной очевидностью, как видит это партия уже давным-давно, всю правоту того пути, предложенного товарищем Сталиным, который отстоял этот путь, который провел партию по этому пути в течение целого ряда лет. 

Владимир Ильич Ленин сказал об Энгельсе, что он принадлежит к числу тех немногих редких и редчайших писателей и мыслителей, произведения которых перечитываешь много раз, каждый раз находя в них новое богатство содержания. Работы товарища Сталина, несомненно, относятся к такому же роду работ. Все вы делаете это уже давным-давно, делаете то, к чему я пришёл только в последнее время. Я читал и перечитывал его основные работы, которые являются квинтэссенцией ленинизма в данную эпоху, которые являются алгеброй коммунистической работы в течение целого исторического периода”, (Там же, с. 492-493) 

“Товарищи, сколько личных нападок было со стороны моей и других бывших оппозиционеров на руководство партии и в частности на товарища Сталина! И мы знаем теперь все, что в борьбе, которая велась товарищем Сталиным на исключительно принципиальной высоте, на исключительно высоком теоретическом уровне, – что в этой борьбе не было ни малейшего привкуса сколько-нибудь личных моментов. И именно, когда я глубоко, по выражению товарища Кагановича, понял свои ошибки и когда я убедился, что члены Политбюро, и в первую очередь товарищ Сталин, увидев, что, что человек стал глубоко понимать свои ошибки, помогли мне вернуться в партию, – именно после этого становится особенно стыдно за те нападки, которые с нашей стороны были”. (Там же, с. 497). 

И вот последние слова из тогдашнего выступления Зиновьева: “Я позволю себе надеяться на то, что в дальнейшем мне хоть немножко удастся в своей практической работе загладить ту громадную вину, которую я имею перед своей партией, которую я испытываю, которую должен испытывать каждый большевик. У нас не принято и на политических собраниях совершенно неуместно конечно заниматься какой бы то ни было лирикой. Я могу сказать только одно: я полностью и до конца понял, что если бы не то руководство, не те железные кадры, которые повели партию в борьбе против всех оппозиций, то партии, стране, рабочему классу, делу Ленина и революции угрожала бы более чем реальная опасность. От этой опасности спасло то руководство, которое чтут рабочие, весь рабочий класс, которое чтут лучшие люди нашей страны и рабочий класс всего мира”. (Там же). 

* * * 

“Товарищи, XVII партийный съезд не успел еще закончить своих работ, – сказал в своей речи Л. Каменев, – но он уже несомненно вошел в мировую историю под именем, стихийно созданным массами и оправданным историей, под именем съезда победителей. И, действительно, все отчёты, которые мы здесь слушали, и прежде всего конечно замечательнейший документ мирового коммунистического движения – доклад товарища Сталина, все речи, за единичными исключениями, которые были здесь произнесены, – всё это летопись побед, демонстрация оправданной жизнью политической прозорливости, великой пролетарской энергии и грандиозных невиданных достижений по пути к социализму. 

На мне лежит печальная обязанность на этом съезде победителей представить летопись поражений, демонстрацию цепи ошибок, заблуждений и преступлений, на которые обрекает себя любая группа и любой человек, отрывающиеся от учения Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина, от коллективной жизни партии, от директив её руководящих учреждений”. (Там же, с. 516). 

“Товарищи, – сказал Л. Каменев далее, – я делал грубые ошибки и делал их неоднократно при жизни Владимира Ильича, и все последующие мои ошибки за то десятилетие, которому сейчас подводятся итоги, есть конечно результат, есть продолжение тех ошибок, которые были сделаны мною при Владимире Ильиче и из которых самая незабываемая и самая непростительная ошибка, – сделанная в великие октябрьские дни. 

Но подлинные злоключения моей политической деятельности надо датировать с того момента, когда трудности продвижения победоносного пролетариата в деле строительства социализма, когда эти трудности были неизмеримо осложнены смертью нашего вождя Владимира Ильича. 

В то время как достойнейшие его ученики и преемники во главе конечно с товарищем Сталиным, не теряя ни минуты, сжав зубы, не допуская никаких колебаний, подхватили знамя, вырванное смертью из рук покойного вождя, и стали неуклонно, не колеблясь, но оглядываясь, применять его заветы в новой, сложной, трудной, каждый день осложнявшейся обстановке, мы, т.е. та группа, к которой тогда принадлежал и я лично, мы сразу сдали, мы заколебались в том, в чём колебаться не было позволено ни одному коммунисту. 

Мы затем от этих колебаний перешли к упорству, к настойчивым попыткам навязать свои ошибочные взгляды партии, к борьбе против неё, к противопоставлению нашей группы всей партии и её руководству. И мы конечно покатились по такой дороге, которая должна привести к контрреволюции”. (Там же, с. 516-517). 

И закончил свою покаянную речь Л. Каменев следующей просьбой: позволить ему “присоединиться к тому возгласу, который перекатывается по всей стране, который неоднократно раздавался и здесь, присоединиться как человеку, который только благодаря внимательному и истинно товарищескому отношению Центрального комитета и его руководителя может вновь находится в этих рядах. Этот возглас, к которому я прошу присоединиться, – сказал он в заключение, – очень прост: Да здравствует наша социалистическая страна! Да здравствует наша партия! Да здравствует наш вождь, наш вождь и командир товарищ Сталин!” (Там же, с. 521-522). 

* * * 

На съезде выступил и Г. Пятаков, кстати, исключенный в 1927 году из партии, как участник троцкистской оппозиции, но после заявления об отходе от оппозиции восстановленный в 1928 году в партии и работавший 1-м заместителем народного комиссара тяжёлой промышленности СССР. В своей речи, во-первых, как и другие бывшие оппозиционеры, он отметил: “Партия под руководством нашего ленинского ЦК разбила и правых и троцкистов, и всякого рода последующие оппортунистические группы, и группочки, которые в разных формах, в разных лицах, в разной степени выражали внутри партии влияние враждебных пролетариату и колеблющихся слоёв в стране и тащили нашу партию не к победам, а к поражениям. Этим партия прежде всего обязана тому, что во главе её стоит такой вождь, как товарищ Сталин”. (Там же, с. 456). 

И, во-вторых, им были сказаны также зловещие слова, предрекавшие дальнейшую расправу со всеми бывшими оппозиционерами, включая и его самого. “Вместе с тем богатая опытом прошлой борьбы партия, – отметил Г. Пятаков, – сохраняет всю необходимую бдительность и мобилизованность по отношению ко всякого рода тайным и явным возможным вылазкам классового врага как вне, так и внутри партии, добивая и гремя оставшиеся ещё охвостья классовых врагов”. (Там же). 

VI 

При этом ждать долго не пришлось: аресты “охвостья классовых врагов” начались буквально в том же 1934 году; началом этому послужило убийство 1 декабря руководителя Ленинградской партийной организации Сергея Кирова, сменившего в 1926 году на этом посту Григория Зиновьева. 

Так что, как пишет Роберт Конквест, начавшийся с тех арестов “большой террор, с помощью которого Сталин установил свою непререкаемую диктатуру, отличался тремя главными особенностями: прежде всего невероятными масштабами – гибли миллионы людей, и каждый гражданин страны ощущал угрозу; во-вторых, методами – в том числе совершенно исключительным методом так называемых “показательных процессов”, на которых люди, недавно критиковавшие правителя, публично признавались в предательстве; и в-третьих, секретностью – ведь, кроме открытых процессов и нескольких объявлений о казнях, официально ничего не было сказано о громадной операции. Даже очевиднейшие факты сталинского террора были в течение долгого времени скрыты от общественного мнения или извращены до неузнаваемости”. (Роберт Конквест. Большой террор. Edizioni Aurora Firenze, 1974, с 13-14). 

* * * 

Потом в кратком курсе Истории Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков), под редакцией комиссии ЦК ВКП(б) (М.: Госполитиздат, 1938) будет написано: “Убийство С. М. Кирова, любимца партии, любимца рабочего класса вызвало величайший гнев и глубокую скорбь трудящихся нашей страны. 

Следствие установило, что в 1933-1934 году в Ленинграде образовалась из членов бывших участников зиновьевской оппозиции подпольная контрреволюционная террористическая группа с так называемым “ленинградским центром”. Эта группа ставила себе целью убийство руководителей коммунистической партии. Первой жертвой был намечен С. М. Киров. Из показаний участников этой контрреволюционной группы выяснилось, что она была связана с представителями иностранных капиталистических государств, получали от них деньги. 

Бог оставил Украину или пасторы – скоты и суки?

Разоблаченные участники этой организации были приговорены Военной коллегией Верховного суда СССР к высшей мере наказания – расстрелу. 

Вскоре было установлено наличие подпольного контрреволюционного “московского центра”. Следствие и суд выяснили гнусную роль Зиновьева, Каменева, Евдокимова и других руководителей этой организации в деле воспитания своих единомышленников террористических настроений, в деле подготовки убийства членов ЦК и Советского правительства. 

Двурушничество и подлость этих людей дошли до то-го, что Зиновьев – один из организаторов и вдохновителей убийства С. М. Кирова, торопивший убийцу поскорее выполнить это злодеяние, – написал хвалебный некролог на смерть Кирова, требуя его напечатания. 

Прикинувшись на суде раскаявшимися, зиновьевцы на деле и в этот момент продолжали двурушничать. Они скрыли свою связь с Троцким. Они скрыли, что вместе с троцкистами продались фашистским разведкам, скрыли свою шпионско-вредительскую деятельность. Зиновьевцы скрыли на суде свою связь с бухаринцами, наличие объединенной троцкистско-бухаринской банды наемников фашизма. 

Убийство тов. Кирова, как выяснилось позднее, было совершено этой объединенной троцкистско-бухаринской бандой. 

Уже тогда, в 1935 году, стало ясно, что зиновьевская группа является замаскированной белогвардейской организацией, которая вполне заслуживает того, чтобы с её членами обращались, как с белогвардейцами.

Через год стало известно, что подлинными, прямыми и действительными организаторами убийства Кирова и организаторами подготовительных шагов к убийству других членов ЦК были Троцкий, Зиновьев, Каменев и их сообщники. 

Суду были преданы Зиновьев, Каменев, Бакаев, Евдокимов, Пикель, Смирнов И. Н., Мрачковский, Тер-Ваганян, Рейнгольд и другие. Пойманные с поличным преступники должны были признать публично, на суде, что они организовали не только убийство Кирова, но и подготовляли убийство всех остальных руководителей партии и правительства. Следствие установило в дальнейшем, что эти злодеи стали на путь организации диверсионных актов, на путь шпионажа. Самое чудовищное нравственное и политическое падение этих людей, самая низкопробная подлость и предательство, прикрывавшиеся двурушническими заявлениями о преданности партии, были вскрыты на судебном процессе, который проходил в Москве в 1936 году”. (с. 311-312). 

* * * 

“Сталин, – пишет Р. Конквест, – никогда не предпринимал непоправимых шагов до тех пор, пока не был совершенно уверен в их успехе. В виду этого его противники часто сталкивались с дилеммой. Они никогда не знали, как далеко он пойдет. И часто обманывались, думая, что он будто бы подчинялся воле большинства Политбюро, а следовательно с ним можно работать”. (Роберт. Конквест. Большой террор, с. 148). 

Кстати, в этой связи Р. Конквест неспроста приводит рецепт для проведения политических чисток другого диктатора того времени – Адольфа Гитлера, который считал: “Искусство руководства, проявляемое истинно великими народными вождями во все века, состоит в концентрации всего народа на одном – единственном противнике и в умении позаботиться о том, чтобы это внимание не дробилось на части… Гениальный вождь должен уметь представить различных противников так, будто они принадлежат к одной и той же категории; ибо и слабые и колеблющиеся натуры могут легко сомневаться в своей правоте, если столкнутся с различными врагами… Всех различных по их внутренней природе врагов необходимо поэтому собрать вместе с таким расчётом, чтобы массы ваших сторонников могли видеть только одного общего врага, против которого им следует бороться. Это укрепляет их веру в свою правоту и усиливает их ненависть по отношению к противнику”. (Там же, с. 152). 

При этом Сталин, по мнению Р. Конквеста, был “глубже и сложнее Гитлера”. И это подтверждает практика. Сталин умел, если его соперников было большинство в Политбюро и ЦК, разделить их на группы, одна из которых помогала бы ему расправиться с первой. Так, приняв активное участие в травле и изгнании со страны Льва Троцкого, И. Сталин, ведя борьбу вначале с так называемыми “левыми” (Зиновьевым, Каменевым и их сторонниками), выдав себя за умеренного, привлек на свою сторону так называемых “правых” (Бухарина, Рыкова и др.), о чём свидетельствует, например, доклад Н. Бухарина на XXIII чрезвычайной ленинградской губернской конференции ВКП(б) (10-11 февраля 1926 г.), после которого в Заключительном слове он определил “прежний метод управления Ленинградской организацией… как смесь фельдфебельства с демагогией”, а также обвинил её прежнее руководство в искусственном насаждении местничества. 

Кстати, в том же Заключительном слове, отвечая на вопрос в поданной ему записке: как быть с разговорами в некоторых уездах “относительно создания особой крестьянской партии”, Н. Бухарин ответил: “Ясное дело, мы должны быть против особой крестьянской партии, потому что организация особой крестьянской партии неизбежно выросла бы в организацию, направленную против нас как партии пролетариата, которая обострила бы отношения между нами, как партией рабочего класса, и всем крестьянством…. всякая любая другая партия в нашей стране неизбежно оказалась бы своим острием направленной против нашей партии, а следовательно, подорвала бы пролетарскую диктатуру”. 

Разоблачению ошибок руководства Ленинградской партийной организации был посвящен и Доклад на собрании актива Ленинградской организации (26 октября 1927 г.), называвшийся “Партия и оппозиция на пороге XV съезда”, в котором Бухарин обвинил оппозицию в отходе от партии “не только в вопросах тактики, но и в вопросах Программы”. (Н. И. Бухарин. Избранные произведения. М.: Политиздат, 1988, с. 272, 269, 343).

 * * *

А расправившись с одним соперником, Г. Зиновьевым, и его единомышленниками по критике в предыдущие годы И. Сталина и его соратников, можно было переходить к расправе с другой, названной “правой” группой, критиковавшей ста-линскую политику. И, как мы читаем в том же кратком курсе Истории ВКП(б), “1937-й (якобы – С. Ш.) вскрыл новые данные об извергах из бухаринско-троцкистской команды. Судебный процесс по делу Пятакова, Радека и других, судебный процесс по делу Тухачевского, Якира и других, наконец, судебный процесс по делу Бухарина, Рыкова, Крестинского, Розенгольца и других, – все эти процессы показали, что бухаринцы и троцкисты давно уже составляли одну общую банду врагов народа под видом “правотроцкистского блока”… 

Судебные процессы выяснили, что троцкистско-бухаринские изверги, выполняя волю своих хозяев – иностранных буржуазных разведок, ставили своей целью разрушение партии и советского государства, подрыв обороны страны, облегчение иностранной военной интервенции, подготовку поражения Красной Армии, расчленение СССР, отдачу японцам советского Приморья, отдачу полякам советской Белоруссии, отдачу немцам советской Украины, уничтожение завоевания рабочих и колхозников, восстановление капиталистического рабства в СССР. 

Эти белогвардейские пигмеи, силу которых можно было бы приравнять всего лишь силе ничтожной козявки, видимо, считали себя – для потехи – хозяевами страны и воображали, что они в самом деле могут раздавать и продавать на сторону Украину, Белоруссию, Приморье. 

Эти белогвардейские козявки забыли, что хозяином Советской страны является Советский народ, а господа рыковы, бухарины, зиновьевы, каменевы являются всего лишь – временно состоящими на службе у государства, которое в любую минуту может выкинуть из своих канцелярий, как ненужный хлам. 

Эти ничтожные лакеи фашистов забыли, что стоит Советскому народу шевельнуть пальцем, чтобы от них не осталось и следа. 

Советский суд приговорил бухаринско-троцкистских извергов к расстрелу. НКВД привёл приговор в исполнение.

Советский народ одобрил разгром бухаринско-троцкистской банды и перешел к очередным делам”. (Там же, с. 331-332). 

* * * 

При этом напомним, что, как об этом пишет известный следователь Лев Шейнин, когда его аттестовали, то один из его преподавателей Сергей Дегтярев напутствовал: “Вот, что, милок. На следователя мы тебя аттестуем, хотя ты и вовсе воробей-подлетыш. Запомни раз и навсегда для своей работы: спокойствие прежде всего – это раз! Презумпцию невиновности надо не по учебнику вызубрить, а всем сердцем понять – это два! Допрашивая человека, всегда помни, что ты делаешь привычное и хорошо знакомое тебе дело, а он может запомнить этот вопрос на всю жизнь – это три! Знай, что первая версия по делу еще не всегда самая верная – это четыре! А самое главное: допрашивая воров и убийц, насильников и мошенников, никогда не забывай, что они родились на свет такими же голенькими, как мы с тобой, и еще могут стать людьми не хуже нашего..!” (Лев Шейнин. Записки следователя. М.: “Дрофа”, 2003, с. 13-14). 

Однако советские следователи и суды, работавшие под контролем партийных и советских органов, руководствовались несколько другими принципами, особенно если это были политические процессы: обвиняемому или группе обвиняемых приписывались те или иные преступления и объявлялась мера наказания вплоть до высшей меры – расстрела, и пусть после этого обвиняемый оправдывается. То есть всё делалось по-ленински, как в своё время Ленин, кстати, тоже юрист по образованию, учил Валентинова: на спорящего с тобой вначале наклей ярлык, а потом пусть оправдывается! Подтверждением верности “ленинским заветам” в этом отношении может служить выступление тогдашнего народного комиссара просвещения Анатолия Луначарского на процессе, проходившем с 8 июля по 7 августа 1922 года по обвинению верхушки правых эсеров. 

“Настоящий процесс, – сказал он, – дал огромный материал, охватить который в речи одного обвинителя нет возможности… 

Я же буду рассматривать партию эсеров как марксист, исключительно с марксистской точки зрения. С марксистской точки зрения мы подходим к каждому судебному вопросу, даже и самому мелкому. И настоящий большой процесс мы должны подвергнуть марксистскому анализу”. (Судебные речи советских обвинителей. М.: “Юридическая литература”, 1965, с. 8). 

“Здесь, на суде, и другие подсудимые не раз заявляли с гордостью, что партия эсеров не такая партия как партия коммунистов. Она не диктует своей воли отдельным членам и предоставляет им известную свободу действий. По существу это верно. Но было бы правильным, если бы Гоц и другие сказали: “Мы не стальная партия, мы партия кисельная, мы болотная партия”. Это ближе к действительности”. (Там же, с. 10). 

“Партия эсеров, как мелкобуржуазная и внеклассовая, не понимала и не признавала борьбы классов. Определенному и точному понятию “класс” она противопоставляла расплывчатое и бесформенное понятие “народ”, “национальность”… Общенациональные интересы были для них выше интересов классовых… 

Не борьба классов, а “борьба народа с угнетателями” – вот идеология мелкобуржуазной эсеровской партии. Народ бросится на угнетателей и сметет их. Такой тактики они придерживались во время Февральской революции. Такой же тактики они держатся и теперь по отношению Советской власти, которую они считают угнетателем”. (Там же, с. 11). “Партия эсеров, – заключая свою демагогию, сказал Луначарский, – заслужила смерть, она должна умереть. Нужно падающего толкнуть и ускорить смерть партии, чтобы разлагающееся тело не заражало политической атмосферы. Мы обязаны обезвредить партию эсеров и с фронта, и с тыла, и с флангов. Революционный Трибунал обязан выполнить свой революционный долг перед пролетариатом”. (Там же, с. 28). 

* * * 

Известно, что во время процессов 1930-х годов сторону обвинения представлял Генеральный прокурор СССР Андрей Вышинский, о котором Дмитрий Шепилов, хорошо знавший его, пишет: “Вышинский был безусловно человеком одарённым, натренированным оратором, умелым полемистом, с чрезвычайно быстрой, часто хлесткой реакцией на доводы оппонента. Но ораторское искусство Вышинского, которое на первых порах импонировало многим, покоилось на гнилой морально-этической основе. 

Во-первых, Вышинский был непревзойденным Нарциссом. Черты нарциссизма были гипертрофированы у него до патологического предела. Выступая на партактиве или с лекцией, или на собрании, он кокетничал, манерничал, всё время любовался собой… Он то и дело пересыпал своё рассказ фразами типа: “Ну тут я, конечно, положил Идена на обе лопатки”, “я загнал секретаря США Бирнса в угол”, “я разъяснил этому прекраснодушному Манилову Леону Блюму…” 

Во-вторых, Вышинскому были органически присущи самые отталкивающие черты макиавеллизма. Ради карьеры и достижения своих целей он не гнушался никакими средствами. Это он в годы зловещих чисток, “развивая и обогащая” теорию Сталина об обострении классовой борьбы, изобрёл “Презумпцию политической виновности” в судебно-следственной практике, выглядевшую так: “ты обвиняешься в том, что ты американский шпион (или троцкист, или бухаринец): докажи, что ты им не являешься”. Обвинение могло быть самым фантастическим и нелепым, а возможности для опровержения в условиях одиночного тюремного заключения равны нулю”. (Дмитрий Шепилов. Непримкнувший. М.: “Вагриус”, 2001, с. 161). 

“Генотипической чертой Вышинского была крайняя беспринципность. Он мог рьяно, с адвокатско-актерским блеском, защищать определённые положения, но достаточно было Сталину или Молотову, или другому руководителю дать реплику – или любым движением руки, головы, брови выразить своё недовольство или сомнение, – чтобы Вышинский тут же совершил поворот на 180 градусов и начал с таким же блеском и остроумием защищать прямо противоположное”. (Там же, с. 161-162). 

“В силу своих морально-политических качеств Вышинский стал удобным универсальным орудием карательной политики Сталина в самые черные годы… 

На совести Вышинского как прокурора – легион загубленных жизней”. (Там же, с. 162). 

“Отвергая всякое лицемерие и фарисейство, – говорил Вышинский, – Советское государство требует от своего суда беспощадной и последовательной борьбы со всеми врагами социализма. 

Сила наказания, меткого и беспощадного, в руках пролетарского правосудия должна быть поставлена на службу великому делу социализма… 

Подлейшие преступления, совершённые троцкистско-бухаринскими мерзавцами, фашистскими агентами иностранных разведок и генеральных штабов, эсерами и меньшевиками, буржуазными националистами и белогвардейцами – всеми этими террористами, шпионами, диверсантами и вредителями, всей этой фашистской нечистью, рассыпаются в прах под могучими и беспощадными ударами советского суда. 

Громя и разрушая до конца фашистские правотроцкистские изменнические гнезда, советский суд выполняет свой священный долг перед родиной, перед трудящимися своей страны, перед трудящимися всего мира, перед культурным человечеством”. (А. Вышинский. Советский суд и социалистическое правосудие. М.: Госполитиздат, 1938, с. 36). 

VII 

Так что, как бы в оправдание судебных процессов 1936-1937 годов, на февральско-мартовском (1937 г.) Пленуме ЦК ВКП(б) В. Молотов, приведя физически выбитых у нескольких осужденных признаний своей “вины”, поведал: “Тогда, в 1928-1930 годах, когда было вскрыто шахтинское дело, дело “Промпартии”, дело Метро-Виккерса, вредительства в пищевой индустрии, вредительско-диверсионная организация фан мекка на железнодорожном транспорте, перед нами стояли вредители из буржуазного лагеря, из буржуазных специалистов. Тогда имели дело с вредителями из буржуазии. Эти господа были связаны с русскими белогвардейцами за границей, с иностранными разведками и шпионами, но они и не прикидывались нашими друзьями, не говоря уже о том, что они были далеки от нашей партии. 

Особенность разоблаченного ныне вредительства заключается в том, что в диверсионно-вредительских организациях теперь активную роль играли люди с партийным билетом, выходцы из нашей партии. Особая опасность теперешних диверсионно-вредительских организаций заключается в том, что эти вредители, диверсанты и шпионы прикидываются коммунистами, горячими сторонниками советской власти и даже нередко имеют в прошлом те или иные заслуги перед партией и советским государством. Всё это облегчает им обман наших органов, обман наших руководителей, особенно тех, которые страдают беспечностью и политической близорукостью. Между тем, теперь установлено, что троцкисты не только сомкнулись с буржуазными вредителями и агентами разведок фашистских и других иностранных государств, но стали прямыми организаторами и руководителями вредительства, диверсий и шпионажа. Маскируясь под коммунистов, надевая личину наших друзей, они пробирались на виднейшие посты в советском государстве и в партийных организациях для того, чтобы облегчить себе преступно-подрывную работу. Троцкисты превратились в банду вредителей и убийц, поступивши на службу иностранных государств, выполняющих поручения фашистских разведок в нашей стране”. (В. М. Молотов. Уроки вредительства, диверсии и шпионажа японо-немецко-троцкистских агентов. , М.: Партиздат ЦК ВКП(б), 1937, с. 18). 

При этом В. Молотов еще и добавил: “Надо сказать, что не только троцкисты, но и правые пошли по этому пути. Все эти бухаринцы, рыковцы и им подобные теперь также разоблачены в одной компании с троцкистами – вредителями, диверсантами и шпионами”. (Там же, с. 18-19). 

“Мы указываем на все эти факты для того, – сказал В. Молотов, – чтобы сделать из них большевистские выводы. Наша задача не только в том, чтобы найти отдельных виновников преступлений и покарать их. Наша задача – сделать из этого правильные практические и политические выводы. Наша первейшая задача заключается в том, чтобы понять эти факты и развернуть борьбу с вредительством и вредителями действительно по-большевистски”. (Там же, с. 21).

 * * * 

А вот фрагмент из выступления на том же Пленуме, 3 марта 1937 г., И. Сталина. “Злодейское убийство товарища Кирова, – сказал он, – было первым серьезным предупреждением, говорящим о том, что враги народа будут двурушничать и, двурушничая, будут маскироваться под большевика, под партийца, для того, чтобы втереться в доверие и открыть себе дорогу в наши организации…

Центральный Комитет ВКП(б) в своем закрытом письме от 18 января 1935 года по поводу злодейского убийства товарища Кирова решительно предостерегал партийные организации от политического благодушия и обывательского ротозейства. В закрытом письме сказано: 

“Надо покончить с оппортунистическим благодушием, исходящим из ошибочного предположения о том, что по мере роста наших сил враг становится будто бы всё более ручным и безобидным. Такое предположение в корне неправильно. Оно является отрыжкой правого уклона, уверяющего всех и вся, что враги будут потихоньку вползать в социализм, что они станут в конце концов настоящими социалистами. Не дело большевиков почивать на лаврах и ротозействовать. Не благодушие нам нужно, а бдительность, настоящая большевистская революционная бдительность. Надо помнить, что чем безнадежнее положение врагов, тем охотнее они будут хвататься за крайние средства, как единственные средства обреченных в борьбе с советской властью. Надо помнить это и быть бдительным”. (И. В. Сталин. Сочинения, т. 1 (XIV) Stanford, California, 1967, с. 191-192). 

И. Сталин напомнил и о закрытом письме от 29 июля 1936 года, в котором “Центральный Комитет ВКП(б) вновь призвал партийные организации к максимальной бдительности, к умению распознавать врагов народа, как бы хорошо они ни были замаскированы. В закрытом письме сказано: 

“Теперь, когда доказано, что троцкистско-зиновьевские изверги объединяют в борьбе против советской власти всех наиболее озлобленных и заклятых врагов трудящихся нашей страны, – шпионов, провокаторов, диверсантов, белогвардейцев, кулаков и т.д., когда между этими элементами, с одной стороны, и троцкистами и зиновьевцами, с другой стороны, стерлись всякие грани, – все наши партийные организации, все члены партии должны понять, что бдительность коммунистов необходима на любом участке и во всякой обстановке. Неотъемлемым качеством каждого большевика в настоящих условиях должно быть умение распознавать врага партии, как бы хорошо он ни был замаскирован”. (Там же, с. 192-193). 

А далее И. Сталин пояснил, что, по его мнению, “современный троцкизм есть не политическое течение в рабочем классе, а беспринципная и безыдейная банда вредителей и диверсантов, разведчиков, шпионов, убийц, банда заклятых врагов рабочего класса, действующих по найму у разведывательных органов иностранных государств. 

Таков неоспоримый результат эволюции троцкизма за последние 7-8 лет. 

Такова разница между троцкизмом в прошлом и троцкизмом в настоящем. 

Ошибка наших партийных товарищей состоит в том, что они не заметили этой глубокой разницы между троцкизмом в прошлом и троцкизмом в настоящем. Они не заметили, что троцкисты давно уже перестали быть идейными людьми, что троцкисты давно уже превратились в разбойников с большой дороги, способных на любую гадость, способных на все мерзкое вплоть до шпионажа и прямой измены своей родине, лишь бы напакостить советскому государству и советской власти. Они не заметили этого и не сумели поэтому вовремя перестроиться для того, чтобы повести борьбу с троцкистами по-новому, более решительно”. (Там же, с. 201). 

Более того, именно на этом Пленуме ЦК ВКП(б) И. Сталин окончательно сформулировал свой зловещий тезис о том, что по мере строительства социализма в СССР классовая борьба будет обостряться. “Необходимо разбить и отбросить прочь гнилую теорию о том, – сказал он, – что с каждым нашим продвижением вперед классовая борьба у нас должна будто бы всё больше и больше затухать, что по мере наших успехов классовый враг становится будто бы всё более и более ручным. 

Это – не только гнилая теория, но и опасная теория, ибо она усыпляет наших людей, заводит их в капкан, а классовому врагу дает возможность оправиться для борьбы с советской властью. 

Наоборот, чем больше будем продвигаться вперёд, чем больше будем иметь успехов, тем больше будут озлобляться остатки разбитых эксплуататорских классов, тем скорее они будут идти на более острые формы борьбы, тем больше они будут пакостить советскому государству, тем больше они будут хвататься за самые отчаянные средства борьбы, как последние средства обреченных. 

Надо иметь в виду, что остатки разбитых классов в СССР не одиноки. Они имеют прямую поддержку со стороны наших врагов за пределами СССР. Ошибочно было бы думать, что сфера классовой борьбы ограничена пределами СССР. Если один конец классовой борьбы имеет своё действие в рамках СССР, то другой её конец протягивается в пределы окружающих нас буржуазных государств. Об этом не могут не знать остатки разбитых классов. И именно поэтому, что они об этом знают, они будут и впредь продолжать отчаянные вылазки. 

Так учит нас история. Так учит нас ленинизм. Необходимо помнить всё это и быть начеку”. (Там же, с. 213-214). 

* * * 

При этом напомним, что, не соглашаясь с этим сталинским зловещим тезисом, Николай Бухарин ещё в своём Выступлении на объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) (18 апреля 1929 года) попытался его раскритиковать; в частности, он сказал: “Полное право гражданства в партии получила теперь пресловутая “теория” о том, что, чем дальше к социализму, тем больше должно быть обострение классовой борьбы и тем больше на нас наваливаться трудностей и противоречий. Её (эту теорию) наметил на июльском Пленуме тов. Сталин, а особенно развил и гениально углубил тов. Куйбышев. Я считаю, – сказал Н. Бухарин, – что эта “теория” смешивает две совершенно разные вещи. Она смешивает известный временный этап обострения классовой борьбы – один из таких этапов мы сейчас переживаем – с общим ходом развития. Она возводит самый факт теперешнего обострения в какой-то неизбежный закон нашего развития. По этой странной теории выходит, что, чем дальше мы идём вперёд в деле продвижения к социализму, тем больше трудностей набирается, тем больше обостряется классовая борьба, и у самых ворот социализма мы, оче-видно, должны или открыть гражданскую войну, или подохнуть с голоду и лечь костьми”. (Н. И. Бухарин. Проблемы теории и практики социализма. М.: Политиздат, 1989, с. 263-264). 

Более того, Н. Бухарин привел слова Анастаса Микояна, сказанные им на пленуме ЦК и ЦКК в августе 1927 года, в полемике с Пятаковым, утверждающие совсем обратное. “Внутри страны, – говорил на том Пленуме А. Микоян, – противоречия будут всё время не обостряться, а уменьшаться, ибо элементы социализма будут всё больше и больше преобладать над капитализмом. Но если вы (т. е. Пятаков – С.Ш.) берёте противоречия между капиталистическим миром и советским миром, это верно, но тут речь идёт о внутренних противоречиях, о противоречиях внутри нашей страны и её хозяйства. Ваш тезис основан на том, что вместе с ростом нашего хозяйства будут расти и противоречия внутри его. Этот тезис абсолютно неверен, и вы себя выдали с головой, потому что эта установка не на строительство социализма путём преодоления капитализма, а ставка на капиталистическое развитие. Именно в такой установке оппозиции (Троцкого, к которой тогда принадлежал Пятаков, – С.Ш.) кроется действительно термидорианская опасность”. 

И после этих, приведенных слов А. Микояна Н. Бухарин спросил: “Вот, пожалуйста, кушайте! Кто же кого “выдал с головой”, тов. Микоян? И как выглядят современные “теории” Сталина-Куйбышева с точки зрения борьбы с троцкизмом?”. (Там же, с. 265). 

И далее добавил: “Итак, то, что проповедовал тов. Пятаков и вся троцкистская оппозиция, то, тов. Микоян критиковал как ставку на термидорианство, что он называл установкой на капиталистическое развитие, теперь ещё в более острой форме проповедуется тов. Сталиным, особенно гениально углублено тов. Куйбышевым и целым рядом других товарищей. А что есть всё это с точки зрения нашей борьбы с троцкизмом? То есть полная идейная капитуляция перед троцкизмом”. (Там же, с. 265-266). 

* * * 

А вот что пишет по поводу тогдашней внутрипартийной борьбы видный сотрудник спецслужб СССР Павел Судоплатов: “Мильда Драуле прислуживала на некоторых кировских вечеринках. Эта молодая привлекательная женщина также была одной из его “подружек”. Её муж Николаев отличался неуживчивым характером, вступая в споры с начальством, и в результате был исключен из партии. Через свою жену он обратился к Кирову за помощью, и тот содействовал его восстановлению в партии и устройству на работу в райком. Мильда собиралась подать на развод, а ревнивый супруг убил “соперника”. (Павел Судоплатов. Разведка и Кремль. Записки нежелательного свидетеля. М.: ТОО “Гея”, 1996, с. 59-60). 

“Это убийство, – заявляет П. Судоплатов, – было максимально использовано Сталиным для ликвидации своих противников и развязывания кампании террора. Так называемый заговор троцкистов, жертвой которого якобы пал Киров, с самого начала был сфабрикован самим Сталиным. Сталин, а затем Хрущёв и Горбачёв, исходя из своих собственных интересов и желая отвлечь внимание от очевидных провалов руководства страной, пытались сохранить репутацию Кирова как рыцаря без страха и упрека. Коммунистическая партия, требовавшая от своих членов безупречного поведения в личной жизни, не могла объявить во всеуслышание, что один из её столпов, руководитель Ленинградской партийной организации, в действительности запутался в связях с замужними женщинами”. (Там же, с. 60). 

Кстати, “4 декабря 1990 года газета “Правда” опубликовала новые материалы КГБ и прокуратуры по расследованию дела Кирова, где утверждалось, что его убийство носило сугубо личный характер, хотя не раскрывались подробности и мотивы преступления. “Правда” даже не упомянула имени Мильды Драуле”. (Там же, с. 62). 

При этом, делая оговорку, что, дескать, “мы, чекисты, неофициально назывались людьми, взявшими на себя роль чернорабочих революции”, Павел Судоплатов, как бы исповедуясь, по-видимому, в первую очередь самим перед собой, пишет: “В те дни я искренне верил – продолжаю верить и сейчас, – что Зиновьев, Каменев, Троцкий и Бухарин были подлинными врагами Сталина. В рамках той тоталитарной системы, частью которой они являлись, борьба со Сталиным означала противостояние партийно-государственной системе советского государства. Рассматривая их как наших врагов, я не мог испытывать к ним никакого сочувствия. Вот почему мне казалось, что даже если обвинения, выдвинутые против них, и преувеличены, это, в сущности, мелочи. Будучи коммунистом-идеалистом, я слишком поздно осознал всю важность того рода “мелочей” и с сожалением вижу, что был не прав”. (Там же, с. 63). 

IX 

Так что к XVIII партийному съезду почти все, по крайней мере, внутри страны, оппозиционеры были уже в “другом мире”, из которого возврата нет. И в разделе Отчётного доклада о работе ЦК ВКП(б) указанному съезду партии (март 1939 г.) “Дальнейшее укрепление ВКП(б)” И. Сталин, отметив хозяйственные успехи за отчетный период, сказал: “Перед лицом этих грандиозных достижений противники генеральной линии нашей партии, разные там “левые” и “правые” течения, всякие там троцкистско-пятаковские и бухаринско-рыковские перерожденцы оказались вынужденными сжаться в комок, спрятать свои затасканные “платформы” и уйти в подполье. Не имея мужества покориться воле народа, они предпочли слиться с меньшевиками, эсерами, фашистами, пойти в услужение к иностранной разведке, наняться в шпионы и обязаться помогать врагам Советского Союза расчленить нашу страну и восстановить в ней капиталистическое рабство. 

Таков бесславный конец противников линии нашей партии, ставших потом врагами народа”. (XVIII съезд Всесоюзной Коммунистической партии (б). Стен. отчёт. М.: Госполитиздат, 1939, с. 27). 

А выступавший на данном съезде Лаврентий Берия, отдав И. Сталину должное в разоблачении “троцкистско-бухаринских и иных вредителей, диверсантов, убийц и шпионов иностранных разведок”, решил привести и высказывание Сталина в деле укрепления диктатуры пролетариата, сказанное им на объединенном Пленуме ЦК и ЦКК в январе 1933 года. 

“Сильная и мощная диктатура пролетариата, – говорил И. Сталин, – вот что нам нужно для того, чтобы развеять в прах последние остатки умирающих классов и разбить их воровские махинации… отмирание государства придёт не через ослабление государственной власти, а через её максимальное усиление, необходимое для того, чтобы добить остатки умирающих классов и организовать оборону против капиталистического окружения, которое далеко еще не уничтожено и не скоро будет уничтожено”. 

Более того, Л. Берия намекнул в своей речи, что внутрипартийная борьба отнюдь не закончена. “На ни на минуту нельзя забывать, – сказал он, – мудрых указаний товарища Сталина о всемерном укреплении нашего Советского государства. Укрепление всех звеньев советского государственного аппарата проверенными, крепкими кадрами, изгнание оттуда всех еще не разоблаченных и притаившихся врагов народа является задачей первостепенной важности”.

Поэтому, дескать, “в деле дальнейшего победоносного движения нашей страны вперед по пути к коммунизму на органы НКВД возлагаются весьма ответственные задачи, ибо наша страна живёт и развивается в окружении враждебных капиталистических государств, засылающих к нам шпионов, диверсантов и убийц. Подлые враги народа и впредь еще с большей ожесточенность будут пытаться вредить, пакостить нам, мешать в осуществлении дальнейшей программы строительства коммунизма”. (Там же, с. 144-145). 

* * * 

Кстати, и Л. Троцкий тоже не успокаивался за границей, а развернул там литературно-публицистическую деятельность. Так, уже в 1931-1933 годах в Берлине, в издательстве “Гранит”, он опубликовал свою двухтомную “Историю русской революции”, в которой продолжил обоснование того, что начал в 1924 году в “Уроках Октября”, – своего особого взгляда на Октябрьскую революцию; в сентябре 1939 года в журнале “Лайф” публикуется его большая статья “Иосиф Сталин”, в которой Л. Троцкий писал: “Поверхностные психологи изображают Сталина как уравновешенное существо, в своем роде целостное дитя природы. На самом деле он весь состоит из противоречий. Главное из них: несоответствие честолюбивой воли и ресурсов ума и таланта. Что характеризовало Ленина – это гармония духовных сил: теоретическая мысль, практическая проницательность, сила воли, выдержка – всё было связано в нем в одно активное целое. Он без усилий мобилизовал в один момент разные стороны своего духа. Сила воли Сталина не уступает, пожалуй, силе воли Ленина. Но его умственные способности будут измеряться какими-нибудь десятью-двадцатью процентами, если принять Ленина за единицу измерения. В свою очередь, в области интеллекта у Сталина новая диспропорция: чрезвычайное развитие практической проницательности и хитрости за счёт способности обобщения и творческого воображения. Ненависть к сильным мира сего всегда была его сильным двигателем как революционера, а не симпатия к угнетённым, которая так согревала и облагораживала человеческий облик Ленина. Между тем Ленин тоже умел ненавидеть”. (Л.Д. Троцкий. К истории русской революции, с. 403).

Но одновременно с публицистической деятельностью Л. Троцкий занимался за границей и мобилизацией своих сторонников, что проявилось в 1933 году, в связи с приходом к власти в Германии Гитлера, в его призыве создать новый (Четвертый) Интернационал, а также в его активности во время гражданской войны в Испании в 1936-1939 годы. 

Четвёртый Интернационал был создан в 1938 году. 

* * * 

Естественно, что И. Сталин не мог не отреагировать на проявление Л. Троцким такой активности; он вызвал к себе в кабинет Лаврентия Берию, а также двух видных сотрудников спецслужбы: Павла Судоплатова и Наума Эйтингона, кстати, уроженца города Шклова Могилевской области. При этом, как повествует П. Судоплатов, И. Сталин вначале просто “ходил не останавливаясь”, по-видимому, обдумывая свои действия. 

Но, спустя несколько минут, заговорил Л. Берия и “предложил нанести решительный удар по центру троцкистского движения за рубежом и назначить меня (т. е. Судопла-това – С.Ш.) ответственным за проведение этих операций. В заключение он сказал, что именно с этой целью и выдвигалась моя кандидатура на должность заместителя начальника международного отдела, которым руководил тогда Деканозов. Моя задача состояла в том, чтобы, используя все возможности НКВД, ликвидировать Троцкого”. (Павел Судоплатов. Разведка и Кремль, с. 77). 

После слов Берии опять возникла пауза, после которой разговор продолжил И. Сталин:

– В троцкистском движении нет важных политических фигур, кроме самого Троцкого. Если с Троцким будет покончено, угроза Коминтерну будет устранена… 

Затем Сталин посуровел и, чеканя слова, словно отдавая приказ, проговорил:

– Троцкий должен быть устранен в течение года, прежде чем разразится неминуемая война. Без устранения Троцкого, как показывает испанский опыт, мы не можем быть уверены, в случае нападения империалистов на Советский Союз, в поддержке наших союзников по международному коммунистическому движению. Им будет очень трудно выполнить свой интернациональный долг по дестабилизации тылов противника, развернуть партизанскую войну”. (Там же).

И далее П. Судоплатов пишет: “По предложению Эйтингона операция против Троцкого была названа “Утка”. В этом кодовом названии слово “утка”, естественно, употреблялось в значении “дезинформации”: когда говорят, что “полетели утки”, имеется в виду публикация ложных сведений в прессе”. (Там же, с. 80). 

Религиозные беженцы из России десятилетиями насиловали детей

Лев Троцкий был убит в Мексике в августе 1940 года профессиональным революционером, испанцем Рамоном Меркадером, получившим за данную операцию, после пребывания 25 лет в заключении, Звезду Героя Советского Союза. 

А П. Судоплатов, тоже пробывший в заключении 15 лет, как участник “банды Берия” и оценив свои действия с высоты уже 1990-х годов заключает: “Мне совершенно ясно, что сегодняшние моральные принципы не совместимы с жестокостью, характерной и для периода борьбы за власть, которая следует за революционным переворотом, и для гражданской войны. Сталин и Троцкий противостояли друг другу, прибегая к преступным методам для достижения своих целей, но разница заключается в том, что в изгнании Троцкий противостоял не только Сталину, но и Советскому Союзу как таковому. Эта конфронтация была войной на уничтожение. Сталин, да и мы не могли относится к Троцкому в изгнании просто как к автору философских сочинений. Тот был активным врагом Советского государства”. Там же, с.94-95). 

X 

“Считаю, – пишет в своих “Воспоминаниях” Никита Хрущёв, – что борьба с ними была правильной, потому что имелись идеологические расхождения, существовали разные точки зрения насчёт практики строительства социализма, расхождения с зиновьевцами и с правыми. Полагаю, что мы, то есть ЦК партии и Сталин, который был нашим вождём, вели борьбу правильно и проводилась она партийными методами… Тут мы пользовались партийными, ленинскими методами… А вот судить их не было нужды, да и не за что. Тут был прямой произвол и злоупотребление властью”. (Никита Сергеевич Хрущёв. Воспоминания. Избранные фрагменты. М.: “Вагриус”, 1997, с. 48-49). 

(После таких слов Н. Хрущёва невольно задумаешься: неужели те методы борьбы со своими идеологическими оппонентами, которые использовали Луначарский, Сталин, Вышинский, являются правильными? Партийные, ленинские методы борьбы – совсем не значит, что они правильные?!) 

При этом Хрущев задаёт резонный вопрос: “Почему же их тогда не реабилитировали?” 

Кстати, сам же на него и отвечает: “Лишь потому, что после ХХ съезда партии, когда мы реабилитировали многих несправедливо арестованных, на это бурно реагировали люди и внутри нашей страны и за границей. Руководители братских компартий были обеспокоены, потому что это событие потрясло их партии. Особенно бурно проходили эти процессы в итальянской и французской компартиях. На тех судебных процессах, по-моему, присутствовали Морис Торез, Пальмиро Тольятти и другие руководители компартий. Они сами слышали, сами видели, сами говорили, “щупали” и были абсолютно уверены в основательности обвинений”. (Там же, с. 47). 

И далее Н. Хрущёв пишет: “К нам обратились Тольятти и Торез… с заявлением, что если будут реабилитированы и обвиняемые на тех процессах, которые проводились открыто, то создадутся невероятные условия для братских компартий, особенно для тех, представители которых присутствовали в зале заседаний. Как очевидцы они потом докладывали своим компартиям и докладывали, что процессы были проведены на основе твёрдых доказательств и юридически обоснованы”. Потому, дескать, “мы договорились, что сейчас не будем их реабилитировать, но подготовим всё необходимое для этого. Пусть даст заключение прокурор, и мы вынесем закрытое решение, что эти люди тоже являлись жертвами произвола. Мы не опубликовали своё решение по тем соображениям, которые я уже изложил, взяли, как говорится, грех на душу в интересах нашей партии, нашей идеологии, нашего общего рабочего дела. Ведь тех не вернешь к жизни! Мы не хотели фактом признания несостоятельности этих процессов вооружить своих врагов против братских компартий, против таких их руководителей, как Морис Торез, Пальмиро Тольятти и других, которые душой и телом преданы рабочему классу, настоящие марксисты-ленинцы”. (Там же, с. 48). 

* * *

 Таким образом, говоря о том, что борьба с троцкистами и так называемыми “левыми” и “правыми” велась правильно и проводилась она “партийными, ленинскими методами”, Н.Хрущев лицемерил, тем самым оправдывая сказанные им слова в речи на XVIII съезде ВКП(б): “Несмотря на все усилия капиталистических разведок, не смотря на все усилия врагов трудящихся, мы победоносно идём к коммунизму. Рабочий класс, все трудящиеся, под руководством великой большевистской партии, под руководством товарища Сталина, сломили вражеское сопротивление, смели врагов, разгромили и уничтожили их и продолжают победоносное шествие вперед к коммунизму”. (XXVIII съезд Всесоюзной коммунистической партии (б). Стен. отчёт, с. 169) 

И, будучи в то время Первым секретарём ЦК компартии Украины, Н. Хрущёв далее заявил: “Украинский народ с ненавистью относится к буржуазным националистам, ко всем этим подлым шпионам любченкам, хвылям, затонским и другой нечисти. Эти изверги, отбросы человечества прокляты трудящимися Советской Украины. На них делали ставку польские, немецкие фашисты. С помощью этих врагов украинского народа фашисты хотели закабалить цветущую Советскую Украину. Не вышло и не выйдет вовеки! Всякого, кто посягнет на землю свободолюбивого украинского народа, ждёт участь подлых буржуазных националистов, проклятие народа и уничтожение как бешеных собак!” (Там же). 

Более того, возникает вопрос: как это утверждение Н. Хрущева о соблюдении партийных, ленинских методов борьбы с оппозицией вяжется со сказанными им словами в Докладе на закрытом заседании ХХ съезда КПСС “О культе личности и его последствиях”? 

“Сталин, – говорил Н. Хрущев в названном Докладе, – создал концепцию “врага народа”. (Хотя это изобретение, как было показано, принадлежит В. Ленину. – С.Ш.) Этот термин автоматически исключал необходимость доказательства идеологических ошибок, совершённым отдельным человеком или же группой лиц. Эта концепция сделала возможным применение жесточайших репрессий, нарушающих все нормы революционной законности, против любого, кто не соглашался со Сталиным по безразлично какому вопросу, против тех, кто только лишь подозревался в намерении совершить враждебные действия, а также против тех, у кого была плохая репутация. Концепция “враг народа”, сама по себе, практически исключала возможность возникновения какого-либо рода идеологической борьбы или же возможность собственного мнения по тому или иному вопросу, даже в том случае, если этот вопрос носил не теоретический, а практический характер. Главным и на практике единственным доказательством вины, что противоречит всем положениям научной юриспруденции, было “признание” самого обвиняемого в совершении тех преступлений, в которых он обвиняется. Последующая проверка показала, что такие “признания” добывались при помощи применения к обвиняемому методов физического насилия. 

Это привело к неслыханному нарушению революционной законности, в результате чего пострадало много абсолютно ни в чём невиноватых людей, которые в прошлом защищали проводимую партией линию”. (Н.С. Хрущев. Доклад на закрытом заседании ХХ съезда КПСС “О культе личности и его последствиях”, с. 10). 

* * * 

Так что все эти выступления на XVII съезде ВКП(б) каявшихся Бухарина, Рыкова, Зиновьева, Каменева и других, а также приведенные фрагменты из выступлений на XVIII съезде ВКП(б) Берии и Хрущева тоже подтверждают деградацию “правительственной” партии, главной причиной которого является, естественно, отсутствие в стране конкурирующей партии и отсутствие ограничения срока пребывания на главных должностях в компартии и государстве одних и тех же лиц. 

Поэтому поиски “врагов народа”, повторим: начатые В. Лениным и его окружением, продолжились и в послевоенные годы, ибо для диктаторских режимов единственной питательной средой служит кровь. В 1948 году было состряпано “Дело Еврейского антифашистского комитета”, в 1949 году – “Ленинградское дело” и в январе 1953 года – “Дело врачей-отравителей”. 

ХI 

Так что надо было быть соучастником преступлений Сталина, каким был Молотов, чтобы в беседе 18 декабря 1970 года с Ф. Чуевым сказать: “37 год был необходим”. И Сталин, по его мнению, “…вел очень правильную линию: пусть лишняя голова слетает, но не будет колебаний во время войны и после войны. Хотя были и ошибки. Но вот Рокоссовского и Мерецкова освободили.

Ф. Чуев спросил:

– А сколько таких было? 

В. Молотов:

– Таких немного. Я считаю эта полоса террора была необходима, без ошибок её провести было невозможно. Продолжать споры во время войны… Если бы мы проявили мягкость… 

Власов – то мелочь по сравнению с тем, что могло быть. Много было людей, шатающихся в политическом отношении”. (Феликс Чуев. Молотов. Полудержавный властелин, с. 489). 

Так что нет даже таких мерзких слов, которых заслуживает этот человек только за одно это выражение: ” пускай лишняя голова слетает…”. 

Кстати, как поведал делегатам в своей Речи на XXII съезде КПСС тогдашний Председатель КГБ А. Шелепин,”в ноябре 1937 года Сталин, Молотов и Каганович санкционировали предание суду Военной коллегии большой группы товарищей из числа видных партийных, государственных и военных работников (сохранились их подписи на этом документе). Большинство из них было расстреляно. Среди невинно расстрелянных и посмертно реабилитированных такие видные деятели нашей партии и государства как товарищи Постышев, Коссиор, Эйхе, Рудзутак, Чубарь, нарком юстиции Крыленко, секретарь ЦИК СССР Уншлихт, нарком просвещения Бубнов и другие. 

О жестоком отношении к людям, к руководящим товарищам, оказавшимся под следствием, говорит ряд циничных резолюций Сталина, Кагановича, Молотова, Маленкова и Ворошилова на письмах и заявлениях заключённых. Например, в своё время Якир – бывший командующий военным округом – обратился к Сталину с письмом, в котором заверял его в своей полной невиновности. 

Вот что он писал: “… я честный и преданный партии, государству, народу боец, каким я был многие годы. Вся моя сознательная жизнь прошла в самоотверженной, честной работе на виду партии и её руководителей… Я честен каждым своим словом, я умру со словами любви к Вам, к партии и стране, с безграничной верой в победу коммунизма”.

На этом письме Сталин начертал: “”Подлец и проститутка”, Ворошилов добавил – “Совершенно точное определение”, Молотов под этим подписался, а Каганович приписал: “Предателю, сволочи и…(далее следует хулиганское, нецензурное слово) одна кара – смертная казнь”. (А. Н. Шепилов. Речь на XXII съезде КПСС. М.: Госполитиздат, 1961, с. 8). 

А вот пример по Беларуси. В мае-июне 1929 года в республике работала комиссия ЦК ВКП(б) на предмет изучения, как здесь решаются национальные вопросы. После ее доклада в ЦК, в 1930 году был заменён Первый секретарь ЦК КП(б) Беларуси и сфабриковано дело о якобы существовавшем в республике национально-демократическом, контрреволюционном, антисоветском “Союзе освобождения Беларуси”, в связи с чем было арестовано 108 человек, в том числе 89 беларусов по национальности”. (Нарыcы гiсторыi Беларусi, частка 2. Мн.: “Беларусь”, 1995, с 148). 

А вот и другой пример, о котором рассказал на XXII съезде КПСС Первый секретарь ЦК КПБ Кирилл Мазуров, назвав его “особенно тяжелым и трагичным”. Дело в том, что в 1935-1936 годах проходили проверка и обмен партийных документов. Маленков, работая в то время в аппарате ЦК ВКП(б), использовал эту компанию для избиения честных коммунистов; и с этой целью, вместе с Ежовым, создал версию о существовании в Беларуси разветвленного антисоветского подполья, которое якобы возглавляли партийные и советские руководители республики. И на основании этой версии при обмене партийных документов в компартии Беларуси лишилась партбилетов половина состава. 

“Когда Председатель Совнаркома республики тов. Голодед на пленуме ЦК компартии Беларуси поставил под сомнение итоги проверки и обмена партийных документов, Маленков выехал в Беларусь и учинил разгром руководящих кадров республики. В результате его деятельности, во время пребывания в Беларуси, почти весь руководящий состав республики, в том числе секретари ЦК, Председатель Совнаркома, наркомы, многие руководители местных партийных и советских организаций и представители творческой интеллигенции были исключены из партии и многие из них арестованы.

Все эти ни в чём не повинные люди сейчас реабилитированы, причём многие посмертно”. (К.Т. Мазуров. Речь на XXII съезде КПСС. М.: Госполитиздат, 1961, с. 4-5). 

* * * 

А вот слова Молотова, сказанные им в день 70-летия Сталина. Правда, при этом тяжело понять: когда он был искренним – выступая с докладом на XVIII съезде ВКП(б), о чём будет сказано в следующей главе, и в 1949 году, выступая на юбилее И. Сталина, или потом, беседуя с Ф. Чуевым и критикуя Сталина за отступление от ленинской теории о возможности построения коммунизма в СССР при сложившихся условиях? 

“Величайшей заслугой товарища Сталина, – говорил В. Молотов на юбилее Сталина, – является то, что за все эти годы, какие бы трудности ни встречались на нашем пути, большевистская партия всегда высоко держала знамя борьбы за победу социализма в СССР. 

В партии было немало троцкистов, правых и всяких других предателей, и чужаков, которые сеяли неверие в возможность победы социализм в СССР, находящемся в капиталистическом окружении. Всякого рода агентура классового врага развернула свои атаки против партии и проводимой ею политики строительства социализма, особенно после смерти Ленина. Товарищ Сталин отстоял и развил ленинскую теорию о возможности победы социализма в одной, отдельно взятой стране, о возможности победы социализма в СССР”. (В. Молотов. Сталин и сталинское руководство. М.: Госполитиздат, 1949, с. 8-9). 

А закончить это повествование о борьбе за власть соратников Ленина после его смерти я хотел бы следующими словами опять-таки П. Судоплатова: “Мотивы преступных репрессий, в которых повинны руководство страны и органы госбезопасности, были связаны не только с амбициями Сталина и других “вождей”, но и с той борьбой за власть, которая постоянно шла внутри их окружения. Эту борьбу всегда умело прикрывали громкими лозунгами – “борьба с уклонистами” в правящей партии… борьба с “врагами народа”, “борьба с космополитами”… А в итоге жертвами всех этих кампаний всегда оказывались миллионы ни в чём не повинных людей”. (Павел Судоплатов. Разведка и Кремль, с. 4-5).

Глава V 

Какое общество было построено большевиками в СССР? 

“Большевизм же останется темной страницей в истории социализма,” – Карл Каутский 

I 

Итак, став после совершенного в октябре 1917 года государственного переворота главой Советского правительства, Владимир Ленин отверг учение Маркса и Энгельса о государстве, а заодно и отказался и от своей наивности, проявившейся при написании в августе-сентябре 1917 года брошюры “Государство и революция”, считавший в то время, что после прихода большевиков к власти сразу же произойдёт “уничтожение постоянного войска и замена его вооруженным народом”, а также воцарится “полная выборность, сменяемость в любое время всех без исключения должностных лиц” и их жалование будет сведено к обычной “заработной плате рабочего”, и эти простые и “само собой понятные” демократические мероприятия, объединяя вполне интересы рабочих и большинства крестьян, служат в то время мостиком, ведущим от капитализма к социализму”. (В. И. Ленин. ПСС, т. 33. М.: Политиздат, 1974, с. 41, 44). 

А отказавшись от этих наивных мечтаний, В. Ленин, вместе со своими тогдашними единомышленниками, внедрил в Советской России новую форму правления государством – партократию, вобравшую из существующих с древних времён трёх форм правления их худшие элементы: из автократии – тиранию, из аристократии или олигархии – диктатуру (в первую очередь – Политбюро ЦК “правительственной” партии), из демократии – псевдо-демократическую власть Советов, поскольку руководящей и направляющей силой советского общества была коммунистическая партия. Потом эта новая форма правления государством была распространена во всём Советском Союзе. 

Так что, когда в июле 1971 года Ф. Чуев спросил у В. Молотова, как понять: Ленин говорил “вся власть Советам”, а не партии. Не кажется ли Вам, что у нас значительно принижена роль Советов? 

На что В. Молотов ответил: – Она была уже фактически принижена при Ленине – власть должна быть сосредоточена в одних руках”. (Феликс Чуев. Молотов. Полудержавный властелин. М.: “ОЛМА-ПРЕСС”, 2002, с. 245). 

И ярким подтверждением тому служит, например, “Проект директив Политбюро ЦК РКП(б) об отведении земель под посевы сахарной свеклы на Украине”. (В. И. Ленин. ПСС, т. 44, с. 137). Кстати, на этот счёт представляет собой интерес пояснение ставшего после смерти В. Ленина Председателем Совнаркома СССР Алексея Рыкова: “Что у нас сейчас, диктатура партии или класса? В своё время этот вопрос очень много дискутировался. Я думаю, что у нас сейчас диктатура рабочего класса, но рабочий класс не может захватить власти при помощи поголовно всех рабочих, а для захвата власти он организуется в партию. Поэтому партия есть функция рабочего класса и диктатура рабочего класса выражается в диктатуре партии. Но если рассматривать партию как функцию рабочего класса и руководство партии как результат диктатуры класса, то самый опасный момент в этой концепции лежит в разрыве партии и широких рабочих масс. Рабочий класс без партии не может захватить и удержать власть, но партия до тех пор руководит рабочим классом, пока она является функцией всего рабочего класса, его большинства. Чтобы удержать эту максимальную смычку с беспартийными рабочими, партийная организация не должна обременяться такого рода задачами, которые может разрешить каждый рабочий на фабрике и заводе, каждый член профсоюза, независимо от того, является ли он членом партии или нет”. (А. И. Рыков. Избранные произве-дения. М.: “Экономика”, 1990, с. 33). 

* * * 

“То, что коммунистическая власть делает особой, новой формой (или типом) правления – партократию, – пишет советский историк-диссидент, доктор исторических наук Абдурахман Авторханов, – заложено в самом источнике и природе этой власти: в воле одной партии. Отсюда – органы партии делаются законодательными и распорядительными органами над государством. Сама воля партии, “воля к власти” и власть воли почти по кантовскому “категорическому императиву” (по его моральной субстанции) объявляется абсолютным законом государства и закономерностью общественного развития”. (А. Авторханов. Происхождение партократии. Том первый. ЦК и Ленин. “Посев”, с. 21). 

И далее А. Авторханов отмечает: “… если для Линкольна (16-го президента США – С.Ш.) “правительство народа существует через народ и для народа”, если для Муссолини (фашистского диктатора Италии – С.Ш.) народ от государства существует “через государство и для государства”, то для Ле-нина и его правительства, и народ, и государство существуют через партию и для партии. Отсюда везде и во всём – культ партии. (Ленин: “Партия – ум, честь и совесть нашей эпохи”.) (Там же, с. 22). 

“Сама партия, – подчеркивает А. Авторханов, – не есть обычная партия. Она – “партия нового типа”, по справедливому определению самих коммунистов. Новизна ее заключается опять-таки в уникальности исторической миссии как заменителя государства и госаппарата, так и в своеобразии ее внутренней структуры. С одной стороны, она – закрытая иерархическая организация с кадровым аппаратом. С другой стороны, она – открытая массовая партия с миллионным членским составом. Поэтому элита партии, актив как бы представляют собой “партию в партии”. (Там же). 

“Коммунистическая партия, – читаем мы дальше Авторханова, – не просто единственная правящая государственная партия, она даже не государство в государстве, она – само государство, но “государство нового типа”, по учению тех же коммунистов. Новизна его заключается в том, что иерархия официальных законодательных органов является лишь административно-исполнительным аппаратом по проведению решений и указаний параллельной иерархии формально исполнительных органов. Современное коммунистическое государство может существовать и без официального государственного аппарата, но оно не может существовать без партийного аппарата. Отношения между партаппаратом и госаппаратом являются отношениями не координации, а субординации, этим самым устранен дуализм в управлении. Гитлер и Муссолини не разбивали старой государственной машины Германии и Италии, а заполняли её своими кадрами. Ленин разбил старую государственную машину России, чтобы заменить её новой партийной машиной. Вот этой машиной и является партократия”. (Там же, с. 22-23). 

При этом А. Авторханов особо подчеркивает, что “… главной отличительной чертой коммунизма от западного тоталитаризма явилась, конечно, коренная социальная революция – уничтожение старого общества с его экономической структурой и экономическими принципами и создание нового социального общежития на основе новой экономики, новых господствующих классов и новых экономических принципов. Эта социальная революция, начатая еще Лениным, прерванная вынужденным нэпом, продолженная Сталиным в конце двадцатых годов, сделала коммунистическую партию монопольным хозяином всей русской национальной экономики. Национализация промышленности и земли, национализация рабочего и крестьянского труда как следствие национализации экономики, монополия внешней и внутренней торговли, национализация средств коммуникации, национализация духовной жизни и её институтов, – всё это было тоже национализацией “нового типа”. Её новизна заключалась в том, что была легализована беспрецедентная в истории партийная монополия на владение народным хозяйством, при которой не народ, не государство вообще, а маленькая часть народа, то есть партия монопольно планирует, контролирует, управляет и распределяет богатства страны”. (Там же, с. 24-25). 

“Положив в основу своей экономической политики марксово “бытие определяет сознание”, ленинское – “политика есть концентрированная экономика” и сталинское – “каковы условия материальной жизни общества, таковы его идеи”, – коммунисты приступили к своему эксперименту всемирно-исторического значения. Главная цель эксперимента – переделка социальной, духовной и нравственной природы человека”. (Там же). “Таким образом, – поясняет А. Авторханов, – партократия есть иерархическая система абсолютной политической, экономической и идеологической власти и властвования “партии в партии” – аппарата КПСС, при которой законодательная, судебно-контрольная, распорядительно-собственническая функции слиты воедино и сосредоточены в центральном аппарате партии, а органы управления и распределения дуалистичны: руководящие органы находятся в иерархии партаппарата, исполнительные органы в иерархии государственного аппарата. Для тех и других органов Конституция СССР имеет формальную, а меняющаяся воля аппарата абсолютную силу”. (Там же, с. 31). 

А говоря о В. Ленине, как создателе большевистской партии, А. Авторханов отмечает, что “он (Ленин – С. Ш.) был не просто большевиком, а необыкновенным большевиком, который в одной руке держал Маркса, в другой – Ницше, а в голове – Макиавелли”. (Там же, с. 34). 

Кстати, в связи со сказанным Авторхановым о Ленине, что в голове он держал итальянского средневекового мыслителя и политического деятеля Никколо Макиавелли, приведем несколько его поучений государю. 

Первое: “Надо вам знать, что есть два способа побороть противника: во-первых, законами, во-вторых, силой; первый – присущ человеку, второй – зверю, а так как первого часто недостаточно, то приходится прибегать ко второму. Государь, стало быть, должен уметь пользоваться обоими способами”. (Никколо Макиавелли. Избранное. М.: “РИПОЛ КЛАССИК”, 1999, с. 419). 

Второе: “Разумный государь не может… и не должен держать слово, если верность слову оказывается ему не выгодна и если отпали причины, побудившие его дать слово”. (Там же, с. 420). 

Третье: “… в глазах людей надо быть сострадательным, верным слову, милостивым, искренним, благочестивым – и быть таковым в самом деле, но внутренне надо расположиться к тому, чтобы явить и противоположные качества, если того требует необходимость. Следует понимать, что государь, особенно новый, не может исполнять всё то, за что людей почитают хорошими, ибо ради сохранения государства часто приходится идти против собственного слова, против милосердия, доброты и благочестия. Поэтому в душе он должен быть готов повернуть туда, куда подует ветер, посылаемый фортуной, и куда его увлекают события, и должен… по возможности не удаляясь от добра, при надобности – не чураться зла”. (Там же, с. 420-421).

А “самый фундаментальный вывод”, к которому пришёл А. Авторханов, “после долголетнего изучения истории, идеологии и организации большевизма, сводится к следующему: старый, деспотический, но политический большевизм умер вместе с Лениным. Со Сталиным начинается эра нового, тиранического, но уголовного большевизма”. (А. Авторханов. Происхождение партократии. Том первый, 38). 

* * * 

А вот мнение о первых шагах большевистской власти всемирно известного российского оперного певца Фёдора Шаляпина: “В эти первые дни господства новых людей столица еще не отдавала себе ясного отчета в том, чем на практике будет для России большевистский режим. И вот первое страшное потрясение. В госпитале зверским образом матросами убиты “враги народа” – больные Кокошкин (приват-доцент, член ЦК партии кадетов – С.Ш.) и Шингарев (врач – С.Ш.), арестованные министры Временного правительства, лучшие представители либеральной интеллигенции. 

Я помню, – пишет Ф. Шаляпин, – как после этого убийства потрясенный Горький предложил мне пойти с ним в министерство юстиции хлопотать об освобождении других арестованных членов Временного правительства. Мы пришли в какой-то второй этаж большого дома где-то на Конюшенной, кажется, около Невы. Здесь нас принял человек в очках и в шевелюре. Это был министр юстиции Штейнберг (левый эсер – С.Ш.). В начавшейся беседе я занимал скромную позицию манекена – говорил один Горький. Взволнованный, бледный, он говорил, что такое отношение к людям омерзительно. “Я настаиваю на том, чтобы члены Временного правительства были выпущены на свободу немедленно. А то с ними случится то, что случилось с Шингарёвым и Кокошкиным. Это позор для революции”. Штейнберг отнесся к словам Горького очень внимательно и обещал сделать всё, что может, возможно скорее. Помимо нас с подобными настояниями обращались к властям, кажется, и другие лица, возглавлявшие политический Красный Крест. Через некоторое время министры были освобождены… 

Горький не скрывал своих чувств и открыто порицал большевистскую демагогию. Помню его речь в Михайловском театре. Революция, говорил он, не дебош, а благородная сила, сосредоточенная в руках трудящегося народа. Это торжество труда, стимула, двигающего мир. Как эти благородные соображения разнились от тех речей, которые раздавались в том же Михайловском театре, на площадях и улицах, от кровожадных призывов к разгромам! Я очень скоро почувствовал, как разочарованно смотрел Горький на развивающиеся события и на выдвигающихся новых деятелей революции”. (Фёдор Шаляпин. Маска и душа. М.: “Вагриус”, 1997, с. 215). 

“А “начальство”, – пишет дальше Ф. Шаляпин, – нравилось мне всё меньше и меньше. Я заметил, что искренность и простота, которые мне когда-то так глубоко импонировали в социалистах, в этих социалистах последнего выпуска совершенно отсутствовали. Бросалась в глаза какая-то сквозная лживость во всём. Лгут на митингах, лгут в газетах, лгут в учреждениях и организациях. Лгут в пустяках и так же легко лгут, когда дело идет о жизни невинных людей”. (Там же, с. 237). 

“Стали меня очень серьезно огорчать и дела в театре, – с горечью повествует Ф. Шаляпин. – Хотя позвали меня назад в театр для спасения дела и в первое время с моими мнениями считались, но понемногу закулисные революционеры опять стали меня одолевать. У меня возник в театре конфликт с некой дамой, коммунисткой, заведующей каким-то театральным департаментом. Пришел в Мариинский театр не то циркуляр, не то живой чиновник и объявляет нам следующее: бывшие императорские театры объелись богатствами реквизита, костюмов, декораций. А народ в провинции живёт-де во тьме. Не ехать же этому народу в Петербург в Мариинский театр просвещаться! Так вот, видите ли, костюмы и декорации столицы должны быть посланы на помощь неимущим. Пусть обслуживают районы и провинцию. 

Против этого я резко восстал. Единственные в мире по богатству и роскоши мастерские, гардеробные и декоративные императорских театров Петербурга имеют свою славную историю и высокую художественную ценность. И эти сокровища начнут растаскивать по провинциям и районам, и пойдут они по рукам людей, которым они решительно ни на что не нужны, ни они, ни их история. Я с отвращением представлял себе, как наши драгоценные костюмы сворачивают и суют в корзинки. “Нет!” – сказал я категорически. Помню, я даже выразился, что если за эти вещи мне пришлось бы сражаться, то я готов взять в руки какое угодно оружие. 

Но бороться “буржую” с коммунистами нелегко, – сделал тогда заключение Ф. Шаляпин. – Резон некоммуниста не имел права даже называться резоном… А петербургская высшая власть была, конечно, на стороне ретивой коммунистки”. (Там же, с.236-237). 

А далее Ф. Шаляпин рассказывает и о том, что, приезжая в Москву, он часто заглядывал к Демьяну Бедному, квартира которого была в Кремле и “являлась для правящих верхов чем-то вроде клуба”. Именно на квартире у Д. Бедного он встречался с Лениным, а потом “встретился с преемником Ленина, Сталиным”. 

“Когда я впервые увидел Сталина, – пишет Ф. Шаляпин, – я не подозревал, конечно, что это – будущий правитель России, “обожаемый” своим окружением. Но и тогда я почувствовал, что этот человек в некотором смысле особенный. Он говорил мало, с довольно сильным кавказским акцентом. Но всё, что он говорил, звучало очень веско – может быть, потому, что это было коротко. – Нужно, чтоб они бросили ломать дурака, сделали то, о чём было уже говорено много раз… 

Из его неясных для меня по смыслу, но энергичных по тону фраз я выносил впечатление, что этот человек шутить не будет. Если нужно, он так же мягко, как мягка его беззвучная поступь лезгина в мягких сапогах, и станцует, и взорвал Храм Христа Спасителя, почту или телеграф – что угодно. В жесте, движениях, звуке, глазах – это в нём было. Не то что злодей – такой он родился”. (Там же, с. 248-249). 

II 

Так что, захватив в свои руки власть в партии, “правительственной”, как её называл Ленин, Иосиф Сталин со своими единомышленниками начал строительство так называемого социализма, причем начал с осуществления ускоренными темпами индустриализации, сопровождающейся ограблением крестьянства, с целью перекачивания в город средств, создаваемых в деревне. 

И обосновывая эту политику, И. Сталин на июльском (1928 г.) пленуме ЦК ВКП(б) говорил: “С крестьянством у нас обстоит дело в данном случае таким образом: оно платит государству не только обычные налоги, прямые и косвенные, но оно еще переплачивает на сравнительно высоких ценах на товары промышленности – это, во-первых, и более или менее недополучает на ценах на сельскохозяйственные продукты – это, во-вторых. 

Это есть добавочный налог на крестьянство в интересах подъема индустрии, обслуживающей всю страну, в том числе крестьянство. Это есть нечто вроде “дани”, нечто вроде сверхналога, который мы вынуждены брать временно для того, чтобы сохранить и развить дальше нынешний темп развития индустрии, обеспечить индустрию для всей страны, поднять дальше благосостояние деревни и потом уничтожить вовсе этот добавочный налог, эти “ножницы” между городом и деревней”. (И. В. Сталин. Сочинения, т. 11. М.: Госполитиздат, 1949, с. 159). 

В предлагаемой резолюции Политбюро ЦК и Президиума ЦКК ВКП(б) апрельскому (1929 г.) объединенному пленуму ЦК и ЦКК ВКП(б) было сказано: “Партия в целом, как и тов.Сталин, исходят из того, что крестьянство, которое еще переплачивает на ценах на промтовары и недополучает на ценах на сельскохозяйственные продукты, что этот сверхналог (“дань”) не может быть уничтожен теперь же…”. 

Однако, не разделяя названия установленного сверхналога на крестьянство “данью”, Николай Бухарин на том же апрельском (1929 г.) объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) сказал: “Я, товарищи, не предлагаю здесь разводить какие-нибудь разговоры о “дани”. Но я спрашиваю вас: – обратился он к участникам Пленума, – неужели каждый, заглянув в самого себя и спросив, удачно ли это выражение тов. Сталина (“дань”) для характеристики экономической связи между рабочим классом и крестьянством, не должен ответить по крайней мере: “Это слово неудачно”. Но если бы кто-нибудь вышел бы и сказал бы (в первую очередь автор этого слова): “Я соглашаюсь, я это слово произнёс неудачно”, этим вопрос был бы снят. Почему этого не сказать? Почему настаивать на несомненной ошибке?” 

А после реплики И. Сталина, что, дескать: “А если Ильич то же самое говорил?”, Н. Бухарин пояснил, что нельзя смешивать “отношения между капиталистическим миром и буржуазными специалистами, которые получают часть прибавочной стоимости, вырабатываемой рабочим классом, т. е. до известной степени нас эксплуатируют… с вопросом относительно обложения крестьянства пролетарским государством. Это обложение ничего общего с категорией эксплуатации не имеет. Пролетариат – не эксплуататор крестьянства и не может им быть. Смените, пожалуйста, вашу “дань” хотя бы на обмолвку! Не упоминайте об этом! Не стройте из себя безгрешных римских пап!” (Н. И. Бухарин. Проблемы теории и практики социализма, с. 257). 

* * * 

А тем временем начавшееся с середины 1929 года проведение сплошной коллективизации сельского хозяйства, сопровождалось уничтожением так называемых кулаков, то есть самой развитой и предприимчивой части крестьян. 

Конечно, это было хотя и не по учению Ленина, но в его духе понимания построения социализма, который в уже упоминаемой работе “Очередные задачи Советской власти” писал, что для этого нужна “мерная поступь железных батальонов пролетариата”. (В. И. Ленин. ПСС, т. 36, с. 208). 

Причем процесс коллективизации сельского хозяйства предварялся для ускорения искусственно созданным голодом, охватившим особенно Украину, Поволжье и даже южные районы Беларуси, а также сопровождался, по существу, повальным зачислением в так называемые “кулаки” самых трудолюбивых крестьян. Даже в такой относительно маленькой республике, как Беларусь (более трети её территории находилось до 1939 г. в составе Польского государства), уже к концу мая 1930 года было раскулачено 15629 хозяйств, причём, как потом было официально признано, 2393 хозяйства (15,3 % от раскулаченных) – необоснованно. (См. Нарысы гiсторыi Беларусi, частка 2, с. 166-167). 

И это несмотря на то, что в ноябре 1928 года тогдашний Председатель Совнаркома СССР Алексей Рыков разъяс-нял, “что такое кулак? Эксплуататор, – подчеркивал он. – Следовательно кулака нельзя понимать иначе, как из его отношений к другим крестьянам, из элементов эксплуатации других крестьян, из того, например, что он эксплуатирует рабочую силу, сдаёт в аренду машины, продаёт хлеб на кабальных условиях и т. д. Поэтому является величайшей бессмыслицей зачислять в кулаки за “эксплуатацию” швейной машины или радиоприёмника, или за хорошее ведение хозяйства собственными силами. Нельзя обеспечить подъём середняцко-бедняцкого хозяйства, если в любой форме рационализации крестьянского хозяйства и связанного с этим увеличения продукции и тогда, когда эта рационализация и это увеличение не связаны с эксплуатацией, – если в любой такой форме видеть элементы капитализма. 

Вот эти перегибы и извращения в отношении середняка до настоящего времени подрывают стимул к расширению сельского хозяйства и сильно тормозят этот процесс. Нам необходимо твёрдо внедрить в сознание каждого работника и во всю практическую работу, – говорил А. Рыков, – то положение, что если ты не эксплуатируешь, то не являешься кула-ком”. (А. И. Рыков. Избранные произведения. М.: “Экономика”, 1996, с. 441). 

А на апрельском (1929 г.) объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) и Н. Бухарин говорил, причём с возмущением, о политике, проводимой Политбюро: “Но одно дело правильно проводить лозунг о форсированном наступлении на кулака, а другое дело – проводить всё это в жизнь такими, с позволения сказать, “умными” методами, что всё получается наоборот, что беднота сидит без хлеба, что города терпят нужду в хлебе, что середняк шатается. Сейчас, кроме всего прочего, требуется не столько крик и нажим, сколько ум и расчет. Сейчас требуется понимание сложности обстановки и сложности хозполитики”. (К.И. Бухарин. Проблемы теории и практики социализма, с. 273). 

* * * 

А 7 ноября 1929 года, в “Правде”, появилась статья И. Сталина “Год великого перелома. К XII годовщине Октября”, в которой автор пишет: “Истекший год был годом великого перелома на всех фронтах социалистического строительства. Перелом этот шел и продолжает идти под знаком решительного наступления социализма на капиталистические элементы города и деревни. Характерная особенность этого наступления состоит в том, что оно уже дало нам ряд решающих успехов в основных областях социалистической перестройки (рекон-струкции) нашего народного хозяйства.

Из этого следует, что партия сумела целесообразно использовать наше отступление на первых стадиях новой экономической политики для того, чтобы потом, на последующих её стадиях, организовать перелом и провести успешное наступление на капиталистические элементы”. 

В частности, что касается строительства в области сельского хозяйства, И. Сталин констатировал: “Достижение партии состоит здесь в том, что нам удалось повернуть основные массы крестьянства в целом ряде районов от старого, капиталистического пути развития, от которого выигрывает лишь кучка богатеев-капиталистов, а громадное большинство крестьян вынуждено разоряться и прозябать в нищете, – к новому, социалистическому пути развития, который вытесняет богатеев-капиталистов, а середняков и бедноту перевооружает по-новому, вооружает новыми орудиями, вооружает тракторами и сельскохозяйственными машинами, для того, чтобы дать им выбраться из нищеты и кулацкой кабалы на широкий путь товарищеской, коллективной обработки земли”. (И. В. Сталин. Сочинения, т. 12. М.: Госполитиздад, 1949, с. 118, 125). 

Бывший пастор “Вифании” Виктор Мирошниченко 2 года совращал внучку

И далее И. Сталин подчеркнул: “Рухнули и рассеялись в прах утверждение правых оппортунистов (группа Бухарина) насчёт того, что:

а) крестьяне не пойдут в колхоз,
б) усиленный темп развития колхозов может вызвать лишь массовое недовольство и размычку крестьянства с рабочим классом,
в) “столбовой дорогой” социалистического развития в деревне являются не колхозы, а кооперация, г) развитие колхозов и наступление на капиталистические элементы в деревни может оставить страну без хлеба. Всё это рухнуло и рассеялось в прах, как старый буржуазно-либеральный хлам!” (Там же, с. 130). 

А выступая 27 декабря 1929 года на конференции аграрников-марксистов, И. Сталин отметил, что “характерная черта нынешнего колхозного движения состоит в том, что в колхозы вступают не только отдельные группы бедноты, как это было до сих пор, но в колхозы пошел в своей массе и середняк. Это значит, что колхозное движение превратилось из движения отдельных групп и прослоек трудящихся крестьян в движение миллионов и миллионов основных масс крестьянства”. (Там же, с. 141). 

В связи с этим утверждением, кстати, как всегда без доказательства, И. Сталин сказал: “Непонятно только, почему антинаучные теории “советских” экономистов типа Чаяновых (кстати, ратовавшего, вместо проводившейся горизонтальной коллективизации, за вертикальное кооперирование – С.Ш.) должны иметь свободное хождение в нашей печати…”. (Там же, с. 152). 

И далее, считая политику, проводимую Политбюро и ЦК, правильной, И. Сталин, по существу, дал директиву, что-бы партия и Советская власть: 

а) развернули наступление по всему фронту против капиталистических элементов в деревне, 

б) это наступление, – пояснял Сталин, – дало и продолжает давать, как известно, весьма ощутимые положительные результаты. Что это значит? Это значит, что от политики ограничения эксплуататорских тенденций кулачества мы перешли к политике ликвидации кулачества, как класса”. (Там же, с. 166). П

ри этом 5 января 1930 года было принято постановление ЦК ВКП(б) “О темпе коллективизации и мерах помощи государства колхозному строительству”, которым “давалось важнейшее указание, что главной формой колхозного движения на данном этапе является сельскохозяйственная артель, в которой коллективизируются лишь основные средства производства”. (История Всесоюзной коммунистической партии (большевиков), с. 293). 

* * * 

Однако, поскольку при осуществлении любых мероприятий большевистское руководство всегда ориентировалось на однообразие форм и ускорение темпов, то и при проведении коллективизации сельского хозяйства, во-первых, в погоне за темпами коллективизации нарушался принцип добровольности; во-вторых, были перегибы с обобществлением средств производства и с зачислением жителей деревни в кулаки. Так что 2 марта 1930 года И. Сталин опубликовал в “Правде” статью “Головокружение от успехов”, в которой, отметив, что “коренной поворот деревни к социализму можно считать уже обеспеченным”, в то же время предупредил: “Нельзя колхозы насаждать силой. Это было бы глупо и реакционно. Колхозное движение должно опираться на активную поддержку со стороны основных масс крестьянства. Нельзя механически пересаживать образцы колхозного строительства в развитых районах в районы неразвитые. Это было бы глупо и реакционно”. 

При этом И. Сталин напомнил, что “основное звено колхозного движения, его преобладающую форму в данный момент, за которую надо теперь ухватиться, представляет сельскохозяйственная артель”. (И. В. Сталин. Сочинения, т. 12, с. 191-199). 

Более того, 15 марта 1930 года принимается постановление ЦК ВКП(б) “О борьбе с искривлениями партийной линии в колхозном движении”, в котором предлагалось “работников, не умеющих или не желающих повести решительную борьбу с искривлениями партийной линии, смещать с постов и заменять другими”. (История Всесоюзной коммунистической партии (большевиков), с. 295). 

* * * 

В то же время, в одной из принятых на XVI съезде ВКП(б) (июнь-июль 1930 г.) резолюций опять утверждалось, что “… партия перешла от прежней политики ограничения и вытеснения капиталистических элементов в деревне к новой политике – политике ликвидации кулачества как класса… проводимой самими бедняцкими и середняцкими классами”. (КПСС в резолюциях, т. 5. 9-е изд. М.: Политиздат, 1984, с.161). 

А в августе 1931 года принимается постановление ЦК ВКП(б) “О темпах дальнейшей коллективизации и задачах укрепления колхозов”, в котором требуется во всех районах страны, включая потребительскую полосу, завершить коллективизацию в 1932-1933 гг.” (Там же, с. 338). 

В связи с этим президент ВАСХНИЛ (декабрь 1984 – февраль 1992 гг.) Александр Никонов пишет: “Трудно сказать, чего больше во всех этих документах: авантюризма, административного запала или лицемерия инквизиторов. Осуждать закрытие церквей, а затем самим же отдать распоряжение взорвать собранный на народные медяки и воздвигнутый лучшими архитекторами и художниками России храм Христа Спасителя?! Обвинять местных работников в нарушении принципов добровольности и тут же давать жёсткий график коллективизации! Ссылаться на инициативы бедняков и середняков, а на деле мобилизовать транспорт и силы карательных органов для депортации миллионов крестьян в Сибирь. Выкачать зерно из северокавказской и украинской деревни, довести до голодной смерти миллионы крестьян и их же обвинить в саботаже!”. (А. А. Никонов. Спираль многовековой драмы: аграрная наука и политика России (XVIII-XX вв.), с. 192). 

* * * 

А 7 августа 1932 года было принято совместное Постановление ЦИК и Совнаркома СССР “Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации, и укреплении общественной (социалистической) собственно-сти”, во II разделе которого, в частности, сказано: 

1. Приравнять по своему значению имущество колхозов и кооперативов (урожай на полях, общественные запасы, скот, кооперативные склады и магазины и т. п.) к имуществу государственному и всемерно усилить охрану этого имущества от расхищения. 

2. Применять меры в качестве судебной репрессии за хищение (воровство) колхозного и кооперативного имущества высшую меру социальной защиты – расстрел с конфискацией всего имущества и с заменой при смягчающих обстоятельствах лишения свободы на срок не ниже 10 лет с конфискацией всего имущества. 

3. Не применять амнистии к преступникам, осужденным по делам о хищении колхозного и кооперативного имущества. 

Так что, по данному Постановлению уже к концу 1932 года в СССР было осуждено около 5,5 тысяч человек, из них 2,1 тысячи – к высшей мере наказания, и примерно 1 тысяча приговоров были исполнены. 

В Беларуской ССР в течение 1933-1934 годов по этому бесчеловечному Постановлению было осуждено более 10 тысяч человек. Правда, в связи с очевидной неоправданной жестокостью и абсурдностью названного Постановления, в середине 1930 годов были пересмотрены дела, ранее осуждённых по указанному Постановлению. (Нарысы гiсторыi Беларусi, ч.2, с. 172).

* * * 

Чтобы яснее представлять то общество, которое построили большевики, приведем еще и характеристику Уголовного Кодекса СССР, которую давал один из сотрудников зарубежной русской газеты “Новое Русское Слово” М. Кобяков. “При просмотре советского уголовного кодекса, – писал он, – прежде всего бросается в глаза его жестокость. В маленькой книжечке карманного формата на 62 страницах в 136 статьях перечислены деяния, запрещенные советским законодательством под страхом уголовного наказания. В 31 случае это наказание – смертная казнь, и кроме того высшей мерой наказания караются 19 видов воинских преступлений”. 

Так что “по своей жестокости, по обилию смертных статей, – подчеркивает М. Кобяков, – уголовный кодекс не знает себе равных. Необычную, для правосознания современного культурного человека, жестокость запечатлела Советская власть в своем уголовном кодексе в отношении малолетних преступников. Законом, изданным 7 апреля 1935 года, несовершеннолетние, начиная с двенадцатилетнего возраста, в случае совершения преступления, предаются уголовному суду с применением всех мер уголовного наказания, т. е. и смертной казни (ст.12 У.К.), а Президиум Верховного Совета СССР указом от 7 июля 1941 года предписал судам применять к детям старше 12 лет все виды уголовного наказания в случае совершения ими преступлений не только умышленно, но и по неосторожности… 

Второй особенностью советского уголовного кодекса, подчеркивающей его террористическое назначение, является наказание членов семьи преступника, не знавших о преступлении, единственная вина которых заключается в их родственной связи с преступником. Советский законодатель воскресил таким образом институт круговой семейной поруки. В арсенале наказаний СССР этот пережиток первобытного общества легализован во второй части ст. 58-1. У. К. 

Следует отметить еще одну характерную особенность советского уголовного кодекса, особенность, противную правосознанию демократического Запада, признающего человеческую личность самоцелью, а человеческую жизнь – высшим благом. 

Во всём мире в законодательстве всех культурных стран, не захваченных коммунистами, имущественные преступления караются несравненно мягче, чем преступления, против жизни, здоровья и свободы личности. 

В советском же праве, наоборот, высшей уголовной защитой пользуется не человек, как таковой, а вещи и прежде всего вещи, объявленные священной и неприкосновенной социалистической собственностью. Вот несколько примеров: похищение, сокрытие или подмен чужого ребенка с корыстной целью, из мести или других видов, карается согласно ст. 149 У. К. СССР лишением свободы до трёх лет, а за кражу социалистического телёнка виновный по закону от 7 августа 1932 г. подлежит расстрелу или же при смягчающих вину обстоятельствах – заключению в лагерь принудительного труда не менее десяти лет с конфискацией всего имущества. 

За убийство из жизненных побуждений статья 136 У. К. предписывает наказывать лишением свободы на срок до десяти лет, а умышленное повреждение посевов путем потравы карается согласно циркуляру Верховного Суда и Наркомзема СССР и по закону от 7 августа 1932 г. высшей мерой социальной защиты, т. е. расстрелом”. (См. А. А. Волжанин-Нижегородец. Россия у заветной цели. Нью Йорк, 1961, с. 66-67). 

III 

Так что, характеризуя то время, дочь одного из историков православной церкви, доктора химических наук, профессора Николая Пестова Наталья Соколова пишет: “Наше детство и школьные годы пришлись на тяжелые послереволюционные времена. Народ стонал под властью коммунистов, которые ополчились и на Церковь, и на крестьянство, и на интеллигенцию, даже на своих сотрудников-“товарищей”. Рушились храмы, здания монастырей превращались в тюрьмы, забитые до отказа. Раскулачивали честные труженики-крестьяне, многие бежали в чужие края, спасаясь от тюрем, введена была карточная система, по которой в магазинах можно было покупать товары только по карточкам. А карточки выдавались только рабочим, служащим и их семьям. Крестьяне-кустари, ремесленники, духовенство с семьями, монахи из закрытых монастырей голодали и были обречены на вымирание. Были еще люди из “бывших”, то есть родственники расстрелянных князей, графов, министров и других “прежних”, как их тогда называли. Они носили известные фамилии, а поэтому их не принимали ни на какую работу, не давали возможности прописаться, одним словом – сживали со свету. В те годы нищие сидели повсюду, стучались по квартирам, прося хлеба”. (К. К. Соколова. Под кровом Всевышнего. М., 2000, с. 9). 

“Сотрудники НКВД следили за нами как за “недобитой интеллигенцией”, – пишет далее Н. Соколова. – Так называли людей науки и культуры в 20-е и 30-е годы… 

До 36-го года елки были запрещены как “буржуазный предрассудок”… Выходные дни тогда не совпадали с воскресными, была то “пятидневка”, то “шестидневка”. 

Таким образом атеистическая власть старалась стереть в сознании народа само понятие Воскресенье”. (Там же, с. 11, 13, 17). 

* * * 

“Видимо, основная причина всех наших бед, – полагал Президент ВАСХНИЛ Александр Никонов, – заключается в разрыве естественных связей между политикой, наукой и моралью, в безраздельной политизации всего и вся, в полном подчинении науки и экономики политическим и идеологическим догмам, в попрании многими политиками элементарных норм и требований этики. А раз наука подмята, а политик или управленец возомнил себя всезнающим, то на деле господствует некомпетентность, упрощенчество, вульгаризация. И только в полном единстве политики, науки и морали возможен разумный, достойный и честный выход, хотя это требует много времени, труда и главное – перестройки мышления, перестройки на деле. А науке и морали следует предоставить верховенство над политикой. Только тогда будут к минимуму сведены ошибки и беззакония. 

Если в политике главное – интересы, то в науке – истина. Истина, добываемая великим трудом, знаниями, их накоплением и обобщением. Причём исключительно корректными методами, включающими прямой эксперимент, системный анализ, массовое наблюдение, in vito, in vito и т. д.”. (Ж. “Наука и общество” № 11, 1991, с. 9).

Естественно, что деятели науки никогда не были равнодушными к тому, что происходило в стране, причём многие соответствовали обозначенным Никоновым требованиям. Так, например, разъясняя отличие капиталистического производства от кооперации, а также сущность кооперации, в 1916 году Михаил Туган-Барановский писал: “Капитализм был создан стихийным развитием хозяйства, причём государственная власть, правда, содействовала этому развитию, но не создавала его, как результат определенного замысла. 

Кооператив, кооперация возникла исторически совершенно иначе. Кооперация была раньше придумана отдельными людьми, как средство преобразования существующего социально-экономического строя, и лишь в непосредственной связи с этим творческим замыслом кооперация стала могучей социальной силой. В противоположность “естественному” процессу развития капитализма кооперация была создана “искусственно”. Она имела своих духовных отцов и явилась в результате влияния на капиталистическое общество социалистического идеала”. (М. И. Туган-Барановскiй. Соцiальныя основы кооперацiи. М., 1916, с. 4). 

“Итак, – подчеркивает М. Туган-Барановский, – кооператив – предприятие. Но предприятие не капиталистического типа. Как бы ни был близок кооператив по своему внешнему облику к капиталистическим предприятиям, под этой капиталистической оболочкой скрывается в кооперативе содержание совершенно иное. Если тело кооператива создано капитализмом, то душа кооператива вдохнута социалистическим идеалом”. (Там же, с. 71). 

А задав и отвечая на вопрос: “Чем же отличается кооператив от капиталистического предприятия?”, М. Туган-Барановский отметил: “Капиталистическая организация имеет всегда крайне характерный облик, весь смысл этой организации заключается в стремлении к наибольшему барышу. Отсюда тенденция к неограниченному расширению оборотов предприятия, ибо жажда наживы никогда не достигает насыщения… 

Кооперативы характеризуются прямо противоположными чертами. Их цель – не наибольшая прибыль, но наибольшая степень благосостояния членов кооператива: они не только не подчиняют человека капиталу, но, наоборот, ставят своей задачей избавить человека от такого подчинения”. (Там же, с. 95). 

Так что, работая над статьей “О кооперации”, В. Ленину не надо было ничего выдумывать: всё было обосновано; хотя ранее, в 1914 году, не вникнув в суть учения Туган-Барановского, он (Ленин) называл именитого учёного “глупым”. (См. В. И. Ленин. ПСС, т. 24, с. 361-364). 

* * * 

В 1918 году вышла книга исследователя кооперативного движения, профессора Вахана Тотомианца “Теории кооперации. Курс лекций, читаемых в Университете и Коммерческом Институте”, в которой профессор анализирует учение целого ряда авторов, отцов кооперации. В частности, приводит мнение французского экономиста и историка Шарля Жида, который утверждал: “В отличие от марксистов и социалистов вообще, кооператоры… не разрушают индивидуальной собственности и не видят надобности устранить её для предметов потребления, ни на орудия производства. Напротив, кооператоры стремятся посредством ассоциации сделать рабочих собственниками орудий производства”. (Проф. В. Тотомианц. Теории кооперации. М.: “Свобода”, 1918, с. 92). 

* * * 

Следующим крупным исследователем кооперативного движения, в том числе в первые годы Советской власти был экономист и социолог, автор термина “моральная экономика”, профессор Александр Чаянов, писавший в своей книге “Организация крестьянского хозяйства” (1925 г.): “… тщательно изучая современное крестьянское хозяйство как оно есть, мы изучали прежде всего тот исходный материал, из которого, по нашему мнению, исторически должна в ближайшее десятилетие вырасти новая деревня, превратившая путем кооперации значительную часть своего хозяйства в формы общественно-организованного производства, деревня индустриализированная и электрифицированная, деревня, использовавшая все завоевания агрономии и техники”. (А.В. Чаянов. Крестьянское хозяйство. Избранные труды. М.: “Экономика”, 1989, с. 212). 

При этом, по его мнению, “главнейшей формой проведения концентрации в области крестьянских хозяйств может быть только путь концентрации вертикальной, и притом в её кооперативных формах, так как только в кооперативных формах она окажется связанной органически с сельскохозяйственным производством и сможет получить надлежащий по глубине захват. 

Иначе говоря, единственно возможный в наших условиях путь внесения в крестьянское хозяйство элементов крупного хозяйства, индустриализации и государственного плана – это путь кооперативной коллективизации, постепенного и последовательного отщепления отдельных отраслей от индивидуальных хозяйств и организации их в высших формах крупных общественных предприятий”. (Там же, с. 439). 

А далее, изложив план осуществления вертикальной кооперации, А. Чаянов пишет: “При параллельном развитии электрификации, технических установок всякого рода, системы складских и общественных помещений, сети усовершенствованных дорог и кооперативного кредита элементы общественного капитала и общественного хозяйства количественно нарастают настолько, что вся система качественно перерождается из системы крестьянских хозяйств, кооперирующих некоторые отрасли своего хозяйства, в систему общественного кооперативного хозяйства, построенную на базе обобществления капитала и оставляющую техническое выполнение некоторых процессов в частных хозяйствах своих членов почти что на началах технического поручения”. (Там же, 441). 

* * * 

Еще одним учёным, который был не согласен с экономической политикой, проводимой в те годы партией, стал Николай Кондратьев. Свою точку зрения на происходящие в стране процессы он изложил в вышедших 1927 году тезисах под названием “Задачи в области сельского хозяйства в связи с общим развитием народного хозяйства и его индустриализацией”, которые Григорий Зиновьев тут же назвал “настоящим манифестом кулацкой партии”. (См. ж. “Большевик” № 13, 1927, с. 34). 

Наблюдая в проводимой партией экономической политике крайности, Н. Кондратьев писал: “Крайности индустриализма характеризуются прежде всего тем, что мы приняли не-посильный темп развития промышленности. Именно этот темп развития промышленности заставляет, в поисках средств на капитальные вложения, идти по пути значительных изъятий материальных средств из деревни и по пути установления неблагоприятного соотношения цен на сельскохозяйственные и промышленные товары. Крайности индустриализма, далее, заключаются в том, что мы идём по пути непосильного развития тяжёлой индустрии, производящей средства индустриального производства. Именно этот путь приводит к тому, что процесс индустриализации в настоящее время не повышает, а ослабляет степень снабжения деревни необходимыми ей продуктами хозяйственного и личного потребления”. 

Что же касается непосредственно деревни, то здесь, “вместо того, чтобы вести курс помощи бедноте, мы на практике сплошь и рядом ставим ставку на бедноту, т.е. связываем успех своей работы по развитию сельского хозяйства с потенциальными возможностями развития бедняцкого хозяйства. Если ставка на помощь бедноте в смысле поднятия её хозяйства является совершенно бесспорной, целесообразной и плодотворной, то подмен этой ставки на практике ставкой на бедноту является совершенно безнадежным. Бедняцкие хозяйства – это вовсе не наше преимущество, а наше несчастье, и смысл нашей работы в области с. хозяйства заключается не в том, чтобы увековечить и узаконить существование бедноты, как социальной группы, а в том, чтобы в кратчайший срок ликвидировать категорию бедняцких маломощных хозяйств”. 

“Крайности наших мероприятий социальной политики в деревне, – продолжает Н. Кондратьев, – сводятся также к тому, что вместо борьбы с эксплуатирующими кулацкими эле-ментами в деревне мы на практике сплошь и рядом ведём борьбу с крепнущими слоями деревни. И если первая задача имеет социальный смысл, то подмена её на практике борьбой с крепкими, развивающимися слоями деревни, со слоями хозяйств, которые только и могут быть основной товарной продукции, является хозяйственно и политически опасной.”. (См. там же, с. 38, 40, 41). 

Так что, проанализировав указанные тезисы, Г. Зиновьев заключает: “Как видит читатель, скромные “тезисы” К. Д. Кондратьева и не менее скромные устные выступления его представляют собою на деле настоящий манифест кулацкой партии… Пора, давно пора дать идейно-политический отпор Кондратьевым и К, действующим сейчас в порах очень многих важнейших наших государственных учреждений и использующих легальные советские возможности более чем усердно. 

Кондратьевшина – это уже не просто накипь нэпа; это более или менее законченная идеология новой буржуазии. Борьба против неё есть составная часть борьбы против кулака, нэпмана и бюрократа”. (Там же, с. 47). 

* * * 

И совсем по-другому на роль науки и интеллигенции вообще, чем сами истинные учёные, смотрел не только Г. Зиновьев, но и И. Сталин. Так, говоря о командных и инженерно-технических кадрах, он подчеркивал, что “… нам нужны не всякие командные и инженерно-технические силы. Нам нужны такие командные и инженерно-технические силы, которые способны понять политику рабочего класса нашей страны, способны усвоить эту политику и готовы осуществить её на совесть. А что это значит? Это значит, что наша страна вступила в такую фазу развития, когда рабочий класс должен создать себе свою собственную производственно-техническую интеллигенцию, способную отстаивать его интересы в производстве, как интересы господствующего класса”. (И. В. Сталин. Сочинения, т. 13, М.: Госполитиздат, 1951, с. 66). 

Именно в таком, сталинском духе смотрел на роль науки в СССР и Емельян Ярославский, ставший 28 января 1939 года академиком АН СССР, хотя и имел только гимназическое образование. “Лозунг “Наука – трудящимся” становится важнейшим фактором процветания нашей страны, – говорил он в своём выступлении на XVIII съезде ВКП(б) 12 марта 1939 года. – Маркс, Энгельс и Ленин являлись величайшими революционерами науки. То же самое с полным основанием можем сказать и относительно товарища Сталина. На приеме работников высшей школы товарищ Сталин поднимает тост за передовую науку, которая “не отгораживается от народа, не держит себя вдали от народа, а готова служить народу, готова передать народу все завоевания науки…” 

Товарищ Сталин за науку и сам двигает вперед науку, которая имеет смелость и решимость ломать старые традиции, нормы, установки, когда они становятся устарелыми, когда они превращаются в тормоз для движения вперёд, и которая умеет создавать новые нормы, новые установки”. (XVIII съезд Всесоюзной коммунистической партии (б), с. 135).

Таким образом, наука в СССР, как отмечал истинный (а не липовый, как Ярославский,) академик АН СССР А. Никонов, стала заложницей политики. “Нетерпимость к любому иному мнению и взглядам, жестокость и подавление несогласных, принятие только моей правды (кто не с нами, или не во всём с нами, – тот враг, любой не сдающийся враг уничто-жается) – такова классовая мораль, которой нас так долго обучали и которую нам прививали, – пишет А. Никонов. – Опять то же средневековье, если не хуже. Ведь инквизиция сжигала на кострах “поштучно”, единицами, после определённого судилища. В 30-е же годы всё было поставлено на поток: и выносимые “тройками” приговоры и их исполнение”. (Ж. “Наука и общество” №11, 1991, с. 10). 

Среди учёных-аграрников “первыми жертвами стали, – отмечает академик А. Никонов, – экономисты. Роковым для них был июнь 1930 г. Затем настала очередь почвоведов и земледелов и, наконец, пошли на плаху генетики. После ареста экономистов либерального и “неонароднического” направлений ещё оставались на воле аграрники-марксисты. Многие из них лягут в могилу в 1937-1938 гг. вместе с либеральными и “неонародниками”, которых эти годы выдерживали в тюрьмах и ссылках. Те, кто рьяно нападал в декабре 1939 г. на Кондратьева, Чаянова и их единомышленников, в конце 30-х годов погибнут сами. Для Сталина и установленного им кровавого режима все они, вместе взятые – “враги народа”, “изменники дела социализма”, лакеи “мирового капитализма” и т. п. 

Для того, чтобы как-то объяснить и оправдать в глазах общественности эти преступления, раздувается шумная пропагандистская кампания. В том же 1930 г. Международный аграрный институт (был такой в 30-е гг. в Москве!) проводит специальное собрание по поводу “вредительской” деятельности “кондратьевцев”, “чаяновцев” и “сухановцев”. Материалы этого собрания рассылаются по стране в виде книжки. 

Первую скрипку на этом собрании играет главный атеист СССР, руководитель “Общества воинствующих безбожников” Емельян Михайлович Ярославский (1878-1943), он же – Миней Израилевич Губельман”. (С. С. Никонов. Спираль многовековой драмы: аграрная наука и политика России (XVIII-XX вв.), с. 216-217).

К изложенному выше об учении и судьбе А. Чаянова, Н. Кондратьева и других ученых-аграрников добавим, что после ходатайства академика Александра Александровича Никонова и пересмотра дел по осуждению указанных ученых к смертной казни Военная коллегия Верховного суда СССР определила: “Постановление коллегии ОГПУ СССР от 26 января 1932 года в отношении Кондратьева Николая Дмитриевича, Макарова Николая Павловича, Юровского Леонида Наумовича, Чаянова Александра Васильевича, Дояренко Алексея Григорьевича, Рыбникова Александра Александровича, Литошенко Льва Николаевича, Чаянова Сократа Константиновича (дядя А. В. Чаянова, профессор земледелия – А. Н.), Кафенгауза Льва Борисовича, Тейтеля Александра Владимировича, Леонтьева Ивана Николаевича, Фабриканта Александра Осиповича отменить и уголовное дело прекратить за отсутствием в их действиях состава преступления. 

Отменить также постановление Особого совещания при НКВД СССР от 9 и 28 июня 1935 года в отношении Ма-карова Николая Павловича и Чаянова Александра Васильевича”. (Там же, с. 228-229). 

IV 

А тогда, в январе 1934 года, подводя итоги социалистических преобразований в СССР, И. Сталин, выступая на XVII съезде ВКП(б) с Отчетным докладом о работе ЦК, отметил: “С точки зрения внутреннего положения СССР отчетный период представляет картину всё более развертывающегося подъёма как в области народного хозяйства, так и в области культуры. 

Подъем этот был не просто простым количественным накоплением сил. Подъём этот замечателен тем, что он внес принципиальные изменения в структуру СССР и коренным образом изменил лицо страны. 

СССР за этот период преобразился в корне, сбросив с себя обличие отсталости и средневековья. Из страны аграрной он стал страной индустриальной. Из страны мелкого единоличного сельского хозяйства он стал страной коллективного крупного механизированного сельского хозяйства. Из страны тёмной, неграмотной и некультурной он стал – вернее становится – страной грамотной и культурной, покрытой громадной сетью высших, средних и низших школ, действующих на языках национальностей СССР”. (XVII съезд Всесоюзной коммунистической партии (б), с. 15). 

При этом И. Сталин подчеркнул, “… что этот гигантский подъем мог развернуться лишь на базе успешного строительства социализма, на базе общественного труда десятков миллионов людей, на базе преимуществ социалистической системы хозяйства перед системой капиталистической и единолично-крестьянской”. (Там же). 

* * * 

Во-первых, что касается “механизированного” сельского хозяйства, то в этом слове было, безусловно, больше аванса, чем действительности, ибо начавшие организовываться в 1928 году МТС (машинно-тракторные станции) оснащались в то время в основном тракторами, почвообрабатывающими агрегатами и молотилками; так что остальные работы, связанные с возделыванием таких культур, как лен и картофель, и особенно с производством овощей и животноводческой продукции, выполнялись в колхозах вручную. 

Во-вторых, с установлением почти безраздельного господства в народном хозяйстве общественной собственности на средства производства и на подавляющее количество производимой продукции, они оказались бесхозными (ничьими), а все участники производства, включая специалистов и даже руководителей предприятий, превратились в вольнонаемных, причем мало заинтересованных в эффективном использовании средств производства и бережном отношении к полученной продукции, то есть установилось почти то положение, на которое указывали оппоненты К. Маркса и Ф. Энгельса, – прекратилась если не всякая, то, по крайней мере, эффективная деятельность и воцарилась всеобщая леность. 

А что касается непосредственно сельского хозяйства, то в результате осуществления сплошной коллективизации произошло раскрестьянивание деревень, и их жители были превращены в полупролетариев под названием “колхозники”, с правами, почти равными правам бывших помещичьих крепостных. 

Так что как при этом не напомнить, что знаток крестьянских нравов и обычаев пореформенного периода Глеб Успенский в своё время писал: “Оторвите крестьянина от земли, от тех забот, которые она налагает на него, от тех интересов, которыми она волнует крестьянина, – добейтесь, чтоб он забыл “крестьянство”, – и нет этого народа, нет народного миросозерцания, нет тепла, которое идет от него. Остается один пустой аппарат пустого человеческого организма. Настаёт душевная пустота, “полная воля”, то есть неведомая пустая даль, безграничная пустая ширь, страшное “иди куда хошь”…” (Г.И. Успенский. Власть земли. М.: “Советская Россия”, 1988, с. 213). 

В-третьих, произошло много перегибов и извращений во время осуществления так называемой культурной революции. Так, претворяя в жизнь призыв развития культуры “национальной по форме и социалистической по содержанию” господствующим оказалось содержание. И Сталин просто покривил душой, сказав, что все школы, включая высшую, действовали на ” языках национальностей СССР”. В действительности русский язык из средства межнационального общения стал превращаться в доминирующий и начал вытеснять языки национальных меньшинств СССР. При этом, например, в Беларуси такому явлению во многом способствовало и то, что компартия республики до 1956 года возглавлялась, за исключением нескольких месяцев 1937 года, не беларусами, да и то Василий Шарангович, будучи Первым секретарём ЦК КП Беларуси с марта до 25 мая 1937 года, проводил антибеларускую политику; первым ректором, открывшегося в Минске университета и вплоть до 1929 года был Владимир Пичета, сын украинки и серба. 

Во время существования СССР в столице Беларуси-Минске не было ни одного высшего учебного заведения, которое носило бы имя известного белорусского деятеля; зато они назывались: им. Ленина, им. Сталина, им. Куйбышева, им. Кирова, им. Горького, им. Луначарского. 

Допускались страшные перегибы и в отношениях с религией: закрывались церкви, монастыри, костелы, мечети, синагоги, чем грубо нарушался принцип “свободы совести”, определяющий отношение личности к религии. 

В общем, советский человек подвергался идеологической обработке, начиная с ясельного возраста и до “гробовой доски”, при этом особое внимание уделялось восхвалению “вождей”. Уже детей приучали не только знать, кто такой дедушка Ленин, но и любить его, а позже – и Сталина. Я хорошо помню, что в одной из книг для чтения в начальной школе было четверостишье:

Есть человек за стеною Кремля,
Знает и любит его вся земля.
Радость и счастье твоё от него.
Сталин – великое имя его. 

* * * 

При этом напомним, что в 1935 году поэт Виктор Гусев написал специальное стихотворение для школьников, ставшее песней – “Песня советских школьников”: 

Сегодня мы с песней весёлой
Под знаменем красным войдем
В просторную новую школу,
В наш светлый и радостный дом.
Мы дети заводов и пашен,
И наша дорога ясна!
За детство счастливое наше
Спасибо, родная страна!
Узнаем мы дальние страны,
Изучим строенье земли
И вырастем мы, капитаны,
В моря поведем корабли;
И встретим мы бурю и скажем:
“Ну что же! Дорога ясна”.
За детство счастливое наше
Спасибо, родная страна!
Нам будут герои примером,
Отважными стать мы хотим.
Мы вырастем и в стратосферу
С улыбкой спокойно взлетим.
Взлетим, оглянемся и скажем:
“Ну что же! Дорога ясна”.
За детство счастливое наше
Спасибо, родная страна!
Мы наше октябрьское знамя
Сорвать не позволим врагам.
Мы вырастем большевиками,
Готовыми к новым боям.
И выйдем на смену и скажем:
“Ну что же! Дорога ясна”.
За детство счастливое наше
Спасибо, родная страна! 

Более того, во время учёбы в школе “ребёнок, – как пишет об этом советский журналист и писатель, ставший поэтом диссидентом, Леонид Владимиров (наст. фам. Финкельштейн), – неминуемо становится членом политических организаций – в восемь лет его торжественно принимают в октябрята, в десять – еще более торжественно – в пионеры, причём в этот момент он даёт так называемое “торжественное обещание”, то есть принимает своего рода присягу на верность служения Родине и коммунистической партии. (См. Леонид Владимиров. Россия без прикрас и умолчаний. “Посев”, 1973, с. 30). 

В 1920-е годы был написан “Марш для октябрят, начинающийся строфой: 

Мы идём с веселым маршем,
Дети сёл и городов
На подмогу братьям старшим,
Пионер всегда готов!
Эх отряд, октябрят,
Вздвайвай колонны!
Стройно в ряд!
На парад.
Принимай знамена!..

А вот и начало “Гимна пионерии СССР” (слова Александра Жарова, музыка Сергея Кайдан-Дешкина):

Взвейтесь кострами, синие ночи!
Мы пионеры, дети рабочих.

Припев:
Близится эра Светлых годов.
Клич пионеров: “Всегда готов!”
Радостным шагом, с песней весёлой
Мы выступаем за комсомолом
Припев.

В 1935 году поэтом В. Шмидтгофом и композитором Исааком Дунаевским была написана ещё одна песенка для советской пионерии, начинающаяся строфой:

Эх, хорошо в стране Советской жить!
Эх, хорошо в стране любимым быть!
Эх, хорошо в стране полезным быть!
Красный галстук с гордостью носить…

В четырнадцатилетнем возрасте советские школьники становились комсомольцами, в связи с чем и песни пели уже другие. Вот одна из них, написанная композитором Виктором Белым на слова поэта Якова Шведова:

Орленок, орленок, взлети выше солнца
  И степь с высоты огляди.
Навеки умолкли веселые хлопцы,
  В живых я остался один.
Орленок, орленок, блесни опереньем,
  Собою затми белый свет.
Не хочется думать о смерти, поверь мне,
  В шестнадцать мальчишеских лет.
Орленок, орленок, гремучей гранатой
  От сопки солдат отмело.
Меня называли орленком в отряде,
  Враги называли орлом.
Орленок, орленок, мой верный товарищ,
  Ты видишь, что я уцелел.
Лети на столицу, родимой расскажешь,
  Как сына вели на расстрел.
Орленок, орленок, товарищ крылатый,
  Далёкие степи в огне.
На помощь спешат комсомольцы-орлята
  И жизнь возвратиться ко мне.
Орленок, орлёнок идут эшелоны,
  Победа борьбой решена.
У власти орлиной орлят миллионы,
  И нами гордиться страна. 

А что значит для воспитания учеников в духе коллективизма, смелости и преданности Родине и комсомолу, партии изучение в школе таких произведений как Николая Гоголя “Тарас Бульба”, поэмы Владимира Маяковского “Владимир Ильич Ленин” и стихотворения “Советский паспорт”, романов Николая Островского “Как закалялась сталь” и “Рожденные бурей”, Александра Фадеева “Молодая гвардия”, Бориса Полевого “Повесть о настоящем человеке”, стихотворения беларуского поэта Аркадия Кулешова “Комсомольский билет” и т.д.

При этом подрастающее поколение учили и ненавидеть, ненавидеть правителей капиталистических стран и буржуев, которых рисовали на картинках, как правило, в уродли-вой форме: с толстыми животами, оскаленными зубами… 

Кстати, в этом плане отличился и известный беларуский поэт Якуб Колас, писавший в поэме “Новая зямля” о пребывании своего “дзядзькi” в Вiльнi”: 

Яшчэ нiколi дзядзька з роду
Не бачыу гэтулькi народу,
Паноу, чыноунiкау, багатых,
Такiх таущчэразных, пузатых,
Што можна смела з’есцi булку,
Каб абысцi гэту качулку;
I выступаюць такiм тузам,
Iдуць, не бачаць ног за пузам.
Аж дол каменны чуць не гнецца.
Як студзень, карк яго трасецца.
“Ого паноу! о Божа мiлы!
Якiя гладкiя iх рылы!
Якiя вусы i бароды!
Паставiць iх бы у гароды –
Нi вараб’i i нi вароны
Не смелi б сесцi на загоны!
I процьма-та ж iх якая! –
У мыслях дзядзька разважае. –
А морды ззяюць як пад лакам,
Вiдаць жывуць яны са смакам. 

В СССР, как это отмечает и Л. Владимиров, “политическая обработка человека отнюдь не заканчивалась с окончанием школы – она продолжалась всю его сознательную жизнь… Печать, радио, кино, телевидение, определённого сорта литература – надёжно ведомые отделом пропаганды ЦК партии и не менее надёжно контролируемые цензурой – каждый день вбивали в головы взрослых всё то же, что преподносят малюткам в яслях и детских садиках – обожествление Ленина, восхваление партии, консерватизм, патриотизм, нетерпимость к инакомыслящим, ненависть к Западу, веру в некий будущий коммунистический рай… 

Где бы человек ни работал, он всегда состоял под присмотром местной партийной организации… Для такого воспитания организовывались кружки и семинары по изучению главным образом истории КПСС или марксистской философии”. (Леонид Владимиров. Россия без прикрас и умолчаний, с. 31). 

“Марксизм-ленинизм – пишет Андрей Громыко, прошедший сам все ступени указанного воспитания, – вот та наука, которой должен руководствоваться советский человек. Это касается как внутренней жизни во всей ее многосторонности, так и внешних дел. Глубина знаний может быть разной, но суть, душу этого учения должен понимать каждый”. (А.А. Громыко. Памятное. Книга первая. М.: Политиздат, 1988, с. 66-67). 

Естественно, что в результате такого воспитания советский человек был духовным инвалидом, напичканным лживой идеологией и часто лишённый возможности организации своей жизни по собственному желанию. 

V

А тем временем, с приходом в начале 1933 года в Германии к власти А. Гитлера на мировом политическом горизонте появились грозные черные тучи: “16 марта 1935 года Германия в одностороннем порядке отменила военные ограничения Версальского мирного договора”. (См. З. Шейнис. Максим Максимович Литвинов: революционер, дипломат, человек. М.: Политиздат, 1989, с. 332). 

При этом, в связи с таким шагом Германии, напомним, что автор книги о М. Литвинове, журналист и публицист Зиновий Шейнис пишет: “Ни Ленин, ни другие государственные деятели Советской страны никогда не рассматривали Версальский договор как справедливый. Наоборот они считали его архинесправедливым и не раз заявляли об этом. Но когда этот договор был нарушен во имя вооружения фашистской Германии, – подчеркивает З. Шейнис, – Советский Союз не мог остаться безучастным. Произошло то, о чём советская дипломатия не раз предупреждала западных государственных деятелей, говоря им об опасности, исходящей из Германии. Тогда они отмалчивались или отвечали, что СССР преувеличивает роль Гитлера и его возможности”. (Там же, с. 332-333). 

Неприкрытая ложь

Хотя, “выступая по этому поводу, Литвинов (тогдашний нарком иностранных дел СССР – С.Ш.) ясно выразил позицию Советского Союза: “Я говорю… от имени страны, которая не только не ответственна за Версальский договор, но и никогда не скрывала своего отрицательного отношения к этому договору в целом…” И тут же со всей резкостью ставит вопрос: “Как быть, если государство, требующее или берущее на себя право на вооружение, находится под исключительным руководством людей, которые объявили во всеуслышание программу своей внешней политики, состоящую в политике не только реванша, но и безграничного завоевания чужих территорий и уничтожения независимости целых государств, – под руководством людей, которые открыто провозгласили эту программу и не только не отрекаются от неё, но непрестанно распространяют эту программу, воспитывая на ней свой народ? Как быть в тех случаях, когда государство, имея такую программу своих вождей, отказывается давать какие бы то ни было гарантии неосуществления этой программы, гарантии безопасности своих соседей дальних или близких, – гарантии, которые готовы дать другие государства, даже свободные от всяких подозрений в агрессивности? Можно ли закрывать глаза на подобные факты?” (Там же, с. 333).

“Политика попустительству Гитлера, – читаем мы в книге Зиновия Шейниса, – принесла новые горькие плоды. 12 марта 1938 года немецкие войска вторглись в Австрию. Произошёл аншлюс”, после которого Австрия как самостоятельное государство перестала существовать. (См. там же, с. 351). 

Кстати, оценивая произошедшее с Австрией, У. Черчилль писал: “Такое событие, как исчезновение Австрии, прошло незамеченным Лигой Наций. Сознавая значения этого события для судьбы всей Европы и в особенности Чехословакии, Советское правительство немедленно после захвата Австрии обратилось к другим европейским Великим Державам с предложением немедленного совместного обсуждения возможных последствий этого события, чтобы коллективно принять предохранительные меры. Это предложение, если бы оно было осуществлено, – полагает У. Черчилль, – могло избавить нас (т. е. Европу – С.Ш.) от тревоги, которую весь мир теперь чувствует за судьбу Чехословакии, к сожалению, не было оценено по достоинству”. (Уинстон Черчилль. От войны до войны (1919-1939). Вторая мировая война. Книга I. Нью-Йорк: Изд. им. Чехова, 1954, с. 322-323).

Напомним: 30 сентября 1938 года было подписано Мюнхенское соглашение, расчленившее Чехословакию, после которого Судетская область отошла к Германии. 

Так что советник Германского посольства в Москве фон Типпельскирха доносил в Берлин: “В свете нашего опыта мне представляется возможным, что Сталин сделает из провала советской политики выводы, касающиеся некоторых лиц. В этой связи я в первую очередь думаю о Литвинове…” (З. Шейнис. Максим Максимович Литвинов: революционер, дипломат, человек, с. 358). 

А в ночь с 3 на 4 мая 1939 года “здание Наркоминдела было оцеплено войсками НКВД – ожидался приезд Берии. Прибывшие утром Молотов, Маленков и Берия сообщили Литвинову о его снятии с поста народного комиссара”. (Там же, с.363). 

Кстати, в связи с этим Черчилль писал: “Выдающийся еврей, предмет вражды немцев, был отброшен на данное время, как сломанный инструмент, и, не получив разрешения сказать хоть слово в объяснение, был удалён с мировой сцены в неизвестность, нищету и под наблюдение полиции. Малоизвестный вне России Молотов стал комиссаром по иностранным делам в теснейшем содружестве со Сталиным. Он был свободен от всякого бремени прежних заявлений, свободен от атмосферы Лиги Наций и был в состоянии двигаться в любом направлении, которое могло казаться необходимым для самосохранения России. Фактически он мог двигаться только в одном направлении. Он всегда стоял за соглашение с Гитлером. Советское правительство было убеждено Мюнхеном и многим другим, что Англия и Франция будут сражаться только, если они будут атакованы, но что и тогда от них не будет много пользы. Нависшая буря готова была разразиться. Россия должна была заботиться о себе. 

Отставка Литвинова, – отмечал У. Черчилль, – означала конец эпохи. Она отметила потерю Кремлём всякой веры в договор о безопасности с Западными державами и возможность организации восточного фронта против Германии”. (Там же, с.385). 

* * * 

Однако, несмотря на то, что в Европе воздух наполнился предчувствием великой войны, в СССР преобладала атмосфера благополучия, а вместе с ним и переоценка мощи Красной Армии. “Наша армия, – заявлял на XVIII съезде ВКП(б) военный нарком Климент Ворошилов, – стоит зорким часовым на рубежах, отделяющих социалистический мир от мира угнетения, насилия и капиталистического варварства. Она всегда, в любой момент готова ринуться в бой против всякого врага, который посмеет коснуться священной земли советского Государства”. При этом заверил делегатов съезда: “Товарищи! Наша армия несокрушима!” (XVIII съезд Всесоюзной коммунистической партии (б). Стен. отчёт, с. 204). 

Подтверждением переоценки мощи Красной Армии служат и появлявшиеся в те предвоенные годы многочисленные песни, подобно, скажем, “Маршу танкистов”, написанном в 1939 году, на слова поэта Бориса Ласкина, кстати, родившегося в Орше (Беларусь): 

Броня крепка, и танки наши быстры,
И наши люди мужеством полны:
В строю стоят советские танкисты –
Своей великой Родины сыны.

Припев:
Гремя огнём, сверкая блеском стали,
Пойдут машины в яростный поход,
Когда нас в бой пошлёт товарищ Сталин
И Ворошилов в бой нас поведёт.

Заводов труд и труд колхозных пашен
Мы защитим, страну свою храня,
Ударной силой орудийных башен
И быстротой, и натиском огня. 

Припев.

Пусть помнит враг, укрывшийся в засаде,
Мы начеку, мы за врагом следим.
Чужой земли мы не хотим ни пяди,
Но и своей вершка не отдадим.

Припев.

Пусть помнит враг матерый,
Он будет бит повсюду и везде!
Когда нажмут водители стартеры
И по лесам, по сопкам, по воде.

Припев.

* * *

При этом И. Сталин и В. Молотов стали соучастниками развязывания Второй мировой войны, поскольку 23 августа 1939 года с фашистской Германией был подписан не только “Советско-Германский договор о ненападении”, что было сделано и некоторыми другими государствами, но и “Секретный дополнительный протокол” следующего содержания: 

“По случаю подписания Пакта о Ненападении между Германией и Союзом Советских Социалистических Республик нижеподписавшиеся представители обеих Сторон обсудили в строго конфиденциальных беседах вопрос о разграничении их сфер влияния в Восточной Европе. Эти беседы привели к со-глашению в следующем: 

1. В случае территориальных и политических преобразований в областях, принадлежащих прибалтийским государствам (Финляндии, Эстонии, Латвии, Литве), северная граница Литвы будет являться чертой, разделяющей сферы влияния Германии и СССР. В этой связи заинтересованность Литвы в районе Вильно признаны обеими Сторонами. 

2. В случае территориальных и политических преобразований в областях, принадлежащих Польскому государству, сферы влияния Германии и СССР будут разграничены приблизительно по линии рек Нарев, Висла и Сан. Вопрос о том, желательно ли в интересах обеих Сторон сохранение независимости Польского государства будет окончательно решен лишь ходом будущих политических событий. В любом случае оба Правительства разрешат этот вопрос путем дружеского согласия. 

3. Касательно Юго-Восточной Европы Советская сторона указала на свою заинтересованность в Бессарабии. Германская сторона ясно заявила о полной политической незаинтересованности в этих территориях. 

4. Данный протокол рассматривается обеими Сторонами как строго секретный. 

Москва, 23 августа 1939 г.
За правительство Германии

Полномочный представитель Правительства СССР, И. Риббентроп В. Молотов. 

* * *

Кстати, обосновывая заключение этих документов с Германией, 19 августа 1939 года, на заседании Политбюро ЦК ВКП(б) И. Сталин говорил: “Вопрос мира или войны вступает в критическую для нас фазу. Если мы заключим договор о взаимопомощи с Францией и Великобританией, Германия откажется от Польши и станет искать “модус вивенди” (делающий возможными хотя бы временные мирные отношения – С.Ш.) с западными державами. Война будет предотвращена, но в дальнейшем события могут принять опасный характер для СССР. Если мы примем предложение Германии о заключении с ней пакта о ненападении, она, конечно, нападёт на Польшу, и вмешательство Франции и Англии в эту войну станет неизбежным. Западная Европа будет подвергнута серьезным волнениям и беспорядкам. В этих условиях у нас будет много шансов остаться в стороне от конфликта, и мы сможем надеяться на наше выгодное вступление в войну. 

Опыт двадцати последних лет показывает, что в мирное время невозможно иметь в Европе коммунистическое движение, сильное до такой степени, чтобы большевистская партия смогла бы захватить власть. Диктатура этой партии становится возможной только в результате большой войны. (!!! – С.Ш). Мы сделаем свой выбор, и он ясен. Мы должны принять немецкое предложение и вежливо отослать обратно англо-французскую миссию. 

Первым преимуществом, которое мы получим, будет уничтожение Польши до самых подступов к Варшаве, включая украинскую Галицию. Германия предоставляет нам полную свободу действий в Прибалтийских странах и не возражает по поводу возвращения Бессарабии СССР. Она готова уступить нам в качестве зоны влияния Румынию, Болгарию и Венгрию. Остается открытым вопрос, связанный с Югославией… 

В то же время мы должны предвидеть последствия, которые будут вытекать как из поражения, так и из победы Германии. В случае её поражения неизбежно произойдет советизация Германии и будет создано коммунистическое правительство. Мы не должны забывать, что советизирование Германии окажется перед большой опасностью, если эта советизация явится последствием поражения Германии в скоротечной войне. Англия и Франция будут ещё достаточно сильны, чтобы захватить Берлин и уничтожить советскую Германию. А мы не будем в состоянии прийти на помощь нашим большевистским товарищам в Германии. 

Таким образом, наша задача заключается в том, чтобы Германия смогла вести войну как можно дольше, с целью, чтобы уставшие и до такой степени изнуренные Англия и Франция были бы не в состоянии разгромить советизированную Германию. Придерживаясь позиции нейтралитета и ожидая своего часа, СССР будет оказывать помощь нынешней Германии, снабжая её сырьем и продовольственными товарами. Но само собой разумеется, наша помощь не должна превышать определенных размеров для того, чтобы не подрывать нашу экономику и не ослаблять мощь нашей армии”. 

И в конце, подчеркнув, что “у нас будет широкое поле деятельности для развития мировой революции”, И. Сталин сказал: “Товарищи! В интересах СССР – Родины трудящихся, чтобы война разразилась между рейхом и капиталистическим англо-французским блоком. Нужно сделать всё, чтобы эта война длилась как можно дольше в целях изнурения двух сторон. Именно по этой причине мы должны согласиться на заключение пакта, предложенного Германией, и работать над тем, чтобы эта война, объявленная однажды, продлилась максимальное количество времени. Надо будет усилить пропагандистскую работу в воюющих странах для того, чтобы быть готовым к тому времени, когда война закончится…” (Центр хранения историко-документальных коллекций, бывший особый архив СССР. Ф 7, оп. 1, д. 1223). 

* * * 

Более того, в одной из своих бесед с Ф. Чуевым В. Молотов сказал: “Когда мы принимали Риббентропа (23 августа 1939 г. – С. Ш.), он, конечно, провозгласил тост за Сталина, за меня…” А Сталин во время того приёма неожиданно для Молотова предложил: “Выпьем за нового антикоминтерновца Сталина!” 

Безусловно, что такой тост стал ещё большей неожиданностью для Риббентропа и он тут же бросился звонить в Берлин и докладывать об услышанном из уст Сталина Гитлеру, который, придя в восторг, ответил Риббентропу: “Мой гениальный министр иностранных дел!” (Феликс Чуев. Молотов. Полудержавный властелин, с. 23-24).

И как бы не старался В. Молотов обелять Сталина, что он, дескать, “подшутил, чтобы вызвать реакцию Риббентропа”, но провозглашенный тост Генеральным секретарём ЦК ВКП(б), хотел того Сталин или нет, был, безусловно, не чем иным как предательством Коминтерна, причём, как показали дальнейшие события, не только на словах: многие немецкие коммунисты, искавшие в то время спасения в СССР от преследования их на родине, были выданы нацистам. 

Так что Гитлеру действительно было чему порадоваться, и уже 25 августа 1939 года в письме к итальянскому диктатору Муссолини он писал: “Я уверен, что могу сообщить Вам, Дуче, что, благодаря переговорам с Советской Россией, в международных отношениях возникло совершенно новое положение, которое должно принести Оси (союзу Италии, Гер-мании и Японии – С.Ш.) величайший из возможных выигрышей”. (СССР-Германия. VILNIUS: “MOKLAS”, 1989, с. 71).

После подписания указанных двух документов, 1 сентября 1939 года фашистская Германия напала на Польшу, и 8 сентября В. Молотов шлёт послу в Москве Шуленбургу телеграмму следующего содержания: “Я получил ваше сообщение о том, что германские войска вошли в Варшаву. Пожалуйста, передайте мои поздравление и приветствие правительству Германской Империи. Молотов”. (Там же, с. 84). 

А 17 сентября к Германии присоединился СССР; 22 сентября 1939 года, в Бресте, был проведен, в ознаменование раздела Польши, совместный парад частей Вермахта и Красной Армии. 

Так вызревала и началась со скрипа перьев Молотова и Риббентропа, под топот сапог на совместном параде в Бресте войск со свастиками и красными звездами на шапках, Вторая мировая война, ставшая в ХХ веке самой кровопролитной. 

* * * 

При этом напомним, что, как об этом повествует социал-демократ по мировоззрению Вилли Брандт (наст. имя и фам. Герберт Карл Фрам), “немецкие социалисты самых различных оттенков в течение многих лет вели борьбу против нацистской Германии. Мы не могли хотеть, чтобы она выиграла войну, но и не желали, чтобы в результате войны Германия погибла. И вот началась война”. (Вилли Брандт. Воспоминания. М.: “Новости”, 1991, с.126).

И далее Вилли Брандт продолжает: “В политическом отношении немецкий антифашист становится участником войны против нацистской Германии. Еще в сентябре 1939 года я изложил на бумаге точку зрения свою и моих друзей. Мы считали, что даже далеко идущее сотрудничество между Гитлером и Сталиным не будет иметь решающего значения. Гораздо более вероятно, что в одном из следующих раундов произойдёт “столкновение между Германией и Россией”. (Там же, с. 127). 

А тем временем, 28 сентября 1939 года, в Москве, В. Молотовым и И. Риббентропом был подписан “Германо-Советский договор о дружбе и границе между СССР и Германией”. А 30 сентября 1939 года в “Правде” было опубликовано заявление министра иностранных дел Германии И. Риббентропа, сделанное им сотруднику ТАСС перед отъездом из Москвы. 

“Моё пребывание в Москве опять, – сказал И. Риббентроп, – было кратким, к сожалению, слишком кратким. В следующий раз я надеюсь пробыть здесь больше. Тем не менее мы хорошо использовали эти два дня. Было выяснено следующее: 

1. Германо-советская дружба теперь установлена окончательно.
2. Обе стороны никогда не допустят вмешательство третьих держав в восточно-европейские вопросы.
3. Оба государства желают, чтобы мир был восстановлен, и чтобы Англия и Франция прекратили абсолютно бессмысленную и бесперспективную борьбу против Германии.
4. Если, однако, в этих странах возьмут верх поджигатели войны, то Германия и СССР будут знать, как ответить на это”… 

В заключение г. фон Риббентроп заявил: “Переговоры происходили в особенно дружественной и великолепной атмосфере. Однако прежде всего я хотел бы отметить исключительно сердечный приём, оказанный мне советским правительством и в частности гг. Сталиным и Молотовым”. (См. СССР – Германия, с. 114). 

Напомним, все это происходило в то время, когда Председатель ЦК Коммунистической партии Германии Эрнст Тельман, начиная с 3 марта 1939 года и другие немецкие коммунисты находились в тюремных камерах. 

* * * 

Вот оценка свершившегося У. Черчиллем, который, выступая 1-го октября 1939 года по радио, сказал: “Польша снова раздавлена двумя великими державами, которые в течение полутораста лет держали её в рабстве, но не смогли сломить дух польского народа. Героическая защита Варшавы показала, что душа Польши неразрушима и что она снова поднимется, как скала, которую могут на время захлестнуть волны прибоя, но которая остается скалой… 

Я не могу вам предсказать, что будет делать Россия. Это окутанная тайной загадка внутри загадки. Но, может быть, к ней есть ключ. Этот ключ – национальные интересы России. Интересам и безопасности России не может соответствовать, чтобы Германия утвердилась на берегах Чёрного моря или чтобы она захватила балтийские государства и поработила славянские народы юго-восточной Европы. Это противоречило бы исторически жизненным интересам России”. (Уинстон Черчилль. Война в сумерках. Вторая мировая война. Книга II. Нью-Йорк: Изд. им. Чехова, 1954, с. 57). 

* * * 

И совсем по-другому оценивал события, произошедшие в те месяцы, В. Молотов. Так, выступая 31 октября 1939 года на заседании Верховного Совета Союза ССР с Докладом, он, обращаясь к депутатам, сказал: “За последние месяцы в международной обстановке произошли важные изменения. Это относится, прежде всего, к положению в Европе, но также и к странам, находящимся далеко за пределами Европы. В связи с этим надо указать на три основных обстоятельства, имеющих решающее значение. 

Во-первых, надо указать на изменения, происшедшие в отношениях между Советским Союзом и Германией. Со времени заключения 23 августа советско-германского договора о ненападении был положен конец ненормальным отношениям в течение ряда лет между Советским Союзом и Германией. На смену вражде, всячески подогревавшейся со стороны некоторых европейских держав, пришло сближение и установление дружественных отношений между СССР и Германией…

Во-вторых, надо указать на такой факт, как военный разгром Польши и распад Польского государства. Правящие круги Польши немало кичились “прочностью” своего государства и “мощью” своей армии. Однако оказалось достаточно короткого удара по Польше со стороны сперва германской армии, а затем – Красной Армии, чтобы ничего не осталось от этого уродливого детища Версальского договора, жившего за счёт угнетения непольских национальностей…. 

В-третьих, следует признать, что вспыхнувшая в Европе большая война внесла коренные изменения во всю международную обстановку. Эта война началась между Германией и Польшей и превратилась в войну между Германией – с одной стороны, Англией и Францией – с другой стороны. Война между Германией и Польшей закончилось быстро, ввиду полного банкротства польских руководителей. Польше, как известно, не помогли ни английские, ни французские гарантии”. (СССР – Германия, с. 116-117). 

И далее В. Молотов отметил: “В связи с этими важными изменениями международной обстановки некоторые старые формулы, которыми мы пользовались еще недавно, – и к которым многие так привыкли, – явно устарели и теперь неприменимы. Надо отдать себе в этом отчёт, чтобы избежать грубых ошибок в оценке сложившегося нового политического положения в Европе. 

Известно, например, что за последние несколько месяцев такие понятия как “агрессия”, “агрессор” получили новое конкретное содержание, приобрели новый смысл. Не трудно догадаться, что теперь мы не можем пользоваться этими понятиями в том же смысле, как, скажем, 3-4 месяца тому назад. Теперь, если говорить о великих державах Европы, Германия находится в положении государства, стремящегося к скорейшему окончанию войны и к миру, а Англия и Франции, вчера еще ратовавшие против агрессии, стоят за продолжение войны и против заключения мира. Роли, как видите, меняются. 

Попытка английского и французского правительств оправдать эту свою новую позицию данными Польше обязательствами, разумеется, явно несостоятельны. В восстановлении старой Польши, как каждому понятно, не может быть и речи. Поэтому бессмысленным является продолжение теперешней войны под флагом восстановления прежнего Польского государства. Понимая это, правительства Англии и Франции, однако, не хотят прекращения войны и восстановления мира, а ищут нового оправдания для продолжения войны против Германии”. (Там же, с. 117). 

А возвращаясь к судьбе Польши, В. Молотов пояснял: “Нечего доказывать, что в момент полного распада Польского государства наше правительство обязано было протянуть руку помощи проживающим на территории Западной Украины и Западной Белоруссии братьям-украинцам и братьям-беларусам. Оно так и поступило… При боевом продвижении Красной Армии по этим районам у наших воинских частей были местами серьезные стычки с польскими частями, а стало быть, были и жертвы… Общее количество жертв, понесенных Красной Армией на территории Западной Белоруссии и Западной Украины составляет: убитых – 737, раненых – 1862, то есть в целом – 2599 человек. Перешедшая к нам территория Западной Украины вместе с территорией Западной Белоруссии составляют 196 тысяч квадратных километров, а её население – около 13 миллионов человек, из которых украинцев – более 7 миллионов, белорусов – более 3 миллионов, поляков – свыше 1 миллиона, евреев – свыше 1 миллиона”. (Там же, с.120). 

Потом, как известно из истории, была спровоцированная СССР Советско-Финская война, насильственное присоединение к СССР Прибалтийских государств и Бессарабии. 

* * * 

“Вопрос о Прибалтике, Западной Украине, Западной Белоруссии и Бессарабии, – говорит В. Молотов Ф. Чуеву, – мы решили с Риббентропом (не с народами этих стран и регионов! – С.Ш.) в 1939 году. Немцы неохотно шли на то, что мы присоединим к себе Латвию, Литву, Эстонию и Бессарабию. Когда через год, в ноябре 1940 года, я был в Берлине, Гитлер спросил меня: “Ну хорошо, украинцев, белорусов вы объединяете вместе, ну, ладно, молдаван, это ещё можно объяснить, но как вы объясните всему миру Прибалтику?” 

Я ему сказал: “Объясним”. 

А дальше, в оправдание совершенного в то время преступления, В. Молотов “понёс” просто ложь о том, что якобы не только коммунисты Прибалтийских государств, но и их народы “высказались за присоединение к Советскому Союзу”. (Ведь референдумы в этих странах о присоединении к СССР проходили после ввода в них советских войск, что, спустя годы, Россия повторила в Крыму!) 

При этом В Молотов признаётся, правда, с оговоркой – “по секрету”, что он “выполнял очень твёрдый курс. Министр иностранных дел Латвии, – говорит Молотов, – приехал к нам в 1939 году, я ему сказал: “Обратно вы уж не вернётесь, пока не подпишете присоединение к нам”. 

Из Эстонии к нам приехал военный министр, я уж забыл его фамилию, популярный был, мы ему то же сказали. На эту крайность мы должны были пойти. И выполнили, по-моему, неплохо”. (Феликс Чуев. Молотов. Полудержавный властелин, с. 19). 

Что же касается Литвы, то, как вспоминает её тогдашний министр иностранных дел Юозас Урбшис, её правительство “было поставлено перед таким выбором: 

1) либо оно подписывает требуемый Советским Союзом договор о взаимопомощи, предоставляющий Советскому Союзу право держать в оговоренных местах на территории Литвы гарнизоны условленной численности, и возвращает Вильнюс с частью территории Вильнюсского края; 

2) либо оно не подписывает этого договора и тогда не получает Вильнюса и вступает в гибельный конфликт с Советским Союзом. Во что мог вылиться такой конфликт, со всей очевидностью показывает опыт Финляндии… 

Поэтому правительство Литвы, осознавая сложившееся положение, выбрало первый вариант”. (Юозас Урбшис. Литва в годы суровых испытаний 1939-1940. Вильнюс: “Минтис”, 1989, с. 38). 

“В середине июня 1940 года советские войска вступили в Эстонию, Латвию и Литву. 27 июня советские войска вступили в Буковину и Молдавию, оторванную Румынией от СССР после Октябрьской революции”. (Там же, с. 50). 

* * * 

При этом не надо забывать и о том, что Германия, потерпев поражение в Первой мировой войне и потеряв не только часть территории, но и лишившись права иметь современный военно-промышленный комплекс и боеспособную армию, смогла вновь так быстро восстановить и развить свой военный потенциал, в том числе и благодаря Советскому Союзу.

Дело в том, что, несмотря на все свои потери и лишения, Германия, за годы Первой мировой войны накопила достаточно богатый военно-технический опыт и сумела развить военно-техническую мысль, которой, в связи с проводимыми репрессиями, в том числе многих военных специалистов и ряда учёных военно-промышленного комплекса, Советский Союз был беден. В то же время он остро нуждался в скорейшем укреплении своей боевой мощи, причём не только для защиты своих рубежей, но и для оказания помощи коммунистическим партиям других стран в совершении ими государственных переворотов и захвата власти. 

В связи со сказанным, после подписания 16 апреля 1922 года в Рапалло договора между Советской Россией и Германией, предусматривавшего восстановление дипломатических отношений, началось тайное военное сотрудничество, что, безусловно, являлось преступлением перед мировым сообществом. 

“Уже с 1923 года, – пишет в своей книге “Секретная служба Гитлера” начальник управления шпионажа и диверсий службы безопасности СД нацистской Германии Вальтер Шелленберг, – практиковалась подготовка офицеров и велись обмены технической информацией между германским рейхсвером и Красной Армией. Кроме этого, за отдельные патенты, полученные от Германии, ей было разрешено наладить выпуск своего оружия на территории Советского Союза. В то же время именно политика Сталина поддержать германский национализм в надежде направить Германию на западную буржуазию привела к тому, что он дал указание германской компартии своим главным врагом считать не гитлеровскую национал-социалистическую, а социал-демократическую партию”. (Вальтер Шелленберг. Секретная служба Гитлера. Киев: “Доверие”, 1991, с.23). 

Так что у итальянского диктатора Муссолини были все основания заявить в октябре 1939 года: “Большевизм в России исчез, и на его место встал славянский тип фашизма”. (Цит. по кн. А.Авторханова “Происхождение партократии”, с. 43). 

* * * 

А вот оценка тех событий Вилли Брандтом: “Когда-то левые, в том числе некоммунисты, были очарованы Советским Союзом. Теперь это прошло. Испания и московские процессы запомнились надолго. Финляндия и пакт с Гитлером развеяли последние симпатии. Никакие расчёты, пусть даже на выигрыш во времени, не могли оправдать те факты, о которых в 1939 г. и 1940 году мы даже не подозревали, начиная с переговоров о разделе мира и кончая секретными договоренностями о выдаче некоторых немецких коммунистов – противников Гитлера – германским властям. “Пакт с дьяволом” очень помог выяснению позиций среди левой немецкой эмиграции. Коммунисты, следуя полученным указаниям, онемели и утратили последний кредит. В своем заявлении мы писали: кто защищает политику Сталина, не может быть нашим партнёром”. (Вилли Брандт. Воспоминания, с. 127). 

* * * 

Кстати, из рассказа бывшего Первым секретарём ЦК компартии Грузии в последние месяцы жизни Сталина Акакия Мгеладзе, подтвержденного В. Молотовым, известно, что после окончания Второй мировой войны “на дачу Сталина привезли карту СССР в новых границах – небольшую, будто для школьного учебника. Сталин приколол её кнопками на стену. “Посмотрим, что у нас получилось… На Севере у нас всё в порядке, нормально. Финляндия перед нами очень провинилась, и мы отодвинули границу от Ленинграда. Прибалтика – это исконно русские земли! – снова наша, белорусы у нас теперь все вместе живут, украинцы – вместе, молдаване – вместе. На Запале нормально”. – И сразу перешёл к восточным границам. “Что у нас здесь?.. Курильские острова наши теперь, Сахалин полностью наш, смотрите, как хорошо! И Порт-Артур наш, и Дальний наш”, – Сталин провел трубкой по Китаю, – “КВЖД наша. Китай, Монголия – всё в порядке… Вот здесь мне наша граница не нравится!” – сказал Сталин и показал южнее Кавказа”. (См. Феликс Чуев. Молотов. Полудержавный властелин, с. 18-19). 

И как комментирует Ф. Чуев, “это имело свои последствия”; и далее, ссылаясь на рассказ ему крупных военных, говорит: “… в ту пору на границе СССР с Турцией и Ираном были выселены местные жители, готовились к военным действиям. Предполагалось, что руководить ими будет маршал К. К. Рокоссовский, талантливый полководец Второй мировой войны и, как писала о нём западная пресса, “мастер стремительных ударов и массовых окружений”. Казалось, скоро осуществится давнишняя мечта армянского народа – присоединение к родной земле легендарной горы Арарат, изображенной на гербе республики, но не входящей в её территорию, – случай, согласитесь уникальный. Но что-то остановило Сталина…”. (Там же, с. 19). 

Так что, в связи с таким комментарием Ф. Чуева, напомним, что в своё время по поводу цитируемой нами книги Данилевского “Россия и Европа” известный русский религиозный мыслитель, почётный академик Императорской АН по разряду изящной словесности (1900 г.) Владимир Соловьёв писал: “Наш национализм желает разрушить Турцию и Австрию, разделить Германию, присоединить Константинополь и, если представится возможность, – даже Индию”. При этом дальше он добавил: “Если нас спросят, что мы можем предложить человечеству в замещение за разрушенное и присоединённое, какой вклад в виде культурных и духовных принципов мы сделали в мировую историю, нам приходится или молчать, или отделываться ничего не значащими фразами”. (Цит. по кн. Уолтера Лакера “Чёрная сотня. Происхождение русского фашизма. М.: “Текст”, 1994, с.46). 

* * * 

Известно, что после Второй Мировой войны Международным Военным трибуналом были осуждены более 20 главарей фашистской Германии, начавшей эту самую разрушительную и кровопролитную бойню в истории человечества. Поэтому у главного обвинителя на судебном процессе в Нюрнберге от Соединённых Штатов Америки, члена Верховного суда США Роберта Джексона были все основания в своей вступительной речи сказать: “Это судебное разбирательство приобретает значение потому, что эти заключенные представляют в своем лице зловещие силы, которые будут таиться в мире ещё долго после того, как тела этих людей превратятся в прах. Эти люди – живые силы расовой ненависти, террора и насилия, надменности и жестокости, порождённых властью. Это – символ жестокого национализма и милитаризма, интриг и провокаций, которые в течение одного поколения за другим повергли Европу в пучину войны, истребляя её мужское население, уничтожая её дома и ввергая её в нищету. Они в такой мере приобщили себя к созданной ими философии и к руководимым ими силам, что проявление к ним милосердия будет означать победу и поощрение того зла, которое связано с их именами. Цивилизация не может позволить себе какой-либо компромисс с социальными силами, которые приобретут новую мощь, если мы поступим двусмысленно или нерешительно с людьми, в лице которых эти силы продолжают своё существование”. (А. И. Полторак. Нюрнбергский эпилог. М.: Воениздат Минобороны СССР, 1969, с. 7). 

“Американцам так и не удалось построить демократию в Украине”

И очень важно, что одновременно с осуждением и наказанием персональных виновников совершённых преступлений перед человечеством, на Нюрнбергском процессе была признана преступной и сама Национал-социалистическая рабочая партия Германии, а также созданные в этой стране карательные организации: СС, СД и гестапо, являющиеся оплотом нацистского государства. 

* * * 

Однако, к сожалению, несудимым остался другой преступный – большевистский режим и его главари, разжигавшие классовую ненависть и ставшие, по существу, соучастниками развязывания Второй мировой войны… 

Так что стоило только над фашистской Германией одержать победу “соединенными усилиями великих держав – Советского Союза, Соединённых Штатов Америки и Великобритании”, что 24 июня 1945 года на параде Победы отметил Маршал Советского Союза Георгий Жуков, как тут же начали в Советском Союзе подчёркивать его главную историческую роль в одержании этой поистине исторической победы. 

И это, в общем-то, соответствовало действительности, чего нельзя сказать о прославлении Сталина как гениальнейшего полководца. Буквально через два дня после парада Победы, 26 июня 1945 года, ему Указом Президиума Верховного Совета СССР было присвоено не только звание Героя Советского Союза, но и высшее воинское звание Генералиссимуса, “в ознаменование исключительных заслуг в Великой Отечественной войне”. 

К прославлению заслуг И. Сталина в одержании победы Советским Союзом во Второй мировой войне подключились писатели и композиторы. Что только стоило написанное в 1945 году Михаилом Исаковским стихотворение “Слово к товарищу Сталину”, причем – написанное, видимо, действительно от чистого сердца:

Оно пришло, не ожидая зова.
Пришло само – и не сдержать его…
Позвольте ж мне сказать Вам это слово,
Простое слово сердца моего.
Тот день настал. Исполнилися строки.
Земля опять покой свой обрела.
Спасибо ж Вам за подвиг Ваш высокий,
За Ваши многотрудные дела.
Спасибо Вам, что в годы испытаний
Вы помогли нам устоять в борьбе.
Мы так Вам верили, товарищ Сталин,
Как, может быть, не верили себе.
Вы были нам оплотом и порукой,
Что от расплаты не уйти врагам.
Позвольте ж мне пожать Вам крепко руку,
Земным поклоном поклониться Вам
За Вашу верность матери Отчизне,
За Вашу мудрость и за Вашу честь,
За чистоту и правду Вашей жизни,
За то, что Вы – такой, какой Вы есть.
Спасибо Вам, что в дни великих бедствий
О всех о нас Вы – думали в Кремле,
За то, что Вы повсюду вместе,
За то, что Вы живёте на земле. 

* * * 

Вот так: как будто не было, главным образом именно по вине Сталина, предвоенного истребления множества опытных военных кадров, из-за чего, как пишет в своих воспоминаниях Г. Жуков, “… вопрос о командных кадрах вооруженных сил в 1940-1941 годах продолжал оставаться острым. Массовое выдвижение на высшие должности молодых, необстрелянных командиров снижало на какое-то время боеспособность армии”. (См. Г.К. Жуков. Воспоминания и размышления. М.: Изд. агентства печати новости, 1969, с.234). 

Достаточно сказать, что “за пять предвоенных лет сменилось четыре начальника Генерального штаба. Столь частая смена руководства не давала возможности во всей полноте освоить оборону страны и глубоко обдумать все аспекты предстоящей войны”. (Там же, с. 219).

Более того, поскольку из-за массовых репрессий в стране существовал страх, и командиры опасались обвинений за предпринимаемые самостоятельно действия, то “накануне войны, даже в ночь на 22 июня, в некоторых случаях командиры соединений и объединений, входящих в эшелон прикрытия границы, до самого последнего момента ждали указания свыше и не держали части в надлежащей боевой готовности, хотя по ту сторону границы был уже слышен шум моторов и лязг гусениц”. (Там же, с. 262). 

И ещё об отрицательных последствиях культа личности Сталина в первый период войны, о которых пишет Г. Жуков: “И. В. Сталин был убеждён, что гитлеровцы в войне с Советским Союзом будут стремиться в первую очередь овладеть Украиной, Донецким бассейном, чтобы лишить нашу страну важнейших экономических районов и захватить украинский хлеб, донецкий уголь, а затем и кавказскую нефть. При рассмотрении оперативного плана весной 1941 года И. В. Сталин говорил: “Без этих важнейших жизненных ресурсов фашистская Германия не сможет вести длительную и большую войну”. 

И. В. Сталин для всех нас был величайшим авторитетом, никто тогда и не думал сомневаться в его суждениях и оценках обстановки. Однако указанное предположение И. В. Сталина не учитывало планов противника на молниеносную войну против СССР, хотя, конечно, оно имело свое основание” (Там же, с. 220). 

Естественно, что в том числе и по этим причинам, прежде чем победить фашистскую Германию под руководством товарища Сталина, пришлось потерять миллионы советских граждан, погибшими, попавшими в плен, вывезенными в Германию на работы, и под его же руководством отступить Красной Армии до Волги. 

* * * 

А после окончания Второй мировой войны, поскольку у союзников уже не стало общего врага, объединявшего для борьбы с ним усилия столь разных государств, то на первый план начали опять выходить существовавшие до войны противоречия – геополитического и идеологического свойства. Так что, ещё не оправившись от “горячей” войны, мировое сообщество начало погружаться в “холодную” войну.

Дело в том, что с первых же дней после окончания войны в части европейских стран, освобожденных от гитлеровской оккупации Красной Армией, Сталиным и его окружением началась подготовка к строительству социализма большевистского образца. Это видно на примере Германии. Так, по свидетельству Маршала Советского Союза Георгия Жукова, который в послевоенное время был главнокомандующим военной администрацией в зоне советской оккупации, он часто встречался с тогдашними руководителями Компартии Германии Вильгельмом Пиком, Вальтером Ульбрихтом и другими. 10 июня 1945 года Жуков подписал приказ № 2, согласно которому разрешалось на названной территории образование и деятельность якобы “всех антифашистских партий, ставящих своей целью окончательное искоренение остатков фашизма и укрепление начал демократизма и гражданских свобод в Германии и развитие в этом направлении инициативы и самодеятельности широких масс населения”. 

Однако, благодаря действиям той же советской администрации, этим приказом Жукова воспользовались коммунистическая и социал-демократическая партии, которые, идя на объединение, в феврале 1946 года приняли разработанный специальной комиссией документ “Основные принципы и цели”, в котором недвусмысленно объявлялось, что после объединения двух названных партий в Социалистическую единую партию Германии её конечной целью будет “завоевание социализма”. 

Естественно, что это не могло быть незамеченным, по нашему мнению, одним из опытнейших и прозорливейших политиков ХХ века Уинстоном Черчиллем; и он уже в начале марта 1946 года, выступая в Фултоне (США), забил тревогу по поводу “двух чудовищных мародёров – войны и тирании”, опять угрожавших, как он подчеркивал, человечеству. 

Для защиты мира от первого мародёра – войны, отмечал Черчилль, – “мы должны постоянно заботиться о том, что-бы работа ООН была как можно более продуктивной и носила реальный, а не показной характер, чтобы организация эта была активно действующей силой, а не просто трибуной для пустословия, чтобы она стала подлинным Храмом Мира, где когда-нибудь будут вывешены щиты с гербами огромного множества стран, а не превратилась во вторую вавилонскую башню или в место для сведения счетов”. (Уинстон Черчилль. Мускулы мира. М.: “ЭКСМО-Пресс”, 2002, с. 467). 

(К сожалению, то, чего боялся Черчилль, как показала реакция ООН на развязанную войну Россией против Украины, произошло с ней!..) 

Переходя ко второму из упомянутых двух бедствий, угрожавших “каждому дому, каждой семье, каждому человеку, – а именно к тирании”, У. Черчилль предупреждал: “Мы не можем закрывать глаза на тот факт, что демократические свободы, которыми пользуются граждане на всех территориях Британской империи, не обеспечиваются во многих других государствах, в том числе и весьма могущественных”. А далее он уточнил: “Сегодня на сцену послевоенной жизни, ещё совсем недавно сиявшую в ярком свете союзнической победы, легла черная тень. Никто не может сказать, чего можно ожидать в ближайшем будущем от Советской России и руководимого ею коммунистического сообщества и каковы пределы, если они вообще существуют, их экспансионистских устремлений и настойчивых стараний обратить весь мир в свою веру”. (Там же, с. 470, 481). 

При этом напомним, что И. Сталин ответил У. Черчиллю в интервью корреспонденту “Правды”, назвав Черчилля “поджигателем войны” и сравнив его с Гитлером, что было, конечно, его очередной наглой ложью. 

* * * 

“Принято считать, – пишет видный сотрудник советских спецслужб Павел Судоплатов, – что “холодная” война началась с известной речи Уинстона Черчилля в Фултоне 6 марта 1946 года, когда он впервые упомянул о существовании “железного занавеса”. Однако для нас конфронтация с западными союзниками началась сразу же, как только Красная Армия вступила на территорию стран Восточной Европы. Конфликт интересов был налицо. Принцип проведения многопартийных выборов на освобожденных землях и формирование коалиционных правительств (с фактической ориентацией на Запад), как предложил в Ялте президент (США – С. Ш.) Рузвельт, мог быть приемлем для нас лишь на переходный период после поражения гитлеровской Германии. Я помню заме-чания, сделанные министром иностранных дел Молотовым и Берия: коалиционные правительства долго не протянут…” (Павел Судоплатов. Разведка и Кремль. Записки нежелательного свидетеля. М.: ТОО “Гея”, 1996, с. 263). 

Кстати, когда 9 июля 1971 года Ф. Чуев спросил у В. Молотова: 

– То есть у вас сразу была твердая линия на строительство социализма в этих странах, да? 

В. Молотов, не колеблясь, ответил: – Осторожная только… Для этого народная демократия была, а не диктатура пролетариата, всё это были переходные такие формы, которые необходимы были. А суть – да.” (Феликс Чуев. Молотов. Полудержавный властелин, с. 106). 

* * * 

В те послевоенные годы именно СССР слыл, по крайней мере для советских людей, как оплот мира. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 20 декабря 1949 года (обратим внимание: накануне празднования 70-летия И. Сталина!) была учреждена почетная Международная Сталинская премия “За укрепления мира между народами”, конечно, переименованная 6 сентября 1956 года в Ленинскую. 

В том же 1949 году поэт Евгений Долматовский и композитор Дмитрий Шостакович создали звучавшую почти ежедневно в те годы “Песню мира”: 

Ветер мира колышет знамена побед,
Обагренные кровью знамена.
Озарил миру путь нашей Родины свет,
Мы на страже стоим непреклонно.

Припев:
Наши нивы цветут, –
Мы отстояли весну. Наши силы растут, –
Мы отстояли войну!

Мы сильны! Берегись поджигатель войны,
Не забудь, чем кончаются войны!
С нами люди простые из каждой страны,
Мы в грядущее смотрим спокойно.

Припев.

Чтоб свободно и радостно жил человек,
Укрепляем мы нашу Отчизну.
Люди к счастью придут, потому что в наш век
Все дороги ведут к коммунизму.

Припев.

А вот слова И. Сталина, сказанные им в 1951 году корреспонденту “Правды”: “Мир будет сохранён и упрочен, если народы возьмут дело сохранения мира в свои руки и будут отстаивать его до конца”. (“Правда”, 19 февраля 1951 г.) 

* * * 

Хотя именно И. Сталин разжигал классовую ненависть и обещал поддерживать классовую борьбу в других странах, с целью захвата в них власти коммунистическими партиями, что подтверждает его Речь на XIX съезде КПСС, в которой он не только выразил благодарность “всем братским партиям и группам, представители которых почтили” данный съезд, но и сказал: “Понятно, что наша партия не может оставаться в долгу у братских партий и она сама должна в свою очередь оказывать им поддержку, а также их народам в борьбе за освобождение, в их борьбе за сохранение мира. Как известно, она именно так и делает”. (И. В. Сталин. Сочинения, т.3 (XVI). Stanford, California, 1967, с. 311, 312). 

И далее подчеркнул, что “… очень трудно было выполнять эту почетную роль, пока “Ударная бригада” была одна-единственная и пока приходилось ей выполнять эту передовую роль почти в одиночестве. Но это было. Теперь – совсем другое дело. Теперь, когда от Китая и Кореи до Чехословакии и Венгрии появились новые “Ударные бригады” в лице народно-демократических стран, – теперь нашей партии легче стало бороться, да и работа пошла веселее”. (Там же, с. 312-313). 

А потом обратился к представителям коммунистических и демократических партий капиталистических стран, сказав: “Раньше буржуазия считалась главой нации, она отстаивала права и независимость нации, ставя их “превыше всего”. Теперь не осталось и следа от “национального принципа”. Теперь буржуазия продаёт права и независимость нации за доллары. Знамя национальной независимости и национального суверенитета выброшено за борт. Нет сомнения, что это знамя придётся поднять вам, представителям коммунистических и демократических партий, и понести его вперёд, если хотите быть патриотами своей страны, если хотите стать руководящей силой нации. Его некому больше поднять… 

Так обстоит дело в настоящее время.

Понятно, что все эти обстоятельства должны облегчить работу коммунистических и демократических партий, не пришедших ещё к власти. 

Следовательно, есть все основания рассчитывать на успехи и победу братских партий в странах господства капитала. Да здравствуют наши братские партии!”. (Там же, с.314-315). 

VI 

“В начале 50-х гг., – читаем мы в книге А. Никонова “Спираль многовековой драмы…”, – положение в сельском хозяйстве страны продолжало оставаться исключительно тяжёлым. Вся работа строилась на административном режиме и налогово-заготовительном терроре. За недоимки со двора кол-хозника уводили последнюю корову. Промышленность, как гигантский насос, выкачивала из села живые силы. Деревня хирела. Люди жили бедно. Начальник ЦСУ СССР В. Н. Ставровский на основании бюджетных обследований семей колхозников 2 июля 1951 г. докладывал И. В. Сталину, что в 1950 г. 73% рабочего времени они расходовали в колхозе, 10% – в государственных и кооперативных организациях и 17% – в своём приусадебном хозяйстве. Денежных доходов в том же году они получили от колхоза – 19,5%, за работу в государственных и кооперативных организациях – 19,4 %, от продажи продукции личного подсобного хозяйства – 46,1%, пенсий, пособий и других поступлений от государства – 10% и от родственников и прочих источников 5%. Душевное потребление продуктов питания в месяц составляло (кг): хлеба и хлебных изделий – 20, крупы и макарон – 1, картофеля – 24, овощей и бахчевых – 5, мяса и рыбы – 1,39, молока (литров) – 13, жиров – 0,24, сахара и кондитерских изделий – 0,25 кг. На 100 душ населения куплено 740 м тканей; 113 пар обуви, из них 31 пара кожаной и 31 резиновой; 134 кг мыла и 193 кг сахара. Приведенные цифры, – замечает А. Никонов, – весьма красноречивы. Работая в колхозе, крестьянин кормится от личного подсобного хозяйства. Сдавая государству скот, молоко, он в год потребляет только 16,7 кг мяса и 156 литров молока. И вместе с тем налоговый пресс продолжал усиливаться. В марте 1953 г. Минфин информирует Г. М. Маленкова, что средний размер налога на один колхозный двор был в 1949 г. – 419 руб., в 1950 г. – 431, в 1951 – 471 и в 1952 – 528 руб…. 

При этом официальная пропаганда в это же время трубила о “великих победах социализма”, о “великих стройках коммунизма”. Вождь народов продумывал проблему перехода от социализма к коммунизму”. (См. А.А. Никонов. “Спираль многовековой драмы…”, с. 298-299). 

* * *

 И действительно в 4 -м разделе своего Отчётного доклада XVIII съезду о работе ЦК ВКП(б) (март 1939 г.) “Некоторые вопросы теории” И. Сталин, во-первых, взял своеобразную индульгенцию (разрешение) на развитие так называемой марксистской теории, сказав, что, дескать, “нельзя требовать от классиков марксизма, отделенных от нашего времени периодом 45-55 лет, чтобы они предвидели все и всякие случаи зигзагов истории в каждой отдельной стране в далеком будущем. Было бы смешно требовать, чтобы классики марксизма выработали для нас готовые решения на все и всякие теоретические вопросы, которые могут возникнуть в каждой отдельной стране спустя 50-100 лет, с тем, чтобы мы, потомки классиков марксизма, имели возможность спокойно лежать на печке и жевать готовые решения. Но мы можем и должны требовать от марксистов-ленинцев нашего времени, чтобы они не ограничивались заучиванием отдельных положений марксизма, чтобы они вникали в существо марксизма, чтобы они научились учитывать опыт двадцатилетнего существования социалистического государства в нашей стране, чтобы они научились, наконец, опираясь на этот опыт и исходя из существа марксизма, конкретизировать отдельные общие положения марксизма, уточнять и улучшать их”. (XVIII съезд Всесоюзной коммунистической партии (б). Стен. отчёт. М.: Госполитиздат, 1939, с. 34). 

И далее, вообразив себя вникшим “в существо марксизма” и научившимся “учитывать опыт двадцатилетнего существования социалистического государства” в СССР, И. Сталин начал рассуждать: “Со времени Октябрьской революции наше социалистическое государство прошло в своем развитии две главные фазы. 

Первая фаза – это период от Октябрьской революции до ликвидации эксплуататорских классов…

Вторая фаза – это период от ликвидации капиталистических элементов города и деревни до полной победы социалистической системы хозяйства и принятия новой Конституции. Основная задача этого периода – организация социалистического хозяйства по всей стране и ликвидация последних остатков капиталистических элементов, организация культурной революции, организация вполне современной армии для обороны страны. Сообразно с этим изменилась и функция нашего социалистического государства. Отпала-отмерла функция военного подавления внутри страны, ибо эксплуата-ция уничтожена, эксплуататоров нет больше и подавлять некого. Вместо функции подавления появилась у государства функция охраны социалистической собственности от воров и расхитителей народного добра. Сохранилась полностью функция защиты страны от нападений извне… 

Как вы видите, – продолжает И. Сталин свои рассуждения, – мы имеем теперь совершенно новое, социалистическое государство, невиданное ещё в истории и значительно отличающееся по своей форме и функциям от социалистического государства первой фазы”. (Там же, с. 35). 

“Но развитие не может остановиться на этом, – говорит И. Сталин. – Мы идём дальше, вперёд, к коммунизму. Сохранится ли у нас государство также и в период коммунизма? 

Да, сохранится, если не будет ликвидировано капиталистическое окружение, если не будет уничтожена опасность военных нападений извне, причем понятно, что формы нашего государства вновь будут изменены, сообразно с изменениями внутренней и внешней обстановки. 

Нет, не сохранится и отомрет, если капиталистическое окружение будет ликвидировано, если оно будет заменено окружением социалистическим. 

Так обстоит дело с вопросом о социалистическом государстве”. (Там же, с. 36). 

А вот оценка на XVIII съезде ВКП(б) тогдашнего этапа развития СССР Председателем Совнаркома Вячеславом Молотовым: “В СССР построен социализм, но построен только в основном. Нам ещё много, очень много надо поработать, чтобы по-настоящему обеспечить СССР всем необходимым, чтобы у нас достаточно производилось всех товаров, чтобы у нас было изобилие всех продуктов, чтобы не только технически, но и экономически поднять нашу страну на такой уровень, который не только не уступает самой передовой капиталистической стране, но и стоит значительно выше. 

Мы вступили в новую полосу развития, в полосу постепенного перехода от социализма к коммунизму. Но этот переход к коммунизму означает изобилие всех продуктов, от которого мы еще далеки. Этот переход к коммунизму означает такой высокий технико-экономический уровень страны, который намного превышает современный уровень любой экономически самой развитой капиталистической страны. Из этого следует, что мы стоим перед новыми, громадной важности задачами в экономическом развитии СССР”. (Там же, с. 288). 

* * * 

Но пройдут годы… И В. Молотов, в беседе 9 января 1981 года с писателем Феликсом Чуевым, не упоминая о сво-ей, а только о сталинской оценке тогдашнего этапа развития СССР, скажет: – Сталин на XVIII съезде думал, что делает шаг вперед от Ленина в вопросе о возможности победы коммунизма в одной стране, а по сути это глубочайшее извращение Ленина, потому что у Ленина о социализме – из-за неравномерности развития империализма – первоначально возможна победа социализма в одной стране. Первоначально! Все пропускают это слово. А это очень важное слово, если понимать точно, по-научному. Что значит, первоначально? Мировая революция – процесс очень сложный, она ещё по-настоящему и теперь не развернулась, значит, всё ещё первоначальный процесс идёт. Так вот, большинство книг, я многие читал, которые выпускали у нас за последние двадцать – тридцать – сорок лет, обыкновенно извращают Ленина. 

– Обыкновенно извращают Ленина – хорошо сказано! – говорит Ф. Чуев. 

– Гнусно извращают! – продолжает В. Молотов. – Нельзя быть учёным человеком и настолько нечестным, чтобы пропустить одно из важнейших выражений, и вся эта шантрапа, которая пишет теперь по всем вопросам, – я иначе не могу выразиться, потому что я очень возмущен, и сейчас перед ближайшим съездом партии я хочу выступить по этому вопросу, знаю, что не напечатают, но пусть документ останется”. (Феликс Чуев. Молотов. Полудержавный властелин, с. 346). 

– Что значит первоначально? 

– Вроде так – на год, на месяц. Поэтому, дескать, не такое важное слово. Но у Ленина нет ни одного лишнего слова, где острые вопросы стоят, – как и у Маркса. У Энгельса, по-моему, в меньшей мере, хотя Ленин защищал Энгельса так же, как и Маркса, но должен сказать, что у Энгельса есть вещи, которые не очень строго научно обоснованы. У Маркса – нет. У Ленина тоже научно проверено всё. 

– Сталин решил сделать по-своему, но это противоречит марксизму! – восклицает Молотов”. (Там же). 

– То есть вы говорите о том, – спрашивает Ф. Чуев, – что не до конца у нас построен социализм?

 – В этом же дело, – отвечает В. Молотов. – Мы не можем до конца его построить, пока существует империализм. Не дадут. 

Я ведь пишу всё время своё мнение по основным вопросам, я вначале не хотел признавать развитой социализм, но я его признал. В каком смысле я считаю, что мы вступили в период развитого социализма? Потому что экономика у нас в основном определяется промышленностью, которую Ленин называл последовательным социалистическим хозяйством. А колхозы он не называл последовательным социалистическим хозяйством, а Маркс и Энгельс называли промежуточным звеном – вот это надо учитывать теоретически. Это, могу сказать, тонкое дело, потому что мы не привыкли в этих вопросах тонко рассуждать”. (Там же, с. 348-349). 

* * * 

А далее разговор пошёл о Конституции. Так, Ф. Чуев говорит: 

– Конституция СССР целиком Сталиным создана. Он следил, направлял. По его плану сделана, под его непосредственным, постоянным руководством. 

– Но я считаю, – отвечает ему В. Молотов, – что он допустил некоторые теоретические ошибки. Даже такие, которые имеют значение и сегодня. Неясно и непонятно там записан принцип социализма. Ну, кто помнит? 

– От каждого по способностям, каждому по труду. 

– Правильно, но это неправильно. (Там же, с. 350).

И В. Молотов стал излагать свою точку зрения, с которой, кстати, трудно не согласиться, конечно, с некоторыми поправками его марксистского толкования: 

– А на этой ошибке построены и хрущёвские ошибки. Маркс ставил этот вопрос, у Ленина это повторяется в работе “Государство и революция”. Эту книжку я знаю неплохо… Что там есть и что тут есть? Там сказано, придёт высшая фаза коммунизма, и тогда будет осуществлено: от каждого по способностям, каждому по потребностям. А здесь взята одна часть этой формулировки “от каждого по способностям”, а вторая часть “каждому по потребностям” исключена и взамен сказано “каждому по труду”. Во всей нашей печати продолжается эта линия, этот закон. С точки зрения марксизма, я считаю, неправильно. Почему? У Маркса сказано, что это дело высшей фазы коммунизма “от каждого по способностям, каждому по потребностям”. Это связано. Почему это связано? Нельзя требовать от простого рабочего в наших условиях, а это было записано в 1936 году, нельзя требовать от него “по способностям”. У него нет жилья даже. Это в высшей фазе можно говорить. А от колхозника можно требовать “по способностям”? Ведь мы установили минимальное количество трудодней, которые он должен заработать. А за эти трудодни он частенько гроши получает. А если он не выполнит трудодни, его исключить имеют право. Так какие же это “по способностям”? Это приукрашивание того, что есть. Нельзя приукрашивать. Марксизм этого не терпит. Марксизм – объективная наука, он трезво смотрит, неприятное называет неприятным, хорошее – хорошим, требует борьбы за хорошую бескомпромиссность по-настоящему. Приукрашивать нельзя… 

Маркс говорил, и Ленин повторял, что право у человека не может быть выше его экономических возможностей”. (Там же, с. 351). 

“Второе. “Каждому по труду”. Это особенно пользуется популярностью. Во всех книгах у нас – по труду, по труду. Не-которые так понимают: если я работаю на фабрике, так по труду и получаю. А если ты начальство, то по труду тебе норм никто не устанавливает. То ты можешь работать, то не работать, одним словом, допускать всякие вольности. Благодаря безобразиям, которые у нас существуют, под видом “по труду” получают люди, совершенно недобросовестно работающие, и их у нас очень много, но самое важное при этом вот что. Маркс и Ленин говорили: каждому по труду, но без товарно-денежных отношений. У нас наоборот говорят, обязательно товарно-денежные отношения, самое главное – товарно-денежные отношения. Зачем мы так пишем? Мы должны сказать: по труду, но с постепенной отменой товарно-денежных отношений. А у нас наоборот проповедуют и в Программе записали: на весь период социализма соблюдать товарно-денежные отношения. Наоборот. Сталин говорил: “Я признаю теорию, я понимаю её так: это жизнь, а не теория”. Вот почему я сижу, пишу, переворачиваю груду материала, – ведь это ужас, что пишут, запутали до невозможности! Вот я смотрю на этих академиков – экономистов, философов, ведь они же знают, что они врут изо дня в день! И эти академики и профессора – никто не поднимает голос против этого. А у Маркса и Ленина сказано наоборот. У Ленина в “Государстве и революции” не упоминаются даже слова “товар” и “деньги”. Почему? У нас же не на этом основано. А это остатки капитализма. Непростой, очень сложный и очень серьезный вопрос. Вот молодые люди вырастут, честные, они скажут: да это глупость. Это ж болтали старики нам не то, что соответствует действительности. 

Как об этом сказать, это вопрос другой. Я не буду вам врать и нигде не буду врать. Я могу промолчать. Но Сталину об этом я дважды говорил в 1936 году. Он всё понимал, конечно, но махнул рукой: “Ты имеешь в виду коммунизм. Но это неправда, это не соответствует науке. Наука своё возьмёт”. (Там же, с. 352-453). 

* * * 

Под сомнение ставит правомерность данного принципа (“От каждого – по способности, каждому – по труду”) и доктор философских наук, профессор Александр Ковалёв, подчеркивая, что действие указанного принципа “нужно оценивать объективно”; и далее пишет: “Прежде всего в СССР, других странах социалистической формации, большинство которых к тому же были слаборазвитыми, на данном этапе он не может быть реализован в полном объеме. Наличие большой доли тяжелого физического, неквалифицированного труда не позволяет реализовать на практике даже первую его часть. В этом смысле нередко советский человек оказывается в менее благоприятных условиях, нежели рабочий в капиталистическом обществе, являющийся полным собственником своей рабочей силы, которую он может продать на рынке труда. 

Возникает принципиальный вопрос: является у нас рабочая сила товаром или не является?” (А.М. Ковалев. Что же такое социализм? М.: “Мысль”, 1991, с. 146). 

В последнее время ряд экономистов, в том числе доктор экономических наук, член-корреспондент ВАСХНИЛ Геннадий Лисичкин, утверждают, как об этом повествует А. Ковалёв, “что следует признать рабочую силу товаром”. И далее поясняет причину, почему это не делается. “Признать рабочую силу товаром, каковым она объективно является, мешают те же возражения, что слышны и в отношении оптовой торговли средствами производства. Либо всюду мерещится угроза социализму, либо и вовсе недоумение: кто же у кого будет покупать, если и так “всё вокруг колхозное, всё вокруг моё”. Хотя ведь яснее ясного, что покупать ресурсы, в том числе трудовые, будет тот коллектив, то предприятие, которое сможет эффективно их применять, с пользой для производства, для работающих тут людей и для всего общества в целом”. (Там же, с. 147). 

“Что же касается второй части принципа – распределения по труду, то она предполагает распределение продуктов с таким расчётом, чтобы человек за свой труд мог получить всё необходимое для жизни по научно обоснованным нормам. На практике же получается, что у тружеников нашей страны зачастую не хватает денег, чтобы купить всё необходимое, а если они и имеются, то на них не всегда можно приобрести нужные товары. Нельзя также не видеть и то, что принцип “От каждого – по способности, каждому – по труду” направлен для удовлетворения интересов не только личности, но и общества, государства. Он служит средством мобилизации трудовых усилий граждан, а также ограничения их потребностей во имя осуществления интересов всего общества. Именно эта сторона и превалирует в настоящее время. Существуют и другие многочисленные отступления и нарушения этого принципа, например, распределение не по труду, а по должности”. (Там же, с. 147-148). 

* * *

Что же касается одной из последних работ И. Сталина – “Экономические проблемы социализма в СССР”; то, как повествует Ф. Чуеву В. Молотов, названную работу обсуждали на даче у Сталина. “Он собрал нас, членов Политбюро, – говорит В. Молотов, – по крайней мере, основных человек шесть-семь. – “как вы оцениваете, какие у вас замечания?” Что-то пикнули мы… Кое-что я заметил, сказал, но так, второстепенные вещи. Вот я сейчас должен признаться: недооценили мы эту работу. Надо было глубже. А никто ещё не разобрался. В этом беда. Теоретически мало люди разбирались. 

Американцы больше не желают спонсировать украинскую коррупцию

Чем больше я знакомлюсь с “Экономическими проблемами”, тем больше нахожу недостатков. Я сегодня перечитывал, как он мог такое написать? “Очевидно, как после того, как мировой рынок раскололся и сферы приложения сил главных капиталистических стран США, Англии и Франции к мировым ресурсам стали сокращаться, циклический характер развития капитализма, рост и сокращение производства должен всё же сохраниться”, – это правильно. А дальше, это писалось в 1952 году: “Однако рост производства в этих странах будет происходить на суженной базе, ибо объем производства в этих странах будет сокращаться”. 

А ничего подобного не произошло”. (Там же, с. 354-355). 

При этом напомним, что за указанное утверждение Сталина названную работу критиковал на ХХ съезде КПСС и Анастас Микоян, который, в частности, сказал: “При анализе состояния экономики современного капитализма вряд ли может нам помочь и вряд ли является правильным известное высказывание Сталина в “Экономических проблемах социализма в СССР”, касающееся США, Англии и Франции, о том, что после того, как мировой рынок раскололся, “объем производства в этих странах будет сокращаться”. Это утверждение не объясняет сложных и противоречивых явлений современного капитализма и факта роста капиталистического производства во многих странах после войны”. (ХХ съезд Коммунистической партии Советского Союза”. М.: Госполитиздат, 1956, с. 323). 

* * * 

И последнее о чём надо сказать, говоря о беседах Ф. Чуева с В. Молотовым, так, во-первых, о том, что в одной из них он сказал: “Есть такая моя статья “Ленин за годы революции”. Я напечатал в “Молодой гвардии” после смерти Ленина. Там я доказываю такую вещь: Ленин обворовал эсеров. Я пишу, что они приняли на крестьянском съезде постановление о земле, не совсем правильное, но в основном против помещиков. (Речь идет о лозунге: “Земля – крестьянам!” – С. Ш.) Ленин взял его на своё вооружение. И победил в этом в Октябрьской революции. 

Дальше. Меньшевики всё время доказывали, какие торговые отношения должны быть. Ленин критиковал их: вы контрреволюционеры, сволочи, враги рабочего класса, а потом ввёл в 1921 году НЭП. Опять обобрал меньшевиков. 

Довольно большая статья”. (Феликс Чуев. Молотов. Полудержавный властелин, с. 290). 

Во-вторых, это о критике Молотовым авантюризма Сталина и Хрущёва. Так, обращаясь к Чуеву, Молотов говорит: 

– Давай и давай – вот этому вас научили. В этом и ошибка Сталина, в его законе экономическом. Он только давай, давай! Это и Хрущёв включил в Программу… Вот ведь горе-то в чём. Большевики никогда таких радужных, таких обманчивых планов не давали, что мы в 1980 году будем жить при коммунизме. А Хрущёв обещал. 

– Это же была авантюра”, – заключает Ф. Чуев. (См. Там же, с. 355). 

* * * 

Кстати, а вот слова, какими выражал В. Молотов своё мнение о Сталине в 1949 году, году 70-летнего юбилея Сталина, и высказывал уверенность о возможности победы социализма в одной, отдельно взятой стране. “Величайшей заслугой товарища Сталина, – говорил тогда В. Молотов, – является то, что за все эти годы, какие бы трудности ни встречались на нашем пути, большевистская партия высоко держала знамя борьбы за победу социализма в СССР. 

В партии было немало троцкистов, правых и всяких других предателей и чужаков, которые сеяли неверие в возможность победы социализма в СССР, находящемся в капиталистическом окружении. Всякого рода агентура классового врага развернула свои атаки против партии и проводимой ею политики строительства социализма особенно после смерти Ленина. Товарищ Сталин отстоял и развил ленинскую теорию о возможности победы социализма в одной, отдельно взятой стране, о возможности победы социализма в СССР. 

В наше время нет нужды вести споры о научной правильности этой теории и доказывать, что в условиях неравномерного развития капиталистических стран в эпоху империализма социализм не может одержать победу одновременно во всех странах, а может победить лишь в отдельных странах, поскольку возможность победы социализма в первое время в одной, отдельно взятой стране уже превратилась в действительную победу социалистического строя в СССР, где теперь успешно создаются предпосылки для перехода к коммунизму в его высшей стадии”. (В. Молотов. Сталин и сталинское руководство. М.: Госполитиздат, с. 1949, с.8-9). 

Есть разница? Лицемерие – по-другому не скажешь! 

* * * 

Кстати, Ленин говорил до захвата власти и в первые годы после этого не о возможности победы социализма в одной, отдельно взятой стране, а только о возможности победы социалистической революции в одной, отдельно взятой стране, о чём свидетельствует приведенная нами Программа Коммунистического Интернационала. 

* * * 

Анализируя факторы, определившие в СССР переход к авторитарному управлению, достигшему своего расцвета в 1930-1950-е годы, доктора исторических наук Леонид Гордон и Эдуард Клопов подчёркивают, что это “в огромной мере определилось тем, что народы нашей страны столетиями были лишены возможности участвовать в государственной жизни, что в массах (в частности, в массах партийных) были очень слабы демократические традиции, умения, привычки, навыки защищать свои права. Эти факторы действовали до и вне зависимости от принятия или неприятия стратегии форсированной индустриализации”. (Л. А. Гордон, Э. В. Клопов. Размышления о предпосылках и итогах того, что случилось с нами в 30-40-е годы. М.: Политиздат, 1987, с. 119). 

В то же время, пишут они, “… надо отметить, что переход к форсированной индустриализации и форсированному варианту социалистического строительства резко усиливал объективную потребность в широком использовании административно-командных форм политической организации. Не то чтобы в новых условиях эта потребность была единственной, – делают они оговорку. – Рядом с факторами, усиливающими тягу к авторитарности продолжала действовать и сущностная потребность социализма в демократии. Однако, – указывали они, – невозможно оспорить, что с началом форсированного развития умножились сферы общественной жизни, где применение командно-директивного управления стало прямой необходимостью, что произошло своего рода расширение “социального поля”, в пределах которого подобное управление оказывалось эффективным или даже единственно возможным”. (Там же, с. 121-122). 

“Идеологические воздействия в подобной обстановке, – пишут далее Л. Гордон и Э. Клопов, – нужно было подкреплять твёрдым государственно-политическим регулированием меры труда и потребления. Введение смертной казни или десятилетней каторги за хищение колхозного добра, установление тюремных наказаний за сбор колосьев на полях (1932 г.), предание суду рабочих и служащих за три прогула в месяц (1938 г.), а затем и просто за небольшое опоздание (1940 г.), запрещение им переходить по своему желанию с одного предприятия на другое (1940 г.) и почти полное ограничение всякой свободы передвижения у колхозников, лишённых общегражданских паспортов (появившихся у остальной части населения в 30-е гг.), – посредством таких и даже ещё более жёстких мероприятий условия труда и жизненный уровень удерживались в пределах совместных с форсированной индустриализацией. Понятно, необходимость проведения этих мер никак не благоприятствовала демократизации политической жизни”. (Там же, с. 127). 

Остаётся только ответить на вопросы: была ли необходимость в проведении перечисленных мер? И какой социализм был построен в СССР с помощью указанных мер? И вообще – был ли это социализм? 

Кстати, уже цитируемый нами Фёдор Шаляпин задавал себе и такой вопрос: “Кто же они, сей дух породившие?” 

И попытался в этой связи порассуждать: “Одни говорят, что это кровопийцы; другие говорят, что это бандиты; третьи говорят, что это подкупленные люди, подкупленные для того, чтобы погубить Россию. По совести должен сказать, что хотя крови пролито много, и жестокости было много, и гибелью действительно веяло над нашей родиной, – эти объяснения большевизма кажутся мне лубочными и чрезвычайно поверхностными. Мне кажется всё это проще и сложнее в одно и то же время. В том соединении глупости и жестокости, Содома и Навуходоносора, каким является советский режим, я вижу нечто подлинно российское. Во всяких видах, формах и степенях – это наше родное уродство”. (Фёдор Шаляпин. Маска и душа, с. 256-257). 

А после таких рассуждений Ф. Шаляпин высказал по поводу большевистского режима своё мнение; в частности, он писал: “Я не могу быть до такой степени слепым и пристрастным, чтобы не заметить, что в самой глубокой основе большевистского движения лежало какое-то стремление к действительному переустройству жизни на более справедливых, как казалось Ленину и некоторым другим его сподвижникам, началах. Не простые же это были, в конце концов, “воры и супостаты”. Беда же была в том, – считал Ф. Шаляпин, – что наши российские строители никак не могли унизить себя до того, чтобы задумать обыкновенное человеческое здание по разумному человеческому плану, а непременно желали построить “башню до небес” – Вавилонскую башню!.. Не могли они удовлетвориться обыкновенным здоровым и бодрым шагом, каким человек идёт на работу, каким он с работы возвращается домой, – они должны рвануться в будущее семимильными шагами… “Отречемся от старого мира” – и вот, надо сейчас же вымести старый мир так основательно, чтобы не осталось ни корня, ни пылинки. И главное – удивительно “знают” всё наши российские умники… Они знают! И так непостижимо в этом своем знании они уверены, что самое малейшее несогласием их формулой жизни они признают зловредным и упрямым кощунством и за него жестоко карают. 

Таким образом, – заключает Ф. Шаляпин, – произошло то, что все “медали” обернулись в русской действительности своей оборотной стороной. “Свобода” превратилась в тиранию, “братство” – в гражданскую войну, а “равенство” привело к принижению всякого, кто смеет поднять голову выше уровня болота. Строительство приняло форму сплошного разрушения, и “любовь к будущему человечеству” вылилась в ненависть и пытку для современников”. (Там же, с.257-258).

И. Сталин, как пишет о нём советский публицист и политолог Александр Бовин, просто “обманул людей, верящих в социализм. В центре его внимания находились не столько интересы социализма, сколько прежде всего интересы “державные”, требующие превращения России в могучее, способное выдержать натиски извне государство. Могут сказать: интересы “державные” не противоречат интересам социализма. Да, в принципе не противоречат. Чтобы выжить, мы должны были стать сильными. Люди понимали это и поддерживали Сталина. Но сталинское понимание “державности” возвышало Государство над гражданином, превращало суверенную личность в послушный, безропотный “винтик” огромной государственной машины, что не имело ничего общего с интересами социализма”. (А. Бовин. Наследие Генералиссимуса. Ж. “Наука и жизнь” № 9, 1988, с. 44). 

VII 

Среди важнейших событий, произошедших в жизни КПСС и страны после смерти в марте 1953 года И. Сталина, следует назвать, по нашему мнению, во-первых, Речь ставшего Председателем Совета Министров СССР Георгия Маленкова на пятой сессии Верховного Совета СССР (8 августа 1953 г.), в которой он заявил о переориентации приоритета в развитии промышленности: с тяжёлой на отрасли, производящие предметы потребления. “Правительство и Центральный Комитет партии, – сказал он, – считают необходимым значительно увеличить вложения на развитие легкой, пищевой и в частности рыбной промышленности, на развитие сельского хозяйства и поправить в сторону значительного увеличения задания по производству предметов народного потребления; шире привлекать к производству предметов потребления машиностроительные и другие предприятия тяжелой промышленности. 

Неотложная задача состоит в том, – подчеркнул Г. Маленков, – чтобы в течение двух-трёх лет резко повысить обеспеченность населения продовольственными и промышленными товарами – мясом и мясными продуктами, рыбой и рыбными продуктами, маслом, сахаром, обувью, посудой, мебелью и другими предметами культурно-бытового и домашнего обихода, значительно поднять обеспеченность населения всеми товарами народного потребления”. (Г. М. Маленков. Речь на пятой сессии Верховного Совета СССР. М.: Госполитиздат, 1953, с. 

Во-вторых, сентябрьский (1953 г.) Пленум ЦК КПСС, рассмотревший вопрос “О мерах дальнейшего развития сельского хозяйства СССР”. С докладом выступал Никита Хрущёв, избранный на том же Пленуме Первым секретарем ЦК КПСС. В своем докладе он вначале воздал похвалу колхозному строю, после чего сказал, “что огромные резервы, таящиеся в недрах крупного социалистического сельскохозяйственного производства, мы используем плохо. У нас есть немало отсталых и даже запущенных колхозов и целых районов. Во многих колхозах и районах урожаи сельскохозяйственных культур продолжают оставаться низкими. Продуктивность сельскохо-зяйственного производства, особенно в области животноводства, фуражно-кормовых культур, картофельного хозяйства, овощеводства, растёт очень медленно. Сложилось явное несоответствие между темпами роста нашей крупной социалистической индустрии, городского населения, материального благосостояния трудящихся масс, с одной стороны, и современным уровнем сельскохозяйственного производства, с другой”. (Н. С. Хрущёв. “О мерах дальнейшего развития сельского хозяйства СССР. М.: Госполитиздат, 1954, с. 6). 

И как отмечает президент ВАСХНИЛ А. Никонов, “после долгих лет лжи и лицемерия на тему о том, что “жить стало лучше, жить стало веселей” (И. Сталин – С.Ш.), были названы истинные причины отставания сельского хозяйства. Они сводились к следующему: сосредоточение сил и средств, то есть финансовых, материальных и людских ресурсов на создании тяжёлой индустрии в ущерб сельскому хозяйству и легкой промышленности; нарушение принципа материальной заинтересованности крестьян; ущемление личного подсобного хозяйства при полном подчинении его общественному, от которого крестьянину мало чего доставалось; массовый уход крестьян в города, благо промышленность нуждалась в рабочей силе (и этот уход из деревни не сдерживался беспаспортностью колхозников); слабое использование техники, низкая трудовая дисциплина в самих колхозах”. (А.А. Никонов. Спираль многовековой драмы: аграрная наука и политика России (XVIII-ХХ вв.), с. 299).

Пленум решил существенно повысить заготовительные и закупочные цены на все виды сельскохозяйственной продукции. При этом нормы обязательных поставок снижались. 

Было принято ряд мер по укреплению МТС и повышению их руководящей роли в своей зоне обслуживания. 

Всё это дало свои результаты: производство валовой продукции в сельском хозяйстве страны в 1954-1958 годах увеличилось по сравнению с 1949-1953 годами на 35 процентов, а производство мяса возросло на 41 процент, яиц – на 56 процентов. 

А тем временем и социализм в целом, распространившись после Второй мировой войны в другие страны, к сере-дине 1950-х годов начал набирать силу. 

Так что на ХХ съезде Коммунистической партии Советского Союза (февраль 1956 г.), Н. Хрущев заявил: “Благодаря преимуществам социалистической системы хозяйства наша страна в экономическом соревновании с капитализмом показывает неизмеримо более высокие темпы роста производства, чем самые развитые страны капитализма. Так, например, среднегодовые темпы прироста продукции советской промышленности за истекшее пятилетие были в 3 с лишним раза выше, чем в США, и в 3,8 раза выше, чем в Англии… 

За годы пятой пятилетки капитальные вложения в промышленность увеличились по сравнению с четвертой пятилеткой на 84 процента. При этом капитальные вложения в строительство электростанций возросли в 3,4 раза, в нефтяную промышленность – в 2,3 раза, в черную и цветную металлургию – в 1,8 раза, машиностроение – 1,7 раза, производство строительных, лесных материалов и бумаги – в 2,3 раза, легкую и пищевую промышленность – в 1,5 раза. 

Производительность труда в промышленности в 1955 году почти вдвое превысила довоенный уровень. За годы пятой пятилетки более двух третей всего прироста промышленной продукции получено за счёт повышения производительности труда. Себестоимость промышленной продукции снижена за пятилетие на 23 процента. Повысилось качество продукции, расширились номенклатура и ассортимент”. (ХХ съезд Коммунистической партии Советского Союза. Стен. отчёт, т. I. М.: Госполитиздат, 1956, с. 44-45).

При этом, как отмечалось в докладе Н. Хрущёва, “За последние годы в результате развития социалистической экономики, повышения производительности труда и снижения розничных цен значительно выросли реальная заработная плата рабочих и служащих и доходы колхозников, поднялась покупательная способность населения. 

В этих условиях перед партией встала неотложная всенародная задача – резко увеличить производство сельскохозяйственной продукции. На Пленумах Центрального Комитета партии были вскрыты серьёзные недостатки и ошибки в руководстве сельским хозяйством, разработана обширная программа увеличения производства зерна и продуктов животноводства… 

В 1954 и 1955 годах капиталовложения в сельское хозяйство составили 34,4 миллиарда рублей, или 138 процентов к общей сумме капитальных вложений в сельское хозяйство за всю четвёртую пятилетку. За эти два года колхозы, МТС и совхозы получили 404 тысячи тракторов (в 15-сильном исчислении), 228 тысяч грузовых автомашин, 83 тысячи зерновых комбайнов и большое количество другой техники. 

Чтобы поднять материальную заинтересованность колхозников в развитии общественного производства и увеличить его товарность, были значительно повышены заготовительные цены на зерно, продукты животноводства, картофель, овощи, лён и коноплю. В результате этих мер и роста товарной продукции денежные доходы колхозов за 1954 и 1955 годы возросли на 20 миллиардов рублей”. (Там же, с. 55). 

Так что “гигантские преимущества социалистической системы хозяйства, высокие темпы развития общественного производства позволяют Советской стране в исторически кратчайшие сроки решить основную экономическую задачу СССР – догнать и перегнать наиболее развитые капиталистические страны по производству продукции на душу населения. Выполнение этой задачи является самой прочной и надежной гарантией нашей Родины и всего великого содружества социалистических стран от любых случайностей и неожиданностей, позволит поднять благосостояние народа на такую высоту, которая соответствует великим целям социалистического общества. Важным этапом на пути решения этой задачи является шестая пятилетка”, – с уверенностью заявил Н. Хрущёв. (Там же, с. 96). 

И далее: уделив много внимания деятельности партии, Н. Хрущёв, во-первых, подчеркнул, что “наш гениальный вождь и учитель Владимир Ильич Ленин создавал и укреплял Коммунистическую партию как великую вдохновляющую и направляющую силу трудящихся в их борьбе за свободу и счастье народа, за коммунизм. Он решительно боролся против всяких попыток умалить или ослабить руководящую роль партии в системе Советского государства. Центральный Комитет неуклонно руководствовался и руководствуется ленинским учением о партии. Сегодня мы можем сказать, – заявил Н. Хрущёв, – что за отчетный период еще больше возросла роль нашей партии в государственном строительстве, во всей политической, хозяйственной и культурной жизни страны”. (Там же, с. 98-99). 

Во-вторых, Н. Хрущев сказал, что “вскоре после XIX съезда партии смерть вырвала из наших рядов Иосифа Виссарионовича Сталина. Враги социализма рассчитывали на возможность растерянности в рядах партии, раздоров в её руководстве, колебаний в проведении её внутренней и внешней политики. Однако эти расчёты провалились. Коммунистическая партия еще теснее сплотилась вокруг своего Центрального Комитета, еще выше подняла всепобеждающее знамя марксизма-ленинизма”. (Там же, с. 99). 

В то же время он отметил, что “дальнейшее укрепление единства партии и повышение активности партийных организаций требовало восстановления выработанных Лениным норм партийной жизни, которые прежде часто нарушались. 

Первостепенное значение имело восстановление и всемерное укрепление ленинского принципа коллективного руководства. Центральный Комитет КПСС старался показать пример в этом отношении. Для всех очевидно, насколько поднялась за последние годы роль Центрального Комитета, как коллективного руководителя нашей партии. Президиум ЦК стал регулярно действующим коллективным органом, в поле зрения которого находятся все наиболее важные вопросы жизни партии и страны. 

Борясь за всемерное развитие творческой активности коммунистов и всех трудящихся, Центральный Комитет принял меры к широкому разъяснению марксистско-ленинского понимания роли личности в истории. ЦК решительно выступил против чуждого духу марксизма-ленинизма культа личности, который превращает того или иного деятеля в героя-чудотворца и одновременно умаляет роль партии и народных масс, ведет к снижению их творческой активности. Распространение культа личности принижало роль коллективного руководства в партии и приводило иногда к серьёзным упущениям в нашей работе”. (Там же, с. 101-102). 

При этом отметим, что критике культа личности посвятил значительную часть своего выступления и Михаил Суслов, который, кстати, тоже приложил немало усилий при жизни Сталина для становления его культа. А на этом съезде он говорил: “Чуждые духу марксизма-ленинизма теория и практика культа личности, получившие распространение до XIX съезда, наносили значительный ущерб партийной работе как организационной, так и идеологической. Они умоляли роль народных масс и партии, принижали коллективное руководство, подрывали внутрипартийную демократию, подавляя активность членов партии, их инициативу и самодеятельность, приводили к бесконтрольности, безответственности и даже произволу в работе отдельных лиц, мешали развертыванию критики и самокритики и порождали односторонние, а подчас и ошибочные решения вопросов”. (Там же, с. 278).

 * * * 

Более того, на закрытом заседании ХХ съезда КПСС Н. Хрущев прочитал доклад “О культе личности и его последствиях”, в котором говорилось: “Сталин создал концепцию “врага народа”. Этот термин автоматически исключал необходимость доказательства идеологических ошибок, совершённых отдельным человеком или же группой лиц. Эта концепция сделала возможным применение жесточайших репрессий, нарушающих все нормы революционной законности, против любого, кто не соглашался со Сталиным по безразлично какому вопросу, против тех, кто только лишь подозревался в намерении совершить враждебные действия, а также против тех, у кого была плохая репутация. Концепция “враг народа”, сама по себе, практически исключала возможность возникновения какого-либо рода идеологической борьбы или возможность выражения собственного мнения по тому или иному вопросу, даже в том случае, если этот вопрос носил не теоретический, а практический характер. Главным и единственным доказательством вины, что противоречит всем положениям научной юриспруденции, было “признание” самого обвиняемого в совершении тех преступлений, в которых он обвинялся. Последующая проверка показала, что такие “признания” добывались при помощи применения к обвиняемому методов физического насилия”. (Н. С. Хрущёв. Доклад на закрытом заседании ХХ съезда КПСС”. “О культе личности и его последствиях”, с. 10). 

(Напомним: понятие “враг народа” было введено В. Лениным в отношении партии кадетов – С.Ш.)

 При этом в названном Докладе Хрущёва были приведены и примеры сталинских репрессий. Например: “было установлено, что из 139 членов и кандидатов ЦК партии, избранных на XVII съезде, 98 человек, то есть 70 %, были арестованы и расстреляны (большинство в 1937-1938 гг.)” (Там же, с.17). 

Кстати, Сталин и не скрывал того, что он лично и, как он утверждал, ЦК ВКП(б) непосредственно дали указание о применении физического воздействия к обвиняемым, с целью выбивания у них признания в совершении предъявляемых им “грехов”. 

“Когда в 1939 году, – читаем мы в названном Докладе Н. Хрущева, – волна массовых арестов начала спадать, тогда руководители партийных органов с периферии стали обвинять работников НКВД в том, что к арестованным применялись методы физического воздействия, – Сталин 20 января 1939 года отправил шифрованную телеграмму секретарям областных и краевых комитетов, ЦК коммунистических партий республик, народным комиссарам внутренних дел и руководителям органов НКВД. 

В этой телеграмме говорилось:

“ЦК ВКП(б) поясняет, что применение физического воздействия в практике НКВД, начиная с 1937 года, было раз-решено ЦК ВКП(б)… Известно, что все буржуазные разведки применяют методы физического воздействия против представителей социалистического пролетариата и при том применяют эти методы в самой отвратительной форме. Возникает вопрос, почему социалистические органы государственной безопасности должны быть более гуманны по отношению к бешеным агентам буржуазии и заклятым врагам рабочего класса и колхозников? ЦК ВКП(б) считает, что методы физического воздействия должны, как исключение, и впредь применяться по отношению к известным и отъявленным врагам народа и рассматриваться в этом случае, как допустимый и правильный метод”. (Там же, с. 29-30). 

При этом, ещё не успела закончиться Вторая мировая война, как репрессии продолжились, причём на сей раз против целых народов. Так, в конце 1943 года “было принято и проведено решение относительно высылки всех карачаевцев с земель, на которых они жили. 

В тот же самый период, в конце декабря 1943 года, такая же судьба постигла всё население Калмыцкой Автономной республики. 

В марте 1944 года были полностью высланы чеченский и ингушский народы, а Чечено-Ингушская Автономная республика была ликвидирована. 

В апреле 1944 года с территории Кабардино-Балкарской Автономной республики были высланы в отдаленные места все балкарцы, а сама республика была переименована в Кабардинскую Автономную республику. 

Украинцы избежали этой участи только потому, что их было слишком много и не было места, куда их сослать. Иначе он их тоже сослал бы”. 

Так что, в связи с таким варварством со стороны Сталина и его “опричников” по отношению к целым народам, Н. Хрущев в том Докладе сказал: “Не только марксист-ленинец, но и просто ни один здравомыслящий человек не поймёт, как можно обвинять в изменнической деятельности целые народы, включая женщин, детей, стариков, коммунистов и комсомольцев; как можно применять против них массовые репрессии, обрекать их на бедствия и страдания за враждебные акты отдельных лиц или групп”. (Там же, с. 40). 

Но поскольку, как и все диктаторские режимы, сталинский режим тоже нуждался для своего дальнейшего полнокровного существования в подпитке новыми порциями крови, то репрессии продолжались и после окончания в начале сентября 1945 года Второй мировой войны, тем более, что, как отмечал Н. Хрущёв в своём Докладе, “после войны положение еще более осложнилось. Сталин стал еще более капризным, раздражительным и жестоким, в особенности возросла его подозрительность. Его мания преследования стала принимать невероятные размеры. Многие работники становились в его глазах врагами. После войны Сталин еще более оторвался от коллектива. Он всё решал один, не обращал внимания ни на кого и ни на что”. (Там же, с. 41). 

В это время появились так называемое “Ленинградское дело”, были репрессированы 125 членов Еврейского антифашистского комитета, сфабриковано “Дело врачей-отравителей”. 

* * * 

Кстати, произошедшая на ХХ съезде КПСС критика И. Сталина была обсуждена на расширенном заседании Политбюро ЦК Коммунистической партии Китая, после которого газета “Жэньминь Жибао” (орган ЦК КПК) опубликовала статью “Об историческом опыте диктатуры пролетариата”, которая была переведена на русский язык и в начале апреля опубликована в “Правде”, а потом издана отдельной брошюрой. Так что мы приведем из неё основные фрагменты, тем более, что, на наш взгляд, статья очень обстоятельная. 

Во-первых, в названной статье было отмечено, что: “Вопрос о борьбе против культа личности занимал важное место в работе ХХ съезда КПСС. Съезд со всей остротой вскрыл факт распространения культа личности, который в течение длительного времени в жизни Советского Союза породил много ошибок в работе и вызвал отрицательные последствия. Эта смелая самокритика, проведенная Коммунистической партией Советского Союза и направленная на вскрытие допущенных ею ошибок, свидетельствует о высокой принципиальности в партийной жизни и великой жизненности марксизма-ленинизма”. (“Об историческом опыте диктатуры пролетариата. (Редакционная статья газеты “Жэньминь Жибао”. М.: “Правда”, 1956, с. 3). 

Во-вторых, подчеркивалось, что: “По своей природе диктатура пролетариата коренным образом отличается от всякой предшествующей диктатуры эксплуататорских классов. Она является диктатурой эксплуатируемых классов, диктатурой большинства над меньшинством, диктатурой, имеющей целью построение социалистического общества, в котором нет эксплуатации и нищеты, – самой прогрессивной и самой последней в истории человечества диктатурой. Такая диктатура выполняет величайшие и труднейшие в истории задачи. Она стоит перед лицом небывалой в истории борьбы, которая ведется в сложнейших условиях и по крайне извилистому пути. Вот почему при диктатуре пролетариата, как указывал Ленин, нельзя обойтись без ошибок в работе. Если у некоторых коммунистов появляется зазнайство и закостенение сознания, то они могут даже повторить ошибки, допущенные ранее ими самими или другими. Мы, коммунисты, должны в полной мере учитывать это обстоятельство”. (Там же, с. 4-5). 

В-третьих, в названной статье указывается, что: “Обязанность всех руководителей коммунистических партий и социалистических государств заключается в том, чтобы как меньше допускать ошибок, всемерно избегать серьезных ошибок, извлекать уроки из отдельных, частичных, временных ошибок, стремиться к тому, чтобы отдельные, частичные, временные ошибки не разрастались до ошибок общегосударственного характера и не оставались неисправленными в те-чение длительного периода времени. Для достижения этой цели необходимо, чтоб каждый руководитель был очень осмотрительным и скромным, поддерживал тесную связь с массами, советовался с ними, постоянно исследовал и изучал реальную обстановку, постоянно проводил критику и самокритику, которая должна соответствовать действительности, а также характеру и степени допущенных ошибок. Сталин, будучи главным руководителем партии и государства, в последний период своей жизни совершил некоторые серьезные ошибки в работе именно потому, что не поступал таким образом. Он зазнался стал неосмотрительным, в его мышлении появился субъективизм и односторонность, он принимал ошибочные решения по некоторым важным вопросам, что повлекло за собой серьезные последствия”. (Там же, с. 5-6). 

В-четвертых, в отличие от сплошного охаивания в СССР в первое время после ХХ съезда КПСС деятельности Сталина, в данной статье констатировалось, что: “После смерти Ленина Сталин, как главный руководитель партии и государства, творчески применял и развивал марксизм-ленинизм. В борьбе за защиту ленинского наследия от врагов ленинизма-троцкистов, зиновьевцев и других агентов буржуазии – он выражал волю народа, был достойным и выдающимся борцом за марксизм-ленинизм. Сталин завоевал поддержку советского народа и сыграл важную роль в истории прежде всего благодаря тому, что он вместе с другими руководителями Коммунистической партии Советского Союза защищал ленинскую линию индустриализации советской страны и коллективизации сельского хозяйства. Осуществление Коммунистической партией Советского Союза этой линии привело к победе социалистического строя, создало условия, при которых Советский Союз одержал победу в войне против Гитлера. Все эти победы советского народа отвечают интересам рабочего класса и всего прогрессивного человечества. Поэтому имя Сталина, вполне естественно, пользовалось огромной славой во всём мире. Однако, правильно проводя ленинскую линию и завоевав огромную славу среди народов как в своей стране, так и за её пределами, Сталин ошибочно преувеличивал свою роль до степени, несоответствующей действительности, противопоставлял свою личную власть коллективному руководству, в результате чего некоторые его действия шли вразрез с некоторыми основными положениями марксизма-ленинизма, которые он сам ранее проповедовал”. (Там же, с. 8). 

В-пятых, в статье делается попытка определить причины появления культов личности; в частности говорится: “Культ личности – это гнилое наследие, оставшееся от длительной истории человечества. Культ личности имеет свою основу не только среди эксплуататорских классов, но и среди мелких производителей; ведь известно, что деспотическая власть главы патриархальной семьи есть продукт экономики местного производства. После установления диктатуры пролетариата, несмотря на то, что эксплуататорские классы и уничтожены, экономика мелкого производства заменена коллективным хозяйством, построено социалистическое общество, некоторые гнилые, оставшиеся от старого общества и несущие в себе отраву идеологические пережитки всё ещё очень долго сохраняться в сознании людей. “Сила привычки миллионов и десятков миллионов – самая страшная сила” (В. И. Ленин. Соч., т. 31, изд. IV, с. 27). Культ личности – это тоже проявление своего рода силы привычки миллионов и десятков миллионов. Поскольку подобная сила привычки еще бытует в обществе, она может оказать влияние на многих государственных работников, и даже такой руководящий деятель, как Сталин, тоже подвергся этому влиянию. Культ личности есть отражение общественных явлений в сознании людей, и когда такой руководящий деятель партии и государства, как Сталин, тоже подвергается влиянию этой отсталой идеологии, то это будет действовать обратно на общество, нанесет ущерб делу, подорвет творческий дух и инициативу народных масс”. (Там же, с.10). 

Проблема Украины не в Путине, а в ее тотальной коррупции

Поэтому, в названной статье советовалось, что: “Коммунисты должны аналитически подходить к ошибкам, допущенным в коммунистическом движении. Некоторые считают, что Сталин во всём ошибался. Это серьёзное заблуждение. Сталин является великим марксистом-ленинцем, но вместе с тем марксистом-ленинцем, который допустил некоторые серьезные ошибки и не сознавал, что это были ошибки. Мы должны с исторической точки зрения подходить к Сталину, давая соответствующий и всесторонний анализ его правильных и ошибочных сторон, извлекая отсюда полезный урок. Как его правильные, так и его ошибочные стороны составляют своего рода явление международного коммунистического движения и носят в себе характерные черты эпохи”. (Там же, с. 18). 

* * * 

А 30 июня 1956 года было принято Постановление Центрального Комитета КПСС “О преодолении культа личности и его последствий”, в котором сказано: “В критике культа личности партия исходит из принципов марксизма-ленинизма. Уже более трёх лет наша партия ведет последовательную борьбу против культа личности И. В. Сталина, настойчиво преодолевает его вредные последствия. Естественно, что этот вопрос занял важное место в работе ХХ съезда КПСС и его решениях. Съезд отметил, что Центральный Комитет совершенно правильно и своевременно выступил против культа личности, распространение которого умаляло роль партии и народных масс, принижало роль коллективного руководства в партии и нередко приводило к грубым нарушениям социалистической законности… 

Выдвигая вопрос о борьбе с культом личности И. В. Сталина, ЦК КПСС исходил из того, что культ личности противоречит природе социалистического строя и превращался в тормоз на пути развития советской демократии и продвижения советского общества к коммунизму”. (Цит. по Н.С. Хрущев. Доклад на закрытом заседании ХХ съезда КПСС “О культе личности и его последствиях”. с. 64-65). 

Однако, как об этом пишет А. Авторханов, с чем согласны и мы: “Как бы партийные историки и теоретики ни изощрялись в своих усилиях доказать, что практика “культа личности” Сталина, якобы результат “извращения” “ленинских норм”, внимательное изучение теории ленинизма и практики Сталина” привело его (Авторханова) к заключению: “Истоки сталинизма надо искать, во-первых, в тоталитарной “философии власти” Ленина в виде его учения о “диктатуре пролетариата”, как “новом этапе” государства; во-вторых, в тиранической организации этой диктатуры, которую, по Ленину, может осуществлять непосредственно не сам “пролетариат”, а только его авангард -партаппарат ЦК большевиков (т. е. партократия – С.Ш.); в-третьих, в криминальном происхождении сталинского крыла большевизма (знаменитая кавказская “боевая дружина” “эксов” – террористов для убийства “врагов” и ограбления банков, магазинов, почт во главе с Коба-Сталиным и Камо-Тер-Петросяном в 1905-1912 гг.); и, наконец, в-четвертых, в криминальном образе мышления самого Сталина. Ленин учил, и Сталин хорошо усвоил… ведущий принцип “философии власти” – сущность “диктатуры пролетариата”. (А. Авторханов. Происхождение автократии, с. 38-39). 

“Даже диктатуру одного человека, одного “вождя” подсказал Сталину Ленин. Когда немецкие левые коммунисты начали критиковать свое официальное партийное руководство за то, что оно вместо “диктатуры масс” мечтает установить “диктатуру вождей”, Ленин ответил: “Договориться… до противоположения вообще диктатуры масс диктатуре вождей есть смехотворная нелепость и глупость”. (Там же, с. 39). 

“Через того же Ленина Сталин заимствовал идею Маркса о разгроме старой государственной машины и применил её как раз к ленинской партийно-государственной машине – к разгрому ленинского ЦК… 

В деле существования этой идеи исключительную роль в руках Сталина сыграла резолюция Ленина на Х съезде о введении в партии “осадного положения”, названного “Единством партии”. (Там же, с. 40).

При этом А. Авторханов подчеркивает, что Сталин пошёл здесь дальше: “он упреждал инакомыслие ещё до того, как оно оформлялось или выявлялось. Отсюда концепция Сталина о росте армии потенциальных “врагов народа” при “победоносном” восхождении к коммунизму”. (Там же, с. 41). 

“Вот здесь-то, – отмечает дальше Авторханов, – Гитлер подал Сталину предметный урок и подсказал неоценимую идею убийством не только оппозиционных деятелей (Курт фон Шлейхер – последний канцлер Веймарской республики – С.Ш.), но и своих близких соратников во главе с Рёмом (Эрнст Рём – руководитель нацистских штурмовиков СА – С.Ш.) за “заговор”, который, разумеется, никогда и никем не был задуман… Но Сталин и здесь превзошел Гитлера тем, что сумел заставить свои жертвы клеветать на себя, сознаваться в организации ими мнимых заговоров, убийств, в шпионаже, вредительстве, саботаже, с такими фантастическими подробностями, – что можно было оправдать в глазах внешнего мира расправу Сталина с партией Ленина, как партией заговорщиков, убийц и шпионов”. (Там же, с. 41). 

Достаточно сказать, что из 29 членов и кандидатов ЦК, руководивших в 1917 году Октябрьским переворотом 2 человека, из-за Сталина, покончили жизнь самоубийством и 15 человек – расстреляны Сталиным; из 16 человек первого большевистского правительства тоже 12 человек были расстреляны Сталиным. (См. там же, с. 45, 46). 

* * * 

“Сталин знал, – считает югославский политический деятель Милован Джилас, встречавшийся со Сталиным, – что он – один из наиболее деспотичных личностей человеческой истории. Но его это нимало не беспокоило: он был уверен, что вершит суд истории. Ничто не отягощало его совесть, несмотря на миллионы уничтоженных от его имени и по его распоряжению, несмотря на тысячи ближайших сотрудников, которых он истребил как предателей, когда они усомнились в том, что он ведёт страну и народ к благосостоянию, равенству и свободе. Борьба была опасной, долгой и всё более коварной, по мере того, как противники становились малочисленнее и слабее. Но он победил, а практика – единственный критерий истины! И что такое совесть? Существует ли она вообще? Для неё нет места в его философии и практике”. (Милован Джилас. Разговоры со Сталиным. “Посев”, 1970, с. 101). 

И далее М. Джилас пишет: “Одна из наиболее существенных, если не самая существенная из причин, что противники Сталина в партии – Троцкий, Бухарин, Зиновьев и другие – проиграли в борьбе с ним, то, что он был более оригинальным, более творческим марксистом, чем любой из них. Разумеется, в его стиле нет фейерверков Троцкого, а в его анализах – острого ума Бухарина. Изложения Сталина, это рациональное видение социальной реальности, руководство для новых, победоносных сил. Извлеченная из данной реальности, из соответствующих условий и атмосферы, его мысль кажется серой, плоской и беспомощной. Но это лишь её внешний облик… 

Сталину… непостижимую демоническую силу придало упорство и умение соединять марксистско-ленинское учение с властью, с государственной мощью. Потому, что Сталин – не политический теоретик в полном смысле этого слова: он говорит и пишет только тогда, когда его к этому принуждает политическая борьба – в партии, в обществе, а чаще всего и тут, и там одновременно. В этом слиянии мысли и реальности, в этом деловитом и неотвлечённом прагматизме и состоит сила и оригинальность взглядов Сталина”. (Там же, с. 187-188). 

Думается, что здесь уместно привести и высказывание о Сталине его дочери Светланы, тем более что оно касается и той системы, начало которой положил Ленин и завершил её создание Сталин. “Двадцать семь лет я была свидетелем духовного разрушения собственного отца и наблюдала день за днём как его покидало всё человеческое и он постепенно превращался в мрачный монумент самому себе… 

Для меня постепенно всё более очевидным становился не только деспотизм моего отца и то, что он создал систему кровавого террора, погубившую миллионы невинных жертв. Мне становилось также ясно, что вся система, сделавшая это возможным, была порочной, и что никто из соучастников не может избежать ответственности, сколько бы ни старался”. (Светлана Аллилуева. Только один год. New York and Evanston, 1968, с. 124-125). 

Вместе со сказанным С. Аллилуева считала, что “официальные разоблачения “культа личности” мало что объясняли. Самый этот безграмотный термин говорил, что партия не может и не хочет сформулировать и раскрыть порочные основы всей системы, враждебной и противоположной демократии”. (Там же, с. 125). 

* * * 

Так что, после смерти И. Сталина, а тем более после разоблачения его культа личности, в стране действительно начала ощущаться какая-то оттепель, способствовавшая духовному раскрепощению людей и вселявшая надежду на улучшение их жизненного уровня; тем более что в своём докладе на ХХ съезде КПСС Н. Хрущев заявил: “В проекте Директив по шестой пятилетке ставится задача добиться повышения реальной заработной платы рабочих и служащих примерно на 30 процентов, а доходов колхозников – не менее чем на 40 процентов”. (См. ХХ съезд Коммунистической партии Советского Союза. Стен. отчёт. I, с. 74). 

Более того, в том же Докладе Н. Хрущёва было сказано, что, “начиная с 1957 года, партия и правительство приступят к постепенному переводу на семичасовой рабочий день, или там, где это целесообразно по условиям производства – на пятидневную рабочую неделю (с двумя выходными днями при восьми часовом рабочем дне) – одной отрасли народного хозяйства за другой с тем, чтобы завершить всю эту работу к концу шестой пятилетки”, (Там же, с. 76). 

Одновременно с этими сообщениями Н. Хрущев выразил надежду, сказав: “Можно не сомневаться в том, что ХХ съезд партии и весь советский народ встретят это решение единодушным одобрением. Эти мероприятия вызовут новый трудовой подъём советских людей в борьбе за выполнение и перевыполнение народнохозяйственных планов”. (Там же). 

При этом, в качестве примера трудового героизма, он назвал имя Героя Советского Союза Кирилла Прокофьевича Орловского. 

* * * 

Вообще, в то время люди почувствовали и какое-то вдохновение, что, естественно, положительно сказалось на их поведении. Так, ещё продолжало “звенеть” имя участницы стахановского движения, бригадира тракторной бригады Старо-Бешенской МТС Прасковьи Ангелиной, прославившейся в 1938 году выдвинутым лозунгом “Сто тысяч подруг на трактор!”, а уже стало известным имя одного из инициаторов комплексной механизации возделывания сельскохозяйственных культур, бригадира тракторной бригады колхоза им. ХХ съезда КПСС Кировоградской области Александра Гиталова, которому в 1958 году было присвоено второй раз звание Героя Социалистического труда. 

Кстати, в том же 1958 году, выполняя решения парткома, бригадир фабрики Вышневолоцкого хлопчатобумажного комбината Валентина Гаганова перешла в отстающую бригаду, и 8 июля 1959 года ей “за самоотверженный личный пример беззаветного служения интересам советского общества, выразившийся в добровольном переходе из передовой бригады с более высокой оплатой в отстающую и поднятие её до уровня передовой, за выдающийся почин, имеющий большое значение для дальнейшего роста за коммунистическое отношение к труду” было присвоено звание Героя Социалистического труда. 

А 1960 год ознаменовался для Советского Союза победой спортсменов на очередных Олимпийских спортивных играх, среди которых особенно прославилась Лидия Скобликова, ставшая одной из четырех женщин мира, выигравших не менее шести медалей на зимних Олимпийских играх. 

12 апреля 1961 года был осуществлён полёт в космос Юрия Гагарина, ставшего после этого не только Героем Советского Союза, но и превратившегося в мировую знаменитость. Причём в том же году был совершён и полёт в космос Германа Титова. 

В августе 1962 года была опубликована и обсуждалась во всех сельских коллективах статья звеньевой по льну Житомирской области Надежды Заглады “Дорожите честью хлебороба”. 

Ознаменовались те годы определёнными успехами и на культурном фронте; причём важнейшим событием стало проведение в 1957 году в Москве IV Всемирного фестиваля молодёжи и студентов. 

В 1955 году вышла на экран кинокомедия “Солдат Иван Бровкин”, а в 1956 году – фильм “Весна на заречной улице”, отличавшиеся своей аполитичностью и любимыми в народе песнями. 

* * *

Однако, внутрипартийная борьба, правда, уже не оканчивающаяся смертными приговорами, не прекращалась и после смерти И. Сталина (напомним: март 1953 г.). Во-первых, летом того же года последовала расправа с Л. Берия. На июньском (1957 г.) пленуме ЦК КПСС была исключена из состава ЦК так называемая “Антипартийная группа Маленкова, Молотова, Кагановича и примкнувшего к ним Шепилова”, которая, как сказано в Истории Коммунистической партии Советского Союза (М.: Госполитиздат, 1963, с. 671), “нарушила Устав партии и выработанное В. И. Лениным решение Х съезда “О единстве партии”, хотя, как стало потом известно, в неё входило абсолютное большинство членов тогдашнего Президиума ЦК КПСС, выступивших против авантюр Первого секретаря ЦК Никиты Хрущёва. 

Так что если следовать принципам демократического централизма, как руководящего принципа организационного строения КПСС, то антипартийные действия совершил в данном случае, по существу, Н. Хрущёв, не подчинившись решению Политбюро. 

VIII 

В докладе Н. Хрущёва и резолюции XXI съезда КПСС (конец января-начало февраля 1959 г.) был сделан вывод об окончательной победе социализма в СССР и о том, что уже “в мире теперь нет таких сил, которые смогли бы восстановить капитализм в СССР, одолеть социалистический лагерь. Советский Союз в результате глубочайших преобразований во всех областях общественной жизни, на основе победы социализма вступил в новый период своего развития – период развернутого строительства коммунистического общества. Основные задачи этого периода: создание материально-технической базы коммунизма; развитие и совершенствование социалистических общественных отношений; воспитание советских людей в духе коммунизма”. (См. История Коммунистической партии Советского Союза. М.: Госполитиздат, 1963, с. 695). 

Правда, что касается сельского хозяйства, то практика была менее оптимистичной, чем речи Н. Хрущева: опять начались сбои с производством продукции, что приводило его иногда даже в нервное состояние. И чтобы как-то скрашивать действительное состояние дел, Хрущев начал приветствовать, а порой и подталкивать руководителей регионов и предприятий ко всякого рода авантюрам, на что поддался и первый секретарь Рязанского обкома партии Алексей Ларионов, взявший обязательство выполнить по продаже мяса государству в 1959 году три годовых плана; что, как и следовало ожидать, привело к истреблению в области скота. Сам А. Ларионов, получив Звезду Героя Социалистического Труда, покончил с собой. 

Страна была охвачена приписками, а потом пошли поиски “приписчиков” и исключения их из партии, а также снятия с работы, причём, как правило, руководителей предприятий и секретарей райкомов партии, но не выше. Так, в нашем Новогрудском районе Гродненской области (БССР) сняли первого секретаря райкома партии Архипа Зиновьевича Протасеню, поскольку на заседании бюро обкома он, будучи честным коммунистом, взял под защиту председателей колхоза, сказав: “В районной организации я самый старший не только по должности, но и по стажу пребывания в партии, так что за все ошибки и преступления, совершаемые в районе, тем более массовые, ответственность несу я”. 

* * * 

И всё же КПСС продолжала укрепляться и достигла своего апогея (хотя бы на словах) – к XXII съезду (октябрь 1961 г.), на котором, выступая с Отчетом Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза, Н. Хрущев опять заявил, что “Советская Родина вступила в период развернутого строительства коммунизма по всему широкому фронту великих работ”; при этом подчеркнув, что “экономика и культура Советского Союза находятся на крутом подъёме”, что успешно выполняется семилетний план (принятый на XXI съезде КПСС – С. Ш.) – план мощного развития производительных сил нашей Родины. Творческие силы народных масс по всей стране бьют тысячами живых родников. Как бы венцом замечательных побед, высоко поднятым флагом строящегося коммунизма являются первые в истории человечества триумфальные полеты советских людей в космос. 

Социализм утвердился в рамках всего мирового социалистического содружества. Важнейшие события минувших лет были выражением главной закономерности нашего времени: стремительно шёл процесс нарастания и укрепления жизненных сил мировой системы социализма”. (Материалы XXII съезда КПСС. М.: Госполитиздат, 1962, с. 3). 

При этом Н. Хрущев не забыл один из разделов своего отчётного доклада опять посвятить “Преодолению последствий культа личности”. “Накануне ХХ съезда, – сказал он, – вопрос стоял так: или партия открыто, по-ленински осудит допущенные в период культа личности И. В. Сталина ошибки и извращения, отвергнет те методы партийного и государственного руководства, которые стали тормозом для движения вперёд, или в партии возьмут верх силы, цеплявшиеся за старое, сопротивлявшиеся всему новому, творческому. Именно так остро был поставлен вопрос. 

Была ли необходимость столь резко и так откровенно критиковать крупные ошибки и тяжёлые последствия, связанные с культом личности? 

Да, такая необходимость была, – поясняет Н. Хрущёв. – После разоблачения матерого врага и авантюриста Берия, в результате тщательного анализа и глубокого изучения ряда документов перед Центральным Комитетом во всей полноте раскрылись факты грубейших нарушений социалистической законности, злоупотребления властью, факты произвола и репрессий против многих честных людей партии и Советского государства. Центральный Комитет, глубоко сознавая ответственность перед партией и народом, не мог стать на путь сокрытия или замазывания ошибок и извращений, имевших место в прошлом”. (Там же, с. 90). 

И далее, продолжая убеждать делегатов съезда в правильности решения ЦК, Н. Хрущев сказал: “Что было бы с партией и страной, если бы не был осужден культ личности, не преодолены его вредные последствия и не восстановлены ленинские принципы партийной и государственной деятельности? Это грозило бы отрывом партии от масс, от народа, серьезными нарушениями советской демократии и социалистической законности, замедлением экономического развития страны, снижением темпов коммунистического строительства, а следовательно, и ухудшением благосостояния трудящихся. В области международных отношений это привело бы к ослаблению позиций Советского Союза на мировой арене, к ухудшению отношений с другими странами, что было чревато серьезными последствиями. Вот почему критика культа личности и преодоление его последствий имели огромное политическое и практическое значение”. (Там же, с. 91). 

Естественно, что почти каждый из выступающих при обсуждении Отчетного доклада ЦК коснулся темы последствий культа личности, причём приведя конкретные факты незаконных сталинских репрессий. А первый секретарь Ленинградского обкома КПСС Иван Спиридонов сделал и заявление, в котором, в частности, сказал: “Ленинградская партийная организация, как и вся партия, единодушно осудила культ личности Сталина, одобрила меры, направленные на ликвидацию его вредных последствий. В ходе обсуждения итогов ХХ съезда КПСС на многих партийных собраниях и собраниях трудящихся Ленинграда уже тогда принимались решения о том, что пребывание тела тов. Сталина в Мавзолее Владимира Ильича Ленина, рядом с телом великого вождя и учителя мирового рабочего класса, создателя нашей славной партии и первого в мире пролетарского государства, несовместимо с содеянными Сталиным беззакониями… 

Нельзя мириться с тем, чтобы рядом Владимиром Ильичом Лениным, на поклон к которому идут и идут трудящиеся не только нашей страны, но и все честные люди всего земного шара, чтобы рядом с ним находился человек, запятнавший свое имя большой несправедливостью”. 

И закончил своё заявление И. Спиридонов предложением “… переместить прах Сталина из Мавзолея Владимира Ильича Ленина в другое место и сделать это в кратчайший срок”. (И. В. Спиридонов. Речь на XXII съезде КПСС. М.: Госполитиздат, 1961, с. 14-15). 

Так что после краткого обсуждения заявления И. Спиридонова, было принято соответствующее постановление съезда, и буквально наступившей ночью тело Сталина было захоронено в могилу. 

* * * 

А в докладе “О программе Коммунистической партии Советского Союза” Н. Хрущёв пошёл с такими пафосными заявлениями ещё дальше. “Главный итог деятельности партии и народа, – сказал он, – это полная и окончательная победа социализма в СССР. Свершён великий подвиг, имеющий всемирно-историческое значение. Человечество получило на своё вооружение проверенную на опыте науку о становлении и развитии социализма. Другим народам теперь легче идти к социализму. 

Основным завоеванием партии и народа в политической области, – подчеркнул Н. Хрущёв”, – является создание и укрепление государства нового типа – социалистического государства, демократии высшего типа – социалистической демократии. СССР – это страна полного народовластия, свободы и равноправия”. (Там же, с. 124). 

Среди достижений в СССР Н. Хрущёв также отметил, что, дескать, “партия решила сложнейшую проблему, которая веками волновала человечество, а в мире капитализма и поныне сохраняет свою остроту, – проблему взаимоотношений между нациями… В СССР сложилась новая историческая общность людей различных национальностей, имеющих общие характерные черты, – советский народ. Они имеют общую социалистическую Родину – СССР, общую экономическую базу – социалистическое хозяйство, общую социально-классовую структуру, общее мировоззрение – марксизм-ленинизм, общую цель – построение коммунизма, много общих черт в духовном облике и психологии”. (Там же, с. 126). 

* * * 

В принятой на XXII съезде КПСС новой, причём очень пространной Программе Коммунистической партии Советского Союза отмечалось: 

“Капитализм – путь народных страданий. Он не обеспечивает быстрого прогресса экономики, ликвидации нищеты; социальное неравенство углубится. Капиталистическое развитие деревни разорит крестьянство. Уделом рабочих станет либо изнурительный труд ради обогащения капиталистов, либо пополнение обездоленной армии безработных. Мелкая буржуазия будет раздавлена в конкурентной борьбе с крупным капиталом. Блага культуры и образования останутся недоступными для масс. Интеллигенция окажется вынужденной торговать своими талантами”. 

А вот, мол, что может дать социализм: 

“Социализм – это путь народов к свободе и счастью. Он обеспечивает быстрый подъём экономики и культуры. Не за века, а при жизни одного поколения он превращает отсталую страну в индустриальную. По самой своей природе плановая социалистическая экономика есть экономика подъёма и процветания. Уничтожение эксплуатации человека человеком кладет конец социальному неравенству. Полностью исчезает безработица. Социализм обеспечивает землёй всех крестьян, оказывает им помощь в развитии хозяйства, объединяет на основе добровольности их трудовые усилия в кооперативах, предоставляет в их распоряжение передовую сельскохозяйственную технику и агрономическую науку. Труд крестьян становится производительней, а земля может дать больше плодов. Социализм обеспечивает высокий материальный и культурный уровень жизни рабочего класса и всех трудящихся. Социализм вырывает из темноты и невежества народные массы и приобщает их к современной культуре. Перед интеллигенцией раскрываются широкие горизонты для творчества на благо народа”. (Там же, с. 355). 

Было дано и определение коммунистического общества: “Коммунизм – это бесклассовый общественный строй с единой общенародной собственностью на средства производства, полным социальным равенством всех членов общества, где вместе с всесторонним развитием людей вырастут и производительные силы на основе постоянно развивающейся науки и техники, все источники общественного богатства польются полным потоком и осуществится великий принцип “от каждого – по способностям, каждому – по потребностям”. Коммунизм – это высокоорганизованное общество свободных и сознательных тружеников, в котором утвердится общественное самоуправление, труд на благо общества станет для всех первой жизненной потребностью, осознанной необходимостью, способности каждого будут применяться с наибольшей пользой для народа”. (Там же, с. 366). 

При этом намечалось: “В ближайшее десятилетие (1961-1970 годы) Советский Союз, создавая материально-техническую базу коммунизма, превзойдет по производству продукции на душу населения наиболее мощную и богатую страну капитализма – США, значительно поднимется благосостояние и культурно-технический уровень трудящихся, всем будет обеспечен материальный достаток; все колхозы и совхозы превратятся в высокопроизводительные и высокодоходные хозяйства; в основном будут удовлетворены потребности советских людей в благоустроенных жилищах; исчезнет тяжелый физический труд; СССР станет страной самого короткого рабочего дня. В итоге второго десятилетия (1971-1980 годы) будет создана материально-техническая база коммунизма, обеспечивающая изобилие материальных и культурных благ для всего населения; советское общество вплотную подойдет к осуществлению принципа распределения по потребностям, произойдет постепенный переход к единой общенародной собственности. Таким образом, в СССР будет в основном построено коммунистическое общество. Полностью построение коммунистического общества завершится в последующий период”. (Там же, с. 368). В принятой Программе КПСС был сформулирован и моральный кодекс строителя коммунизма, в котором значились следующие нравственные принципы: 

– преданность делу коммунизма, любовь к социалистической Родине, к странам социализма;
– добросовестный труд на благо общества: кто не работает, тот не ест;
– забота каждого о сохранении и умножении общественного достояния;
– высокое сознание общественного долга, нетерпимость к нарушению общественных интересов;
– коллективизм и товарищеская взаимопомощь: каждый за всех, все за одного;
– гуманные отношения и взаимное уважение между людьми: человек человеку
– друг, товарищ и брат; – честность и правдивость, нравственная чистота, простота и скромность в общественной и личной жизни;
– взаимное уважение в семье, забота о воспитании детей;
– непримиримость к несправедливости, тунеядству, нечестности, карьеризму, стяжательству;
– дружба и братство всех народов, нетерпимость к национальной и расовой неприязни;
– непримиримость к врагам коммунизма, дела мира и свободы народов;
– братская солидарность с трудящимися всех стран, со всеми народами”. (Там же, с. 411).

При этом в Программе КПСС подчеркивалось, что “период развернутого строительства коммунизма характеризуется дальнейшим возрастанием роли и значения Коммунистической партии, как руководящей и направляющей силы советского общества”; и среди причин, обусловливающих необходимость такого повышения роли и значения, повторим, единственной в СССР правящей партии указывались: 

– рост масштабов и сложность задач коммунистического строительства, требующих высокого уровня политического и организационного руководства;
– подъем творческой активности масс, вовлечение новых миллионов трудящихся в управление государственными делами и производством;
– дальнейшее развитие социалистической демократии, повышение роли общественных организаций, расширение прав союзных республик и местных организаций;
– возрастание значения теории научного коммунизма, её творческое развитие и пропаганда, необходимость усиления коммунистического воспитания трудящихся и борьба за преодоление пережитков прошлого в сознании людей. (См. там же, с. 424). 

* * * 

Кстати, в том же 1961 году выходит книга тогда ещё кандидата экономических наук Семёна Сдобнова “Две формы социалистической собственности и пути их сближения”, в которой автор вначале утверждает: “Коммунистическая собственность является высшей формой общественной собственности”; а потом задаёт вопрос: “… можно ли считать непременной отличительной особенностью коммунистической собственности её негосударственный характер?” 

При этом заметим, что такой вопрос не мог не возникнуть, поскольку в только что принятой на XXII съезде КПСС Программой предусматривалось построение основ коммунистического общества в СССР, несмотря на сохранение рядом капиталистических государств, то есть как и заявлял И. Сталин на XVIII съезде ВКП(б). Поэтому и ответ автора названной книги даётся, по существу, в “сталинском” духе. 

“Несомненно, что в конечном итоге общенародная собственность, – пишет С. Сдобнов, – утратит свою нынешнюю государственную форму. Но пока существует государство, общенародная собственность будет иметь свою государственную форму. Следовательно, вопрос о том, будет ли коммунистическая собственность иметь государственную форму или нет, сводится к вопросу о том, сохранится ли государство или нет. Не исключено, что государство может сохраниться на каких-то этапах коммунистического общества еще до полной победы коммунизма в мировом масштабе. В этом случае коммунистическая собственность, утвердившаяся в определенных странах, будет иметь государственный характер. Поэтому нельзя считать непременным отличительной чертой коммунистической собственности её негосударственный характер”. (С.И. Сдобнов. Две формы социалистической собственности и пути их сближения. М.: Изд. социально-эконом. лит., 1961, с. 187). 

А тем временем, с целью улучшения руководства народным хозяйством, на ноябрьском (1962 г.) Пленуме ЦК КПСС было (несомненно – ошибочно – С.Ш.) решено перестроить партийные и советские органы по производственному принципу: появились отдельно промышленные и сельские партийные и советские органы; был образован Высший Совет народного хозяйства Советского Союза для руководства промышленностью и строительством и координации деятельности Госплана, Союзного совнархоза и Госстроя СССР, а также приняты меры по усилению партийно-государственного контроля. 

* * * 

Своего рода восторженная и неумеренная похвала социализму значится в брошюре Н. Хрущёва, написанной после состоявшегося в июне 1962 года Московского совещания первых секретарей Центральных Комитетов коммунистических и рабочих партий. “Теперь, – заявил он, – с выходом социализма за рамки одной страны происходит невиданный в истории человечества процесс объединения трудящихся для борьбы для построения нового общества в рамках целой мировой системы. В течение прошедших полутора десятка лет, когда создавались основы новых отношений между народами и складывались формы всестороннего сотрудничества стран социализма, этот процесс, собственно, только начинался. В странах социализма остаются еще классы, хотя они и являются дружественными, надолго сохраняются национальные особенности, при этом создаются наиболее благоприятные условия для расцвета наций. Стало быть, ещё сохраняются национальные и в известной мере классовые интересы и различия. Но наряду с этим всё большее значение приобретает то главное, решаю-щее, что объединяет и роднит всех людей, вступивших на путь строительства новой жизни, независимо от их классовой и национальной принадлежности, – их общие интересы в борьбе за победу и упрочение социализма и коммунизма в международном масштабе, их общая марксистско-ленинская идеология”. (Н.С. Хрущёв. Насущные вопросы развития мировой социалистической системы. М.: Госполитиздат, 1962, с.5). 

“В масштабах мировой системы, – продолжал проповедовать Н. Хрущёв об истории создания социалистической системы, – получило свое подтверждение одно из главнейших положений марксизма-ленинизма, согласно которому социалистический способ производства может возникнуть и получает простор для развития только после того, как трудящиеся массы во главе с рабочим классом в ходе социалистической революции завоевывают политическую власть и организуют защиту своих завоеваний от натисков контрреволюции. 

В хозяйственном отношении, в особенности в области международных экономических связей, страны народной демократии Европы представляли собой как бы сколок с капиталистического мира, от которого они отпали. Социалистические отношения победили в них не сразу. Их хозяйство было многоукладным и сохраняло на себе глубокие следы противоречий и пороков, оставшихся в наследие от капитализма. Экономика почти всех стран народной демократии была обращена на Запад, она еще сохраняла отпечаток подчиненности интересам крупных империалистических держав, с которыми до победы народной власти была связана по многим направлениям. На этом этапе развития экономических отношений между социалистическими странами шло преимущественно на двусторонней основе. Мировой социалистический рынок еще только зарождался. Новые формы сотрудничества, характерные для социалистического содружества, только складывались… 

Создание Совета Экономической Взаимопомощи в 1949 году положило начало многостороннему сотрудничеству сперва в области торговли, а затем и в области производства.Теперь мировая социалистическая система складывается в единое целое уже не только политически, но и экономически. За 12 лет существования Совета Экономической Взаимопомощи удалось создать, по крайней мере для стран – участниц этой организации, прочную основу коллективного сотрудничества и взаимопомощи”.”, (Там же, с. 6 – 7). 

“Сегодня социалистический лагерь в целом и большинство составляющих его стран в отдельности, – утверждал Н. Хрущёв, – располагают развитой промышленностью и крупным общественным сельским хозяйством. На долю социалистической системы, которая занимает 26 процентов территории земного шара, приходится, по предварительным подсчетам, около 37 процентов мирового промышленного производства. Большинство социалистических стран имеет развитую промышленность, которая дает примерно 3/4 их валового продукта. 

Сложился и окреп мировой социалистический рынок, в развитии которого участвуют все социалистические государства – Советский Союз, народный Китай, народно-демократические страны Европы и Азии. 

Теперь социалистические страны вступили в такой период развития, когда созрели благоприятные условия для того, чтобы поднять их экономическое и политическое сотрудничество на новую, более высокую ступень. На этой ступени особое значение приобретают координация народнохозяйственных планов, международное социалистическое разделение труда, кооперация и специализация производства, обеспечивающие успешное развитие социалистических стран и их органической связи”. (Там же, с. 8). 

“Перед нами стоит задача исторического значения, – писал Н. Хрущёв, – научиться по-настоящему использовать преимущества социализма, вытекающие из факта существования новой мировой системы, т. е. умело направлять международное социалистическое разделение труда, специализацию и кооперирование производства, координацию научно-технических работ, полнее использовать возможности мирового социалистического рынка”. (Там же, с. 9). 

Ну и, наконец, опять об успехах социализма и его международном влиянии. “Мы живём в эпоху, – отмечал Н. Хрущёв, – когда социальное развитие человечества поставило в порядок дня вопрос о замене капиталистического строя социалистическим во всемирном масштабе. Это – эпоха острой борьбы, в ходе которой капитализм делает всё, чтобы отдалить неизбежный час своей гибели, а социализм не только закрепляет и развивает свои завоевания, но и помогает всем народам осуществить их законные стремления к национальному и социальному освобождению, миру и прогрессу. 

Для нас, коммунистов, – подчеркнул Н. Хрущёв, – главный вопрос в борьбе двух систем, заключается в том, какими путями и средствами обеспечить дальнейший неуклонный рост влияния социализма во всём мире. Принципиальное решение этого вопроса, как известно, было дано еще В. И. Лениным, который указывал, что главное свое воздействие на ход событий в мире победивший социализм доказывает путем успешного развития социалистического общества и прежде всего его хозяйства. (Соч., т. 32, стр. 413). Эти указания были сделаны в ту пору, когда социализм одержал победу всего лишь в одной стране – России. Не трудно понять, какое огромное значение приобрели они в наши дни, когда идеи социализма воплощаются в жизнь в масштабах целой системы”. (Там же, с. 42). 

И далее: “Весь опыт нашей борьбы с момента Великой Октябрьской социалистической революции и до наших дней убедительно показывает, как по мере продвижения к великой цели возрастает притягательная сила социализма и его идей. Успехи коммунистического и социалистического строительства, доказывая на самом убедительном материале – на фактах живой жизни – великие возможности и преимущества социализма, как системы, способствуют развитию сознания трудящихся масс, усиливают предпосылки для нарастания классовой борьбы в странах капитала”. (Там же, с. 44). 

И привёл слова В. Ленина: “… Мы говорили и говорим: – указывал В. И. Ленин, – “Социализм имеет силу примера”… Надо показать практически, на примере, значение коммунизма”. (Соч., т.31, стр. 426)”. 

* * * 

А о чём свидетельствовала практика? Так, на совещании работников промышленности и строительства РСФСР 24 апреля 1963 года, то есть через полтора года после XXII съезда КПСС, обращаясь к присутствующим, Н. Хрущев вначале сказал: “Товарищи! Основные направления в развитии промышленности и сельского хозяйства, конкретные вопросы строительства коммунизма определены XXII съездом. В новой Программе партии раскрыты захватывающие перспективы дальнейшего движения советского общества к заветной цели – полному торжеству коммунизма!” (Н. С. Хрущёв. Все резервы промышленности и строительства – на службу коммунизму! М.: Госполитиздат, 1963, с. 6). 

При этом Н. Хрущев подчеркнул, что “теперь, после завершения организационной перестройки, на первый план выдвигается вопрос о методах работы партийных органов, о таком стиле руководства хозяйством, который позволил бы с наибольшей полнотой реализовать наши богатейшие возможности”. (Там же, с. 11). 

Однако, отмечая достижения в некоторых отраслях промышленности, Н. Хрущёв вынужден был признать и то, что “проведенная в конце 1962 года Центральным статистическим управлением СССР проверка использования оборудования на 500 машиностроительных заводах показала, что в первой смене на этих предприятиях не работало 24 процента всех металлорежущих станков, во второй смене – 39 процентов, а в третьей – 78 процентов станков”. (Там же, с.18). 

И далее: “По данным Центрального статистического управления, в 1962 году в машиностроении было 26 процентов металлорежущих станков и 27 процентов кузнечно-прессовых машин, имеющих возраст свыше двадцати лет. Более того, на предприятиях еще находится в эксплуатации 8 тысяч металлорежущих станков и 3 тысячи кузнечно-прессовых машин, поступивших на производство свыше 40 лет тому назад. На этих станках работает уже третье поколение. Это скорее музейные экспонаты, – отметил Н. Хрущёв, – а не производственное оборудование. Мы на этом теряем очень много”. (Там же, с. 19-20). 

“Мне представили справку, – сказал Н. Хрущёв, – из которой видно, что машиностроение потребляет около 60 процентов всего проката черных металлов в промышленности. При этом почти 10 миллионов тонн, или пятая часть потребля-емого металла идёт в отходы”. (Там же, с. 24). 

“Нас не может не беспокоить, – сказал далее Н. Хрущёв, – отставание в выполнении заданий семилетнего плана по развитию химической промышленности”. При этом он внёс уточнение: “ведь надо иметь в виду, что эти задания по сравнению с нашей потребностью были минимальными и обеспечивали только первоочередные нужды”. (Там же, с. 29). 

“Отдельные хозяйственные руководители, – отметил с тревогой Н. Хрущёв, – безответственно относятся к вопросам качества изготовляемой продукции, смирились с низкой производственной и технической дисциплиной, серьезными конструктивными недостатками и небрежной внешней отделкой выпускаемых машин и товаров народного потребления”. (Там же, с. 39). 

При этом не лучше обстояло дело и в строительстве, где в 1962 году “план ввода в действие основных производственных фондов был выполнен на 92 процента, жилой площади – на 94 процента, а по Российской Федерации и того меньше – на 89 процентов”. При этом в первом квартале 1963 года “план капитальных вложений выполнен только на 86 процентов, а по строительно-монтажным работам – на 91 процент”. (Там же, с. 45). 

* * * 

А поскольку продолжало топтаться, по существу, на месте и сельское хозяйство, то в магазинах стояли очереди, особенно за мясо-молочными продуктами; и чтобы снять как-то напряжение, правительство вынуждено было повысить в 1962 году на них цены примерно на 35 процентов. Страна наполнилась анекдотами, вроде этого: “Что такое коммунизм? Это что-то вроде горизонта: чем ты к нему ближе, тем он от тебя дальше!” 

Местами начались забастовки; одной из них, трагически закончившейся, стала Новочеркасская (июнь 1962 г.), причиной которой было совпадение повышения в стране цен на мясомолочные продукты и снижение расценок на Новочеркасском электровозостроительном заводе. Для подавления демонстрации рабочих названного завода и присоединившихся к ним других жителей города пришлось подключить армию и КГБ, в результате чего, по официальным данным, 26 человек было убито и 87 ранено. 

Кстати, приказ на подавление демонстрации рабочих, требовавших от руководителей завода объяснения, как им жить в сложившейся ситуации, отдал сам “главный строитель коммунизма” – Н. Хрущёв, для которого и его соратников, в частности, Ф. Козлова и А. Микояна, выезжавших на место событий, жертв во время подавления демонстрации оказалось недостаточно; так что во время состоявшегося после этого суда еще 7 человек были приговорены к смертной казни и расстреляны, 105 человек получили сроки от 10 до 15 лет с отбыванием в колониях строгого режима. В 1996 году все осужденные были реабилитированы. 

IX 

Итак, прошло пять лет строительства в СССР материально-технической базы коммунизма, и на XXIII съезде КПСС (март 1966 г.) ставший после снятия Хрущёва (октябрь 1964 г.) Первым секретарём ЦК КПСС Леонид Брежнев, вместе с заявлением о том, что “экономика Советского Союза за последние годы шагнула далеко вперёд”, вынужден был признать, что по ряду причин “не удалось выполнить задания семилетнего плана по некоторым важным показателям. Это прежде всего относится к сельскому хозяйству, продукция которого увеличилась только на 14 процентов. Отставание сельскохозяйственного производства стало заметно тормозить наше движение вперёд, отрицательно повлияло на темпы развития легкой и пищевой промышленности, не дало возможности осуществить в полном объёме намеченные меры по подъему жизненного уровня народа. 

Некоторые несоответствия выявились и в развитии отдельных отраслей тяжёлой промышленности. Недовыполнены задания семилетнего плана по производству отдельных видов химических продуктов, угля, машин и оборудования, некоторых товаров народного потребления. В ряде отраслей промышленности не все новые предприятия были введены в строй в намеченные сроки, многие из построенных не достигли проектной мощности. В результате всего этого темпы роста национального дохода оказались меньшими, чем было предусмотрено семилетним планом”. (Материалы XXIII съезда КПСС. М.: Политиздат, 1966, с. 35-36) 

Зачем церкви Трамп, Путин и Лукашенко?

Однако, несмотря, по существу, на провал во время прошедших пяти лет строительства материально-технической базы коммунизма в СССР, один из разделов “Отчётного доклада Центрального Комитета КПСС XXIII съезду Коммунистической партии Советского Союза” назывался “Возрастание руководящей роли КПСС в коммунистическом строительстве”, в котором было сказано: “Отчетный период характеризуется дальнейшим возрастанием роли партии в жизни советского общества, укреплением её рядов, совершенствованием методов и форм работы, упрочнением и развитием партии с массами. Наша ленинская коммунистическая партия, – подчеркнул Л. Брежнев под бурные аплодисменты делегатов съезда, – является руководящей и направляющей силой советского общества. Она объединяет в своих рядах наиболее передовых представителей рабочего класса и всех трудящихся, руководствуется боевой теорией рабочего класса всего мира – марксизмом-ленинизмом, уверенно ведет советский народ вперёд по пути строительства коммунизма, направляет и организует жизнь социалистического общества, успешно выполняет свою роль учителя, организатора и политического вождя всего советского народа”. (Там же, с. 69-70). 

Да и некоторые обществоведы продолжали фантазировать о сущности коммунистического общества. Так, например, в 1963 году вышла книга российского философа и социолога Александра Сухарева “Сельская интеллигенция и её роль в строительстве коммунизма”, в 1965 году – академика АН СССР Станислава Струмилина “Проблемы социализма и коммунизма в СССР”. А в 1966 году доктор экономических наук, профессор, действительный член АН СССР (1966 г.) Алексей Румянцев издал книгу “О категориях и законах политической экономии коммунистической формации” (М.: “Мысль”), главной задачей которой он ставил: “выяснить основные черты метода, свойственного политической экономии коммунистической формации, – её диалектическую логику”. (С. 4). 

При этом отметим, что в названной книге А. Румянцев пишет: “Коммунистические производственные отношения выдвигают на первый план исследования целого, то есть хозяйствующее общество совместных собственников средств производства, а не части, то есть хозяйствующих противостоящих друг другу индивидов, как это свойственно, скажем, капитализму”. (С. 5). 

* * * 

Правда, как отмечал Л. Брежнев уже на XXIV съезде КПСС (март 1971 г.), “директивы XXIII съезда по главным экономическим показателям успешно выполнены. Национальный доход предусматривалось увеличить на 38-41 процент; фактически его рост составил 41 процент. Промышленное производство при задании в 47-50 процентов увеличилось на 50 процентов. Перевыполнены задания директив по важнейшим показателям, относящимся к повышению благосостояния трудящихся… 

Среднегодовой объем продукции сельского хозяйства увеличился на 21 процент против 12 в прошлом пятилетии. Наиболее существенные сдвиги произошли в производстве зерна, его среднегодовой валовой сбор вырос на 37 миллионов тонн, или в 1,3 раза. заметно увеличилось производство мяса, молока, яиц и других продуктов”. (Материалы XXIV съезда КПСС. М.: Политиздат, 1921, 1971, с. 32, 34). 

“Самоотверженным трудом советских людей, – под-черкнул Л. Брежнев, – построено развитое социалистическое общество, о котором в 1918 году В. И. Ленин говорил как о будущем нашей страны. Это позволило нам приступить к практическому решению великой задачи, поставленной Программой партии, её последними съездами, – к созданию материально-технической базы коммунизма”. (Там же, с. 38). 

И далее Л. Брежнев сказал: “Нам всегда и во всех делах помогали революционная воля и размах, умение партии мобилизовать усилия миллионных масс на решение созидательных задач, трудовой энтузиазм рабочего класса, колхозного крестьянства и интеллигенции. Сегодня, как никогда, необходимо еще теснее соединить эту великую силу с систематической кропотливой организаторской работой, с последовательно научным подходом к ведению хозяйства, строгой самодисциплиной и деловитостью”. 

Однако настоящим фактором, способствовавшим достижению положительных результатов в истекшей пятилетке были не просто “революционная воля и размах, умение партии мобилизовать усилия масс на решение созидательных задач” и подобные “бла-бла”. “Высокие темпы роста национального дохода и повышение жизненного уровня народа, – объяснял Председатель Совета Министров СССР Алексей Косыгин в своём докладе, – достигнуты на основе успешного развития социалистического производства, чему в значительной мере способствовала хозяйственная реформа, одобренная XXIII съездом КПСС”. (Там же, с.132). 

При этом поясним, что общая концепция принятой на сентябрьском (1965 г.) пленуме ЦК КПСС, согласно утверждению помощника Председателя Совета Министров СССР (1964-1991 гг.), кандидата экономических наук Юрия Фирсанова, “включала три направления: во-первых, мероприятия по повышению материальной заинтересованности коллективов предприятий в увеличении производства и повышении качества продукции; во-вторых, меры по совершенствованию планирования с тем, чтобы планы обеспечивали пропорциональность отраслей народного хозяйства и повышение технического уровня производства; в-третьих, проведение реорганизации управления промышленностью путем ликвидации совнархозов и создания министерств, которые обеспечивали бы единую техническую политику и технический прогресс, причём не только общесоюзных, но и союзно-республиканских… 

Материально заинтересовать рабочих и управленцев в результатах их собственного труда и дать им возможность проявлять инициативу было одной из главных задач реформы…” (См. Алексей Гвишиани. Феномен Косыгина. Записки внука. Мнения современников. М.: Фонд культуры “Екатерина”, 2004, с. 174). 

Что же касается сельского хозяйства, то его относи-тельно успешному развитию в данной пятилетке, безусловно, способствовали решения мартовского (1965 г.) пленума ЦК КПСС, согласно которым был установлен принципиально новый порядок закупок продукции сельского хозяйства: колхозам и совхозам стали доводится реальные твердые планы на пять лет, а также были повышены закупочные цены на многие продукты земледелия и животноводства и введены надбавки на продукцию, проданную сверх плана; был предпринят и ряд других мер. 

Причём, по заявлению Л. Брежнева, девятая пятилетка должна была “стать важным этапом в дальнейшем продвижении советского общества по пути к коммунизму, строительстве его материально-технической базы, укреплении экономической и оборонной мощи страны”. При этом главная задача предстоящей пятилетки состояла в том, как её определял Л. Брежнев, “чтобы обеспечить значительный подъем материального и культурного уровня жизни народа на основе высоких темпов развития социалистического производства, повышения его эффективности, научно-технического прогресса и ускорения роста производительности труда”. 

С этой целью намечалось за пять лет “увеличить национальный доход на 37-40 процентов, в том числе фонд потребления на 40 и фонд накопления – на 37 процентов”. Производство промышленной продукции должно было возрасти “на 42-46 процентов, среднегодовое производство сельскохозяйственной продукции – на 20-22 процента”, почти на треть планировалось повысить “реальные доходы на душу населения”. (Там же, с. 40). 

Более того, в докладе Л. Брежнева подчеркивалось, что, “выдвинув в качестве главной задачи девятой пятилетки су-щественное повышение благосостояния трудящихся, Центральный Комитет имеет в виду, что этот курс будет определять нашу деятельность не только в предстоящие пять лет, но и общую ориентацию хозяйственного развития страны на длительную перспективу. Намечая такой курс, партия исходит прежде всего из того, что наиболее полное удовлетворение материальных и культурных потребностей людей – это высшая цель общественного производства при социализме”. (Там же, с. 41). 

* * * 

Но, к сожалению, этому не суждено было сбыться. Де-ло в том, как об этом пишет внук Косыгина, доктор физико-математических наук, профессор, ставший в 2011 году академиком РАН Алексей Гвишиани, во-первых, “в партийных органах реформа (1965 г. – С. Ш.) была встречена весьма прохладно. И сопротивление исходило не от главного идеолога партии Суслова, а скорее всего – от отраслевых отделов и секретарей ЦК по направлениям. По-видимому, они почувствовали, что от них может ускользнуть контроль над экономикой. 

Косыгин делает всё возможное для успешного претворения реформы в жизнь. Неоднократно обсуждает эти вопросы с Брежневым. Каждый раз эти встречи носят благожелательный характер, но конкретные экономические решения Совмина встречают упорное сопротивление аппарата ЦК КПСС”. (Алексей Гвишиани. Феномен Косыгина, с. 109). 

В связи со сказанным А. Гвишиани интересным является мнение Роя Медведева о взаимоотношениях Косыгина и Брежнева. “Между Косыгиным и Брежневым, – считает Р.Медведев, – не существовало открытого конфликта, хотя скрытый конфликт постоянно существовал и развивался. Однако, постепенно сужая значение и полномочия Совета Министров, Брежнев всё же опасался идти на разрыв с Косыгиным, ибо никто в Политбюро шестидесятых-семидесятых годов (ХХ в. – С.Ш.) не знал лучше Алексея Николаевича возможностей и недостатков нашего громадного и сложного народнохозяйственного механизма. Со своей стороны, и А. Н. Косыгин был вынужден терпеть “руководство” Брежнева, хорошо понимая, что его, Косыгина, уход от руководства экономикой и от политики только ухудшит положение дел в стране и в партии”. (Там же, с. 291). 

Второй причиной свертывания реформы 1965 года стало случившееся в 1976 году несчастье с А. Косыгиным и в связи с этим потеря им прежней трудоспособности: в один из летних воскресных дней, совершая свою обычную прогулку на байдарке, он, как пишет его внук, “практически утонул”. 

Дело в том, что А. Косыгин “любил спорт, особенно греблю, лыжи и байдарку. Летними воскресными днями, если позволяла погода, он непременно садился в байдарку, а зимой становился на лыжи. Несмотря на уже немолодой возраст, ходил он на байдарке по несколько часов без отдыха. В тот день семидесятидвухлетний Косыгин потерял сознание (врачи предполагают, что у него шёл почечный камень), и байдарка перевернулась. Будучи пристегнутым к сиденью”, Косыгин “ушел головой в воду и захлебнулся. Его спас мастер спорта по водному плаванию майор Егоров, который в этот день в наряде охраны плыл за Косыгиным на соседней байдарке”. (Алексей Гвишиани Феномен Косыгина, с. 109). 

После этого А. Косыгин долго и тяжело болел, да к тому же последовали один за другим инфаркты. Так что “в 1976-1980 годах он уже был больным человеком”, в связи с чем и бессилен бороться за осуществление предложенной им реформы. 

* * * 

Как отмечает доктор экономических наук, профессор, член-корреспондент АН СССР Вадим Медведев, “страна в 70-е годы (ХХ в. – С.Ш.) вползала в полосу торможения и упадка – как результат общего кризиса всей сложившейся ранее общественно-политической и социально- экономической системы… 

Восьмая пятилетка (1966-1971 гг.) была, пожалуй, последним успешным периодом социально-экономического развития страны. Темпы экономического развития под влиянием хозяйственной реформы 60-х годов (напомним, вошедшей в историю как реформа “Либермана-Косыгина” – С.Ш.), более или менее благоприятных внешнеэкономических факторов оказались даже несколько выше, чем в предшествующие годы. Осуществлены и многие важные социальные меры, в частности, развернуто жилищное строительство. 

В дальнейшем, – отмечает В. Медведев, – экономическое развитие стало быстро и неуклонно ухудшаться. Два последующих пятилетних плана, включая их социальные программы, оказались сорванными. До поры до времени экономическая конъюнктура поддерживалась высокими мировыми ценами на топливно-энергетические и сырьевые ресурсы. Страна в значительной степени жила за счёт растранжиривания своих природных богатств. В отличие от стран Запада она не только не пострадала от энергетического кризиса и революции цен на энергоресурсы, а напротив, выиграла от них. Но в 80-е годы и этот фактор исчерпал себя. Наступил период стагнации, который шаг за шагом подвел к черте, за которой началось абсолютное снижение производства. Лишь один сектор экономики пребывал в цветущем состоянии – это военно-промышленный комплекс. Страна изнывала под гнетом непосильного бремени военных расходов. 

На словах громогласно провозглашалось “всё во имя человека, всё для блага человека”, а на деле острота социальных проблем нарастала. 

Это относится прежде всего к продовольственному вопросу. Каждый год вели “битву за урожай”, но положение на продовольственном рынке независимо от размера урожая не улучшалось. 

Десятилетиями люди обречены были на пустые прилавки и длинные очереди. В убогом состоянии пребывало производство потребительских товаров, сферы услуг, досуга, отдыха. 

Всё это находилось в резком контрасте с экономическим процветанием западных стран. (!!! – С.Ш.) Сопоставление с Западом уже нельзя было скрыть за “железным занавесом”. Люди всё чаще задавали себе вопрос, почему же страна с самым передовым общественным строем, как это постоянно подчеркивалось, провозглашающая к тому же приоритет человека, не может в течение долгих лет решить даже элементарные вопросы жизни людей, не говоря уже о выходе на новый, современный, качественно иной уровень благосостояния”. (Вадим Медведев. В команде Горбачёва. Взгляд изнутри. М.: “Былина”, 1994, с. 6-7). 

Так что “в отличие от западного капитализма, который сумел трансформироваться и адаптироваться к новым условиям и открыл тем самым простор для перехода к новой цивилизации, – пишет В. Медведев, – советская административно-командная система, называвшая себя социалистической, искусственно консервировалась. Отдельные попытки её реформирования оказались робкими, непоследовательными и не доводились до конца. 

Долго такое состояние, – делает заключение В. Медведев, – сохраняться не могло. Усредненному благополучию неизбежно пришел бы конец. Рано или поздно, максимум через пять лет, это привело бы к взрыву колоссальной силы. 

И избежать такого спонтанного и такого грозного исхода событий, – считает В. Медведев, – можно было лишь проявив инициативу сверху, начав трудный и болезненный процесс перестройки всех основных сфер общественной жизни”. (Там же, с. 9-10). 

* * * 

То есть стало очевидным, что построенное в СССР общество, называемое “социализмом”, а потом и “развитым социализмом”, не было способным конкурировать с обществом тех стран, в которых оно по-прежнему развивалось естественным путем, без революций и насильственно навязанной тоталитарно-коммунистической системы управления. Это очень хорошо видно, например, на развитии сельского хозяйства США, которые СССР должен был обогнать по производству сельскохозяйственной продукции на душу населения, согласно Программы КПСС, – к 1970 году. А в действительности: в то время, как в СССР, несмотря на неоднократные постановления ЦК КПСС о принятии мер по подъему сельского хозяйства, оно продолжало находится в хиреющем состоянии, в США оно развивалось и развивается достаточно быстрыми темпами. И главными причинами, способствующими такому развитию в США, как об этом писал тогдашний Министр сельского хозяйства СССР Владимир Мацкевич, не только относительно более благоприятные климатические условия, по сравнению с СССР, но и то, что: 

1) “… на территории США почти 100 лет не было войны… Фермеры часто используют постройки, возведенные еще их дедами, тогда как нашему крестьянину не раз приходилось строить всё заново”. (См. В. Мацкевич. Что мы видели в США и Канаде. М.: Госполитиздат, 1956, с. 23).
2) “… приток в Америку в период колонизации энергичных и предприимчивых людей (в СССР – их истребили – С. Ш.). Здесь как бы скрещивался и обобщался опыт ведения сельского хозяйства многих народов”.
3) “К тому же, как известно, сельское хозяйство ряда районов США было свободно от пут крепостничества, замедлявших во многих странах, в том числе в России, развитие производительных сил”.
4) “… специализация сельского хозяйства, основанная на использовании природных и экономических условий отдельных зон, и большие масштабы производства сельскохо-зяйственных машин и оборудования, необходимых для ведения фермерского хозяйства на индустриальной основе”. (Там же, с. 24).

И, наконец, что самое главное: американский фермер, в отличие от советского колхозника, будучи собственником средств производства и произведенной продукции, “… изо всех сил стремится увеличить выход товарной продукции и ищет пути для сокращения затрат труда”. (Там же, с. 26). 

А дальше, вряд ли веря в это, но будучи обязанным по положению, В. Мацкевич писал: “Перед лицом непреодолимых противоречий капиталистического сельского хозяйства ещё более очевидным становится то огромное преимущество, которая имеет наша социалистическая система ведения хозяйства. Наши колхозы и совхозы, как крупные предприятия, могут в короткий срок повысить производство продуктов сельского хозяйства и уменьшить издержки производства, при этом рост производства неизмеримо приводит к повышению благосостояния советского крестьянства”. (Там же, с. 33)

Так что после такого заключения Министра опять-таки возникает вопрос: “Ну, и почему тогда этого не случилось?” 

X 

Кстати, вместе с неуклонным ухудшением экономики, набирала темпы, как бы ни старались ее вожди возвеличивать, деградация руководящей и направляющей силы советского общества – КПСС, свидетельством чему является и указанное лицемерное заключение коммуниста Владимира Мацкевича о преимуществе советской системы сельского хозяйства перед американской. 

Более того, “после смерти Сталина, – пишет А. Яковлев, – состоялось семь пленумов ЦК. Два мартовских 1953 года – все “небожители” клялись в верности друг другу и делили власть”. (Александр Яковлев. Омут памяти, с. 140). 

Однако уже в июне 1953 года, как было сказано, выбросили из руководства и арестовали Л. Берию, и после этого, как признаётся Н. Хрущёв, была создана версия, “что, дескать, Берия полностью отвечает за злоупотребления, которые совершались при Сталине. Это… было результатом шока. Мы тогда ещё никак не могли освободиться от идеи, что Сталин – друг каждого, отец народа, гений и прочее. Невозможно было сразу представить себе, что Сталин – убийца и изверг. Поэтому после процесса над Берией мы находились в плену этой версии, нами же созданной в интересах реабилитации Сталина”. (Никита Сергеевич Хрущёв. Воспоминания. Избранные фрагменты. М.: “Вагриус”, 1997, с. 295). 

При этом, несомненно, что Н. Хрущёв, говоря об обвинениях во всех предыдущих “грехах” Берию, с целью реабилитации Сталина, был неискренним, так как они думали не столько о Сталине, сколько о сокрытии своего участия в совершаемых в те годы преступлениях. 

Так что, вначале прикрывая преступления самого Сталина, а потом, начиная с ХХ съезда КПСС, разоблачая их, “но о советском Нюрнбергском процессе за преступления против человечности власть и не помышляла”. (Александр Яковлев. Омут памяти, с. 155). 

* * * 

А в октябре 1955 года сняли Г. Маленкова с поста Председателя Совета Министров СССР. При этом, как сказал в одной из бесед с Ф. Чуевым В. Молотов, “на Пленуме, когда Хрущев предложил снять Маленкова с поста Председателя Совета Министров”, он “тоже выступил с критикой Маленкова, потому, – как он объясняет, – что Маленков крупными вопросами политики не занимался. Несамостоятельный”. (Феликс Чуев. Молотов. Полудержавный властелин, с. 408). 

В июле 1957, как уже об этом тоже писалось, были сняты со своих постов и выведены из состава ЦК Г. Маленков, В. Молотов, Л. Каганович, Дм. Шепилов, а в октябре того же года – Г. Жуков; в октябре 1964 года был отправлен на пенсию Н. Хрущёв, а вскоре за ним и А. Микоян. 

Таким образом, говоря словами А. Яковлева, “как голодные койоты, перегрызлись между собой все бывшие друзья, собутыльники, родственники, идеологические единоверцы. Одни и те же участники драмы, в основном те же самые ораторы, но какие разные речи от пленума к пленуму. Позабыв вчерашние дружеские связи, презрев стыд и свои подхалимские речи, они поливали грязью любого, кто оказывался в роли очередного обвиняемого”. (Александр Яковлев. Омут памяти, с. 140). 

* * * 

О деградировании КПСС свидетельствовал также низкий уровень культуры послесталинских руководителей и неумение их вести себя, особенно пребывая за границей, чем особенно отличался Н. Хрущёв. Так, во время посещения в апреле 1956 года, вместе с тогдашним Председателем Совета Министров СССР Николаем Булганиным, Англии и будучи приглашенными на прием к королеве, о чём повествует сопровождавший их Валентин Зорин, “выхоленный Булганин, от которого за версту разило духами, выглядел ещё более или менее пристойно”. А Н. Хрущёв, “в столь непривычном для него одеянии (в строгом чёрном костюме – С.Ш.) чувствовал себя неуютно”. Более того, “без помощи вышколенной прислуги не мог разобраться в предназначении многочисленных бокалов, ножей и вилок, расставленных перед ним”. Поэтому “завсегдатаям королевских приёмов хваленая английская выдержка помогла сдерживать улыбки”. Но при этом “Никита Сергеевич нимало не смущался этим обстоятельством. Вел оживленный разговор, искусно и нарочито играя роль простого русского мужика, попавшего в компанию не слишком им почитаемых аристократов”. (Валентин Зорин. Неизвестное об известном. М.: “Вагриус”, 2000, с. 13-14). 

Но самое ужасное произошло, “когда во время этого обеда Никита Сергеевич, не чуравшийся тогда чарки, что называется, несколько перебрал. Когда подали кофе, ему надлежало выступить с важной речью, заранее заготовленный текст которой лежал у него в кармане… 

И вот Хрущев встал со своего стула и начал выступление. Однако, находясь под винными парами, он запамятовал о лежащем у него в кармане тексте и принялся импровизировать. Говорил он, забыв, видимо, кто перед ним находится, в ставшем для него привычным и впоследствии выраженном словами стиле “мы вас закопаем”, разоблачая мировой империализм и его прихвостней. 

Произнёс первый пассаж импровизации. Воцаряется мучительная пауза. Трояновский должен переводить, но он молчит. Я вижу, как он побледнел, по лбу его покатились капли пота. Пауза затягивается. Хрущёв толкает переводчика в бок: “Переводи”. 

И Олег Александрович начинает переводить. Но говорит он не то, что только что произнес Хрущев, а фразу из официального текста. Хрущёв говорит дальше. Трояновский продолжает в том же духе. Эскапады Хрущёва, переводимые Трояновским, встречают явное одобрение зала, который вполне удовлетворён призывами к налаживанию сотрудничества”. (Там же, с. 15-16). 

“Я сижу ни жив, ни мёртв, – продолжает описывать В. Зорин о случившемся, – и меня сверлит только одна мысль: что, если здесь окажется хотя бы один человек, знающий русский язык, и последует реплика, что переводится совсем не то, что говорит Хрущев. На счастье, такого человека не нашлось. Закончив свой темпераментный спич, довольный собой, Никита Сергеевич под бурные аплодисменты присутствующих покидает зал. 

За кулисами помощники, подхватив под руки, отвели его в комнату отдыха. А мы с Олегом Александровичем остались в мучительном ожидании того, что произойдет дальше. Дело было нешуточное. По тем временам всё могло кончится и Колымой… 

Поспав, Хрущёв пришёл в комнату, где мы сидели, и несколько смущенно спросил: 

– Кажется, я наговорил что-то не то?
– Да, Никита Сергеевич, – сказал Трояновский, – вы отошли от заготовленного текста.
– Не валяйте, расскажите мне в точности, что я им говорил.

Пришлось рассказать.

– И ты всё это им переводил? – обратился он к Трояновскому.
– Никита Сергеевич, я шёл по заранее утвержденному тексту, – сказал Трояновский упавшим голосом.
– Какая же ты умница! – вскричал Никита Сергеевич, обнял и крепко расцеловал Олега”. (Там же, с. 18). 

* * * 

А сменивший Н. Хрущёва Л. Брежнев только в первые дни был достаточно активен и даже порой злился по поводу разных безобразий и разгильдяйства, правда, как утверждает А. Яковлев, “без особого вдохновения”, поэтому и “последствий от его воркотни тоже не наблюдалось”. (Александр Яковлев. Омут памяти, с. 164). 

А потом, постарев, “Брежнев, – пишет Борис Ельцин, – страной не занимался, или, скажем так, всё меньше и меньше занимался. Его примеру следовали другие секретари ЦК, так получилось, что мы (секретари ЦК компартий союзных республик и обкомов российских областей – С.Ш.) практически работали полностью самостоятельно. Получали какие-то указания, постановления ЦК, но это только для галочки, для отчётов”. (Борис Ельцин. Исповедь на заданную тему. М.: , 1990, с. 31). 

И для того, чтобы для читателей была яснее обстановка в стране во время властвования Л. Брежнева, Б. Ельцин приводит пример. “Нам надо было пробить вопрос о строительстве метро, – пишет он, – всё-таки уже миллион двести тысяч в Свердловске, а для этого нужно было решение Политбюро (заметим: не Совмина? – С.Ш.). Поэтому решил пойти к Брежневу. Созвонился. “Ну, давай, приезжай”, – говорит. Я, зная стиль его работы в тот период, подготовил на его имя записку, чтобы ему оставалось только наложить резолюцию. Зашёл, переговорил буквально пять-семь минут – это был четверг, обычно последний день его работы на неделе, как правило, в пятницу он уезжал в свое Завидово и там проводил пятницу, субботу и воскресенье. Поэтому он торопился в четверг все дела закончить побыстрее. Резолюции он сам сочинить не мог. Говорит мне: “Давай диктуй, что мне писать”. Я, естественно, диктую: “Ознакомить Политбюро, подготовить проект постановления Политбюро о строительстве метро в Свердловске”. Он написал то, что я ему сказал, расписался, даёт мне бумагу. Но зная, что даже при этом документы потом где-то терялись, пропадали, я ему говорю: “Нет, вы пригласите помощника”. Он приглашает помощника, и я говорю: “Дайте ему поручение, чтобы он, во-первых, зарегистрировал документ, а во-вторых, официально оформил ваше поручение: “Разослать по Политбюро”. Он тоже молча всё это сделал, помощник забрал бумаги, мы попрощались, и вскоре в Свердловске получили решение Политбюро о строительстве метро”. (Там же, с. 31-32). 

При этом к сказанному Б. Ельцин добавляет: “Пример этот показателен. Брежнев, по-моему, в последний период жизни, вообще не понимал, что он делал, подписывал, произносил. Вся власть была в руках его окружения. Он и этот документ о свердловском метро подписывал, не задумываясь над смыслом того, что я диктовал. Ну, хорошо, в результате этого было сделано доброе дело. А сколько проходимцев, нечестных людей, в конце концов, просто преступников, окружавших его, использовали Брежнева для своих грязных дел? Сколько он тихо и бессмысленно начертил резолюций, которые принесли обогащение одним и беды, страдания другим. Страшно представить!..” (Там же, с.32). 

При этом напомним, что Л. Брежнев, как в своё время и Николай II, почти ежедневно вёл записи, по 10-20 строк. “Фломастером, размашистым почерком, – пишет Дм. Волкогонов. – Почти без знаков препинания”. 

Итак, 10 апреля 1977 года значится: “Был дома на даче – обедал. Борщ из свежей капусты Отдых был на дворе дочитывал материалы
Смотрел хоккей сборная СССР Швеция – итог 4-2 в пользу СССР
Смотрел “программу времени”
Ужин – сон”.

(Дмитрий Волкогонов. Ленин. Книга II. Вожди, с. 399). 

А последние годы жизни Л. Брежнев вообще превратился, по существу, в “истукана”, на которого вешали одна за другой “золотые звёзды” а потом и “Орден Победы”, вопреки статусу данного ордена. Кстати, вина за это преступление лежит во многом на Михаиле Суслове, курировавшим в партии международные дела и идеологию ещё со сталинских времен. М. Суслов – догматик, принимавший учения Маркса, Энгельса и Ленина как непререкаемые, и, как его называл В. Молотов, “… такой провинциал в политике! Большая зануда… Одного поля ягода с Хрущёвым”. (Феликс Чуев. Молотов. Полудержавный властелин, с. 424). 

* * * 

В партии установились послушание и угодничество, оплачиваемые, как об этом пишет Б. Ельцин, “спецбольницами, спецсанаториями, прекрасной “цековской” столовой и таким же замечательным столом заказов, “кремлёвской”, транспортом. И чем выше поднимаешься по служебной лестнице, тем больше благ тебя окружает, тем больше и обиднее их терять, тем послушнее и исполнительнее становишься. Всё продумано. Заведующий сектором не имеет личной машины, но имеет право заказывать её для себя и для инструкторов. Заместитель заведующего отделом уже имеет закрепленную “Волгу”, у заведующего “Волга” уже другая, получше, со спецсвязью. 

А если ты уж забрался на вершину пирамиды партийной номенклатуры, тут всё – коммунизм наступил! И оказывается, для него вовсе не надо мировой революции, высочайшей производительности труда и всеобщей гармонии. Он вполне может быть построен в отдельно взятой стране для отдельно взятых людей. 

Про коммунизм – это я не утрирую, – делает подтверждение Ельцин, – это не просто образ или преувеличение. Вспомним основной принцип светлого коммунистического будущего. От каждого – по способностям, каждому – по потребностям. Тут всё именно так. Про способности я уже говорил, их, к сожалению, не слишком много, зато потребности!.. Потребности так велики, что настоящий коммунизм пока удалось построить для двух десятков человек”. (Борис Ельцин. Исповедь на заданную тему, с. 65). 

В общем: “Преступники!” – по-другому не скажешь об этих “старцах”, дорвавшихся до власти и пребывавших в “верхах” на протяжении десятилетий: Брежнева, Суслова, Громыко, Устинова… 

О каком коммунизме можно было говорить, если за столько десятилетий не смогли решить, как писал В. Медве-ев, даже самого необходимого – продовольственной и квартирной проблем?! 

В стране не производилась, простите за выражение, туалетная бумага… Или производилась, но только для тех, кто опять-таки жил при “коммунизме”?!.. 

ХI 

Поэтому, естественно, что после смерти в 1982 году вначале Михаила Суслова, а потом и Леонида Брежнева люди надеялись на какое-то улучшение. И, как об этом пишет член Политбюро, секретарь ЦК КПСС тех лет Егор Лигачев, с приходом к власти, в качестве Генерального Секретаря ЦК КПСС и Председателя Президиума Верховного Совета СССР Юрия Андропова “речь шла о совершенствовании социализма и преемственности в политике на основе лучшего, что было добыто трудом народа. При этом предстояло решительно отбросить те негативные наслоения… которые впоследствии по праву назвали застойными явлениями”. 

По мнению Е. Лигачева, “у Юрия Владимировича было чёткое видение перспектив развития страны, он не любил импровизации и шарахания, а на основе достигнутого ранее и творческого развития марксистско-ленинской теории, планировал обновление социализма, понимая, что социализм нуждается в глубоких и качественных изменениях. Юрий Владимирович считал этот процесс объективной необходимостью и не раз говорил: 

– Нам его ни объехать, ни обойти”. (Е.К. Лигачев. Загадка Горбачeва. Новосибирск. Сибирский центр СП “Интербук”, 1992, с. 23, 24). 

“Для правильного понимания перспектив – и в экономике, и в политике, и в идеологии, – говорил Ю. Андропов, – нужно прежде всего представлять себе характер того общественного развития, на котором мы сейчас находимся. Партия определила его как этап развитого социализма. Это общество, где уже полностью созданы экономическая база, социальная структура, политическая система, соответствующие социалистическим принципам, где социализм развивается, как принято говорить, на своей собственной, коллективистской основе. 

Но всё это, конечно, не означает, – подчеркнул Ю. Андропов, – что созданное у нас общество можно считать совершенным. В нём ещё много объективно обусловленных трудностей, естественных для нынешнего уровня развития. Немало есть и недостатков, вызванных субъективными причинами, не всегда умелой и организованной работой людей. И Программа партии в современных условиях должна быть прежде всего программой планомерного и всестороннего совершенствования развитого социализма, а значит, и дальнейшего продвижения к коммунизму. Текст программы, видимо, должен содержать обстоятельную характеристику периода развитого социализма”. (Материалы Пленума Центрального Комитета КПСС. М.: Политиздат, 1983, с. 8-9). 

Ну а далее, в отличие от того, что о нём думал Е. Лигачев, Ю. Андропов в своем выступлении показал, что в понимании главной причины, ведущей страну к тупику, он ненамного отличается от своих предшественников. 

“Товарищи! Решение огромных задач, стоящих перед страной, – сказал Ю. Андропов, – потребует дальнейшего повышения руководящей роли партии. Поэтому партия должна постоянно совершенствовать формы и методы своей собственной работы. На этот счёт в Программе КПСС есть ряд положений, которые еще нуждаются в претворении в жизнь… 

Большой резерв партии – дальнейшее развитие внутрипартийной демократии, повышение творческой активности и ответственности коммунистов. Чем смелее и конкретнее будут выступать коммунисты, обсуждая насущные вопросы партии и страны, чем активнее будут принимать участие в выполнении принятых решений, тем успешнее сможет выполнять наша партия свою историческую миссию”. (Там же, с. 25-26). 

А, признавая имеющиеся в СССР трудности и недостатки, Ю. Андропов, в статье “Учение Карла Маркса и некоторые вопросы социалистического строительства в СССР”, наивно предполагал, что люди могут научиться воспринимать одинаково “Моё” и “Наше”. “Исторический опыт реального социализма, – писал он, – показывает, что превращение “моего”, частнособственнического, в “наше”, общее – дело непростое… Получить право хозяина и стать хозяином – настоящим, мудрым, рачительным – далеко не одно и то же. Народу… приходится еще долго осваивать свое новое положение верховного и безраздельного собственника всего общественного богатства – осваивать и экономически, и политически, и, если угодно, психологически, вырабатывая коллективные сознание и поведение… Говоря о превращении “моего” в “наше”, нельзя забывать, что это длительный многоплановый процесс, который не следует упрощать”. (Ж. “Коммунист” № 3, 1983 г.). 

(Практика показала, что сделать это – превратить “мое” в “наше” – просто невозможно!) 

При этом, как вспоминал в одном из своих телевизионных интервью помощник Ю. Андропова по экономике Аркадий Вольский, Генсек КПСС и Председатель Президиума Верховного Совета СССР “замахнулся” – “ликвидировать построение Союза по национальному принципу”; однажды он вызвал А. Вольского и сказал: “Давайте кончать с национальным делением страны. Представьте соображения об организации в Советском Союзе штатов на основе численности населения, производственной целесообразности, и чтобы образующая нация была погашена”. И такая карта уже была подготовлена, но к тому времени Ю. Андропов слег, и на этом дело с ликвидацией союзных республик и других национальных образований в СССР было приостановлено. 

В общем, Ю. Андропов, как его характеризует Рой Медведев, “был искренним приверженцем марксизма и ленинизма и никогда не ставил ни перед партией, ни перед самим собой задачи глубокого переосмысления привитых ему с юности учений о социализме и коммунизме”. (Цит. по кн. Юрия Дроздова, Василия Фартышева “Юрий Андропов и Владимир Путин. На пути к возрождению. М.: “Олма-пресс”, 2002, с. 56).

“Русские плюют на власть Америки”

Так что, делая попытку изменить положение вещей в партии и стране, Ю. Андропов, как об этом пишет Дм. Волкогонов, “не мог придумать ничего нового, как попытаться осуществить обновление страны через “наведение порядка”… Вскоре после переселения Андропова в кабинет генсека по всей стране патрули стали вылавливать праздно шатающихся людей, облавы милиции захватывали в свои невода тысячи бездомных бродяг, администрация ужесточила режим труда на предприятиях и в учреждениях… Рабочие люди с симпатией отнеслись к этим мерам, ещё не понимая, что болезнь системы в ее фундаменте – директивной экономике, монополии одной политической силы на власть, отсутствии свободы…” (Дмитрий Волкогонов. Ленин. Книга II. Вожди, с. 410). 

Правда, Е. Лигачев, будучи тоже приверженцем марксизма-ленинизма, констатировал, что хотя здоровье отпустило Юрию Владимировичу мало времени, но он оставил такой глубокий след в истории, что народ помнит, чтит его. “Народ принял его призыв: настрой на дела, а не на громкие слова”. (Е. К. Лигачев. Загадка Горбачёва, с. 25). 

XII 

Естественно, возникает вопрос: ведь это был 1983 год, то есть, согласно Принятой Программы КПСС на XXII съезде КПСС, советские люди уже три года должны были жить при коммунизме, который 18 лет строился под руководством Политбюро ЦК КПСС, возглавляемом Леонидом Брежневым. При этом напомним, что на XXII съезде (1961 г.), в связи с принятием новой Программы КПСС, обещающей к 1980 году построение в основном коммунистического общества, Л. Брежнев говорил: “Это великий документ эпохи. Он творчески обогащает гигантский опыт строительства социализма в нашей стране, опыт других социалистических стран, мирового коммунистического и национально-освободительного движения. В нём даются самые исчерпывающие ответы на самые главные вопросы современности. Он, как яркий факел, освещает путь к новой, свободной и счастливой жизни, путь к коммунизму”. 

При этом, сидя в Президиуме съезда, оказывается, он уже “знал” и о том, что: “Так оценили нашу Программу не только вся партия и народ, но и братские коммунистические и рабочие партии, наши друзья за рубежом, по праву назвав ее Коммунистическим манифестом современной эпохи.” 

И так, чем дальше, тем больше словоблудия, лицемерия и, как это повелось со времён Ленина, подхалимажа первому лицу в партии: “Товарищи! Эти успехи – результат большой творческой работы всей партии, всех коммунистов, результат самоотверженного труда рабочих, колхозников, советской интеллигенции, всех трудящихся, которые горячо поддерживали и беззаветно боролись за выполнение величественных планов партии и правительства. Эти успехи были обеспечены благодаря правильному руководству ленинского Центрального Комитета нашей партии. Мы обязаны этими успехами тому, что во главе Центрального Комитета находился выдающийся государственный и партийный деятель – Никита Сергеевич Хрущёв. Его неутомимая энергия и революционная страстность вдохновляют всех нас на боевые дела. Товарища Хрущёва отличают великая вера в народ, в силу нашей партии, твёрдость и непоколебимость в проведении её линии, непримиримость к врагам коммунизма, смелость и решимость в осуществлении внутренней и внешней политики партии и Советского государства. Эти качества наилучшим образом характеризуют товарища Хрущёва как великого ленинца, последовательно и творчески развивающего великое учение марксизма-ленинизма”. (Л. И. Брежнев. Речь на XXII съезде КПСС. М.: Госполитиздат, 1961, с. 4-5). 

Так что, когда читаешь эти слова, невольно задумываешься: “Неужели правда Н. Хрущёв, в биографии которого в графе “образование” запись скромно отсутствовала, настолько изучил 39 томов К. Маркса и Ф. Энгельса, а также 55 томов В. Ленина, уже не говоря о их оппонентах, что даже развивал “великое учение марксизма-ленинизма”? 

Оказывается, по словам опять-таки Л. Брежнева, возглавившего ЦК КПСС после снятия Хрущёва, что отправленный на пенсию Хрущёв был не таким уже и “великим ленинцем”?! “Важным этапом в развитии партии и страны, – говорил Л. Брежнев на XXIII съезде КПСС, – явился октябрьский Пленум ЦК КПСС (1964 года), который выразил непреклонную волю развивать и строго соблюдать ленинские нормы партийной жизни и принципы руководства (Значит они не соблюдались Хрущёвым? – С.Ш.). На основе решений октябрьского Пленума исправляются недостатки в области хозяйственного и партийного строительства, ошибки, связанные с неоправданными перестройками партийных, советских и хозяйственных органов. (Ошибки, допущенные Хрущёвым! – С.Ш.). 

Октябрьский Пленум оказал положительное влияние на все стороны деятельности партии, социалистического государства, всего советского общества. Он явился ярким свидетельством монолитности и единства партии, её политической зрелости, умения смело и решительно устранять всё то, что мешает нашему движению вперед. Вооружённая великим учением марксизма-ленинизма, глубоко веря в творческие силы масс, Коммунистическая партия Советского Союза уверенно ведет советский народ по пути к коммунизму”. (Материалы XXIII съезда КПСС, с. 70). 

* * *

“В сущности, Брежневу в какой-то мере повезло, – считает А. Яковлев. – Номенклатура устала от Хрущева. Она боялась его бесконечных импровизаций, особенно в кадровых делах”. (Александр Яковлев. Омут памяти, с. 162). 

И действительно, что только значила запись в 25 параграфе Устава Коммунистической партии Советского Союза, принятого на XXII съезде КПСС: “При выборе партийных органов соблюдается принцип систематического обновления их состава и преемственности руководства. 

При каждых очередных выборах состав Центрального Комитета КПСС и его Президиума обновляется не менее чем на одну четвертую часть. Члены Президиума избираются, как правило, не более чем на три созыва подряд. Те или иные деятели партии, в силу их признанного авторитета, высоких политических, организационных и других качеств, могут быть избраны в руководящие органы подряд на более длительный срок. В этом случае соответствующий кандидат считается избранным при условии, если за него при закрытом (тайном) голосовании подано не менее трёх четвертей голосов. 

Состав ЦК компартий союзных республик, крайкомов, обкомов обновляется не менее чем на одну треть на каждых очередных выборах; состав окружкомов, горкомов и райкомов партии, парткомов или бюро первичных партийных организаций – наполовину. Секретарями первичных партийных организаций могут избираться подряд не более чем на два созыва…” (Материалы XXII съезда КПСС, с.436). 

Это значило, что на предстоящем XXIII съезде КПСС многие из тогдашних членов ЦК оказались бы за бортом этого органа; так что надо было или соглашаться с этим, или избавляться от “смутьяна” и отменять данный параграф Устава?..

Так что, как и следовало ожидать, члены ЦК избрали второй вариант, и на XXIII съезде КПСС, по предложению Л. Брежнева, вместо 25 параграфа Устава КПСС о регулярной сменяемости руководящих партийных органов, согласно утвержденных норм и ограничения сроков пребывания на руководящих должностях, был записан в 24 параграфе следующий, ничего не значащий, абзац: “При выборах всех партийных органов – от первичных организаций до Центрального Комитета КПСС – соблюдается принцип систематического обновления их состава и преемственности руководства”. (Материалы XXIII съезда КПСС, с. 210). 

ХIII 

Из истории известно, что наследником Юрия Андропова на одном и другом постах (Генсека ЦК КПСС и Председателя Президиума Верховного Совета СССР) стал Константин Черненко, который, по утверждению Е. Лигачёва, “был классическим аппаратчиком – как говорится, с головы до пят, до мозга костей. Десятилетиями работал он в кабинетах, на почтительном расстоянии от живой, реальной жизни – вместе с Л. И. Брежневым был в Молдавии, потом в ЦК, потом в Верховном Совете СССР, потом снова в ЦК. На этом аппаратном пути Черненко добился несомненно успеха, и я бы сказал, он был виртуозным аппаратчиком – со всеми минусами и плюсами. Может быть, следовало бы сказать так: пока Черненко оставался в тени Брежнева, аппаратное искусство было сильной его стороной. Но когда он начал перевоплощаться в самостоятельного политического деятеля, оторванность от жизни в целом сослужила ему худую службу. Хотя и в этот период он принял ряд здравых, глубоко продуманных, а не своекорыстных решений, главное из которых – выдвижение на второй пост в партии Горбачева”. (Там же, с. 30). 

* * * 

Так что сказанное Лигачевым о выдвижении на вторую роль в партии Горбачева еще раз подтверждает то, о чём писал Дм. Волкогонов: “За семь десятилетий ни один руководитель страны не был избран народом. Как сам Ленин и его большевистские друзья никогда не были легитимизированы народным избранием, так и все последующие ленинские наследники просто передавали захваченную в 1917 году власть. Монополизм на незаконно присвоенную власть – традиция ленинизма, которые свято берегли все его последователи. У них и тени сомнений не возникало в законности такого механизма. “Почти полвека назад, – заявил Л. И. Брежнев на встрече с избирателями Бауманского избирательного округа Москвы 10 июня 1966 года, – трудящиеся доверили ленинской партии руководство страной”. Говорится так, как будто прошли всеобщие выборы, где победила компартия, и с тех пор народ регулярно подтверждает своё волеизъявление…”. (Дмитрий Волкогонов. Ленин. Книга II. Вожди. М.: “Новости”, 1999, с. 398). 

Таким образом, узурпация власти верхушкой ленинской партии стала трактоваться “доверием народа”, в подтверждение чему Дм. Волкогонов к сказанному прибавляет: “Без естественного всенародного отбора, а по фактическому однопартийному назначению на политической сцене солировали люди типа Берия, Ежова, Кагановича, Жданова, Суслова и других ленинцев”. (Там же, с. 398-399). 

И далее Дм. Волкогонов приводит пример избрания Генеральным секретарём ЦК КПСС М. Горбачёва:

“При полном анклаве 11 марта 1985 года открылось заседание Политбюро… 

Горбачёв, как председатель комиссии по похоронам (это всегда много значило! Знак грядущего восхождения!), сразу же нарушил традицию, предоставив слово министру здравоохранения Чазову. Все услышали то, что уже знали о болезни Черненко, о том, что в 3 часа дня 10 марта больной потерял сознание, а в 19 часов 20 минут – скончался. “Горбачёв: Нам необходимо прежде всего решить вопрос о Генеральном секретаре ЦК КПСС. Прошу товарищей высказаться по этому вопросу”. 

И А.Громыко, договорившийся к этому времени с Горбачевым, что тот, если Громыко выдвинет его кандидатуру на пост Генсека, уступит ему должность Председателя Президиума Верховного Совета СССР, ждал и тут же поднял руку… 

“Громыко:… какие бы чувства нас ни охватывали, мы должны смотреть в будущее, и на ни на йоту нас не должен покидать исторический оптимизм, вера в правое дело нашей теории и практики. 

Скажу прямо. Когда думаешь о кандидатуре на пост Генерального секретаря ЦК КПСС, то, конечно, думаешь о Михаиле Сергеевиче Горбачеве. Это был бы, на мой взгляд, абсолютно правильный выбор… 

Еще одно соображение. Когда заглядываем в будущее, а я не скрою, что многим из нас уже трудно туда заглядывать, мы должны ясно ощущать перспективу. А она состоит в том, что мы не имеем права допустить никакого нарушения нашего единства…” 

Как видим, – повествует Дм. Волкогонов, -” всё проходило, как всегда. Первый выступающий имеет решающее преимущество, к тому же Громыко использовал безоткатное ленинское правило о единстве рядов… Другим оставалось только поддерживать”. (Там же, с. 416-417). 

* * * 

“Горбачёв, – читаем мы дальше у Дм. Волкогонова, – был краток, благодаря за свое выдвижение, с которым они были должны пойти на пленум ЦК, чтобы проштамповать решение Политбюро. 

Отмечу лишь несколько характерных моментов из пятиминутной речи Горбачёва: “… Десять лет моей работы в Ставропольском крае и семь лет работы здесь со всей очевидностью показали мне, что в нашей партии заключён огромный творческий потенциал… 

Нам не нужно менять политику. Она верная, правильная, подлинно ленинская политика… Нам надо набирать темпы, двигаться вперёд, выявлять недостатки и преодолевать их, ясно видеть наше светлое будущее”. (Там же, с. 417). 

Хотя именно с избранием Генеральным секретарём ЦК КПСС Михаила Горбачёва, на уже следующем, состоявшемся в апреле, пленуме ЦК КПСС был официально признан наступивший застой в развитии существовавшей социалистической системы, в том числе и в главной её стране – Советском Союзе. 

Кстати, участвующий в подготовке Доклада М. С. Горбачёва на указанный Пленум ЦК КПСС Александр Яковлев вспоминает, что работа над Докладом “далась нелегко”, хотя, дескать, “споров особых не было – Горбачев уже был хозяином”. В группу по подготовке доклада “постоянно шли инициативные предложения от отделов ЦК, которые еще дышали идеями тяжело больного режима. И с этим приходилось считаться. В результате родился двуликий Янус. Появилось заявление о необходимости перестройки существующего бытия, но тут же слова о строгой преемственности курса на социализм на основе динамического ускорения”. 

Однако при всём том, с точки зрения А. Яковлева, “апрельский 1985 года и доклад Михаила Горбачёва стал одним из серьезнейших документов исторического характера. Он давал партийно-легитимную базу для перемен, а главное – создавал возможности для альтернативных решений, для творчества”. (Александр Яковлев. Омут памяти, с. 253. 

Так что и Андрей Громыко, назвав апрельский (1985 г.) Пленум ЦК КПСС поворотным рубежом в истории партии, отмечает: “Если взять только один тезис (так и хочется назвать его “апрельский тезис”, не боясь того, что история нашей партии уже знает ленинские “Апрельские тезисы”; соседство в данном случае вполне уместно), – то он представляет собой могучее оружие партии и народа, признанное поднять на новый исторический уровень производительные силы советского общества, экономику страны, решение общественных проблем, которые стоят перед нами. Этот тезис, точно сформулированный М. С. Горбачевым на апрельском Пленуме ЦК КПСС и творчески разработанный в политическом докладе ЦК КПСС XXVII съезду партии, является глубоко марксистским по своей сути”. (А. А. Громыко. Памятное. Книга вторая. М.: Политиздат, 1988, с. 393-294). 

При этом напомним, что в мае 1985 года во время выступления в Ленинграде, М. Горбачев произнес фразу: “Видимо, товарищи, всем нам надо перестраиваться. Всем, от простого рабочего до министра, от рядового коммуниста до секретаря ЦК”. 

“Пройденный страной путь, – отмечал М. Горбачёв на XXVII съезде КПСС (февраль 1986 г.), – её экономические, социальные и культурные достижения – убедительное подтверждение жизненности марксистско-ленинского учения, огромного потенциала, заложенного в социализме, воплощенного в прогресс советского общества. Мы вправе гордиться всем совершённым за эти годы – годы напряженного труда и борьбы”. 

И далее: “По достоинству оценивая достигнутое, руководство КПСС считает своим долгом честно и прямо сказать партии и народу о наших упущениях в наших политической и практической деятельности, неблагоприятных тенденциях в экономике и социально-духовной сфере, о причинах таких явлений. В течение ряда лет, и не только в силу объективных факторов, но и причин прежде всего субъективного порядка, практические действия партийных и государственных органов отставали от требований времени, самой жизни. Проблемы в развитии страны нарастали быстрее, чем решались. Инертность, застылость форм и методов управления, снижение динамизма в работе, нарастание бюрократизма – всё это наносило немалый ущерб делу. В жизни общества начали проступать застойные явления”. 

Таким образом, “ситуация требовала перемен, – сказал М. Горбачев, – но в центральных органах, да и на местах стала брать верх своеобразная психология: как бы улучшить дела, ничего не меняя. Но так не бывает, товарищи. Как говорят, остановишься на миг – отстанешь на версту. Нельзя уклоняться от решения назревших проблем. Подобная позиция слишком дорого обходится стране, государству, партии. И давайте скажем об этом во весь голос!” 

Так что, “во весь рост встала задача, – сказал далее М. Горбачёв, – как можно быстрее преодолеть негативные явления в социально-экономическом развитии общества, придать ему необходимый динамизм и ускорение, в максимальной степени извлечь уроки из прошлого, с тем чтобы решения на будущее были предельно точными и ответственными, а конкретные действия – целеустремленными и эффективными”. (Материалы XXVII съезда Коммунистической партии Советского Союза. М.: Политиздат, 1986, с. 4). 

При этом, следуя примеру предыдущих ему партийных лидеров, М. Горбачёв не забыл выдать и новый панегирик (неоправданное восхваление) партии: “Товарищи! Масштабы и новизна предстоящих дел, – сказал он, – предъявляют исключительно высокие требования к характеру политической, идеологической и организационной деятельности КПСС, объединяющей сегодня более 19 миллионов коммунистов, спаянных единством цели, воли и дисциплины. 

Сила партии в том, что она чувствует время, биение пульса жизни, всегда действует в гуще масс. И всякий раз, когда перед страной встают новые задачи, партия находит пути их решения, перестраивает, видоизменяет методы руководства, демонстрируя способность быть на высоте исторической ответственности за судьбы страны, за дело социализма и ком-мунизма”. (Там же, с. 77). 

И далее: “Нынешний этап – этап качественного преобразования общества – требует от партии, от каждой её организации новых усилий, принципиальности и оценки собственной деятельности, деловитости и самоотверженности”. (Там же). 

* * * 

“Наш партийный съезд, – писал Громыко, – отметил, что необходима решительная перестройка всей деятельности партийных организаций, советских органов, всего народного хозяйства страны, всей работы, перестройки мышления сознания людей. 

Состоявшийся в январе 1987 года Пленум ЦК КПСС, – напоминает А. Громыко, – явился крупным историческим рубежом в жизни нашего государства. Он с новой силой поставил задачу перестройки всех областей созидательной деятельности партии и народа. 

С беспощадной прямотой и откровенностью он указал на то, что до сих пор в развитии страны не был в должной мере использован потенциал, заключающийся в характере социалистического строя. (Ничего себе признание бывшего на протяжении многих лет членом Политбюро! – С.Ш.) Пленум рассмотрел вопрос “О перестройке и кадровой политике партии”. В этой политике были отмечены серьезные недостатки, которые привели к тому, что в семидесятых-начале восьмидесятых годов планы развития страны оказались сорваны… 

Все решения Пленума пронизаны уверенностью в том, – отмечает А. Громыко, – что задачи, сформулированные в докладе Генерального секретаря ЦК КПСС М. С. Горбачева на Пленуме и его решениях, должны быть и будут выполнены”. (А. А. Громыко. Памятное. Книга вторая. М.: Политиздат, 1988, с. 395). 

* * * 

А время шло… И поскольку дела с обновлением социализма, построенного по лекалам Ленина-Сталина, шли не так, как хотелось бы, то руководство КПСС решило провести в конце июня 1988 года XIX Всесоюзную партийную конференцию КПСС с повесткой дня: “О ходе реализации решений XXVII съезда КПСС и задачах по углублению перестройки”.

При этом все привлеченные к подготовке предстоящей конференции, как отмечает В. Медведев, “… были единодушны в том, что в политической системе нужны коренные перемены в направлении правового государства”, ибо, как он справедливо подчеркивает, “в существующем порядке отсутствовало главное – контроль снизу за органами государственной власти и управления, их руководителями. Бесконтрольность власти развращает тех, кто стоит у её кормила, не говоря уже о том, что она не способна обеспечить высокое качество управления”. (Вадим Медведев. В команде Горбачёва. Взгляд изнутри, с. 72-73). 

“Оказалась приниженной роль Советов, – пишет В. Медведев. – Состав депутатов вроде бы отличался достаточной представительностью, но он не был результатом демократического волеизлияния, а просто заранее подгонялся под заданные параметры посредством “выборов без выборов”. Работа Советов носит формальный характер и сводится к штамповке законов и постановлений, подготовленных аппаратом, без глубокого проникновения в их содержание. В этих условиях не могло быть и речи о сколько-нибудь действенном контроле за исполнительной властью со стороны Советов.

Мы полностью отдавали себе отчёт в том, – подчеркивает В. Медведев, – что корень дела – во взаимоотношениях государства и партии. Власть и управление в стране принадлежит по существу партии, осуществляются партийными органами, в избрании которых не участвуют 4/5 населения страны. В решениях партийных органов даются прямые указания по тем или иным вопросам государственной, хозяйственной и культурной жизни. 

Ведомства центрального государственного управления – по иностранным делам, обороне, госбезопасности, внутренним делам, культуре, телевидению и радиовещанию, издательствам – и многие другие лишь номинально входят в правительство, а фактически работают под руководством ЦК. В рамках ЦК в виде отраслевых отделов сформировался аппарат хозяйственного управления. 

Аналогичная картина и на местах. В противоречие даже с действующей Конституцией, первичные партийные организации наделены Уставом КПСС правом контроля деятельности администрации всех предприятий и организаций.

Годами и десятилетиями обсуждался вопрос о бесправии Советов, принимались многочисленные решения, но дело не двигалось с места. На каждом съезде партии и почти каждом пленуме ЦК говорилось о необходимости решительной борьбы с подменой государственных и хозяйственных органов партийными, но сдвиги, если и происходили, то в сторону усиления партийного контроля и диктата. Да и как могло быть иначе, если партия и, прежде всего, её аппарат были превращены во властные структуры, и на каждом углу твердилось о необходимости “повышения роли партии”. (Там же, с.73-74). 

XIV 

Свой доклад на названной конференции М. Горбачёв, как это стало ему присуще, особенно когда касается периода его руководства КПСС (кстати, как и предыдущие до него Генсеки), начал с пафосных заявлений; в частности, он сказал: “Три последних года в нашей жизни с полным правом можно назвать поворотными. Усилиями партии, трудящихся удалось остановить сползание страны к кризису в экономической, социальной и духовной сферах. Общество теперь лучше знает и понимает свое прошлое, настоящее и будущее. Политика перестройки, развёрнутая в конкретные социально-экономические программы, становится практическим делом миллионов. В этом суть политической обстановки в стране. 

Мы видим, – говорил Горбачёв дальше и, повидимому, верил в то, что говорил, – как воспрянуло общество. Многообразнее, интереснее и богаче стала духовная жизнь страны. Новое прочтение получают идеи К. Маркса и В. Ленина, которые до недавнего времени либо воспринимались односторонне, либо вовсе замалчивались. (Это что? Касается Сталина и Жданова, Суслова и Громыко? Это они не понимали сути учения марксизма- ленинизма?.. – С.Ш.). В борьбе с догматизмом возрождается творческое начало научного, гуманного социализма. 

Люди почувствовали собственную ответственность, освобождаются от апатии и отчужденности. Ветер обновления закаляет нравственное здоровье народа. Демократизация высвободила мощный поток мыслей, эмоций, инициатив. Утверждение правды и гласности очищает общественную атмосферу, окрыляет людей, раскрепощает сознание, стимулирует активную деятельность”. (М. С. Горбачёв. О ходе реализации решений XXVII съезда КПСС и задачах по углублению перестройки. Мн.: “Беларусь”, 1988, с. 3-4). 

Но вместе с такими пафосными словами М. Горбачёв задал вопрос: “… означает ли это, что всюду и полным ходом происходят сдвиги в лучшую сторону, что революционные преобразования стали необратимыми?” (Там же, с. 4). 

И вот его ответ: “Нет, не означает. (Так выходит, что все эти сказанные перед этим пафосные слова – это опять сплошная ложь! – С.Ш.) Если мы хотим оставаться на почве реальности, то должны признать: этого пока не произошло, товарищи. Мы ещё не преодолели глубинных причин торможения, не везде подключили, а в чём-то и не выработали механизма обновления. Дееспособность многих партийных организаций еще не на уровне задач перестройки. Нужны новые, качественные перемены в нашем развитии, а это требует кардинальных решений, активных и инициативных действий. 

Перед нами сегодня, – сказал М. Горбачев, – много сложных вопросов. Но какой из них ключевой? ЦК КПСС считает, что таким вопросом является реформа нашей политической системы”. (Там же, с. 5). 

“Речь, как мне представляется, – пояснял М. Горбачёв, – должна пойти о решении следующих основных задач. 

Во-первых, сделать всё, чтобы миллионы и миллионы трудящихся были включены в управление страной не на сло-вах, а на деле. 

Во-вторых, открыть максимальный простор процессам саморегулирования и самоуправления общества, создать условия для полного развития инициативы граждан, представительных органов власти, партийных и общественных органи-заций, трудовых коллективов. 

В-третьих, отладить механизм свободного формирования и выявления интересов и воли всех классов и социальных групп, их согласования и реализации во внутренней и внешней политике Советского государства. 

В-четвертых, обеспечить условия для дальнейшего свободного развития каждой нации и народности, укрепления их дружбы и равноправного сотрудничества на принципах интернационализма. 

В-пятых, радикально укрепить социалистическую законность и правопорядок, с тем чтобы исключить возможность узурпации власти и злоупотреблений, эффективно противостоять бюрократизму и формализму, обеспечить надежные гарантии защиты конституционных прав и свобод граждан, а также выполнения ими обязанностей по отношению к обществу и государству. 

В-шестых, четко разграничить функции партийных и государственных органов в соответствии с ленинской концепцией роли Коммунистической партии как политического авангарда общества и роли Советского государства как орудия власти народа. 

Наконец, в-седьмых, создать эффективный механизм, который обеспечивал бы своевременное самообновление политической системы с учетом меняющихся внутренних и международных условий, способной ко всё более активному развитию и внедрению во все сферы жизни принципов социалистической демократии и самоуправления”. (Там же, с. 39-40). 

* * * 

Таким образом, вместо конкретных предложений по реформированию политической системы, как действительно ключевой задачи и важнейшего условия необратимости перестройки, а также предложений по реформированию явно тормозящих развитие производство производственных отношений, в докладе М. Горбачёва, как у верного сына сложившейся десятилетиями тотально-диктаторской системы, прозвучала “нетленная классика”, никого конкретно ни к чему не обязывающая: “сделать всё, чтобы…”, “открыть максимальный простор…”, “обеспечить условия…”, “радикально укрепить…”, “четко разграничить…”, “создать эффективный механизм…”. 

А дальше пошла вообще какая-то околесица. “Жизнь ставит перед нами со всей остротой задачу, – говорит (и говорит правильно) М. Горбачёв, – возродить полновластие Советов народных депутатов, и полумерами здесь не обойтись. Нужно подойти к проблеме комплексно и решить её кардинально. 

Дискуссия перед конференцией показала, – утверждает он, – что меры, предложенные ЦК по перестройке Советов, встречают поддержку и одобрение. Основной принцип можно сформулировать так: ни один государственный, хозяйственный или социальный вопрос не может решаться помимо Советов”. (И тоже всё правильно!) 

Ну а потом, всё, что говорил до этого о повышении роли Советов, перечеркивает, сказав: “Политика партии – экономическая, социальная, национальная – должна проводиться прежде всего через Советы народных депутатов, как органы народовластия” (Там же, с. 45-46). 

Где здесь полновластие Советов народных депутатов, если им отводится только роль исполнителей решений партии? 

И далее: “Поскольку в современных условиях ставится задача поднять роль выборных органов, депутатов, представляется обоснованным мнение тех товарищей, которые считают, что с учетом новых задач очень важно подкрепить роль Советов как представительных органов народа авторитетом партии. Но делать это надо на строго правовой основе. 

Наиболее реальный здесь путь – рекомендовать на посты председателей Советов, как правило, первых секретарей соответствующих партийных комитетов. Возглавляя Советы и их президиумы, они будут самым активным образом содействовать улучшению всех сторон деятельности органов народного представительства”. (Там же, с. 47). 

Во-первых, к этому времени у партии уже не было никакого авторитета. 

Во-вторых: разве предложенное Горбачевым совмещение в одном лице указанных должностей могло содействовать разделению функций партийных и советских органов? Разве не понятно: что этот шаг ведет к еще большему подчинению советских органов партийным “боссам”? 

* * * 

Ничего конкретного не было предложено М. Горбачевым и по поводу демократизации внутрипартийной жизни КПСС, хотя этому и был посвящён целый пространный раздел Доклада, начинающийся опять-таки с панегирика партии. 

“Товарищи! Осуществляя перестройку, – говорил М. Горбачев, – мы вновь и вновь обращаем свою мысль к партии, её месту и роли в этом революционном процессе. 

Знаменательно, что именно вопросы деятельности партии и её руководящей роли находятся в последнее время в центре внимания нашего общества. И это – одно из убедительнейших подтверждений, что народ связывает с партией ход перестройки, свои надежды на будущее. Даже сугубо внутрипартийные проблемы стали предметом общественного интереса”. (Там же, с. 73). 

Правда, далее М. Горбачёв отметил: “На XXVII съезде КПСС и особенно на январском Пленуме ЦК 1987 года были подвергнуты критическому анализу негативные процессы, которые происходили в последние десятилетия не только в обществе в целом, но и в самой партии. Мы должны были дать ответ на вопросы принципиального характера: почему КПСС, созданная как подлинно демократическая организация от плоти трудового народа, не сумела воспрепятствовать процессам деформации социализма, связанным с культом личности Сталина? Почему затем, вскрыв и осудив отступления от принципов ленинизма, она ограничилась поверхностными переменами, и в результате чего стали возможны серьезные застойные явления в развитии страны?” (Там же, с. 73). 

“Ответ прежде всего заключается в том, – сказал он, – что произошли определенные деформации в самой партии, в содержании её деятельности и связях с трудящимися, приведшие к утрате многих демократических большевистских традиций, которые были ей присущи изначально, закладывались многолетними усилиями Ленина и его соратников”. (Там же, с. 73-74). 

(Но ведь это же опять откровенная ложь о большевистских традициях и ленинских усилиях по внедрению демократических принципов, поскольку таковых просто не было! Вспомним решения Х съезда “О единстве партии”!) 

А дальше ещё больше лицемерия и лжи, а заодно и самовосхваления. “XXVII съезд КПСС поставил задачу коренной перестройки партийной работы, нацелил на демократизацию внутрипартийной жизни. Уроки правды побудили рост самосознания и самоочищения в наших рядах. Коммунисты, партийные организации, партийная печать стали энергичнее проявлять себя в обществе, смелее ставить и решать насущные вопросы”. 

При этом вынужден был сказать, что, “констатируя действительно глубокие перемены в жизни партии, мы были бы не до конца откровенными, если бы не сказали, что далеко ещё не всё обстоит благополучно. Не все организации партии перестраивают свою работу с учётом новых требований. Часть партийных работников и даже комитетов выступает с консервативных позиций. Многим нелегко даётся наука овладения новыми методами работы, умение действовать в обстановке гласности и демократии. Да, это так”. 

А далее всё пошло и поехало в том же духе. “Но я хочу сказать делегатам конференции, всему народу о главном – заявил М. Горбачев, и, повидимому, с убеждением, – без направляющей деятельности партии, воплощения в жизнь её политического курса задач перестройки не решить (бурные аплодисменты.) Перестройка будет обречена и политически, и идеологически, и организационно. 

На нынешнем переломном этапе КПСС должна в полном объеме реализовать свои функции и задачи руководящей силы общества. Но именно решающего значения политического лидерства диктует необходимость основательно обсудить конкретное содержание партийной деятельности в нынешних условиях”. (Там же, с. 74). 

“Давайте вспомним, – говорит М. Горбачёв, – что и октябрьский Пленум ЦК 1964 года прошёл, в сущности под лозунгом восстановления ленинских принципов и норм партийной жизни. А реальные процессы пошли в другую сторону и в годы застоя принимали подчас уродливый характер. На активности первичных партийных организаций, членов выборных органов сказалось и сдерживание смены кадров – целые поколения коммунистов не смогли по-настоящему участвовать в жизни партии. С другой стороны, многие из тех, кто годами оставался на руководящих должностях, возомнили себя непогрешимыми и несменяемыми. Снижение ответственности немалой части выборных лиц и партийного аппарата, их отрыв от партийных масс, трудящихся нередко заканчивались, как мы теперь знаем, политическим и нравственным падением. Именно здесь корни постыдных фактов злоупотребления властью, морального перерождения, вскрытых в ходе перестройки”. (Там же, с. 75-76). 

“Всеобщее внимание привлекло, – сказал дальше М. Горбачёв, – предложение об установлении единого пятилетнего срока полномочий для всех партийных комитетов, ограничении занятия выборных должностей в КПСС двумя сроками подряд, о допущении избрания на третий срок только в исключительных случаях. Интерес к этому не случаен, в нём проявилось беспокойство и коммунистов, и беспартийных по поводу выпускавшихся в прошлом нарушений, связанных с длительным пребыванием на руководящих должностях”. (Там же, с. 81). 

* * * 

Ну и давайте вспомним не только все эти пространные рассуждения М. Горбачева о роли партии, но и его реакцию на вопрос именитого к тому времени академика Леонида Абалкина: “Как вы собираетесь демократизировать систему при одной партии?” Отмашкой от вопроса и критикой академика, задавшего данный вопрос. 

Да и когда в июле 1990 года собрался XXVIII съезд КПСС, лидеры так называемой “демплатформы”, как об этом пишет Анатолий Собчак, “предложили руководству партии разделить её на две самостоятельные партии: ортодоксально-коммунистическую и социал-демократическую”; при этом, считает А. Собчак, М. Горбачёв “смог бы сложить с себя обязанности генсека и стать настоящим Президентом страны. 

Но увы, этого не случилось. В марте 1995 года Горбачёв, отвечая на вопрос журналиста о том, что, может быть, в своё время надо было пойти на разделение КПСС, дает следующее объяснение, почему этого не случилось: “А вот давайте посмотрим, обратим свой взор в сегодняшний день. До сих пор огромно влияние коммунистической партии. А тогда, в то время, когда ещё не состоялись, а лишь заявляли о себе новые партии, когда еще разделение властей формировалось, когда президентская власть только становилась на ноги и у неё не было опорных механизмов на местах, пойти на то, чтобы через колено ломать партию… Мы схлопотали бы больше неприятностей, чем выиграли очков”. (Огонёк, 1995, № 11, с. 43). 

“Лукавит Михаил Сергеевич!..

Уверен, – утверждает А. Собчак, и с ним нельзя не согласиться, – что партию не пришлось бы ни уговаривать, ни ломать через колено. В этом лучше всего убеждает то, что произошло после съезда, – массовый уход из партии демократически и реформаторски настроенных членов партии. Вот уж воистину: побоялись поступиться частью – потеряли всё! Думаю, что решающую роль в этой истории сыграла боязнь Горбачёва потерять пост генсека. Существовала реальная опасность того, что ни одна из партий, образовавшихся в результате раздела КПСС, не захочет в своих рядах иметь Горбачёва: коммунисты-догматики ненавидели его за перестройку и вызванные ею неприятности; сторонники демократического крыла не доверяли и не могли простить ему двойственности, непоследовательности и готовности в любой момент пойти на поводу у реакционной части партаппарата”. (Анатолий Собчак. Жила-была коммунистическая партия. Санкт-Петербург: Лениздат, 1995, с. 188-190). 

* * * 

Вообще, в связи с приведенными партийными “боссами” – Хрущёвым, Брежневым, Андроповым, Горбачевым – панегириками в адрес КПСС и их ратованием за повышение роли и значения названной партии в советском обществе, так и хочется напомнить, что в философии есть такая категория как “мера”, “традиционно используемая в контексте отражения взаимосвязи и взаимозависимости количественных и качественных изменений”. Указанные взаимосвязь и взаимозависимость были, как известно, конституированы и легитимизированы немецким философом Гегелем, который писал: “Все вещи имеют свою меру, т. е. количественную определенность, и для них безразлично, что будут они более или менее велики; но вместе с тем это безразличие также имеет свой предел, при нарушении которого (при дальнейшем увеличении или уменьшении) вещи перестают быть тем, чем они были”. (См. Всемирная энциклопедия. Философия. М.: АСТ. Мн.: ХАРЕСТ. Современный литератор, 2001, с. 626). 

XV

Так что и эти попытки безмерного повышения роли и значения КПСС, как руководящей и направляющей силы советского общества, привели, во-первых, к деградации самой названной партии, и, во-вторых, в связи с отменой в Конституции СССР соответствующей статьи, определяющей такую её роль, – к распаду Союза ССР. XV Характеризуя М. Горбачёва, как Генерального секретаря ЦК КПСС, Александр Яковлев пишет: “Не могу сказать определённо: то ли это было интуитивное озарение, то ли молодой карьерный задор, то ли неуемное тщеславие, но так или иначе, пусть и по причинам, которые навсегда останутся загадкой, Михаил Горбачёв совершил личный и общественный поступок невообразимого масштаба. И никому не под силу умалить это историческое деяние”. (Александр Яковлев. Омут памяти. с. 444). 

А далее, перед тем как давать более пространную характеристику М. Горбачеву, А. Яковлев делает оговорку: “Именно с вершинной оценки я прошу рассматривать все мои дальнейшие рассуждения об этой исторической личности, в том числе и критические мотивы. 

Мы встречались очень часто, – отмечает А. Яковлев. – А разговаривали почти каждый день и достаточно откровенно – на уровне добротного взаимного доверия. Казалось бы, в этих условиях человека можно разглядеть насквозь, познать его вдоль и поперёк, уметь предугадать его действия и причины бездействия. 

Волна самоубийств среди иммигрантов Сакраменто

Но, увы, как только начинаешь думать о нём как о человеке и лидере, пытаешься придать своим разноплановым впечатлениям какую-то логику, то ощущаешь нечто странно-таинственное – образ его как бы растворяется в тумане, и чем ближе пытаешься к нему подобраться, тем дальше он удаляется. Видишь его постоянно убегающим вдаль. 

Еще неуловимее становится он, когда начинаешь что-то писать о нём. Только-только ухватишься за какую-то идею, позицию, событие, связанное с ним, начинаешь задавать ему вопросы, как собеседник ускользает, не хочет разговаривать, увиливает от вопросов, оставляя за собой шлейф недоговоренностей и двусмысленностей. Ты просишь его вернуться, объяснить тот или иной факт, принуждая к участию в разговоре, иногда уговаривая, а иногда пытаясь и приструнить грубоватой репликой. И опять то же самое. После второй-третьей фразы обнаруживаешь, что Михаил Сергеевич, отделавшись общими фразами, снова улетучился, испарился. 

Во всей этой “игре в прятки” высвечивается любопытнейшая черта горбачевского характера. Не хочу давать оценку этому свойству в целом, но скажу, что эта черта не раз помогала Михаилу Сергеевичу в политической жизни, особенно в международной. Он мог утопить в словах, грамотно их складывая, любой вопрос, если возникала подобная необходимость. И делал это виртуозно. Но после беседы вспомнить было нечего, а это особенно ценится в международных переговорах. 

Да, грешил витиеватостями, разного рода словесными хитросплетениями без точек и запятых. Но эта его беда в значительной мере функциональна: он умело скрывал за словесной изгородью свои действительные мысли и намерения. До души его добраться невозможно. Голова его – крепость неприступная. Мне порой казалось, что он и сам как бы побаивается заглянуть в себя, откровенно поговорить с самим собой, опасаясь узнать нечто такое, чего и сам ещё не знает или не хочет знать. Он играл не только с окружающими его людьми, но и с собой. Играл самозабвенно. Впрочем, как писал Гёте, “чтобы люди ни делали, они всё равно играют…” 

Игра была его натурой. Будучи врожденным и талантливым артистом, он, как энергетический вампир, постоянно нуждался в отклике, похвале, поддержке, в сочувствии и понимании, что и служило топливом для его самолюбия и тщеславия, равно как и для созидательных поступков. И напрасно некоторые нынешние политологи и мемуаристы самонадеянно упрощают эту личность, без конца читая ему нотации, очень часто пошлые”. (Там же, с. 444-445). 

Ещё более жестокой критике Михаила Горбачёва подверг советский и украинский поэт, общественный и государственный деятель Борис Олейник. Обращаясь к Михаилу Горбачеву, он писал: “Но, в силу занимаемого положения, Вы хо-тели того или нет – сыграли первую роль троянского коня, обитатели которого внедрились в сердцевину нашего духа. В результате содеяно то, что не под силу было на протяжении столетий самым коварным, изощренным и жестоким врагам человечества, включая фашизм. 

И самый тяжкий грех, вольно или невольно, ложится на Вас, – даже не в реставрации капитализма (тут перестройщики явно промахнулись – капитализм западного образца у нас не пройдёт!), а в политическом разврате, когда Вы на глазах мирового сообщества поочередно отдавались то заокеанским, то западноевропейским лидерам. 

Пусть субъективно и вопреки своей воле, но объективно Вы открыли путь тем, кто с ног на голову перевернул исконные совести, чести, достоинства, верности Родине, долгу и присяге, канонизировав как добродетели первой категории ренегатство, жульничество, коллаборанство, нигилизм, клятвопреступничество, наглое воровство, продажничество, торговлю идеями, идеалами и национальными святынями, оплевывание истории, унижение воинов Великой Отечественной и ветеранов труда. Тем, кто направил народ на народ – на чьих руках кровь Карабаха и Цхинвала, Баку и Сумгаита, Тирасполя, Шуши, Вильнюса и Оша, всех без исключения горячих точек межэтнических схваток. 

Открыв духовную ауру, они сделали самое отвратительное – Апологию Предательства… 

Да, при Вас, именно при Вас, Михаил Сергеевич, предательство стало нормой. И не только в нашей обгаженной стране. Страшно признаться, но дело повернулось так, что вся страна, все мы волей-неволей стали предателями по отношению к нашим друзьям и в бывшем социалистическом содружестве, и в арабском мире. А теперь вот и по отношению к братьям славянам. Долго же нам придётся искупать грехи, прежде чем проданные и преданные разберутся, что к чему, и простят невинным”. (Борис Олейник. Князь тьмы. Два года в Кремле. М.: “Палея”, 1992, с. 19-20). 

Кстати, вот мнение о Михаиле Горбачёве бывшего Первого (потом Генерального) секретаря ЦК Социалистической единой партии Германии (СЕПГ) Эриха Хонеккера: “Придя к власти, он сначала капитулировал как Генсек, а потом погубил и всю КПСС. Сейчас он живет на деньги своих кредиторов, доллар стал тяжелее рубля. Все сторонники холодной войны, от Рейгана до Буша, встают на его защиту. Горбачёв, очевидно, и сам не заметил, как превратился в подлеца. Конфедерация с ФРГ во всяком случае была бы лучшим вариантом, чем эта сделка “а-ля Коль”. 

Объективную, на наш взгляд, характеристику М. Горбачеву дал помощник руководителя его аппарата в 1991 году, кандидат философских наук (1980 г.) Олег Морозов, 2 марта 2019 года изданию “Бизнес-газета”: “Скорее это человек, который волей судьбы оказался не на своём месте. Понимаете, не обязательно быть героем или злодеем, чтобы что-то такое натворить в истории, за что тебя потом многие будут осуждать. Достаточно просто оказаться тем, кто не имеет соответствующих качеств. А мера ответственности Горбачева, задачи, которые перед ним стояли, как раз требовали качеств, которых у него не было. Это человек, который взял ответственность за страну, а что делать – не знал, не умел, совершал ошибки. Не хватало, наверное, и политической воли и многих других качеств. При этом, мне кажется, Михаил Сергеевич счастливый человек: в отличие от всех нас, кто мучается прошлым, он, по-моему, не мучается и прекрасно себя чувствует. Человек он, судя по всему, жизнерадостный, это, наверное, его главное качество…” 

* * * 

Естественно, с такой характеристикой М. Горбачёва, особенно данной О. Морозовым, нельзя не согласиться. Это был, как и В. Ленин, самый неподготовленный и не знавший страну руководитель, но претендовавший уже со школьных лет на многое. Что значит только то, что он, будучи учеником 10-го класса, стал членом КПСС, а после окончания МГУ, вместо работы по специальности юриста, – комсомол и партия, причём всё в том же Ставропольском крае, где и родился. Ничем иным, по нашему мнению, нельзя объяснить, как его амбициями, появление в СССР президентской должности. 

Кстати, став Генеральным секретарём ЦК КПСС, а потом и Президентом СССР, Горбачев тем самым, как пишет А. Зиновьев, “получил в свои руки всю полноту власти. Казалось, что ещё нужно?! А между тем вся история его правления состояла в том, что он просил и требовал предоставить ему ту самую полноту власти, которую он имел, казалось, изначально. В чём тут дело? Дело в том, что власть Горбачева в любом ее обличье была властью кризисной. Он, как и вслед за ним Ельцин, впал в иллюзию, будто все проблемы страны можно было решить путем махинаций с системой власти. Полнота власти тут приобреталась формально, а не практически, Она была достаточно сильна, чтобы производить разрушительные действия, но слишком слаба, чтобы делать что-то позитивное, созидательное. Она всё время казалась недостаточной, поскольку её нельзя было употребить в дело должным образом и поскольку сам факт предоставления полномочий не делал подвластных покорными без применения орудий реальной власти, которая разрушалась. Если бы Горбачёв был наделён полномочиями императора или же фараона, суть дела от этого не изменилась бы”. (Александр Зиновьев. Гибель русского коммунизма, с. 82). 

Поэтому М. Горбачёв стал не только первым, но и последним Президентом СССР. 

Последнюю точку в прекращении существования СССР поставили так называемые “Беловежские соглашения”, подписанные 8 декабря 1991 года. 

* * * 

При этом напомним, что академик Российской АН, почетный член нескольких иностранных Академий, лауреат Ленинской премии Игорь Шафаревич писал: “Мне всегда казалось, что концепция социализма противоречит каким-то основным принципам человеческого существования. И, приходя с ними в противоречие, подтачивает само государство и общество, толкает его к катастрофе. Конечно, характер такой катастрофы тогда не виделся. Свержение коммунистического режима, которое произведут сами коммунисты, – это было совершенно фантастическая вещь”. (И. Р. Шафаревич. Русский народ на переломе тысячелетий. М.: “Русская идея”, 2000, с. 8). 

“В 1985- 1999 годы, – констатирует, подчеркнем: русский философ и публицист, диссидент в 1978-середина 1990 годов, Александр Зиновьев, – в нашей стране произошел судьбоносный социальный переворот”. И в связи с этим задает ряд вопросов. Как и почему он произошёл? Что мы потеряли вследствие его? Что мы приобрели благодаря ему? Что нас ждёт на основе его результатов в обозримом будущем?” (Александр Зиновьев. Гибель русского коммунизма. М.: “ЦЕНТРПОЛИГРАФ”, 2001, с.3). 

И в начале 2000 годов А. Зиновьев пишет: “На Западе безраздельно господствует убеждение будто Россия эволюционирует от коммунизма к западной демократии. После того, как русские войска в октябре 1993 года по приказу президента Ельцина утопили в крови законодательный орган в России – Верховный Совет, восторги на Западе по поводу мнимого приобщения России к благам западной цивилизации несколько снизились. Западные политики весьма робко и в весьма завуалированной форме признали, что Россия идёт к некоему “авторитарному режиму”, а если быть более откровенным – к диктатуре. Но они тут же успокоили мировое общественное мнение, которое, кстати сказать, проявило поразительное равнодушие к одному из самых кровавых и позорных событий современности и не нуждалось ни в каком успокоении, что это – диктатура, но диктатура во имя… демократии! Даже в нашу эпоху, когда человечество погружено в трясину идеологически-пропагандистской лжи – делает заключение А. Зиновьев, – трудно вообразить более лицемерную оценку одного из самых трагических событий не только русской, но вообще мировой истории”. (Там же, с. 5). 

При этом известно, что все европейские страны, в прошлом называемые социалистическими, а также бывшие Прибалтийские республики, а ныне суверенные государства, стали членами НАТО, в связи с чем В. Путин обвиняет руководителей указанной военно-политической организации в ее расширении на Восток, якобы вопреки договорённости с М. Горбачевым не делать этого. 

В действительности же, не НАТО расширялось на Восток, а руководители этих стран, выйдя из подчинения и состава Советского Союза, пожелали, чтобы их страны стали членами НАТО, дабы опять не попасть в прежнюю зависимость теперь уже от России, как преемника СССР. Доказательством тому является вступление в НАТО Финляндии и Швеции, произошедшее в связи с развязанной Путиным войной против Украины, а также стремление самой Украины стать членом НАТО, что, несомненно, произойдёт. 

И что ещё надо иметь в виду: тоталитарно-диктаторские режимы, будучи зловещей социальной опухолью на человеческом обществе, после прекращения своего существования способны оставлять свои споры, которые, как только появляются благоприятные обстоятельства, тут же прорастают, хотя и в несколько ином виде. Так и большевизм, поскольку не был осуждён (подобно фашизму), то на постсоветском пространстве начали вновь возрождаться его споры в виде подобного типа режимов: в Узбекистане – каримовщины, в Казахстане – назарбаевщины, в Республике Беларусь – “лукашизма”, а в Российской Федерации – “путинизма”. 

И, как в своё время большевизм и фашизм, так и путинизм, дабы, оставаясь в границах своей страны, не задохнуться от своих извержений, стремится к своему расширению; примером чему служат превращение Республики Беларусь в сателлита Р. Ф., образование на территории Грузии двух квазиреспублик, а также развязанная война против суверенной Украины.

Глава VI 

Что такое настоящий социализм?

“Социализм в той или иной форме есть закономерный, неизбежный и справедливый вывод всего буржуазного развития,” – Николай Бердяев, русский философ и публицист. 

I 

Естественно, что при оценке той или иной теории, в данном случае марксизма и ленинизма, критерием является практика. Поэтому, будучи председателем колхоза “Звезда” Новогрудского района Гродненской области в 1963-1968 годах, а в середине 1980 годов, возглавляя объединение из четырех колхозов, я уже в то время почувствовал несовершенство, по крайней мере, колхозной системы, как формы производственной организации в сельском хозяйстве, и в 1992 году написал статью “Надо ли прощаться с социализмом?”. 

В названной статье я, в частности, писал: “И первые попытки ускорить преобразование экономики России на социалистический лад столкнулись с серьезными материально-техническими трудностями, а также слабым восприятием осуществляемых в этом плане мер самими трудящимися. Поэтому, оценив сложившуюся ситуацию, Ленин признал в последних своих статьях необходимость пересмотреть воззрения на социализм, при этом давая ряд конкретных советов. 

Но уже было поздно. Во-первых, выработанная к тому времени стратегия большевистской партии была направлена на скорейшее введение в стране социалистических отношений. Во-вторых, после относительно легкого взятия власти в Октябре и одержанной победе в гражданской войне почти всё руководящее ядро РКП(б) и III Интернационала было заражено бациллой экстремизма и нетерпимости и понять, а тем более руководствоваться советами больного и отошедшего от активной работы Ленина, оно было не в состоянии, если бы они были и правильными. 

Практическое осуществление социалистических преобразований, как их понимала партия большевиков, стало набирать обороты. XIV съезд ВКП(б) (декабрь 1925 г.), на котором, в связи с созданием в 1922 году СССР, партия была переименована из Российской во Всесоюзную, прошёл под девизом индустриализации страны, причём, как подчеркивалось на съезде, идти она должна ускоренными темпами. “Превратить нашу страну из аграрной в индустриальную, способную производить своими собственными силами необходимое оборудование, – вот в чём суть, основа нашей генеральной линии”, – подчеркивал выступивший с политическим отчетом ЦК И. В. Сталин. Ускоренная индустриализация страны объяснялась на съезде необходимостью обеспечения хозяйственной самостоятельности, укреплением обороноспособности и созданием условий для победы социализма. 

Состоявшийся через два года XV съезд ВКП(б) (декабрь 1927 г.) дал директиву уже на всемерное развертывание коллективизации сельского хозяйства, которое, несмотря на указание съезда проводить его “не в порядке нажима, а в порядке показа и убеждения”, осуществлялось на практике, начиная с середины 1929 года, также ускоренными темпами. 

Ускоренные темпы социалистических преобразований экономики были одобрены XVI съездом ВКП(б) (июнь 1930 г.), а “люди, болтающие о необходимости снижения темпов развития промышленности”, определялись Сталиным “врагами социализма” и “агентами наших классовых врагов”. Съезд поручил ЦК партии “обеспечить и в дальнейшем боевые большевистские темпы социалистического строительства, добиться действительного выполнения пятилетки в четыре года”. 

* * * 

“Оглядываясь с сегодняшней высоты, – писал я тогда, в 1992 году, – нельзя не отметить, что ускоренные темпы социалистических преобразований имели огромное положительное значение для быстрого роста промышленной продукции и превращения сельскохозяйственного производства из мелкого в самое крупное в мире по земельной площади. И ЦК ВКП(б) в Отчетном докладе XVII съезду партии (январь 1934 г.), с которым выступал Сталин, имел все основания заявить, что “СССР за этот период преобразовался в корне, сбросив с себя обличие отсталости и средневековья. Из страны аграрной он стал страной индустриальной. Из страны мелкого единоличного хозяйства он стал страной коллективного крупного механизированного сельского хозяйства”…

Однако, наряду с положительными моментами, построенный по большевистскому образцу социализм нёс в себе бомбу замедленного действия, которая, – подчеркивал я, – должна была в перспективе взорваться. Детонатором этой бомбы было то, что прогрессивный и в то время многогранный процесс обобществления производства, который идёт помимо нашей воли в результате роста и изменения характера производительных сил, был сведен к одноразовому акту по обобществлению средств производства. В результате замены таким способом буржуазных производственных отношений на социалистические (в большевистском понимании) был грубо нарушен объективный закон соотношения производственных отношений уровню развития и характеру производительных сил. Это должно было пагубно сказаться и сказалось на отношении к материально-вещественным элементам производительных сил, ибо в результате обобществления они отрывались от субъективного фактора (капиталиста, помещика, крестьянина и т. п.), который является главным, и становились по видимости общественными, а по существу ничьими. Не лучшее отношение стало проявляться к произведенной продукции, так как она оказалась в таком же положении, что и материально-вещественные элементы производительных сил (средства производства). 

Сами трудящиеся, в коих превратились все участвующие в производстве, стали вольнонаемными и стали относиться к выполнению своих трудовых обязанностей, средствам производства и продукции так, как могли бы относиться вольнонаемные и на частном производстве; однако на частном производстве есть его владелец (хозяин), который сам или с помощью его представителя организует производство, материально и морально заинтересован в его эффективности, чего уже по существу нет в общественном производстве. Многолетние поиски стимулов, способных заменить частный интерес собственника, не привели к успеху. И пока в производстве преобладал физический труд, способный подвергаться в той или иной степени внешнему контролю, производство можно было стимулировать административно-командными методами, чего нельзя уже сделать при преобладании в производстве интеллектуального труда. Что же касается сельского хозяйства, то возможности контроля за качеством проведения работ осложняются здесь ещё и рассредоточением производства по большой территории. В то же время у работников этой отрасли в связи с наличием личного подсобного хозяйства в большей степени обострён частный интерес и, естественно, в меньшей мере проявляется заинтересованность в развитии общественного производства. 

Таким образом, с установлением почти безраздельного господства общественной собственности на средства производства и произведенную продукцию в СССР (а позже и в других странах социализма) установилось то положение, повторим, на которое указывали многие социалисты домарксового периода, а также оппоненты Маркса и Энгельса: с уничтожением частной собственности прекратиться всякая деятельность и воцарится всеобщая леность. 

* * * 

Есть изъян, который порой проявлялся, а впоследствии должен проявиться ещё в большей степени, и в союзе рабочего класса и крестьянства, ибо этот союз базировался и пока что базируется (скажем, в Республике Беларусь) не на фокусировании экономических интересов двух классов, а больше на политических мотивах и пропаганде, которая была призвана создавать видимость такого союза. Кстати, основоположники марксизма и не скрывали своего различного отношения к пролетариату и мелкой буржуазии, к которой они относили и крестьянство. Так, Маркс и Энгельс писали: “Отношение революционной рабочей партии к мелкобуржуазной демократии таково: она идёт вместе с ней против той фракции, к низвержению которой рабочая партия стремится, она выступает против неё во всех случаях, когда мелкобуржуазная демократия хочет упрочить свое положение в своих собственных интересах”. То же самое по этому поводу говорил и Ленин: “Мы поддерживаем крестьянское движение, поскольку оно является революционно-демократическим. Мы готовимся (сейчас же, немедленно готовимся) к борьбе с ним, поскольку оно выступит как реакционное, противопролетарское. Вся суть марксизма в этой двойной задаче, которую упрощать или сплющивать в единую и простую задачу могут только не понимающие марксизма люди”. 

В России сталкивание интересов пролетариата и крестьянства осложнялось еще и тем, что крестьянство составляло большинство населения, а пролетариат, будучи в меньшинстве и осуществляя свои социалистические мероприятия, порой не только противоречивые интересам, но и не понятные для крестьянства, вынужден был чаще всего подавлять волю последнего, а наиболее упрямую и сопротивляющуюся часть изолировать или даже физически уничтожить, иными словами, проявилось то, что всегда проявляется в обществе при господстве диктатуры меньшинства и на что тоже указывали многие оппоненты большевиков. 

Акцентируя почти всё внимание на классовых противоречиях, в СССР недостаточно внимания уделялось разрешению других, не менее существенных противоречий, и в частности – межнациональных. При создании и функционировании “нерушимого Союза свободных республик” крайне недостаточно учитывалось неотъемлемое право, а значит и стремление каждого народа иметь политическую свободу, развивать свою национальную культуру (причём не только по форме, но и по содержанию), поддерживать традиции, проявлять свой темперамент и т. д. Всё было подчинено опять-таки политическим мотивам – сохранению политического строя, взаимоотношения между народами регулировались всё теми же административно-командными методами, что могло быть терпимым только до того времени, когда удерживающие народ в повиновении меры окажутся по своей жестокости или продолжительности действия дальше нетерпимыми, а сознание народа сильнее этих мер. В бывшем СССР такой момент настал через 70 лет после победы Октября. И сразу же республики, входившие в него, предприняли решительные шаги к достижению независимости – национальной, культурной и экономической. Однако при распаде СССР по инерции верх взяли политические мотивы и амбиции исстрадавшихся по власти и пришедших на гребне перестройки к руководству лидеров, большинство из которых воспитано опять-таки в духе большевизма с присущими ему чертами экстремизма и нетерпимости. И как результат – при достижении республиками политической независимости были прерваны и экономические связи со всеми вытекающими последствиями. 

Отмечая целый ряд положительных моментов в развитии духовной жизни, достигнутых народами СССР в результате ускоренного осуществления культурной революции, нельзя не видеть и того, что она привела ко многим негативным явлениям. Претворяя в жизнь призыв развития культуры по принципу “национальная по форме и социалистическая по содержанию”, многие народы, в том числе и белорусский, стали терять национальную форму культуры (и прежде всего, язык как важнейшее средство человеческого общения), ибо во взаимосвязи содержания и формы ведущую, определяющую сторону объекта или процесса представляет содержание. Поэтому при длительном существовании единообразия существования культуры (а по-другому и быть не могло при управлении ею из единого центра), в обязательном порядке должна была проявиться и проявилась тенденция приведению к единообразию и форм ее выражения. Так, русский язык из средства межнационального общения стал превращаться в доминирующий и начал вытеснять родной язык других народов. 

Произошёл перекос во время проведения культурной революции и во взаимоотношениях государства с религией. Вместо устранения в ней негативных моментов, началась борьба за ее полное устранение как “опиума народа” из духовной жизни общества. А ведь религии, и это можно видеть на примере христианства, базируются на общечеловеческих моральных принципах, которые выше классовых. Религия – это не только вера в сверхъестественные силы, но и хранительница народных традиций и обычаев, а культовые учреждения – это своего рода памятники архитектуры и музеи живописи. И поэтому повальная борьба с религией, сопровождающаяся разграблением церковной утвари и разрушением культовых зданий, привела к обеднению культуры и ущербности морали народа. 

В политизированном обществе особые требования предъявляются и к науке. От неё требуется не поиск истины, а обоснование верности принимаемых партией решений и изобретение технических средств, позволяющих укреплять созданный ею режим власти. Поэтому в СССР предпочтение отдавалось наукам, связанным с изобретением оружия и его доставкой на далекие расстояния, а роль общественных наук сводилась в основном к восхвалению КПСС и пропаганде ее решений. Политизированным было даже естествознание. Такое отношение к науке должно было привести и привело к отставанию Советского Союза от многих стран в развитии научно-технического прогресса и, соответственно, производительности труда. 

Дальнейшая метаморфоза произошла и с ролью КПСС, которая получила такое название на XIX съезда партии (1952 г.). Не имея оппонентов, КПСС не могла выработать правильного курса движения общества, ибо истину можно найти только в полемике. Поэтому строительство социализма в СССР (а позже и в других странах) направлялось партией по ложному пути. Более того, будучи монопольной руководящей и направляющей силой общества и провозгласив необходимость повышения своей роли, партия заполнила своими структурами все поры общества и тем самым сковала деятельность государственных, хозяйственных и общественных формирований, что не могло не привести и привело к застою общества. 

В то же время в самой партии происходило дальнейшее расслоение на руководящих работников и партийную массу, при котором первые всё больше и больше отрывались от второй и превращались в некую независимую от них и стоящую над ними надстройку, способную только управлять. Это привело к загниванию самой партии и дело оставалось только за толчком к её распаду. 

В результате осуществления совокупности мер по ускоренному строительству социализма, целью которого было создание равных условий для развития каждой личности, в СССР было создано тоталитарное общество, где интересы личности были подчинены абстрактным интересам общества, и человек, лишенный собственности на средства производства и произведенную продукцию, превращался в простой фактор производства и винтик в общественной и политической жизни, к тому же – с извращённой моралью. И самая страшная трагедия состоит в том, что это общество, которое великий русский человек Ф. И. Шаляпин назвал “русским уродством”, начало ассоциироваться у многих людей с понятием социализма”. (Ж. “Человек и экономика” № 8, 9, 1992). 

II 

“Для мыслящего человека, – отмечает германский философ, правовед, историк и экономист, основатель теории социального государства, член-корреспондент Петербургской АН (1874 г.) Лоренц Штейн, – возникает задача найти такую форму общества, при которой сохранилось бы личное владение, и всё это владение не становилось бы абсолютным препятствием для полного развития личности. Это и есть общая идея, к которой стремится социализм, в этом заключается глубокое значение социализма для внутренней истории цивилизации”. (Цит. по кн. М. Н. Туган-Барановского “Социализм как положительное учение”, М., 2003, с. 11). 

Поэтому естественно, возникает вопрос: надо ли прощаться с социализмом из-за того, что при его строительстве была совершена ошибка? 

Или, может быть, вообще надо изменить свое представление о сущности социализма и методах его достижения? 

Однако, прежде чем отвечать на указанные вопросы, отметим, что в 1991 году доктор философских наук, профессор, специалист в области политической и социальной философии, Александр Ковалёв, во-первых, констатировал: “Сам марксизм вопреки предположениям получил воплощение не на Западе, а на Востоке, хотя, как идеология пролетариата, он должен был быть воспринят скорее на Западе”. (А.М. Ковалев. Что же такое – социализм? М.: “Мысль”, 1991, с. 11). 

Во-вторых, он (А. Ковалёв) далее пишет: “Определенное расхождение между выводами научного социализма и реальной действительностью вызвало у некоторых исследователей нигилистическое отношение к марксизму как универсальной методологической основе познания и объяснения социальных процессов. Деформация социализма, развитие негативных явлений стали связывать с марксистской теорией, которая основана на классовых принципах, якобы исключающих демократическое развитие. Поэтому общество, построенное на основе теории марксизма, якобы не могло быть ничем иным, как подобием казарменного социализма. На этом основании предлагают отказаться от марксизма, как теории революционного преобразования общества. 

Однако, – считает А. Ковалёв, – с такого рода представлениями нельзя согласиться. Что касается построенного в СССР общества, то вряд ли верно рассматривать К. Маркса как архитектора, а Сталина – как строителя социализма по заведомо негодным чертежам. Социалистическое общество, возникновение которого обосновал Маркс не могло быть построено в условиях такой сравнительно отсталой страны, как Россия. Но это отнюдь не свидетельствует о том, что взгляды К. Маркса на социализм и коммунизм являются ненаучными”. (Там же). 

И далее А. Ковалёв высказывает свою точку зрения на социализм; в частности он пишет: “Существующее в СССР общество называют авторитарным, бюрократическим, государственным и даже феодальным социализмом. Но социализм, если это действительно социализм, не может быть по своей природе ни авторитарным, ни бюрократическим, ни феодальным. Деформации общественной системы в нашей стране являются результатом неадекватности социальных компонентов природным основам способа производства общественной жизни. При таких условиях не может быть построен социализм, так как основным его признаком как раз и является соответствие между производством вещей и производством людей”. (Там же, с. 83). 

“Весь спектр социальных процессов, начиная от “военного коммунизма”, периода сталинизма, застоя, показывает, что это ещё далеко не тот социализм, о котором писал Маркс. Социализм, – по А. Ковалёву, – это не просто строй, в условиях которого всё становится общим (ибо общей может быть и нищета, и её спутник – уравнительность и казарма). Социализм предполагает создание условий жизни, достойных человека, а прежние представления о социализме не исключали нищету, бесправие и уравниловку”. (Там же, с. 84). 

* * *

 Итак, комментируя сказанное А. Ковалёвым, напомним, что, по утверждению К. Маркса, “теория осуществляется в каждом народе всегда лишь постольку, поскольку она является осуществлением его потребностей”. (К. Маркс и Ф. Энгельс, том 1. М.: Госполитиздат, 1955, с. 423). 

Так что из данного положения К. Маркса следует: поскольку созданный на Западе марксизм не мог там осуществиться, то: или он как теория – далеко ненаучен своими выводами, что нами было показано, то ли у Запада не было потребностей в такой революционной теории, поскольку уже в последней четверти XIX века, как тоже было сказано У. З. Фостером, “крупные предприниматели были склонны идти на известные уступки рабочей аристократии, рассчитывая тем самым подорвать солидарность и революционный дух рабочего класса в целом”. 

Более того, “всё крепнущее и развивающееся рабочее движение вынудило правящие классы в известной степени пойти на смягчение политики жестокого подавления рабочих “волнений”. (Уильям З. Фостер. История трёх интернационалов, с. 246). 

Что же касается совершенного верхушкой большевистской партии в октябре 1917 года государственного переворота и построения в СССР так называемого социалистического общества, то всё это было осуществлено согласно учению ленинизма, отличающегося от марксизма, что опять-таки нами показано; а главным прорабом строительства так называемого социализма в СССР, да, был Сталин, кстати, корректировавший в ходе строительства чертежи Ленина, причём порой значительно. 

Но, естественно, что, несмотря на сказанное, нельзя отрицать социализм, как фазу развития человечества; и поэтому мы согласны со словами русского религиозного философа и экономиста, богослова Сергея Булгакова, сказавшего: “Голос науки и совести сходятся в том, что капиталистическое хозяйство ради общего блага должно быть преобразованным в направлении растущего общественного контроля или в направлении социализма…” (С.Н. Булгаков. Героизм и подвижничество. М.: “Русская книга”, 1992, с. 243). 

При этом С. Булгаков подчеркнул, что”… христианству не только нет никаких причин бояться социализма, но и есть полное основание принимать его в качестве благодетельной общественной реформы, направленной к борьбе с общественным злом, насколько эти меры не сопровождаются грубым насилием и сообразны с здравым смыслом”. (Там же, с. 250). 

И далее, в отличие от фантазёров (некоторых социалистов-утопистов, а также типа К. Маркса, В. Ленина, И. Сталина, авторов Программы КПСС, принятой XXII съездом, А. Фадеева и им подобным), считавших, что можно всех обыкновенных людей переделать в идеальных, С. Булгаков считал: “По своему паллиативному характеру социализм не имеет значения радикальной жизненной реформы, он есть благотворительность, одна из её форм, указываемых современной жизнью, – и только всего. Торжество социализма в жизнь не вносило бы ничего существенного. (Имеется в виду в плане коренного изменения человека как такового – С.Ш.). 

Так же будут страдать и умирать люди, любить и ненавидеть, завидовать и тщеславиться, предаваться тем же страстям и порокам, что и теперь, хоть и на иной манер, и так же духовная высота будет достигаться только личным подвигом, усилием восхождения. Надо так слепо верить во всесилие экономической среды над человеком, как социалисты (уточним: марксистского толка – С. Ш.), чтобы допускать, что с изменением её изменится и человеческая природа. Человек не есть такая кукла или механизм, заводимый хозяйственной средой”, – поясняет С. Булгаков. Более того, по его мнению, “если даже допустить, что прекратятся страдания от голода и будет совершенно побеждена нужда (чего, впрочем, нельзя ожидать в полной мере), то тем чувствительнее станут нравственные страдания, уколы самолюбия, раны любви, сомнения и, наконец, ужас скуки и тоски от праздности, от досуга, с которым так мало люди умеют справиться достойно”. (Там же, с.251-252). 

III 

“Социалистическое общество, – писал в конце 1917 года российско-украинский экономист и социолог, видный представитель “легального марксизма”, Михаил Туган-Барановский, – тем принципиально отличается от всех до сих пор бывших форм человеческого общежития, что социализм мыслится нами, как общество, в основу которого положен известный разумный план, положена определенная цель, определенная идея”. (М. Н. Туган-Барановский. Социализм как положительное учение, с. 7). 

При этом М. Туган-Барановский отмечает, что “слово “социализм” возникло в 30-х годах прошлого (XIX – С. Ш.) века, причём творцы его этим новым термином хотели охарактеризовать новое общественное направление, выдвигавшее значение общественного сотрудничества, в противоположность господствовавшей экономической школе, признававшей идеалом хозяйственного строя неограниченную свободу единоличного предпринимательства. Французский социалист 40-х годов прошлого (XIX – С. Ш.) века Пьер Леру утверждал – хотя и без достаточных оснований – что термин “социализм” был создан им, в противоположность понятию “индивидуализма”, при чём под социализмом он понимал такую общественную организацию, “в которой индивидуализм приносится в жертву целому, именуемому обществом”. (Там же, с. 10). 

А далее М. Туган-Барановский пишет: “Легко понять, что социализм лишь постольку может быть осуществлён, поскольку социализм представляет собой хозяйственную систему высшей производительности, сравнительно с существовавшей. Если бы оказалось, что переход к социалистическому хозяйству приводит не к росту, а к падению общественного богатства, то, конечно, социалистический строй не мог бы упрочиться, как бы ни были велики к нему симпатии народных масс. Ибо прогрессивное народнохозяйственное развитие идёт всегда в направление роста, а не падения производительности труда”. 

И ещё: “… социалистическая система хозяйства, осуществленная в недозревшей до неё общественной среде, несомненно должна привести к хозяйственному регрессу, вместо прогресса. Нужно иметь в виду, что социализм является системой хозяйства гораздо более сложной и трудно осуществимой, чем какие-либо до сих пор бывшие системы хозяйства. Социализм предъявляет к его участникам гораздо большие требования, чем иные хозяйственные системы, и если эти требования не удовлетворяются, то вместо того, чтобы быть системой хозяйства высшей производительности, социализм неизбежно должен оказаться низшей производительности, чем иные хозяйственные системы”. (Там же, с. 122). 

Так что нет ничего удивительного в том, что произошло с Советским Союзом; стоит только добавить – и доказало несостоятельность ленинизма, считавшегося приверженцами большевизма научной теорией, якобы обогатившей марксизм, который является по своим основным выводам тоже утопичным. 

* * * 

Не бьет час капиталистической частной собственности, как предполагал К. Маркс. Так что более правым, чем молодые авторы “Манифеста коммунистической партии”, К. Маркс и Ф. Энгельс, и даже 46-летний Маркс, автор первого тома “Капитала”, ожидавшие социалистической революции, причем одновременно в нескольких странах и работавшие на её скорейшее свершение, оказался Эдуард Бернштейн, поставивший после ухода их из жизни вопрос о статусе и действенности марксистского учения в новой исторической ситуации, о чем нами было сказано уже в первой главе. “Социализм как теория, – писал Э. Бернштейн в ноябре 1900 г., – не представляет ничего законченного и он не может быть законченной теорией, потому что предмет его анализа представляет нечто незаконченное, находящееся в процессе постоянного развития. Ход этого развития ставит перед ним постоянно новые проблемы, открывает постоянно новые перспективы. Некоторые из старых ходячих слов теряют отчасти свой смысл, некоторые названия не соответствуют более предмету, который они обозначали, традиционная схема уже не совпадает с изменившимися отношениями. Рано или поздно, добровольно или против воли – каждый вынужден перед своим разумом сводить счёты перед новой действительностью и соответствующими положениями старой теории”. (Эдуард Бернштейн. Очерки истории и теории социализма. С.-Петербург, 1902, с. 4). 

А поскольку “… мир хозяйства не находится в неподвижном состоянии”, – пишет Э. Бернштейн, – то “некоторые отрасли производства и хозяйства достигают такого уровня развития, при котором частно-хозяйственная эксплуатация перестаёт быть целесообразной или даже становится вредной для общих социальных потребностей. Рядом с этим растёт влияние рабочего класса и выражающих его интересы политических организаций, причём ещё не может быть и речи о диктатуре пролетариата. Неизбежно выдвигаются вопросы, которые, следуя указанному выше воззрению, лежат по ту сторону катастрофы. В этом смысле, пожалуй, правильно было бы сказать о врастании современного общества в социализм”. (Там же, с. 169). 

При этом Э. Бернштейн напоминает, что и Ф. Энгельс, кстати, в последний год своей жизни (1895 г.), “решительно, как никогда прежде, приветствовал в качестве средств к освобождению рабочих всеобщую подачу голосов и парламентскую деятельность и прощался с мыслью о завоевании политической власти при помощи революционных неожиданностей”. (Эд. Бернштейн. Условия возможности социализма и задачи социал-демократии. С.-Петербург, 1906, с. 45). 

“Но вместе с этим успешным использованием всеобщего избирательного права, – писал Ф. Энгельс, – стал применяться совершенно новый способ борьбы пролетариата, и он быстро получил дальнейшее развитие. Нашли, что государственные учреждения, при помощи которых буржуазия организует свое господство, открывают и другие возможности для борьбы рабочего класса против этих самых учреждений. Рабочие стали принимать участие в выборах в ландтаги отдельных государств, в муниципалитеты, промысловые суды, стали оспаривать у буржуазии каждую выборную должность, если при замещении её при голосовании участвовало достаточное количество рабочих голосов. И вышло так, что буржуазия и правительство стали гораздо больше бояться легальной деятельности рабочей партии, чем нелегальной, успехов на выборах, – чем успехов восстания”. (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 22. М.: Госполитиздат, 1962, с. 540). 

Так, о первых попытках добиться определённых успехов улучшения жизни рабочих путём использования избирательного права свидетельствует, например, послание в 1869 году одного из первых лидеров американских профсоюзов Уильяма Х. Сильвиса Генеральному совету I Интернационала. “У нас с Вами, – говорилось в послании, – одна цель. Это война между нищетой и богатством… Денежная власть отравляет существование народа. Мы объявили ей войну, которую надеемся выиграть. Если сможем мы выиграем через избирательные урны; если нет – мы прибегнем к более решительным мерам. Необходимое кровопролитие в некоторых случаях необходимо”. (Цит. по кн. В. Лана “Классы и партии в США”. М.: Госсоцэкономиздат, 1937, с.121). 

А через некоторое время, к борьбе с нищетой рабочих подключились и государства. Скажем, первый правитель объединённой Германии (1871-1888 гг.), король Вильгельм I писал Имперскому канцлеру: “Я намерен принять меры к улучшению положения немецких рабочих, поскольку это допускается в границах, установленных моему попечительству необходимостью сохранить конкурентоспособность германской промышленности на мировом рынке и таким образом обеспечить существование промышленности и рабочих… В убеждении, что и другие правительства воодушевлены желанием подвергнуть совместному рассмотрению устремления рабочих, которые уже являются предметом международных переговоров между рабочими этих стран, я желаю, чтобы мои представители официально запросили в первую очередь Францию, Англию, Бельгию и Швейцарию, согласны ли их правительства вступить в переговоры с нами в целях международного соглашения относительно возможности пойти навстречу тем потребностям и желаниям рабочих, которые выявились во время забастовок последних лет или каким-либо другим образом. Немедленно при получении принципиального согласия на мое предложение поручаю вам пригласить все правительства, заинтересованные, как и мы, в разрешении рабочего вопроса, принять участие в конференции для обсуждения соответствующих проблем”. (См. Отто фон Бисмарк. Воспоминания, мемуары, II том. М.: “АСТ”, Мн.: “ХАРВЕСТ”, 2002, с. 433-434). 

Семён Шарецкий: Когда страна стоит перед выбором?

Кстати, сменивший на королевском престоле Германии Вильгельма I его внук Вильгельм II, обратившись к министрам общественных работ, торговли и промышленности, заявил: “Вступая в управление страной, я объявил о своем решении содействовать дальнейшему развитию нашего законодательства в том же направлении, какому следовал в бозе почивший дед мой, проявляя заботу в духе христианской морали об экономически более слабой части народа. Как ни ценны и успешны мероприятия, принятые до сих пор в законодательном и административном порядке для улучшения положения рабочего сословия, они всё же не выполняют всей поставленной передо мной задачи. Наряду с дальнейшим развитием законодательства о страховании рабочих надлежит пересмотреть ныне действующий промышленный устав в части условий труда фабричных рабочих, чтобы принять во внимание те нарекания и пожелания, которые являются обоснованными. Пересмотр должен исходить из того, что одной из задач государственной власти является такое регулирование времени, продолжительности и характера труда, которое обеспечит сохранение здоровья рабочих, требование нравственности, экономические потребности рабочих и их право на равенство перед законом. Для соблюдения мира между законодателями и рабочими надлежит подготовить законодательные определения о том, в какой форме рабочие, через посредство пользующихся их доверием представителей, смогут участвовать в регулировании общих вопросов и защищать свои интересы при переговорах с работодателями и органами моего правительства. Таким путём следует предоставить рабочим свободного и мирного выражения своих пожеланий и жалоб, а государственным учреждениям – всегда знать положение рабочих и поддерживать с ними контакт”. (Там же, с. 434-435). 

А марте 1890 года, как и мечтал ещё Вильгельм I, “в Берлине была созвана международная конференция для обсуждения вопроса о создании единого рабочего законодательства для западноевропейских стран. Кроме Германии на конференции участвовали представители правительств Англии, Франции, Австрии, Италии, Бельгии, Голландии, Швеции, Норвегии, Дании, Люксембурга, Швейцарии, Испании и Португалии. Конференция обсудила вопрос о едином законодательном регулировании труда в промышленных предприятиях и на рудниках представленных на конференции стран. Были приняты решения о запрещении труда детей моложе 12 лет, ночного труда женщин в шахтах, о воскресном дне отдыха, о введении для женщин 11-часового и для подростков 10-часового рабочего дня и т. д.” (См. там же, с. 439). 

Так что ни о каком приземлении экстремистских теорий в странах Западной Европы не могло быть и речи. 

* * * 

В США первым президентом, понявшим, что “государство должно было взять на себя активную преобразующую роль и получить больше полномочий для борьбы с негативными сопутствующими (индустриализации страны – С.Ш.) явлениями, стал Теодор Рузвельт, президентство которого приходилось на 1901-1909 годы. 

“В центре политики реформ его президентства, которую он в 1903 году характеризовал понятием “Честная сделка”, – читаем мы в статье преподавателя университета в Кельне Рагнхильда Фабиг фон Хазе о Теодоре Рузвельте, – стоял контроль государства над гигантскими трестами. Рузвельт знал, что США не могут отказаться от крупных предприятий, если они хотят выстоять в международной конкуренции. Его борьба против могущественных промышленных “властителей страны” касалась только “белых ворон” среди них, которые, по его мнению, из чистого эгоизма и жажды наживы злоупотребляли правилами игры свободной конкуренции. Только посредством государственного контроля, в этом он был убежден, общество может овладеть неблагоприятной ситуацией. “Хорошие” предприятия, напротив, доказали свою сознательность тем, что наряду с заинтересованностью в прибылях учитывают благо общества”. (См. Американские президенты. Ростов-на-Дону: “Феникс”, М.: “Зевс”, 1997, с. 338). 

“Заинтересованная позиция Рузвельта по отношению к задачам организованных рабочих, – подчеркивает автор статьи, – подверглась испытанию в 1902 году стачкой на шахтах по добыче антрацита в Пенсильвании. Президент однозначно сочувствовал бастующим рабочим, требования о повышении зарплаты которых казались ему оправданными”. Более того, “когда владельцы шахт проявили неблагоразумие, и продолжавшаяся месяцы забастовка поставила под серьезную угрозу снабжение углем на предстоящую зиму”, президент, “угрозой направить армию в угольные области и национализировать шахты”, “добился того, что владельцы шахт согласились принять по вопросу зарплаты решение арбитражного суда. Признание государственного права вмешиваться в трудовые конфликты Рузвельт оценил как один из своих крупнейших внутриполитических триумфов. Хотя приговор арбитражного суда принёс рабочим лишь скромные преимущества, этим был создан прецедент того, что рабочие конфликты не являются исключительно частным делом”. (Там же, с. 339). 

При этом следует отметить, что “в начинаниях реформ условий труда особенно отчетливо проявилась умеренно-консервативная политическая философия Рузвельта, которая основывалась на вере в гармонию интересов между капиталом и трудом. Государство, – считал он, – должно лишь корректировать недостатки, как защитник равновесия стоять над партиями и восстанавливать “естественную” гармонию. Приверженцев теории классовой борьбы он осуждал как “двуличных демагогов и глупых мечтателей”, а “триумф черни” он считал “таким же скверным, как и триумф плутократии”. С другой стороны, приветствовал образование профсоюзов как необходимый противовес против движения концентрации со стороны капитала”. (Там же, с. 340). 

Кстати, Т. Рузвельт “был первым президентом, который пригласил в Белый дом представителя черных, хотя за посещение знаменитого Букера Т. Вашингтона (борца за просвещение афроамериканцев – С.Ш.) его подвергли критике. Не цвет кожи, а успехи цивилизации народа были для него решающими”. (Там же, с. 341). 

* * * 

Естественно, что на указанное явление не мог не обратить внимания и В. Ленин. Так, в написанной в 1910 году статье “Разногласия в европейском рабочем движении” он отмечает: “На деле буржуазия во всех странах неизбежно вырабатывает две системы управления, два метода борьбы за свои интересы и отстаивания своего господства, причём эти два метода то сменяют друг друга, то переплетаются вместе в различных сочетаниях. Это, во-первых, метод насилия, метод отказа от всяких уступок рабочему движению, метод поддержки всех старых и отживших учреждений, метод непримиримого отрицания реформ. Такова сущность консервативной политики, которая всё больше перестаёт быть в Западной Европе политикой землевладельческих классов, всё больше становится одной из разновидностей общебуржуазной политики. Второй метод – метод “либерализма”, шагов в сторону развития политических прав, в сторону реформ, уступок и т. д.” (В. И. Ле-нин. ПСС, т. 20. М.: Политиздат, 1973, с. 67). 

Более того, В. Ленин пошёл в этом плане дальше Ф. Энгельса и пояснил, что улучшения жизни и расширения прав рабочих потребовало само качественно изменившееся к концу XIX века производство. “Нормальное капиталистическое общество, – пишет В. Ленин, – не может успешно развиваться без упроченного представительного строя, без известных политических прав населения, которое не может не отличаться сравнительно высокой требовательностью в “культурном” отношении. Эту требовательность по части известного минимума культурности порождают условия самого капиталистического способа производства с его высокой техникой, сложностью, гибкостью, подвижностью, быстротой развития всемирной конкуренции и т. п.”. (Там же, с. 68) 

Примером тому может быть выдвинутая в 1932 году кандидатом в президенты Франклином Делано Рузвельтом программа о “забытом человеке”, переносившая внимание на проблему перераспределения доходов. В произнесенной в мае 1932 года речи Ф. Д. Рузвельт подчеркнул, что страна нуждается “в планах, напоминающих те, которые были реализованы в 1917 г. (намек на военную экономику США…) и которые строились как бы снизу вверх, а не сверху вниз, т. е. в планах повернутых в сторону интересов забытого человека, находящегося у основания экономической пирамиды”. (См. В. Л. Мальков. Франклин Рузвельт. Историко-документальный очерк. М.: “Мысль”, 1988, с. 23). 

Характеризуя президентство Ф. Д. Рузвельта (1933-1945 гг.), Барак Обама писал: “За два года работы Франклин Делано Рузвельт провел через Конгресс закон “О социальной защите” 1935 года, этот краеугольный камень нового государства всеобщего благосостояния, который поднял почти половину всех взрослых граждан из нищеты, гарантировал пособие тем, кто лишился работы (во время начавшейся в 1929 г. великой депрессии – С. Ш.), обеспечивал скромные выплаты малоимущим пенсионерам и инвалидам. Рузвельт принял законы, которые в корне изменили отношения труда и капитала: о сорокачасовой рабочей неделе, об ограничении детского труда, о минимальном размере заработной платы; а Национальный закон о трудовых отношениях разрешил создание мощных объединений промышленных рабочих и заставил работодателей заключить добросовестные соглашения”. (Барак Обама. Дерзость надежды. Санкт-Петербург: Изд. Дом “Азбука-классика”, 2008, с. 174). 

По мнению Б. Обамы, “Рузвельт понимал ещё, что капитализм в демократическом обществе требует согласия всего населения и что, наделяя рабочих большим куском экономического пирога, его реформы значительно уменьшают возможную привлекательность правительственного контроля и разного рода командных систем – фашистской ли, социалистической ли, коммунистической ли, которые как раз в то время набирали силы в Европе. Как он сказал в 1944 году, “диктатуры делаются из голодных и безработных”. (Там же, с. 175). 

А тем временем, “некоторые правые жаловались на наступление ползучего социализма, и были левые, которые считали, что Рузвельт не довел свои реформы до конца. Но гигантский рост доли массового производства в американской экономике, невероятный разрыв между промышленным по-тенциалом США п раздираемых войной стран Европы и Азии прекратили все словесные баталии. Не имея серьёзных соперников, американские компании спокойно переносили высокие затраты на рабочую силу и регулирование на своих заказчиков. Полная занятость позволила объединённым в профсоюзы промышленным рабочим перейти в средний класс, содержать семью на одну заработную плату, пользоваться благами медицинских и пенсионных фондов”. (Там же). 

Следующий значимый шаг по демократизации американского общества был подготовлен во время президентства Джона Кеннеди, заявившего буквально через несколько месяцев после своей инаугурации, в отличие от создателей диктаторских режимов и введших жёсткую цензуру средств массовой информации: Ленина, Сталина, Гитлера, Лукашенко, Путина, что (как значится в интернете) “без дискуссий, без критики ни администрация, ни страна не могут преуспевать – и не может выживать республика”; при этом напомнил: “Именно поэтому афинский законодатель Солон постановил, что для любого гражданина является преступлением уклоняться от публичной полемики”. Поэтому, подчеркнул Дж. Кеннеди, и “наша пресса была защищена Первой Поправкой – единственная деятельность в Америке, специально защищённая Конституцией и существует она главным образом… чтобы информировать, пробуждать, отражать, заявлять о наших опасностях и наших благоприятных возможностях, чтобы показать наши кризисы и наш выбор, чтобы вести, направлять, давать образование и иногда даже будоражить общественное мнение”. 

И поскольку Дж. Кеннеди, став президентом, почувствовал, что одним из назревших вопросов в стране стал вопрос о расовом угнетении афроамериканцев, то в другой своей речи он подчеркнул: “Прежде всего мы столкнулись с моральным вопросом. Он стар, как манускрипт, и ясен, как американская Конституция… Это единая страна. Она стала единой благодаря нам и всем людям, которые сюда пришли, имея разные шансы на развитие своих талантов. Мы не можем сказать 10 процентам населения, что у них не будет этого права, что их дети не получат шанса развивать таланты, которые у них есть; единственный путь, с помощью которого они получат свои права, – это выйти на улицы и участвовать в демонстрациях. Я считаю, мы должны им и себе обеспечить жизнь в лучшей стране”. (Цит. по кн. Хью Брогана “Джон Кеннеди”. Ростов-на-Дону: “Феникс”, 1997, с. 280). 

Естественно, что после такой речи президента, причём очень молодого для президентской должности великой страны, в Белый Дом посыпались от граждан США письма, одним из которых было письмо от известного в то время руководителя борьбы за гражданские права афроамериканцев, баптистского пастора Мартина Лютера Кинга, писавшего: “Это было одним из самых красноречивых, глубоких и определённых воззваний в защиту справедливости и свободы всех людей, когда-либо сделанных президентом. Вы горячо говорили о моральном вопросе, который был частью борьбы за интеграцию”. (Там же). 

А когда во время состоявшегося 28 августа 1963 года марша афроамериканцев в Вашингтон, 200 000 демонстрантов появились в столице, то “им разрешили делать всё, кроме как бить в барабаны и разбрасывать листовки. Федеральное правительство обеспечило наибольшую доступность получение медицинской и санитарной помощи, холодных напитков и других возможностей, а город принял демонстрантов мирно и после речей около мемориала Линкольна, кульминацией которых стало знаменитое выступление Мартина Лютера Кинга “У меня есть мечта”, лидеров в Белом доме принял улыбающийся президент”. (Там же, с. 287). 

Так что и этот его шаг подтвердил, что, когда Джон Кеннеди стал президентом США и ему надо было действовать, то, как об этом пишет его биограф, известный английский историк Хью Броган, “он это делал эффективно и (в основном) без принуждения”. Так что после убийства Дж. Кеннеди 22 ноября 1963 года его последователь, Линдон Джонсон, “получил хорошее наследство, что требовало только убежденности, энергии и желания реализовать”. (Там же). 

И Л. Джонсон достойно продолжал принимать начатые при Кеннеди меры, направленные на расширение прав граждан и повышение их жизненного уровня. Так, подготовленный Дж. Кеннеди закон о гражданских правах, принятый в 1964 году, “дал, наконец, афроамериканцам на юге избирательное право и ввёл равноправие мужчин и женщин, по праву определяется как важный шаг по пути равноправия прав полов и этнических и религиозных меньшинств со времени Билля о правах 1791 года… 

Закон об избирательном праве 1965 года удвоил в течение одного года участие в выборах на Юге афроамериканцев. Другой законодательной вехой явилось создание страхования на случай болезни для пожилых и бедных, а также мероприятия по развитию школ, университетов, музеев и других образовательных учреждений. Было стимулировано жилищное строительство внутри городов, изданы радикальные законы о защите окружающей среды и создана защита прав потребителей. Новый иммиграционный закон отменил дискриминирующее положение 20-х годов против азиатских иммигрантов и благоприятствовал внешнеамериканской иммиграции. На фоне процветающей экономики Джонсон смог даже провести планируемые ещё Кеннеди понижения налогов на частников и специалистов”. (См. Американские президенты, с. 482, 483). 

Все эти примеры свидетельствуют о том, что капиталистическое общество, в котором каждый человек юридически свободен и может проявить свои потенциальные способности, всё время видоизменяется, переходя из одного качественного состояния в другое, при этом предоставляя людям всё более и более социальных благ. Так что нынешний капитализм в некоторых цивилизованных странах уже настолько видоизменился, что созданное в них общество стали называть социалистическим, например, в Швеции. 

В то же время большевистский переворот 1917 года в Российской империи, при совершении которого одним из мотивов, как было показано, являлось и властолюбие его совершавших, отбросил в развитии эту шестую часть планеты на несколько десятилетий назад.

 * * * 

А закончить своё повествование о бродячем по Европе призраке коммунизма и его судьбе в связи с его приземлением в России словами Ф. Энгельса, являющимися, по существу, его предсмертным завещанием для исследователей: 

“При суждении о событиях и цепи событий текущей истории никогда не удаётся дойти до конечных экономических причин. Даже в настоящее время, когда соответствующие специальные органы печати дают такую массу материала, нет возможности даже в Англии проследить ход развития промышленности и торговли на мировом рынке и изменения, совершающиеся в методах производства, проследить их изо дня в день таким образом, чтобы можно было для любого момента подвести общий итог этим многосложным и постоянно изменяющимся факторам, из которых к тому же важнейшие большей частью действуют скрыто в течение долгого времени, прежде чем внезапно с силой прорваться наружу. Ясной картины экономической истории какого-нибудь периода никогда нельзя получить одновременно с самими событиями, её можно получить лишь задним числом, после того как собран и проверен материал”. (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 22, с. 529-530).

Шарецкий Семён Георгиевич,
доктор экономических наук, профессор, член-корреспондент Всесоюзной сельскохозяйственной академии им. В. И. Ленина, академик Академии аграрных наук Республики Беларусь, иностранный член Украинской академии аграрных наук.

Автор искренне благодарит доктора физико-математических наук Сергея Евгеньевича Яковенко за оказанную помощь в подготовке данной книги к изданию.